Скинув сапожки, скользкие от налипшей грязи, Радим босиком засеменил по кромкам оград. Раскинув в стороны руки — в каждой по сапогу — он искусно удерживал равновесие, пока не спрыгнул на улицу. Через полсотни ударов сердца, обувшись и стряхнув пот со лба, довольный собой скоморох уже бежал прочь от Городища…
Темнота царила беспросветная, а потому Радим не сразу понял, обо что запнулся. До него дошло, что это была специально подставленная клюка, когда он услышал человеческие голоса и увидел опускающуюся на голову дубину. Попытка увернуться не увенчалась успехом. Сознание покинуло беглеца.
Глава 2
Посреди почерневших от пожара развалин, в бывшем подполе спаленной избы горел тусклый костерок. Вокруг сидели два чумазых отрока и одна растрепанная отроковица. Их рубахи, подпоясанные обрывками волосяных веревок, представляли собой смесь заплат и незалатанных дыр, спины были прикрыты от ночного холода потертыми дерюгами. Ступни босых ног повернуты к тлеющим углям. Чуть в стороне, между обломками рухнувшей притолоки, лежал обнаженный бородатый мужчина, на вид чуть старше тридцати годов. Его руки и ноги были опутаны ивовыми прутьями, так что он не мог и пошевелиться.
Отроки перебирали тряпье, снятое с мужчины, а девчонка пересчитывала монеты, высыпанные из мошны на холщовый лоскут. Глаза юных татей светились радостью, на лицах играли улыбки.
— Богатая добыча, Зяма! Сыто заживем! — закончив с монетами, сказала отроковица.
— Скока там?
— Много! У меня пальцев не хватило. Ни на руках, ни на ногах.
— У! Хоромы купим и холопов!
— И сапожки знатные! С фигурной вышивкой!
— Не… Зачем нам хоромы? Мы ж люди вольные. Ты бока, что ли, пролеживать хочешь, Куря? Умилка и та согласится — купим струг и уйдем варяжить.
— Боюсь, на струг все ж не хватит. Зяма, может, как наши родничи хотели, уйдем в лес, поставим двор, улей, бортничать зачнем?
— Умилка, ты же помнишь, чем то для родничей обернулось.
— А мы тихо уйдем, и подальше от Новгорода.
— Все одно, ежели не люди бискупа, так княжьи тиуны нас найдут. Тогда либо каждый год отдавать будешь, либо пожгут.
— Неужто, Зяма, скрыться от них никак нельзя?
— Никак. Бискупу Бог помогает. А Бог — всемогущ.
— А нам он почему не помогает? Я к Святой Софии каждую седмицу хожу.
— Отчего ж не помогает? Смотри, какую добычу подарил. Ты столько серебра раньше видела?
— Только у княгини, когда она к Пасхе выходит и милостыню несет.
— То-то и оно!
— Зяма, — вмешался в беседу Куря, — а что с этим мужичонкой делать будем? Он в себя приходит. Стукнуть еще разок?
— Можно и стукнуть. А потом придушить надо. Он нас видел, потом узнает — бед не оберешься.
— Братишка, зачем! Он же в беспамятстве! Бросим тут, уйдем скорее! — сказала отроковица негодующе.
— Тут нельзя. В Городище все знают, что мы в погорельцах бытуем. Он быстро найдет, кто его огрел да общипал. Придется прятаться. Нам се надо, Умилка? Да и потом, смотри, он уж очухался, нас слушает, запоминает. Придушим, и дело с концом.
— Пощадите! — подал голос Радим, очнувшийся от нестерпимого холода. — Я ничего не помню. А если и помню, забуду быстро, — только скажите.
— Он обещает, Зяма! Я прошу, Зяма, не убивай его! Мы ведь никого не убиваем! Таков уговор.
— Уговора не было, Умилка. Я говорил, что резать не станем. Душить — не резать.
— Точно, Умилка, отходь пока в сторону. Мы с Зя-мой все сделаем.
— Пощадите, ребятки! Вы же добрые христиане!
— Не всяк кто крещен — добр. А мы с тех пор, как бискупли гриди родничей пожгли заживо, вельми озлоблены.
— Но в Бога-то верите! Хоть в какого. Ни Перуну, ни Христу не угодно, чтоб невинного изводили за просто так.
— Что ж за просто так. Не было б у тебя мошны, так не придушили бы. За серебро ты нас потом из-под земли достанешь. Дай удавку, Куря.
Отрок снял пояс. Он подергал за концы, проверяя прочность веревки.
— Ох, ребятки! Хуже вашего бискупа поступаете. Он хоть поймать меня хочет, а вы сдушегубить. Почто такая судьба скомороху?
— Зяма, не смей! — Умилка заступила дорогу отроку. — Не допущу братишек любимых до смертного греха!
— Что ж раньше допустила, когда обобрать его решили?
— Я грешница, но в пучину не паду и вас не пущу! Смотрите, его тоже бискуп гонит, он тоже от дурного пастыря страдает, а вы вместо помощи ему смерть учинить хотите.
— Зяма, не слушай ее. Давай души, я подержу. Куря сел на ноги пленнику, прижав их к земле.
— Пощадите! Клянусь Сварогом, вы не пожалеете! Хоть какую роту принесу, только не губите.
— Куря, прекрати! — Умилка схватила брата за плечи. — Оставь его!
— Ладно, Умилка, остынь. Куря, отойди, — Зяма сел на корточки перед головой Радима. — Как тебя звать-то?
— Радим.
— Значит, Радим, говоришь, бискуп на тебя зуб имеет? Отчего так?
— Честно, не ведаю. Хоть и есть кое-какие домыслы. Я ж скоморох. Сами знаете, как попы нас любят. Да еще, верно, кто-то в Новгороде прознал, что меня в ведовстве винят. Поклеп, ребятки, да разве докажешь.
— А за что винят?
— Была тут история, еще три лета назад, при великом князе Ярославе Владимирыче. Один бес из пекла на землю вышел: начал народ губить. Так случилось, что я рядом оказался да помог с тем бесом справиться. Но не подумайте, что шептал какие наговоры или молнии с небес призывал. Просто запалил того беса, а он, глядь, и сгорел. Зяма задумчиво произнес:
— Может, и не зря тебя в ведовстве винят, Радим. Вон как очаровал сестренку. Опасен ты.
— Отчего же? Ребятки, да будь я ведун или волхв какой, разве лежал бы сейчас тут связанный и беспомощный?
— И то верно.
— Так что с ним делать-то будем? — спросил Куря. Взгляд Зямы переместился сначала на удавку, потом на Радима, затем опять на удавку.
— Была не была. Пусть клянется отцом и матерью, что не будет нам мстить за то, что мы с ним учинили. Тогда жизнь оставим да одежду возвернем. Серебро же отныне наше.
— Ты что, Зяма! Я уж к его портам присмотрелся. Мои-то совсем драные!
— Куря, купим тебе порты. Серебра хватит. А Радим пусть обиду на нас не таит. Мы — тати, чего ж еще от нас ждать.
— Ты чудо, Зяма! — Умилка чмокнула братишку в щеку. — Клянись скорее! — обратилась она к пленнику.
— Клянусь отцом и матерью, что мстить вам не буду. Что еще сказать?
— Ничего. Куря, распутай Радима. Умилка, неси его одежу.
Вскоре Радим уже сидел у костра и ел печеную корюшку вместе с юными татями. Жизнь снова начала налаживаться, смерть прошла стороной. Однако боги явно предостерегали скомороха — нечего ему в этой земле делать. Не будет тут скомороху счастья. А ведь ведал, что в Новгородчине попы скоморохов казнят с особым рвением. Сгинул тут уж не один десяток гусляров. Рассказывали, что епископ местный Лука Жи-Дята крепкою рукой христианство насаждает. Да и про татей в новгородских пределах Радим знал не понаслышке. Пришлось ему из-за них хлебнуть лиха три года тому назад.
Тем не менее было нечто такое, что тянуло скомороха к полуночи. Ни жадные до чужих душ епископы, ни кровавые тати не могли остановить его. Радим сам толком не понимал, отчего вернулся в эти края. Может, дело в заманчивом предложении могущественного новгородского боярина Остромира? Три года назад тот позвал бездомного бродягу на сытое место среди своих мужей. Но Радим отказался. Причем сделал это без долгих размышлений и душевных мук. Скоморох был твердо уверен, что с Остромиром ему не по пути. Этого боярина он знал уже давно и хорошо помнил, как тот плел интриги в Ладоге против воеводы Эйли-ва. Участвовать в господских играх скоморох зарекся. Он прекрасно понимал, кто окажется крайним, если боярина постигнет неудача. Лучше уж без крыши над головой, да без ножа в спине.
Теперь же, побродив по Руси, вдоволь натерпевшись от палящего солнца, полуночного ветра да княжьих тиунов, Радим решил, что с такой жизнью надо завязывать. Дошел до скомороха слух, что есть в Норге или Свитьоде князь, добрый до скальдов и веселых людей. Молвили, каждому, кто своим искусством блеснуть умеет, дарит щедрый властитель хоромы и дворню, золото и серебро обильно. Поверил слуху Радим и собрался искать счастья в чужой земле.
Долго ли, коротко ли собирался, но двинулся наконец скоморох в путь. Пошел Радим известной дорогой — через Новгородчину. Со смешанными чувствами миновал он знакомые местечки и деревеньки. Чем больше припоминал скоморох, тем тревожнее становилось на душе. Но мысли об отступлении не было. Наоборот, Радиму все сильнее и сильнее хотелось добраться до Новгорода, единственного русского города, до сих пор не открывавшего перед ним ворота.
К Новгороду скоморох прибыл завечер. Внутрь путников уже не пускали. Поэтому Радим отправился к Городищу, которое еще называли Холмоградом. Крепостных стен у Городища практически не осталось, но вот присыпы сохранились. Они высоко вздымались вокруг вросших в землю жилищ смердов, придавая пейзажу воинственный вид. Идти сюда насоветовали добрые люди. На Ильмене, сказали они, укупить местечко в ладье дешевле, чем в большом граде. Две версты, что разделяли Новгород и Городище, скоморох прошел еще до темноты. Он быстро нашел постоялый двор и на следующий день отправился на поиски струга. Тут ему немного не повезло — совсем недавно местные корабельщики ушли за море. Пришлось проситься к чужеземцам. Те обещали отчалить через пару дней. Радим уже стал подумывать, не податься ли в Новгород, полюбоваться изблизи на храм Святой Софии, покрутиться на шумном Торжище. Однако усталость взяла свое. Целый день Радим провалялся на лавке да просидел у очага. Так и не побывал нигде, кроме пристани. Теперь, похоже, в Новгород идти все же придется. Ведь оставшемуся без гроша скомороху никто места на ладье не даст.
— Мне в Новгород надо. К боярину Остромиру, — сказал ребятам Радим.
— К посаднику? — насторожился Зяма.
— Когда я его последний раз видел, он лишь боярином был.
— Как княже Владимир Ярославич отошел, а Изяслав, брат его, Новгородчину взял, Остромир у нас за княжьего посадника. С бискупом одну лямку тянут. Зачем он тебе?
— Кун в рез взять. Вы ж меня нищим оставили.
— Не забывай, ты клятву давал!
— Мстить я не собираюсь. Ничего Остромиру не скажу о вас. Просто некого мне больше в этих краях о резе просить. Вас разве что.
— Мы не дадим, не мечтай, — агрессивно ответил Куря.
— И не думаю даже. Проводите меня до Остромирова двора?
— Почему бы и нет? — улыбнулась Умилка.
— Потому что мы не дураки, — сказал Зяма. — Кликнешь стражу, а нам тикать?
— Я ж клятву давал.
— Давал. Но кто тебя знает.
— Зяма, давай придушим его!
Радим напрягся. Теперь он был свободен. Зяма и Куря — парни крепкие, но скоморох гораздо опытнее, сопротивление может оказать серьезное. Левой рукой Радим незаметно собрал в горсть рассыпчатой земли. Если кинуть в глаза — противник будет слеп какое-то время. Скоморох оперся на правую руку, готовясь резво повернуться на ней, если отроки учинят какую глупость.
— Добро, не тронем тебя. Но и в Новгород с тобой, Радим, не пойдем. Может, ты не знаешь, но Ост-ромир и бискуп наш, Лука Жидята, душа в душу живут. Вместе кровушку из народа пьют.
— Ох, жаль. Но хоть скажите, как терем-то Остро-миров найти?
— Я тебя провожу, Радим.
— Не делай так, Умилка! Сам найдет. Княжье дворище всякий знает.
— Ты мне не указ, Зяма. А завтра праздник, я все одно в Святую Софию идти собиралась.
— Я — старший. Меня надо слушаться.
— Зяма, братишка, я слушаюсь. Ты не веришь Ра-диму, потому не идешь. А я ему верю. Он добрый, сразу видно.
— Спасибо, Умилка, — поблагодарил скоморох. — Может, я и не такой добрый, как кажусь. Но тебя не обману.
Радим уже давно проникся симпатией к спасительнице, а теперь просто не знал, как ей угодить. Улыбка Умилки порождала мысли о весеннем солнышке, драгоценном адаманте в золотой оправе, прозрачной колодезной водице в жаркий летний день. Радим зачарованно любовался отроковицей до самого рассвета. Она спала, свернувшись калачиком, высунув из-под теплой дерюги только кончик носа, но и этого было достаточно, чтобы наслаждаться ее присутствием.
Зяма видел, что скоморох бодрствует, и тоже не сомкнул глаз. Курю старший отрок уговорил лечь. Тот недолго отнекивался. Весь остаток ночи храп Кури то и дело нарушал окрестную тишину.
Утром Умилка быстро сполоснула лицо припасенной водой. Утеревшись рукавом, сказала, что готова идти ко граду. Радим немедленно поднялся.
— Смотри, Радим, если с Умилкой что случится… Мы тебя из-под земли достанем. По кусочкам раздерем.
— Не беспокойтесь. Я лучше себя ворогам отдам, чем ее.
Куря недружелюбно хмыкнул. Зяма последний раз попытался остановить Радима:
— Не ходил бы все-таки к Остромиру. Бояре скоморохам не друзья.
— Верни мошну, не пойду.
— Лучше я дам тебя Куре придушить.
— Поздно, — коротко ответил Радим и отвернулся к Умилке: — Веди.
Зяма и Куря долго смотрели вслед скомороху и отроковице. Радим и Умилка шли, не оборачиваясь.
Глава 3
Когда скоморох и его спутница подошли к Новгороду, они уже многое знали друг о друге. Отроковица рассказала, что ее отец княжий огнищанин Белоглав, уйдя на покой после похода на греков, купил землю в Зеленой Пойме и завел семью. В той же усадьбе он поселил своего младшего брата, Синемора, который еле-еле сводил концы с концами после того, как попал в полон к свейским варягам и отдал последнее на выкуп. Отстроив хоромы, братья стали возделывать поля и рожать детей. Умилка — первая дочь Бело-глава — имела пятерых сестер и ни одного брата. Последних ей заменяли Зяма и Куря — дети Синемора, родившиеся еще до переселения в Зеленую Пойму, а потому самые старшие из ребят. Это было веселое время, полное игр и задорного смеха. Вспоминая о нем, Умилка не могла удержаться от доброй улыбки. Радостные мгновенья светлого счастья навсегда оставили след в ее душе. Беззаботное детство кончилось, когда грянула беда. Несчастье случилось из-за жадности новгородского епископа Луки Жидяты. Поставленный в Новогороде волей великого князя Ярослава, он получил от господина огромные полномочия. Сидеть сложа руки Лука не стал. С первых же дней стал разбираться с десятиной, которую новгородцы обязаны платить церкви. Сначала застонали купцы, ибо их прижали первыми. Потом завыли посадские, почуяв чужую руку в мошне. Наконец дело дошло и до служилых людей. Гриди заявились в усадьбу Белоглава и потребовали десятину. Он отказал, сославшись на верную службу князю. Гриди пригрозили карой за ослушание, но в тот раз ушли ни с чем. Через месяц к Белоглаву приехал его старый боевой товарищ и воевода Ян Творимирыч. Он гостил три дня, но так и не добился того, чтобы церковь получила оброк. Умилка слышала, как Ян Творимирыч обещал заступиться за товарища перед епископом, а пока советовал воздержаться от поездок в Новгород. На том и расстались. Гроза грянула через седмицу. Ночью не меньше сотни церковных холопов собрались близ усадьбы Белоглава. Вперед выехал Лука Жидята. Он потребовал выдать десятину, в противном случае обещал жестоко покарать ослушника.
Белоглав решил стоять до конца. Он надел доспех, взял топор и приготовился дорого продать жизнь. Однако Лука не собирался выходить на честный бой. Епископ поджег усадьбу. Всех, кто выскакивал из огня, гриди жестоко секли мечами и кололи копьями. Щадить и миловать Лука строго-настрого запретил. Расправа должна была стать примером для всех ослушников. Спастись удалось лишь троим — Зямы, Кури да Умилки тогда не было дома. Они ушли накануне в ночное, пасти коней, а когда вернулись, застали лишь головешки и обугленные тела. Коней дети продали за бесценок, однако и тому были рады. На вырученные деньги с грехом пополам пару лет протянули. За это время выучились обходиться без крыши над головой, да и в лихих заработках преуспели.
Закончив рассказ, Умилка попросила, чтобы теперь скоморох поведал о себе. Тот пожал плечами — мол, ничего примечательного в его жизни не было — однако отказать не смог. Рассказал, как потерял отца, убитого татями на лесной дороге, как потом жил с матерью у ее родичей в Городце на Соже. Узнала Умилка о скитаниях Радима и его вольной жизни, о его скоморошьем пропитании и вечной мечте заняться чем-нибудь важным. Про свои несчастья в новгородской земле Радим упомянул лишь вскользь. Особо гордиться ему было нечем. Не пугать же отроковицу повестью о мстительной ведьме или бесовском кресте! В любом случае, Умилка с интересом слушала. Ей нравились неторопливая речь Радима и его подтрунивание над самим собой.
К городским воротам подошли вместе с толпой окрестных земледельцев и скотоводов, спешивших на утренний торг. Повозки, груженные мешками с зерном, натужно скрипели рассохшимися колесами. Чалые лошадки и бурые коровки понуро брели пыльной дорогой, следуя за хозяевами. По мосту, перекинутому через ров, пускали размеренно, чтобы не было толчеи. Два сторожа — оба одетые в кольчуги и опоясанные мечами — успешно справлялись с задачей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Темнота царила беспросветная, а потому Радим не сразу понял, обо что запнулся. До него дошло, что это была специально подставленная клюка, когда он услышал человеческие голоса и увидел опускающуюся на голову дубину. Попытка увернуться не увенчалась успехом. Сознание покинуло беглеца.
Глава 2
Посреди почерневших от пожара развалин, в бывшем подполе спаленной избы горел тусклый костерок. Вокруг сидели два чумазых отрока и одна растрепанная отроковица. Их рубахи, подпоясанные обрывками волосяных веревок, представляли собой смесь заплат и незалатанных дыр, спины были прикрыты от ночного холода потертыми дерюгами. Ступни босых ног повернуты к тлеющим углям. Чуть в стороне, между обломками рухнувшей притолоки, лежал обнаженный бородатый мужчина, на вид чуть старше тридцати годов. Его руки и ноги были опутаны ивовыми прутьями, так что он не мог и пошевелиться.
Отроки перебирали тряпье, снятое с мужчины, а девчонка пересчитывала монеты, высыпанные из мошны на холщовый лоскут. Глаза юных татей светились радостью, на лицах играли улыбки.
— Богатая добыча, Зяма! Сыто заживем! — закончив с монетами, сказала отроковица.
— Скока там?
— Много! У меня пальцев не хватило. Ни на руках, ни на ногах.
— У! Хоромы купим и холопов!
— И сапожки знатные! С фигурной вышивкой!
— Не… Зачем нам хоромы? Мы ж люди вольные. Ты бока, что ли, пролеживать хочешь, Куря? Умилка и та согласится — купим струг и уйдем варяжить.
— Боюсь, на струг все ж не хватит. Зяма, может, как наши родничи хотели, уйдем в лес, поставим двор, улей, бортничать зачнем?
— Умилка, ты же помнишь, чем то для родничей обернулось.
— А мы тихо уйдем, и подальше от Новгорода.
— Все одно, ежели не люди бискупа, так княжьи тиуны нас найдут. Тогда либо каждый год отдавать будешь, либо пожгут.
— Неужто, Зяма, скрыться от них никак нельзя?
— Никак. Бискупу Бог помогает. А Бог — всемогущ.
— А нам он почему не помогает? Я к Святой Софии каждую седмицу хожу.
— Отчего ж не помогает? Смотри, какую добычу подарил. Ты столько серебра раньше видела?
— Только у княгини, когда она к Пасхе выходит и милостыню несет.
— То-то и оно!
— Зяма, — вмешался в беседу Куря, — а что с этим мужичонкой делать будем? Он в себя приходит. Стукнуть еще разок?
— Можно и стукнуть. А потом придушить надо. Он нас видел, потом узнает — бед не оберешься.
— Братишка, зачем! Он же в беспамятстве! Бросим тут, уйдем скорее! — сказала отроковица негодующе.
— Тут нельзя. В Городище все знают, что мы в погорельцах бытуем. Он быстро найдет, кто его огрел да общипал. Придется прятаться. Нам се надо, Умилка? Да и потом, смотри, он уж очухался, нас слушает, запоминает. Придушим, и дело с концом.
— Пощадите! — подал голос Радим, очнувшийся от нестерпимого холода. — Я ничего не помню. А если и помню, забуду быстро, — только скажите.
— Он обещает, Зяма! Я прошу, Зяма, не убивай его! Мы ведь никого не убиваем! Таков уговор.
— Уговора не было, Умилка. Я говорил, что резать не станем. Душить — не резать.
— Точно, Умилка, отходь пока в сторону. Мы с Зя-мой все сделаем.
— Пощадите, ребятки! Вы же добрые христиане!
— Не всяк кто крещен — добр. А мы с тех пор, как бискупли гриди родничей пожгли заживо, вельми озлоблены.
— Но в Бога-то верите! Хоть в какого. Ни Перуну, ни Христу не угодно, чтоб невинного изводили за просто так.
— Что ж за просто так. Не было б у тебя мошны, так не придушили бы. За серебро ты нас потом из-под земли достанешь. Дай удавку, Куря.
Отрок снял пояс. Он подергал за концы, проверяя прочность веревки.
— Ох, ребятки! Хуже вашего бискупа поступаете. Он хоть поймать меня хочет, а вы сдушегубить. Почто такая судьба скомороху?
— Зяма, не смей! — Умилка заступила дорогу отроку. — Не допущу братишек любимых до смертного греха!
— Что ж раньше допустила, когда обобрать его решили?
— Я грешница, но в пучину не паду и вас не пущу! Смотрите, его тоже бискуп гонит, он тоже от дурного пастыря страдает, а вы вместо помощи ему смерть учинить хотите.
— Зяма, не слушай ее. Давай души, я подержу. Куря сел на ноги пленнику, прижав их к земле.
— Пощадите! Клянусь Сварогом, вы не пожалеете! Хоть какую роту принесу, только не губите.
— Куря, прекрати! — Умилка схватила брата за плечи. — Оставь его!
— Ладно, Умилка, остынь. Куря, отойди, — Зяма сел на корточки перед головой Радима. — Как тебя звать-то?
— Радим.
— Значит, Радим, говоришь, бискуп на тебя зуб имеет? Отчего так?
— Честно, не ведаю. Хоть и есть кое-какие домыслы. Я ж скоморох. Сами знаете, как попы нас любят. Да еще, верно, кто-то в Новгороде прознал, что меня в ведовстве винят. Поклеп, ребятки, да разве докажешь.
— А за что винят?
— Была тут история, еще три лета назад, при великом князе Ярославе Владимирыче. Один бес из пекла на землю вышел: начал народ губить. Так случилось, что я рядом оказался да помог с тем бесом справиться. Но не подумайте, что шептал какие наговоры или молнии с небес призывал. Просто запалил того беса, а он, глядь, и сгорел. Зяма задумчиво произнес:
— Может, и не зря тебя в ведовстве винят, Радим. Вон как очаровал сестренку. Опасен ты.
— Отчего же? Ребятки, да будь я ведун или волхв какой, разве лежал бы сейчас тут связанный и беспомощный?
— И то верно.
— Так что с ним делать-то будем? — спросил Куря. Взгляд Зямы переместился сначала на удавку, потом на Радима, затем опять на удавку.
— Была не была. Пусть клянется отцом и матерью, что не будет нам мстить за то, что мы с ним учинили. Тогда жизнь оставим да одежду возвернем. Серебро же отныне наше.
— Ты что, Зяма! Я уж к его портам присмотрелся. Мои-то совсем драные!
— Куря, купим тебе порты. Серебра хватит. А Радим пусть обиду на нас не таит. Мы — тати, чего ж еще от нас ждать.
— Ты чудо, Зяма! — Умилка чмокнула братишку в щеку. — Клянись скорее! — обратилась она к пленнику.
— Клянусь отцом и матерью, что мстить вам не буду. Что еще сказать?
— Ничего. Куря, распутай Радима. Умилка, неси его одежу.
Вскоре Радим уже сидел у костра и ел печеную корюшку вместе с юными татями. Жизнь снова начала налаживаться, смерть прошла стороной. Однако боги явно предостерегали скомороха — нечего ему в этой земле делать. Не будет тут скомороху счастья. А ведь ведал, что в Новгородчине попы скоморохов казнят с особым рвением. Сгинул тут уж не один десяток гусляров. Рассказывали, что епископ местный Лука Жи-Дята крепкою рукой христианство насаждает. Да и про татей в новгородских пределах Радим знал не понаслышке. Пришлось ему из-за них хлебнуть лиха три года тому назад.
Тем не менее было нечто такое, что тянуло скомороха к полуночи. Ни жадные до чужих душ епископы, ни кровавые тати не могли остановить его. Радим сам толком не понимал, отчего вернулся в эти края. Может, дело в заманчивом предложении могущественного новгородского боярина Остромира? Три года назад тот позвал бездомного бродягу на сытое место среди своих мужей. Но Радим отказался. Причем сделал это без долгих размышлений и душевных мук. Скоморох был твердо уверен, что с Остромиром ему не по пути. Этого боярина он знал уже давно и хорошо помнил, как тот плел интриги в Ладоге против воеводы Эйли-ва. Участвовать в господских играх скоморох зарекся. Он прекрасно понимал, кто окажется крайним, если боярина постигнет неудача. Лучше уж без крыши над головой, да без ножа в спине.
Теперь же, побродив по Руси, вдоволь натерпевшись от палящего солнца, полуночного ветра да княжьих тиунов, Радим решил, что с такой жизнью надо завязывать. Дошел до скомороха слух, что есть в Норге или Свитьоде князь, добрый до скальдов и веселых людей. Молвили, каждому, кто своим искусством блеснуть умеет, дарит щедрый властитель хоромы и дворню, золото и серебро обильно. Поверил слуху Радим и собрался искать счастья в чужой земле.
Долго ли, коротко ли собирался, но двинулся наконец скоморох в путь. Пошел Радим известной дорогой — через Новгородчину. Со смешанными чувствами миновал он знакомые местечки и деревеньки. Чем больше припоминал скоморох, тем тревожнее становилось на душе. Но мысли об отступлении не было. Наоборот, Радиму все сильнее и сильнее хотелось добраться до Новгорода, единственного русского города, до сих пор не открывавшего перед ним ворота.
К Новгороду скоморох прибыл завечер. Внутрь путников уже не пускали. Поэтому Радим отправился к Городищу, которое еще называли Холмоградом. Крепостных стен у Городища практически не осталось, но вот присыпы сохранились. Они высоко вздымались вокруг вросших в землю жилищ смердов, придавая пейзажу воинственный вид. Идти сюда насоветовали добрые люди. На Ильмене, сказали они, укупить местечко в ладье дешевле, чем в большом граде. Две версты, что разделяли Новгород и Городище, скоморох прошел еще до темноты. Он быстро нашел постоялый двор и на следующий день отправился на поиски струга. Тут ему немного не повезло — совсем недавно местные корабельщики ушли за море. Пришлось проситься к чужеземцам. Те обещали отчалить через пару дней. Радим уже стал подумывать, не податься ли в Новгород, полюбоваться изблизи на храм Святой Софии, покрутиться на шумном Торжище. Однако усталость взяла свое. Целый день Радим провалялся на лавке да просидел у очага. Так и не побывал нигде, кроме пристани. Теперь, похоже, в Новгород идти все же придется. Ведь оставшемуся без гроша скомороху никто места на ладье не даст.
— Мне в Новгород надо. К боярину Остромиру, — сказал ребятам Радим.
— К посаднику? — насторожился Зяма.
— Когда я его последний раз видел, он лишь боярином был.
— Как княже Владимир Ярославич отошел, а Изяслав, брат его, Новгородчину взял, Остромир у нас за княжьего посадника. С бискупом одну лямку тянут. Зачем он тебе?
— Кун в рез взять. Вы ж меня нищим оставили.
— Не забывай, ты клятву давал!
— Мстить я не собираюсь. Ничего Остромиру не скажу о вас. Просто некого мне больше в этих краях о резе просить. Вас разве что.
— Мы не дадим, не мечтай, — агрессивно ответил Куря.
— И не думаю даже. Проводите меня до Остромирова двора?
— Почему бы и нет? — улыбнулась Умилка.
— Потому что мы не дураки, — сказал Зяма. — Кликнешь стражу, а нам тикать?
— Я ж клятву давал.
— Давал. Но кто тебя знает.
— Зяма, давай придушим его!
Радим напрягся. Теперь он был свободен. Зяма и Куря — парни крепкие, но скоморох гораздо опытнее, сопротивление может оказать серьезное. Левой рукой Радим незаметно собрал в горсть рассыпчатой земли. Если кинуть в глаза — противник будет слеп какое-то время. Скоморох оперся на правую руку, готовясь резво повернуться на ней, если отроки учинят какую глупость.
— Добро, не тронем тебя. Но и в Новгород с тобой, Радим, не пойдем. Может, ты не знаешь, но Ост-ромир и бискуп наш, Лука Жидята, душа в душу живут. Вместе кровушку из народа пьют.
— Ох, жаль. Но хоть скажите, как терем-то Остро-миров найти?
— Я тебя провожу, Радим.
— Не делай так, Умилка! Сам найдет. Княжье дворище всякий знает.
— Ты мне не указ, Зяма. А завтра праздник, я все одно в Святую Софию идти собиралась.
— Я — старший. Меня надо слушаться.
— Зяма, братишка, я слушаюсь. Ты не веришь Ра-диму, потому не идешь. А я ему верю. Он добрый, сразу видно.
— Спасибо, Умилка, — поблагодарил скоморох. — Может, я и не такой добрый, как кажусь. Но тебя не обману.
Радим уже давно проникся симпатией к спасительнице, а теперь просто не знал, как ей угодить. Улыбка Умилки порождала мысли о весеннем солнышке, драгоценном адаманте в золотой оправе, прозрачной колодезной водице в жаркий летний день. Радим зачарованно любовался отроковицей до самого рассвета. Она спала, свернувшись калачиком, высунув из-под теплой дерюги только кончик носа, но и этого было достаточно, чтобы наслаждаться ее присутствием.
Зяма видел, что скоморох бодрствует, и тоже не сомкнул глаз. Курю старший отрок уговорил лечь. Тот недолго отнекивался. Весь остаток ночи храп Кури то и дело нарушал окрестную тишину.
Утром Умилка быстро сполоснула лицо припасенной водой. Утеревшись рукавом, сказала, что готова идти ко граду. Радим немедленно поднялся.
— Смотри, Радим, если с Умилкой что случится… Мы тебя из-под земли достанем. По кусочкам раздерем.
— Не беспокойтесь. Я лучше себя ворогам отдам, чем ее.
Куря недружелюбно хмыкнул. Зяма последний раз попытался остановить Радима:
— Не ходил бы все-таки к Остромиру. Бояре скоморохам не друзья.
— Верни мошну, не пойду.
— Лучше я дам тебя Куре придушить.
— Поздно, — коротко ответил Радим и отвернулся к Умилке: — Веди.
Зяма и Куря долго смотрели вслед скомороху и отроковице. Радим и Умилка шли, не оборачиваясь.
Глава 3
Когда скоморох и его спутница подошли к Новгороду, они уже многое знали друг о друге. Отроковица рассказала, что ее отец княжий огнищанин Белоглав, уйдя на покой после похода на греков, купил землю в Зеленой Пойме и завел семью. В той же усадьбе он поселил своего младшего брата, Синемора, который еле-еле сводил концы с концами после того, как попал в полон к свейским варягам и отдал последнее на выкуп. Отстроив хоромы, братья стали возделывать поля и рожать детей. Умилка — первая дочь Бело-глава — имела пятерых сестер и ни одного брата. Последних ей заменяли Зяма и Куря — дети Синемора, родившиеся еще до переселения в Зеленую Пойму, а потому самые старшие из ребят. Это было веселое время, полное игр и задорного смеха. Вспоминая о нем, Умилка не могла удержаться от доброй улыбки. Радостные мгновенья светлого счастья навсегда оставили след в ее душе. Беззаботное детство кончилось, когда грянула беда. Несчастье случилось из-за жадности новгородского епископа Луки Жидяты. Поставленный в Новогороде волей великого князя Ярослава, он получил от господина огромные полномочия. Сидеть сложа руки Лука не стал. С первых же дней стал разбираться с десятиной, которую новгородцы обязаны платить церкви. Сначала застонали купцы, ибо их прижали первыми. Потом завыли посадские, почуяв чужую руку в мошне. Наконец дело дошло и до служилых людей. Гриди заявились в усадьбу Белоглава и потребовали десятину. Он отказал, сославшись на верную службу князю. Гриди пригрозили карой за ослушание, но в тот раз ушли ни с чем. Через месяц к Белоглаву приехал его старый боевой товарищ и воевода Ян Творимирыч. Он гостил три дня, но так и не добился того, чтобы церковь получила оброк. Умилка слышала, как Ян Творимирыч обещал заступиться за товарища перед епископом, а пока советовал воздержаться от поездок в Новгород. На том и расстались. Гроза грянула через седмицу. Ночью не меньше сотни церковных холопов собрались близ усадьбы Белоглава. Вперед выехал Лука Жидята. Он потребовал выдать десятину, в противном случае обещал жестоко покарать ослушника.
Белоглав решил стоять до конца. Он надел доспех, взял топор и приготовился дорого продать жизнь. Однако Лука не собирался выходить на честный бой. Епископ поджег усадьбу. Всех, кто выскакивал из огня, гриди жестоко секли мечами и кололи копьями. Щадить и миловать Лука строго-настрого запретил. Расправа должна была стать примером для всех ослушников. Спастись удалось лишь троим — Зямы, Кури да Умилки тогда не было дома. Они ушли накануне в ночное, пасти коней, а когда вернулись, застали лишь головешки и обугленные тела. Коней дети продали за бесценок, однако и тому были рады. На вырученные деньги с грехом пополам пару лет протянули. За это время выучились обходиться без крыши над головой, да и в лихих заработках преуспели.
Закончив рассказ, Умилка попросила, чтобы теперь скоморох поведал о себе. Тот пожал плечами — мол, ничего примечательного в его жизни не было — однако отказать не смог. Рассказал, как потерял отца, убитого татями на лесной дороге, как потом жил с матерью у ее родичей в Городце на Соже. Узнала Умилка о скитаниях Радима и его вольной жизни, о его скоморошьем пропитании и вечной мечте заняться чем-нибудь важным. Про свои несчастья в новгородской земле Радим упомянул лишь вскользь. Особо гордиться ему было нечем. Не пугать же отроковицу повестью о мстительной ведьме или бесовском кресте! В любом случае, Умилка с интересом слушала. Ей нравились неторопливая речь Радима и его подтрунивание над самим собой.
К городским воротам подошли вместе с толпой окрестных земледельцев и скотоводов, спешивших на утренний торг. Повозки, груженные мешками с зерном, натужно скрипели рассохшимися колесами. Чалые лошадки и бурые коровки понуро брели пыльной дорогой, следуя за хозяевами. По мосту, перекинутому через ров, пускали размеренно, чтобы не было толчеи. Два сторожа — оба одетые в кольчуги и опоясанные мечами — успешно справлялись с задачей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32