Когда ветер слегка качался в сторону, краешек чудовищной смеси запаха горелых костей и благоуханного кинмона задевал ноздри Рият, заставляя вспоминать о днях, «когда смешаются мир и прах».
— Так что ты там делал? — спросила Рият. — И как ты сюда попал?
— Впустили. Не бесплатно, конечно. Как вы только ходите среди этой дряни ползучей? — пожаловался он.
— Не кощунствуй.
— Н-ну… хм. Служка на воротах сказал, что ты здесь. Да я еще, пока искал, раза три совался не в те дворики.
«Это я должна понять, что он вовсе не стоял час под запертой дверью. Ну, час не час… — подумала Рият, — а малый кусочек часа точно. Уж конечно, он рассчитывал тут не на такое — на крыше — времяпрепровождение».
— Насколько я понимаю, — полуозабоченно проговорил он, — нынче вечером мы из порта не выйдем.
— А ты боялся, что я вас погоню в море на ночь глядя?
— Я не боялся, — сказал он. — Но кто тебя знает. Ты ведь на все способна, Рият.
Потом он спросил осторожно:
— А что это было?
— Пхе, — сказала Рият, подбородком сдвинув его руку со своего плеча, и втянула воздух, полумечтательно глядя в небо. — Я колдунья. Что мнe сделается.
Она все еще казалась самой себе мягкой, как тряпка. И нежиться у него на коленях было хорошо — очень хорошо.
— Это для охоты, да? — сказал он. — За эту твою усталость я сдеру кожу с их главаря собственными руками, — с неуклюжей нелепостью добавил он. Конечно, это не всерьез. Он ведь тоже знает о награде. За живого — больше в пять раз.
Может быть, еще и не до всех краев Гийт-Чанта-Гийт добежала эта новость; но в Сидалан ее уже примчала — предпоследняя — почта. Малый Совет Светлой и Могущественной объявляет… сумму увеличили сразу вчетверо. Из-за Чьянвены, наверное. Двенадцать тысяч хелков! Даже эта цифра ласкает слух. Хорошая, красивая цифра.
— Лучше подари мне ночь любви, когда все это кончится, — проговорила Рият. — Когда все это кончится, у нас будет самая длинная ночь из всех ночей, что случались на земле.
Подходили дни, когда в точила льется пурпурный сок, а небо становится хрусталем и яшмой. Скоро придет — и уж близится — сладкая, пряная осень, лучшее время года, какое бывает на Кайяне. После того как промчавшиеся бури вымоют из воздуха летнюю удушливую пыль, гладкие листья деревьев снова заблестят, затемнеет свежей проросшей зеленью трава; когда ночи будут прохладой, а дни сотканы из света; когда засветится сизым налетом на черных каплях своих виноград; когда благоуханным кинмоном станет каждая роща, а люди вспомнят опять о дыхании, жизни и любви… До этого еще нужно дожить, но неужели помечтать заказано?
— Где они сейчас? — спросил Симмэ.
— На Острове-Рожденном-Приливом, — сказала Рият. — На Сиквэ.
«Они, — подумала Рият. — Он».
Рият намеренно оттягивала необходимость задуматься об этом как можно позже.
А собственно говоря, что произойдет, если бани Вилийас из клана Кайнуви уйдет из мира живых?
Прежде всего семья Кайнуви не поверит в то, что это случайность или вина пиратов. Рият все равно будут считать замешанной в это, а вместе с нею и правительство. Владения племянника приберет к рукам нынешний глава клана Кайнуви, бани Моакез. А поскольку Вилийас — ликтор (Рият мысленно хихикнула), он считается живущим в столице, хотя на деле проводит там разве что зимний сезон, не больше двух месяцев в году. И стало быть, это подпадает под недавний рескрипт о передаче наследства в другой округ, — и десятая часть наследства отходит в казну! Десятая часть — это порядочно.
«Но я сама — хочу я этого или нет?
С этими высокородными… Это глупо, и чувствуешь себя плебейкой, сходящей с ума по титулам. И все равно с каждым из них у меня одна и та же история. Всякий раз стараюсь доказать ему, что я лучше него, и одновременно стараюсь доказать, что я — лучше всех прочих его женщин и одновременно — что я превосходно могу без него обойтись. И всякий раз каждый из них рано или поздно, вежливо или не очень, вышвыривает меня прочь. Гордость у них, ты посмотри?
Но уж во всяком случае Эзехез меня не вышвырнет. Потому что я ему нужна. Потому что я ему опасна.
Он должен увидеть, что я могу быть опасна по-настоящему. На ярком примере».
Да ведь, в конце концов, — подумала она, — я давно согласилась его сдать. Еще тогда, когда согласилась следить за этой его поездкой. Еще тогда, когда вообще согласилась за ним следить.
А ведь могла получить его Имя-в-Волшебстве девять лет назад, запросто. Ну пусть не совсем запросто, все равно почти год пришлось бы считать. Но могла. И в голову даже не пришло использовать нашу связь для этого. Хотя, конечно, чего мне было считать этого рохлю для меня опасным.
Да, кажется, мне и впрямь все равно. Слишком много с тех пор пришло и прошло, слишком много переменилось. Пускай.
Тем более что уж он-то никогда не залезет в Храм Кэммона в надежде урвать у меня полчаса, всего лишь из-за того, что якобы высокопоставленные женщины — такие, как я, — любят, чтобы за ними гонялись, совершая решительные поступки. Всего лишь из-за того, что я дала понять мимоходом; мол, не держу на него зла».
— Ты что это делаешь? — сказала Рият, впрочем, не сопротивляясь.
— Ты всегда охотишься, колдунья. Всегда охотишься на кого-нибудь или на что-нибудь. Но вот нынче — дичь сама идет под выстрел; остров Сиквэ, а? Посмотри-ка? Как Все складывается, — ты уверена, Рият, — ты уверена, что хочешь ждать аж до тех пор, пока все закончится?..
— Я ни в чем не уверена, — отвечала Рият, смеясь. — Я даже не уверена — ты вот это или еще один предок приполз посмотреть на нас…
— Где?! — охнул Симмэ, оборачиваясь. Наверняка его жаром окатило, когда до него дошло, что все это время змея, забравшаяся на крышу погреться на солнышке, была здесь, у них под боком.
Камни, раскаленные за день, еще грели. Змее не хотелось уходить. Пошипев немного, она опустила голову и опять распласталась на камнях; Рият хоть и не видела ее, но не сомневалась, что сейчас та вновь развела ребра в стороны и лежит, уютно-плоская и широкая, как лента.
Зато она видела Симмэ, который все еще стоял в растерянности (подхватился, даже опрокинув Рият, когда змея зашипела); уперев руки в колени, она смеялась — негромко, но по возможности обидно.
— Ты вправду — из Змеиного Народа? — оскорбленный, сказал он наконец.
Рият откинула рукав верхнего черного платья — светло-зеленый рукав одного из нижних платьев, такой же широкий, засветился в темноте — и протянула ему руку. Правую. Все равно, правую или левую. Это был известный жест — жест близости. Еще, бывает, к этому нижнему рукаву, оказывается пришпилена ленточка со стихами, хочешь — сорви ее и прочти то, что твоя любезная не решилась при людях — или вслух — тебе сказать. У Рият не было сейчас, как это называется, «стихов в рукаве». Но все же Симмэ из клана Калэви поддался на этот жест примирения и, хмыкнув, помог ей подняться.
Калэви — такой клич только и годится, чтобы пугать воробьев. Когда-нибудь, под старость может быть, он станет начальником округа; но уж Хранителем Кораблей точно не станет никогда.
«Это хорошо, что мы с ним переспим, — подумала Рият. — Телесная близость открывает Защиту-от-Колдовства для любовника; ведь Магия действует на То-Что-Близко-Человеку, и тем легче, чем ближе это человеку, а тот, с кем ты сходишься в любви, уж конечно, становится близок тебе. Как в магическом смысле, так и в прямом. Нужно будет потом прочистить ему память, как и моим слугам. Насчет этих демонов — вдруг он все-таки видел что-то, или слышал через дверь, или догадывается о чем-нибудь. Небольшая Иллюзия по ключу „видеть" — тихо, мирно и быстро. Ежели у меня будут такие „ворота" — как сказанул нынче этот кормщик, — я сделаю Иллюзию Памяти так, что он ничего не заметит. Да, это хорошо, что мы с ним переспим», — но она не собиралась обманывать себя: она знала, что это ей будет приятно и просто так, само по себе.
Рият хотела думать об этом и потом, ночью, во сне. Но ей приснился корабль, на который она слишком много смотрела в нынешний день, корабль по имени «Бирглит».
Наутро она опять смотрела на этот корабль, бродя подворику из угла в угол, не в силах усидеть на месте. «Предсказатель? — с яростью думала она про Симмэ. — Дичь сама… под выстрел!» Ей нужно было именно это — понять, куда «Бирглит» идет.
Еще до рассвета, проснувшись, она почувствовала: что-то случилось. Ветер переменился.
Ветер теперь задувал с юга.
Наконец она поняла: «Бирглит» и второй корабль, что шел с ним, повернули вместе с ветром. Теперь они направлялись опять к Кайнумам.
Как видно, он действительно избрал для охоты перегон между Тель-Претвой и Тель-Корой. Невидящими глазами Рият глядела в страницу привезенного с собою фолианта, где выписаны были Места-в-Волшебстве южных островков Кайнум. Рядом колонкой тянулись варианты сочетаний слов, какими обозначались эти Места. Место-в-Волшбе, как и Имя-в-Волшбе, — это ведь не слова, а лишь знаки, к звукам людской речи не имеющие отношения; чтобы дать один из вариантов Отражений, колдуны трудятся годами; Рият удавалось это с Именами, да и то только для людей, а насчет Мест — приходилось поступать так, как всякая Прибрежная Колдунья: отыскивать все Места-в-Волшебстве, кем-то когда-то вычисленные, и все их Отражения, кем-то когда-то сказанные, и учить наизусть. Она читала и слышала — и это было похоже на легенду — об императорах великого Вирунгата, выдававших Отражение сразу, только взглянув на Имя-в-Волшебстве… Места Кайнумов она уже запомнила. Она думала о другом: «Ни одного подходящего клочка суши южнее Кайнумов? А ведь здешним галерам не обогнать „змею", идущую в попутном ветре, тем более такую „змею", как „Бирглит".
Да, но ведь „Бирглит" идетне напрямик. Сейчас она описывает длинную дугу: сперва от Сиквэ к побережью, чтобы затем идти вдоль него, высматривая „купцов", что и вовсе жмутся, ища защиты, к самому берегу; и потом, к вечеру, — обратно в море, к Кайнумам, чтобы заночевать на них, — конечно, если не найдется дела на ночь. Именно в таком плавании, только в обратном направлении, провела „Бирглит" предыдущий день, и галеры будут идти прямо вдоль берега, и к тому времени, когда они смогут попасться на глаза, „Бирглит" должна быть уже увлечена погоней и уйти на запад. И я смогу опередить их. Может быть, на полчаса, но смогу». Она позвала двойника-кормщика, и по его тоже выходило, что Рият успеет.
Как она летела по волнам, дарда по имени «Синтра-щеки»… О дардах тогда говорили, что хорошо построенная дарда — единственный корабль, способный обгонять ветер…
Рият даже какое-то время плыла на ней, чтобы проверить в последний раз, так ли все хорошо. Но все было и впрямь хорошо. «Девчонка из Синтры» была вправду синтриянка, истинная синтриянка. И двойники на ней работали как двойники, лучшего слова не подберешь. Рият ходила по крошечной, короткой палубе, и они не обращали на нее внимания, хоть и не натыкались. Давешний кормщик стоял, сжимая свое весло и негромко командуя; он был по-другому одет, тоже цветасто, но горбонос по-вчерашнему.
— Эй, — негромко позвала его Рият.
Он обернулся.
— Кто ты? — спросила Рият, проверяя все лишний раз.
— Ты создала меня, чтобы я помог выловить дурных людей на быстроходном корабле, госпожа, — сказал он.
— Что ты должен делать? — спросила Рият.
Он объяснил, что должен делать.
— Ты полагаешь, что сможешь сделать это? — сказала Рият.
— Мы-то их уделаем, госпожа, уж будьте спокойны, — сказал кормщик. Эту залихватскую фразу он произнес ровным, равнодушным голосом.
«Топорная работа, конечно, — морщась, подумала Рият. — Ну и не все ли равно. От них ведь не требуется, чтобы они были в разговоре похожи на человека. С кораблем они обращаются как люди, и больше от них ничего не требуется».
И вообще, было бы кому увидеть, какой топорной работой она пробавляется. Увидеть-то некому, и, выполнив свое задание, эти создания рассыплются — земля к земле, вода к воде, ветер к ветру, и тогда вообще никто ничего не узнает. Пусть гадают, откуда Прибрежная Колдунья взяла второй экипаж для «Синтра-щеки». На то она и колдунья. Разве что у настоящих матросов и кормщика сегодня в кабаке — или где они там — побаливает голова.
Рият попыталась вспомнить, кто это перед ней — кого она обратила в кормщика. Но не смогла. «Не все ли равно», — подумала она.
Вскоре она пересела на головную галеру, а «Девчонка из Синтры» свернула и стала быстро удаляться на запад. Она, конечно, сейчас не обгоняла ветер. Но она была синтриянка — синтриянка до последнего ребра и до последней лесочки в обшивке, и волны гибко расступались перед ней.
«Я верю тебе, Синтра-щеки», — почти с нежностью подумала Рият.
ПОВЕСТЬ О КОРАБЛЯХ
По любым расчетам — они должны сейчас быть на подступах к Моне. На Сиквэ они стояли совсем недавно. Самым поздним их следам здесь было около трех часов; любой мало-мальски опытный охотник сумел бы это определить. У Гэвина сводило челюсти от мысли, как они были близко. Помедли они на Приливном Острове еще с час, и он бы еще смог увидеть верхушки их парусов.
Если они ушли с Сиквэ так поздно, то на ночь останавливаться не будут — негде. Но и без того Гэвин не собирался сегодня спать. И в беспамятство, как под скалою Балли-Кри (позорище!), проваливаться тоже не собирался. Да он уже и не смог бы этого сделать. Нетерпение жевало его своими тупыми челюстями, глотало и отрыгивало опять, как корова жвачку. Все эти дни — пока пугал каменным своим видом собственную команду, пялясь на Метки, замершие в своих гнездах в сундучке, — а часто даже и тогда, когда Меток не было у него перед глазами, — он был не Гэвином, сыном Гэвира, а четырнадцатью этими кораблями, и был на один дневной переход южней, и его четырнадцать штевней рубили волну. Ярость приковала его к этим кораблям, как невольника; а он и не пытался порвать свою цепь.
Он был каждым из четырнадцати кораблей, идущих на юг. Их скрипом, рысканиями, влажным пятном течи «Жителя фьордов», изношенными кожаными манжетами в весельных портах однодеревки Кормайсов, которые захлестывала вода. Человеком на этих кораблях он не был — о нет. Это наваждение касалось только штевней, и килей, и палубных настилов, и бортов.
Быть этими кораблями получалось много легче, чем Гэвином, сыном Гэвира. Чтобы быть Гэвином, требовалось ходить, дышать, помнить, — а не просто, покорствуя рулю и парусу, бить штевнем по волне. Нужно было чувствовать боль от своей злости и обиды, — потому что ведь и злость тоже, а не только обида обжигает того, кто носит ее в себе. И главное, нужно было думать о будущем, — о том, что ему, Гэвину, делать в этом будущем. Вот что оказывалось мучительнее всего. И не потому, что он ничего не мог придумать, — а потому, что мог придумать слишком много. Стоило только приотворить дверь воспоминанию о том, что все-таки он Гэвин, сын Гэвира, а не плавучие деревяшки, — мысли врывались дерущейся и орущей гурьбой, и все они были невероятно ярки, натуральны, полны смакуемых подробностей, и каждая дергала в свою сторону, и каждая напрочь исключала множество других. И в результате ни одну он так и не смог додумать до конца.
Ох, каких только мыслей не было среди этих, недодуманных. В тот день на Кажвеле броня правил и разума все же расплавилась на нем и стекла на землю, Гэвин шагнул прочь из этой никчемной лужицы и не заметил этого.
Больше он не сдерживался и не загонял себя в «имо рэйк киннит», как в тюрьму, — и если бы какая-нибудь случайность, наконец-то толкнув его, позволила бы ему почувствовать хоть какой-то из своих порывов оформленным до конца, остановить этот порыв было бы уже нечему. Страшно быть рядом с таким человеком. Но самому быть таким человеком — еще страшней.
И потому Гэвин — наверное, не своей волей, а волею того неразумного и мудрого, что незаметно для человека всегда живет в нем, — то и дело ускользал к тому, чтобы быть четырнадцатью кораблями, идущими на юг.
Он был ими всю эту ночь, и ночь была очень длинна.
Вскоре после рассвета «Крепконосая» вскрикнула, и Метка ее вскрикнула тоже. Гэвин, прищурив глаза на этот скрип, вынул ее из ларца, чтобы рассмотреть. Трещину на знаках мачты он увидел сразу, а потом и пробоину. «Я так и знал», — обычно говорит людям злорадно-приятное чувство, пришедшее к нему тогда. Ради этого ему пришлось вернуться на Сиквэ. И вернуться к Гэвину, сыну Гэвира. Он даже представил себе лицо Хюсмера, каким оно должно быть сейчас. Что-то в этом лице было такое, отчего Гэвину захотелось его ударить.
То есть ему почти захотелось, но прежде, чем до этого успело дойти, он уже думал о «Крепконосой».
Маленький упрямый дятел. Немного прямоваты линии кормы, отчего она теряет в скорости, особенно на кормовой качке; очень не любит струи следов от идущих впереди — сразу начинает рыскать с курса; зато быстро поворачивает. Все ее раны и приключения, о которых Гэвин слышал когда-нибудь, мигом пронеслись у него в уме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
— Так что ты там делал? — спросила Рият. — И как ты сюда попал?
— Впустили. Не бесплатно, конечно. Как вы только ходите среди этой дряни ползучей? — пожаловался он.
— Не кощунствуй.
— Н-ну… хм. Служка на воротах сказал, что ты здесь. Да я еще, пока искал, раза три совался не в те дворики.
«Это я должна понять, что он вовсе не стоял час под запертой дверью. Ну, час не час… — подумала Рият, — а малый кусочек часа точно. Уж конечно, он рассчитывал тут не на такое — на крыше — времяпрепровождение».
— Насколько я понимаю, — полуозабоченно проговорил он, — нынче вечером мы из порта не выйдем.
— А ты боялся, что я вас погоню в море на ночь глядя?
— Я не боялся, — сказал он. — Но кто тебя знает. Ты ведь на все способна, Рият.
Потом он спросил осторожно:
— А что это было?
— Пхе, — сказала Рият, подбородком сдвинув его руку со своего плеча, и втянула воздух, полумечтательно глядя в небо. — Я колдунья. Что мнe сделается.
Она все еще казалась самой себе мягкой, как тряпка. И нежиться у него на коленях было хорошо — очень хорошо.
— Это для охоты, да? — сказал он. — За эту твою усталость я сдеру кожу с их главаря собственными руками, — с неуклюжей нелепостью добавил он. Конечно, это не всерьез. Он ведь тоже знает о награде. За живого — больше в пять раз.
Может быть, еще и не до всех краев Гийт-Чанта-Гийт добежала эта новость; но в Сидалан ее уже примчала — предпоследняя — почта. Малый Совет Светлой и Могущественной объявляет… сумму увеличили сразу вчетверо. Из-за Чьянвены, наверное. Двенадцать тысяч хелков! Даже эта цифра ласкает слух. Хорошая, красивая цифра.
— Лучше подари мне ночь любви, когда все это кончится, — проговорила Рият. — Когда все это кончится, у нас будет самая длинная ночь из всех ночей, что случались на земле.
Подходили дни, когда в точила льется пурпурный сок, а небо становится хрусталем и яшмой. Скоро придет — и уж близится — сладкая, пряная осень, лучшее время года, какое бывает на Кайяне. После того как промчавшиеся бури вымоют из воздуха летнюю удушливую пыль, гладкие листья деревьев снова заблестят, затемнеет свежей проросшей зеленью трава; когда ночи будут прохладой, а дни сотканы из света; когда засветится сизым налетом на черных каплях своих виноград; когда благоуханным кинмоном станет каждая роща, а люди вспомнят опять о дыхании, жизни и любви… До этого еще нужно дожить, но неужели помечтать заказано?
— Где они сейчас? — спросил Симмэ.
— На Острове-Рожденном-Приливом, — сказала Рият. — На Сиквэ.
«Они, — подумала Рият. — Он».
Рият намеренно оттягивала необходимость задуматься об этом как можно позже.
А собственно говоря, что произойдет, если бани Вилийас из клана Кайнуви уйдет из мира живых?
Прежде всего семья Кайнуви не поверит в то, что это случайность или вина пиратов. Рият все равно будут считать замешанной в это, а вместе с нею и правительство. Владения племянника приберет к рукам нынешний глава клана Кайнуви, бани Моакез. А поскольку Вилийас — ликтор (Рият мысленно хихикнула), он считается живущим в столице, хотя на деле проводит там разве что зимний сезон, не больше двух месяцев в году. И стало быть, это подпадает под недавний рескрипт о передаче наследства в другой округ, — и десятая часть наследства отходит в казну! Десятая часть — это порядочно.
«Но я сама — хочу я этого или нет?
С этими высокородными… Это глупо, и чувствуешь себя плебейкой, сходящей с ума по титулам. И все равно с каждым из них у меня одна и та же история. Всякий раз стараюсь доказать ему, что я лучше него, и одновременно стараюсь доказать, что я — лучше всех прочих его женщин и одновременно — что я превосходно могу без него обойтись. И всякий раз каждый из них рано или поздно, вежливо или не очень, вышвыривает меня прочь. Гордость у них, ты посмотри?
Но уж во всяком случае Эзехез меня не вышвырнет. Потому что я ему нужна. Потому что я ему опасна.
Он должен увидеть, что я могу быть опасна по-настоящему. На ярком примере».
Да ведь, в конце концов, — подумала она, — я давно согласилась его сдать. Еще тогда, когда согласилась следить за этой его поездкой. Еще тогда, когда вообще согласилась за ним следить.
А ведь могла получить его Имя-в-Волшебстве девять лет назад, запросто. Ну пусть не совсем запросто, все равно почти год пришлось бы считать. Но могла. И в голову даже не пришло использовать нашу связь для этого. Хотя, конечно, чего мне было считать этого рохлю для меня опасным.
Да, кажется, мне и впрямь все равно. Слишком много с тех пор пришло и прошло, слишком много переменилось. Пускай.
Тем более что уж он-то никогда не залезет в Храм Кэммона в надежде урвать у меня полчаса, всего лишь из-за того, что якобы высокопоставленные женщины — такие, как я, — любят, чтобы за ними гонялись, совершая решительные поступки. Всего лишь из-за того, что я дала понять мимоходом; мол, не держу на него зла».
— Ты что это делаешь? — сказала Рият, впрочем, не сопротивляясь.
— Ты всегда охотишься, колдунья. Всегда охотишься на кого-нибудь или на что-нибудь. Но вот нынче — дичь сама идет под выстрел; остров Сиквэ, а? Посмотри-ка? Как Все складывается, — ты уверена, Рият, — ты уверена, что хочешь ждать аж до тех пор, пока все закончится?..
— Я ни в чем не уверена, — отвечала Рият, смеясь. — Я даже не уверена — ты вот это или еще один предок приполз посмотреть на нас…
— Где?! — охнул Симмэ, оборачиваясь. Наверняка его жаром окатило, когда до него дошло, что все это время змея, забравшаяся на крышу погреться на солнышке, была здесь, у них под боком.
Камни, раскаленные за день, еще грели. Змее не хотелось уходить. Пошипев немного, она опустила голову и опять распласталась на камнях; Рият хоть и не видела ее, но не сомневалась, что сейчас та вновь развела ребра в стороны и лежит, уютно-плоская и широкая, как лента.
Зато она видела Симмэ, который все еще стоял в растерянности (подхватился, даже опрокинув Рият, когда змея зашипела); уперев руки в колени, она смеялась — негромко, но по возможности обидно.
— Ты вправду — из Змеиного Народа? — оскорбленный, сказал он наконец.
Рият откинула рукав верхнего черного платья — светло-зеленый рукав одного из нижних платьев, такой же широкий, засветился в темноте — и протянула ему руку. Правую. Все равно, правую или левую. Это был известный жест — жест близости. Еще, бывает, к этому нижнему рукаву, оказывается пришпилена ленточка со стихами, хочешь — сорви ее и прочти то, что твоя любезная не решилась при людях — или вслух — тебе сказать. У Рият не было сейчас, как это называется, «стихов в рукаве». Но все же Симмэ из клана Калэви поддался на этот жест примирения и, хмыкнув, помог ей подняться.
Калэви — такой клич только и годится, чтобы пугать воробьев. Когда-нибудь, под старость может быть, он станет начальником округа; но уж Хранителем Кораблей точно не станет никогда.
«Это хорошо, что мы с ним переспим, — подумала Рият. — Телесная близость открывает Защиту-от-Колдовства для любовника; ведь Магия действует на То-Что-Близко-Человеку, и тем легче, чем ближе это человеку, а тот, с кем ты сходишься в любви, уж конечно, становится близок тебе. Как в магическом смысле, так и в прямом. Нужно будет потом прочистить ему память, как и моим слугам. Насчет этих демонов — вдруг он все-таки видел что-то, или слышал через дверь, или догадывается о чем-нибудь. Небольшая Иллюзия по ключу „видеть" — тихо, мирно и быстро. Ежели у меня будут такие „ворота" — как сказанул нынче этот кормщик, — я сделаю Иллюзию Памяти так, что он ничего не заметит. Да, это хорошо, что мы с ним переспим», — но она не собиралась обманывать себя: она знала, что это ей будет приятно и просто так, само по себе.
Рият хотела думать об этом и потом, ночью, во сне. Но ей приснился корабль, на который она слишком много смотрела в нынешний день, корабль по имени «Бирглит».
Наутро она опять смотрела на этот корабль, бродя подворику из угла в угол, не в силах усидеть на месте. «Предсказатель? — с яростью думала она про Симмэ. — Дичь сама… под выстрел!» Ей нужно было именно это — понять, куда «Бирглит» идет.
Еще до рассвета, проснувшись, она почувствовала: что-то случилось. Ветер переменился.
Ветер теперь задувал с юга.
Наконец она поняла: «Бирглит» и второй корабль, что шел с ним, повернули вместе с ветром. Теперь они направлялись опять к Кайнумам.
Как видно, он действительно избрал для охоты перегон между Тель-Претвой и Тель-Корой. Невидящими глазами Рият глядела в страницу привезенного с собою фолианта, где выписаны были Места-в-Волшебстве южных островков Кайнум. Рядом колонкой тянулись варианты сочетаний слов, какими обозначались эти Места. Место-в-Волшбе, как и Имя-в-Волшбе, — это ведь не слова, а лишь знаки, к звукам людской речи не имеющие отношения; чтобы дать один из вариантов Отражений, колдуны трудятся годами; Рият удавалось это с Именами, да и то только для людей, а насчет Мест — приходилось поступать так, как всякая Прибрежная Колдунья: отыскивать все Места-в-Волшебстве, кем-то когда-то вычисленные, и все их Отражения, кем-то когда-то сказанные, и учить наизусть. Она читала и слышала — и это было похоже на легенду — об императорах великого Вирунгата, выдававших Отражение сразу, только взглянув на Имя-в-Волшебстве… Места Кайнумов она уже запомнила. Она думала о другом: «Ни одного подходящего клочка суши южнее Кайнумов? А ведь здешним галерам не обогнать „змею", идущую в попутном ветре, тем более такую „змею", как „Бирглит".
Да, но ведь „Бирглит" идетне напрямик. Сейчас она описывает длинную дугу: сперва от Сиквэ к побережью, чтобы затем идти вдоль него, высматривая „купцов", что и вовсе жмутся, ища защиты, к самому берегу; и потом, к вечеру, — обратно в море, к Кайнумам, чтобы заночевать на них, — конечно, если не найдется дела на ночь. Именно в таком плавании, только в обратном направлении, провела „Бирглит" предыдущий день, и галеры будут идти прямо вдоль берега, и к тому времени, когда они смогут попасться на глаза, „Бирглит" должна быть уже увлечена погоней и уйти на запад. И я смогу опередить их. Может быть, на полчаса, но смогу». Она позвала двойника-кормщика, и по его тоже выходило, что Рият успеет.
Как она летела по волнам, дарда по имени «Синтра-щеки»… О дардах тогда говорили, что хорошо построенная дарда — единственный корабль, способный обгонять ветер…
Рият даже какое-то время плыла на ней, чтобы проверить в последний раз, так ли все хорошо. Но все было и впрямь хорошо. «Девчонка из Синтры» была вправду синтриянка, истинная синтриянка. И двойники на ней работали как двойники, лучшего слова не подберешь. Рият ходила по крошечной, короткой палубе, и они не обращали на нее внимания, хоть и не натыкались. Давешний кормщик стоял, сжимая свое весло и негромко командуя; он был по-другому одет, тоже цветасто, но горбонос по-вчерашнему.
— Эй, — негромко позвала его Рият.
Он обернулся.
— Кто ты? — спросила Рият, проверяя все лишний раз.
— Ты создала меня, чтобы я помог выловить дурных людей на быстроходном корабле, госпожа, — сказал он.
— Что ты должен делать? — спросила Рият.
Он объяснил, что должен делать.
— Ты полагаешь, что сможешь сделать это? — сказала Рият.
— Мы-то их уделаем, госпожа, уж будьте спокойны, — сказал кормщик. Эту залихватскую фразу он произнес ровным, равнодушным голосом.
«Топорная работа, конечно, — морщась, подумала Рият. — Ну и не все ли равно. От них ведь не требуется, чтобы они были в разговоре похожи на человека. С кораблем они обращаются как люди, и больше от них ничего не требуется».
И вообще, было бы кому увидеть, какой топорной работой она пробавляется. Увидеть-то некому, и, выполнив свое задание, эти создания рассыплются — земля к земле, вода к воде, ветер к ветру, и тогда вообще никто ничего не узнает. Пусть гадают, откуда Прибрежная Колдунья взяла второй экипаж для «Синтра-щеки». На то она и колдунья. Разве что у настоящих матросов и кормщика сегодня в кабаке — или где они там — побаливает голова.
Рият попыталась вспомнить, кто это перед ней — кого она обратила в кормщика. Но не смогла. «Не все ли равно», — подумала она.
Вскоре она пересела на головную галеру, а «Девчонка из Синтры» свернула и стала быстро удаляться на запад. Она, конечно, сейчас не обгоняла ветер. Но она была синтриянка — синтриянка до последнего ребра и до последней лесочки в обшивке, и волны гибко расступались перед ней.
«Я верю тебе, Синтра-щеки», — почти с нежностью подумала Рият.
ПОВЕСТЬ О КОРАБЛЯХ
По любым расчетам — они должны сейчас быть на подступах к Моне. На Сиквэ они стояли совсем недавно. Самым поздним их следам здесь было около трех часов; любой мало-мальски опытный охотник сумел бы это определить. У Гэвина сводило челюсти от мысли, как они были близко. Помедли они на Приливном Острове еще с час, и он бы еще смог увидеть верхушки их парусов.
Если они ушли с Сиквэ так поздно, то на ночь останавливаться не будут — негде. Но и без того Гэвин не собирался сегодня спать. И в беспамятство, как под скалою Балли-Кри (позорище!), проваливаться тоже не собирался. Да он уже и не смог бы этого сделать. Нетерпение жевало его своими тупыми челюстями, глотало и отрыгивало опять, как корова жвачку. Все эти дни — пока пугал каменным своим видом собственную команду, пялясь на Метки, замершие в своих гнездах в сундучке, — а часто даже и тогда, когда Меток не было у него перед глазами, — он был не Гэвином, сыном Гэвира, а четырнадцатью этими кораблями, и был на один дневной переход южней, и его четырнадцать штевней рубили волну. Ярость приковала его к этим кораблям, как невольника; а он и не пытался порвать свою цепь.
Он был каждым из четырнадцати кораблей, идущих на юг. Их скрипом, рысканиями, влажным пятном течи «Жителя фьордов», изношенными кожаными манжетами в весельных портах однодеревки Кормайсов, которые захлестывала вода. Человеком на этих кораблях он не был — о нет. Это наваждение касалось только штевней, и килей, и палубных настилов, и бортов.
Быть этими кораблями получалось много легче, чем Гэвином, сыном Гэвира. Чтобы быть Гэвином, требовалось ходить, дышать, помнить, — а не просто, покорствуя рулю и парусу, бить штевнем по волне. Нужно было чувствовать боль от своей злости и обиды, — потому что ведь и злость тоже, а не только обида обжигает того, кто носит ее в себе. И главное, нужно было думать о будущем, — о том, что ему, Гэвину, делать в этом будущем. Вот что оказывалось мучительнее всего. И не потому, что он ничего не мог придумать, — а потому, что мог придумать слишком много. Стоило только приотворить дверь воспоминанию о том, что все-таки он Гэвин, сын Гэвира, а не плавучие деревяшки, — мысли врывались дерущейся и орущей гурьбой, и все они были невероятно ярки, натуральны, полны смакуемых подробностей, и каждая дергала в свою сторону, и каждая напрочь исключала множество других. И в результате ни одну он так и не смог додумать до конца.
Ох, каких только мыслей не было среди этих, недодуманных. В тот день на Кажвеле броня правил и разума все же расплавилась на нем и стекла на землю, Гэвин шагнул прочь из этой никчемной лужицы и не заметил этого.
Больше он не сдерживался и не загонял себя в «имо рэйк киннит», как в тюрьму, — и если бы какая-нибудь случайность, наконец-то толкнув его, позволила бы ему почувствовать хоть какой-то из своих порывов оформленным до конца, остановить этот порыв было бы уже нечему. Страшно быть рядом с таким человеком. Но самому быть таким человеком — еще страшней.
И потому Гэвин — наверное, не своей волей, а волею того неразумного и мудрого, что незаметно для человека всегда живет в нем, — то и дело ускользал к тому, чтобы быть четырнадцатью кораблями, идущими на юг.
Он был ими всю эту ночь, и ночь была очень длинна.
Вскоре после рассвета «Крепконосая» вскрикнула, и Метка ее вскрикнула тоже. Гэвин, прищурив глаза на этот скрип, вынул ее из ларца, чтобы рассмотреть. Трещину на знаках мачты он увидел сразу, а потом и пробоину. «Я так и знал», — обычно говорит людям злорадно-приятное чувство, пришедшее к нему тогда. Ради этого ему пришлось вернуться на Сиквэ. И вернуться к Гэвину, сыну Гэвира. Он даже представил себе лицо Хюсмера, каким оно должно быть сейчас. Что-то в этом лице было такое, отчего Гэвину захотелось его ударить.
То есть ему почти захотелось, но прежде, чем до этого успело дойти, он уже думал о «Крепконосой».
Маленький упрямый дятел. Немного прямоваты линии кормы, отчего она теряет в скорости, особенно на кормовой качке; очень не любит струи следов от идущих впереди — сразу начинает рыскать с курса; зато быстро поворачивает. Все ее раны и приключения, о которых Гэвин слышал когда-нибудь, мигом пронеслись у него в уме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63