«Да, — подумала она, — здесь-то просто».
— Три дня пути, — проговорила она, — разделяют надежнее, чем столетия. — Здесь, похоже, даже не знают, каковы нынче приветствия, что в ходу в столице?
— Откуда? — откликнулся он. — И для кого? Здешние женщины стоят не больше того, что я могу им подарить.
Он не мог сдержать удовольствия от того, что эта женщина вдруг вынырнула из тумана, каким стали уже расплываться для него столичные воспоминания; и Рият приятно было видеть это.
— И чего стоят здешние корабли? — переводя взгляд, спросила Рият.
— Посмотри, — он обернулся, — сама увидишь.
«Борода морского царя» вдруг всплыла, забурлив почти на уровне их ног, неподалеку гребец, не вовремя занесший ногу над сходней, рухнул в воду и загорланил, в брызги разбивая ее руками, а в следующее мгновение корабль, рывком причальных канатов прыгнувший назад, прекратил этот вопль — мог бы прекратить и жизнь, хрустнув костями между своим бортом и стенкой. Мешки с шерстью, вывешенные в нескольких местах вдоль внутреннего борта, смягчили удар, но все же, когда соседи по цепи вытащили этого человека наверх, он был совсем не хорош — захлебнувшийся и обмякший, как тряпка. Впрочем, это произошло уже пару минут спустя, да Рият туда и не смотрела. Галера, стоявшая от причала поодаль, резко взмыла вверх, а потом дернулась и осела, на мгновение показав свой таран из-под воды.
— Что это? — сказала Рият.
— Тягун. Да он стихает уже, — сказал ее собеседник. «Кажется, это тот случай, когда от усердия обезьяна сдохла», — подумала Рият. Стискивая пухлые губы и притопнув башмачком, она сказала, глядя куда-то себе под ноги:
— Во имя милосердия звезд? Неужели я и тут должна вмешиваться?
— Лучше не вмешивайся, — посоветовал он. Оттолкнувшись от близкого берега, волна шла обратно; снова, затрещав, прыгнули корабли, на этот раз зеленая вода побежала и по причалу; Рият охнула, глянув на потемневшие носки своих шелковых башмачков. Разговаривай она вот так с кем-то из своих столичных знакомых, тут бы уже были сочинены стихи о красавице, промочившей ноги. Да, будь на его месте кто-то из тех, от кого тоже немногое зависит, но у кого зато хватает денег, чтобы покупать ликторства, и хватает лени, чтобы равнодушно встречаться и равнодушно расходиться вновь, не желая ради таких никчемных пустяков, как любовь, нарушать привычный распорядок своей души, — стихи были бы уже тут как тут, весьма изящно сделанные, в стиле «блестящая яшма», с точной рифмой и правильным чередованием размерных тонов.
Щедрый дух небесный
Спустился с горы Миоду,
Одарив землю красотой,
Думал я; известно:
Только небесному своду
Дано взрастить плод золотой.
Но ужель б посмела
Небо тронуть своей влагой
Своевольно моря волна?
Нет, вижу и полон отвагой:
Женщины телом
Прекрасное облечено!
После Имуноквэ такие поводы не принято упускать.
Считается, что море — нечистая стихия; небожительницу оно не посмело бы осквернить.
И кстати, у Рият было полным-полно близких знакомых, способных на расточение любезных стихов. Почему вспомнился именно этот?.. Впрочем, понятно, почему.
— Ну к вечеру-то хоть будут готовы? — сказала она.
— Обязательно. Да у меня даже за час до вечера. Я из них души вытряхну. Конечно, — тут же поправился он, — я только за себя говорю.
— Как хорошо было бы, Синнэ, если б ты в с е г д а говорил только за себя, — отозвалась Рият. И пронаблюдав, как он замолкает, беспомощно стискивая кулаки, — виноваты-то одни, а вот мстим за них мы другим, всегда другим, — добавила: — Ну а теперь ты покажешь мне — где здесь «Девчонка из Синтры».
Люди, которые довольствуются тем, что знают часть, а не целое, имеют свои приятные стороны.
— Что? — Он оглянулся. — Да она где-то снаружи. Ага, вон. Смотри через дамбу. Да, а теперь по солнцу. Вот она, «Синтра-щеки». Красавица, верно? — добавил он мгновение спустя.
Для Рият было слишком далеко, чтобы она могла судить, красавица или нет.
— Настоящая синтриянка. — Он покосился на Рият. — Похожа на тебя. Как все синтриянки. «Что значит — три дня расстояний? Для меня они — один быстрый день».
Уже в те времена считалось, что самые легконогие и хорошенькие танцовщицы — родом из Синтры. И храмы в благоухающих садах добивались, как могли, чтобы празднества их украшали синтрийские гибкие, как змеи, плясуньи, и в те времена, как и сейчас, большая часть узких ущелий нагорья Газ-Дохин была под главенством доготрийской тетрады, а оставшаяся территория с главным городом Синтрой, населенная тем же народом, сохраняла независимость властью каких-то чудес. Возвышения и гибель государств, перекраивая границы, вернули нашему времени вновь то, что было много поколений назад.
Рият повернулась, и слуга подал ей флакон с чистою водой.
— Симмэ, — сказала она, — «Синтра-щеки» действительно сможет обогнать вот этого?
Некоторое время он молча смотрел в зеркало.
— С каких странных пор ты спрашиваешь у меня совета… — Потом он качнул головой. — Да ведь я и не разбираюсь в этом, Рият. Мое дело — калечить солдат, пробивать борта да махать моей parдой. Но «Синтра-щеки» может все, — твердо добавил он.
— Желаю счастья драконам твоей рагды, — сказала Рият.
«Кажется, — подумала она, — мне повезло, что здесь оказалась „Синтра-щеки" — „Девчонка из Синтры"».
И распорядитель в конторе Претави тоже сказал, что ей с этим повезло, потому что «Синтра-щеки» привезла сюда почту дважды по дюжине дней назад, да так здесь и застряла.
— А где застряли ее люди, — надменно проговорила на это Рият, — что я еще не говорю с ними?
— Они здесь, о, давно здесь, достойная Рият, — отвечал распорядитель. — Они должны быть счастливы говорить с тобой.
Похоже, сами они не считали это счастьем.
Рият рассказала им все — в пределах, что были бы для них достаточны. Она обещала им большие деньги. Мимоходом она подумала, что, реши эти люди все-таки согласиться, — вместе с тою частью, которую она обязалась отдать в казну Алому Дракону, самой Рият они не оставили бы вообще ничего.
Однако кормщик сказал сразу, что он не сумасшедший, а его дарда не балаган для рыночных представлений. Он был в двух цветных куртках — черной и красной, быстроглазый, горбоносый и нахальный, как длиннорукая обезьяна. Глядя на него, и матросы согласно — и как-то даже в такт — закачали головами.
— Очень жаль, — сказала Рият. — Значит, мне придется заменить в балагане актеров — на тех, которых я привезла с собой. А кроме того, — сказала она, — в таком случае вы оказываетесь знающими то, чего не должны знать. Вам известно, что из этого следует.
— О, — скривился кто-то из матросов. Кажется, и все они опять сделали это одновременно.
— Такой, как ты, я бы ворота открыл вместо окна, — хмыкнул кормщик. — Отчего бы нет — с красоткой кто бы не пожелал сблизиться, а, мои молодцы?!
Кто знает, что бы в другое время сказала Рият на его непристойные речи, — но сейчас она лишь проговорила твердо:
— Немедленно сообщите мне «ключи» от окон. — Вашим нанимателям, — добавила она, — было бы, наверное, жаль рассчитаться с вами из-за вашей строптивости.
— Эх-х-х, — сказал кормщик, прежде чем проговорить ей на ухо несколько слов. — Представьте себе, каково это — отдавать свой корабль для Тьма знает чего, тут и похабничать начнешь, и что угодно.
Жевательную кору он выплюнул только перед тем, как зайти в эту комнату, — из уважения не уважения, а чего-то вроде него к сану Прибрежной Колдуньи; но сейчас, сказав ей свой «ключ», немедля уселся на корточки, как в каком-нибудь притоне, и демонстративно кинул в рот целый ком этой коры.
Остальные, поколебавшись немного, тоже устроились на корточках.
Рият произносила Открывающее Заклинание, нарочно не торопясь, проговаривая «ключи» почти про себя, как и положено, чтобы никто посторонний не мог подслушать. Окна в защите от колдовства никогда не бывают глубокими, — их только и хватает на что-нибудь совсем простое и поверхностное, на Иллюзию, или Забвение, или Сон. Рият ворвалась в их разумы со своей Иллюзией Памяти, как в воду кипящий металл, — взбаламутив все и застелив брызгами. Она изъяла из их памяти ровно столько, сколько должна была изъять, — свой нынешний разговор, но покуда она делала это, губы ее произносили еще и другие слова.
«Эти люди — невежды. Им покажется, что я просто не очень хорошо умею обращаться с Иллюзией Памяти. Они не заметят, что я поставила еще одно заклинание».
— Ну, все уже? — недовольно сказал кормщик.
«Они не заметят — конечно, если я буду осторожна. И теперь мне нужно спешить, очень спешить».
Очень-очень спешить.
Это лишнее заклинание было всего-навсего чем-то наподобие Заклинания Перевода — последействие у него было подлиннее, правда, часа на три; и в течение этого времени Рият продолжала оставаться связанной с заколдованными ею людьми. Она ничего не могла с ними сделать, только могла «слушать» их, могла копаться в их мыслях и воспоминаниях — как хотела, — конечно, если бы захотела и если бы сумела сделать это настолько тонко, чтобы остаться незамеченной и не получить отпор. Впрочем, такие люди наверняка не занимались этим никогда и не тренировались, — они бы, скорее-всего, и не сумели запереться от нее, и проверять это Рият не собиралась.
Пока она пришла — почти прибежала — в квартал Утренней Звезды, промчался почти час.
— Олухи! — заорала она на слуг. — Я сказала — вынуть к тому времени, когда я приду?
— Госпожа, но кто же знал, когда…
— Не ваше дело! И заприте дверь!
— Дверь заперта, госпожа…
«Спокойно», — сказала себе Рият. Бронзовые двери внутреннего дворика и впрямь были заперты. Она сама их заперла за собой только что.
И демонов в фургоне было шесть. Перед тем как подъехать к Тель-Претве, Рият отправила и паукообезьяку туда же, сказав ей (ему), что будет превращать его (ее) только в том случае, если остальную часть путешествия его не будет не только видно, но и слышно. И вот теперь именно его, обшарив весь фургон, слуги и не могли найти.
Рият наверняка искалечила бы кого-нибудь в ту минуту, если бы не была настолько взволнована, что сунулась в фургон сама.
— Ты где? — позвала она в темноту. — Эй?
В дальнем углу зашуршала солома. Еще мгновение спустя к краю фургона с медлительной нерешительностью подкатился небольшой темный шар. Рият едва не села на землю.
— Мы приехали? — спросил шар.
— Приехали, — сказала Рият.
По мускулистому телу, из которого был скручен шар, бежали зеленоватые, великолепно-красивые кольца. Теперь он был питон — совсем маленький питон, длиною в руку, больше такие и не вырастают, и ребятишки в Миссе играют с таким, как с живою головоломкой, — пытаются его развернуть, а он не дается.
Осторожно зашевелившись, шар высунул из своей середины змеиную голову и приподнял ее, искоса глядя на Рият.
— Меня не было слышно, — гордо сообщил он.
— Да, — согласилась Рият. — Совершенно не было.
— А вот другие говорили, — грустно сказал он. — Это просто ужас, что некоторые из них говорят.
— Вылезай, — сказала Рият.
Он скользнул вниз, гибкий, точно струйка дыма.
Рият устроилась под навесом на кошме, села, скрестив ноги.
Третье Сиаджа — из глубоких заклинаний, которые выматывают не меньше чем полчаса разговора накоротке с бани Эзехезом. Шутки шутками, но выматывают-то они всерьез.
— Давайте, по одному, — сказала Рият слуге.
Какое длинное было это заклинание!
Существо, посаженное перед нею, выглядело тщедушным, тощим и вялым, вроде ребенка-переростка, у которого силы ушли в чересчур быстрый рост. Оно бесчувственно жевало объемистый ком коры, красно-бурый сок стекал с углов рта, как усы, до которых ему никогда не дорасти. Но оно было только то, что Рият могла видеть. Чувствовала она совсем другое — сейчас, когда заклинание сделало это для нее. Это совсем другое было бесформенным и чуждым, и ужасало своею чуждостью, и словно бы металось, не сходя притом с места, ненаправленно-слепо, не зная предела, границы и формы. В какое-то мгновение словами Рият в него упали предел, форма и граница, как роняют крупицу соли в перенасыщенный соляной раствор. И как в растворе в то же мгновение взрываются ростом во все стороны соляные ветки, мечущаяся суть демона ударила в Рият, точно волна в стену, в поисках формы, в которую она могла бы отлиться. Рият дрожала от напряжения, сдерживая ее. Весь мир дрожал. Рият казалось, что она — как те загородки из хвороста и камней, что крестьяне на острове Ол ставят на пути потоков лавы. Земля и небо вокруг нее шипели и сворачивались дымными полосами, но она все же выстояла, отшвырнула этот напор и подставила ему, как дорогу, одну из тех связей, которые все еще соединяли ее с семерыми людьми на другом конце города. Рият даже не могла бы сказать потом, какую, она не знала, не понимала того, что делает, это кто-то в ней, на последнем напряжении сил помня о ее задаче, работал — так, как, ничего не понимая уже, полузадохнувшийся ныряльщик рвется к голубому водяному небу над головой. Едва не оглушив ее, нечто промчалось мимо, и Рият на какое-то время застыла в изнеможении; гул прошедшего напряжения еще дрожал в ней, но ей рано было успокаиваться — теперь ей надо было ринуться следом, по той же — раскаленной от промчавшейся лавы — тропе, — чтобы успеть ввести в готовящегося двойника то, из-за чего он и есть только двойник — послушный исполнитель воли человека.
— Следующего, — сказала Рият. Она не всматривалась в тело, которое двое ее слуг уволакивали под мышки. Ей нужно было спешить. Ей нужно было за оставшуюся пару часов обработать всех семерых.
— Будь… ты… про… клята, — не отрывая от Рият ненавидящих глаз, сказал один из них. Как ни странно, фраза была похожа на осмысленную. Это были первые слова, какие Рият услышала от него за все четыре года.
— И ты уверена, что это будет настоящий человек? — сказал еще один.
— Да, — ответила Рият. — Я уверена.
А когда она в очередной раз открыла глаза, впереди было небо, уже лиловое в квадратной рамке, какой обводили его стены внутреннего двора. У нее сдавило горло. Силы Хаоса сейчас беспрепятственно бушевали в ней. Четкие пределы дворика, рамки человеческого, ограничивающие небо, казались невыносимы для них. Она задыхалась, как некоторые задыхаются от беспричинного страха в тесных коридорах. Ее понесло вперед, как пылинку.
Засов на дверях показался огромным, как башенный колокол, и так же зазвенел в голове. Она захлопнула дверь, оставляя за собой непонимающие взгляды, замерла на мгновение, привалившись к стене и втягивая в себя воздух, потом попыталась шагнуть в сторону; упала, точно споткнувшись, и ее едва успели подхватить руки кого-то, неразличимого в сумеречной синеве.
Рият не испугалась. Во-первых, она никогда не боялась того, что мужские руки держали ее, и, во-вторых, она сейчас не боялась вообще ни единой вещи на свете.
— Что ты здесь делаешь? — спросила она немного спустя.
— Ничего, — сказал он. — Теперь — ничего.
И вправду, он сейчас ничего не делал. Просто держал ее в охапке.
— Когда мне кто-то нужен, — сказала Рият, — я сама его зову, — И тут же добавила, смеясь: — Потом, куда ты меня тащишь?
— Куда? — Он остановился. — Куда… и может, тебе наружу надо? Тебе на ветерке поможет, а, Рият? Что же…
Бронзовая дверь у нее за спиной лязгнула, приоткрываясь.
— Спокойно, — сказал он. — Все в порядке с вашей госпожой. Все в порядке, я вам сказал.
— Когда мне нужно, чтоб мне помогали, — проговорила Рият, — я сама… сама об этом прошу.
Там, где она очнулась, вправду был ветер.
Собственно говоря, она еще вовсе не очнулась. Но уже по крайней мере чувствовала, что под ней есть нечто материальное, что-то твердое, на чем она сидит.
Но она не была бы колдуньей, если бы не восстанавливала силы достаточно быстро. И ветер тут совсем ни при чем.
Небо было фиолетовое и очень большое. Вечерний ветер вымел его почти до чистоты.
На западе над стеной города быстро темнела багровая полоска. Рият слабо удивилась, вспомнив, сколько лет она не сидела на крышах. Эта крыша-терраса, плоская и только над восточным порталом проваливающаяся вниз ступенями, обводила Храм Кэммона вокруг; а дальше был уже едва-едва выгнутый круглый купол. Как всякий город, Тель-Претва выглядела совсем на город не похоже, если смотреть сверху, с крыши. Серо-синие тумбы, воткнутые в землю на разную высоту, какие выше, какие ниже, пропадающие в сумерках, кое-где озаренные сбоку розовым светом костров. Немного южней была очень хорошо видна крыша Храма Атианы; теперь она стала розоватой и зеленой, но все равно поблескивала. Оттуда клубился по ветру дым; для Атианы жгли теленка. Точнее сказать, не для нее, а для ее львов — они любят погрызть кости. Одни только кости там и горели — сырые кости очень хорошо горят. Для самой Владычицы там горели благовония, стоящие двух телят. Как видно, в квартале Атианы тоже тревожились, — полудвойная жертва… что ж, может быть, их желания и исполнятся, и на морских путях станет свободней чуть-чуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
— Три дня пути, — проговорила она, — разделяют надежнее, чем столетия. — Здесь, похоже, даже не знают, каковы нынче приветствия, что в ходу в столице?
— Откуда? — откликнулся он. — И для кого? Здешние женщины стоят не больше того, что я могу им подарить.
Он не мог сдержать удовольствия от того, что эта женщина вдруг вынырнула из тумана, каким стали уже расплываться для него столичные воспоминания; и Рият приятно было видеть это.
— И чего стоят здешние корабли? — переводя взгляд, спросила Рият.
— Посмотри, — он обернулся, — сама увидишь.
«Борода морского царя» вдруг всплыла, забурлив почти на уровне их ног, неподалеку гребец, не вовремя занесший ногу над сходней, рухнул в воду и загорланил, в брызги разбивая ее руками, а в следующее мгновение корабль, рывком причальных канатов прыгнувший назад, прекратил этот вопль — мог бы прекратить и жизнь, хрустнув костями между своим бортом и стенкой. Мешки с шерстью, вывешенные в нескольких местах вдоль внутреннего борта, смягчили удар, но все же, когда соседи по цепи вытащили этого человека наверх, он был совсем не хорош — захлебнувшийся и обмякший, как тряпка. Впрочем, это произошло уже пару минут спустя, да Рият туда и не смотрела. Галера, стоявшая от причала поодаль, резко взмыла вверх, а потом дернулась и осела, на мгновение показав свой таран из-под воды.
— Что это? — сказала Рият.
— Тягун. Да он стихает уже, — сказал ее собеседник. «Кажется, это тот случай, когда от усердия обезьяна сдохла», — подумала Рият. Стискивая пухлые губы и притопнув башмачком, она сказала, глядя куда-то себе под ноги:
— Во имя милосердия звезд? Неужели я и тут должна вмешиваться?
— Лучше не вмешивайся, — посоветовал он. Оттолкнувшись от близкого берега, волна шла обратно; снова, затрещав, прыгнули корабли, на этот раз зеленая вода побежала и по причалу; Рият охнула, глянув на потемневшие носки своих шелковых башмачков. Разговаривай она вот так с кем-то из своих столичных знакомых, тут бы уже были сочинены стихи о красавице, промочившей ноги. Да, будь на его месте кто-то из тех, от кого тоже немногое зависит, но у кого зато хватает денег, чтобы покупать ликторства, и хватает лени, чтобы равнодушно встречаться и равнодушно расходиться вновь, не желая ради таких никчемных пустяков, как любовь, нарушать привычный распорядок своей души, — стихи были бы уже тут как тут, весьма изящно сделанные, в стиле «блестящая яшма», с точной рифмой и правильным чередованием размерных тонов.
Щедрый дух небесный
Спустился с горы Миоду,
Одарив землю красотой,
Думал я; известно:
Только небесному своду
Дано взрастить плод золотой.
Но ужель б посмела
Небо тронуть своей влагой
Своевольно моря волна?
Нет, вижу и полон отвагой:
Женщины телом
Прекрасное облечено!
После Имуноквэ такие поводы не принято упускать.
Считается, что море — нечистая стихия; небожительницу оно не посмело бы осквернить.
И кстати, у Рият было полным-полно близких знакомых, способных на расточение любезных стихов. Почему вспомнился именно этот?.. Впрочем, понятно, почему.
— Ну к вечеру-то хоть будут готовы? — сказала она.
— Обязательно. Да у меня даже за час до вечера. Я из них души вытряхну. Конечно, — тут же поправился он, — я только за себя говорю.
— Как хорошо было бы, Синнэ, если б ты в с е г д а говорил только за себя, — отозвалась Рият. И пронаблюдав, как он замолкает, беспомощно стискивая кулаки, — виноваты-то одни, а вот мстим за них мы другим, всегда другим, — добавила: — Ну а теперь ты покажешь мне — где здесь «Девчонка из Синтры».
Люди, которые довольствуются тем, что знают часть, а не целое, имеют свои приятные стороны.
— Что? — Он оглянулся. — Да она где-то снаружи. Ага, вон. Смотри через дамбу. Да, а теперь по солнцу. Вот она, «Синтра-щеки». Красавица, верно? — добавил он мгновение спустя.
Для Рият было слишком далеко, чтобы она могла судить, красавица или нет.
— Настоящая синтриянка. — Он покосился на Рият. — Похожа на тебя. Как все синтриянки. «Что значит — три дня расстояний? Для меня они — один быстрый день».
Уже в те времена считалось, что самые легконогие и хорошенькие танцовщицы — родом из Синтры. И храмы в благоухающих садах добивались, как могли, чтобы празднества их украшали синтрийские гибкие, как змеи, плясуньи, и в те времена, как и сейчас, большая часть узких ущелий нагорья Газ-Дохин была под главенством доготрийской тетрады, а оставшаяся территория с главным городом Синтрой, населенная тем же народом, сохраняла независимость властью каких-то чудес. Возвышения и гибель государств, перекраивая границы, вернули нашему времени вновь то, что было много поколений назад.
Рият повернулась, и слуга подал ей флакон с чистою водой.
— Симмэ, — сказала она, — «Синтра-щеки» действительно сможет обогнать вот этого?
Некоторое время он молча смотрел в зеркало.
— С каких странных пор ты спрашиваешь у меня совета… — Потом он качнул головой. — Да ведь я и не разбираюсь в этом, Рият. Мое дело — калечить солдат, пробивать борта да махать моей parдой. Но «Синтра-щеки» может все, — твердо добавил он.
— Желаю счастья драконам твоей рагды, — сказала Рият.
«Кажется, — подумала она, — мне повезло, что здесь оказалась „Синтра-щеки" — „Девчонка из Синтры"».
И распорядитель в конторе Претави тоже сказал, что ей с этим повезло, потому что «Синтра-щеки» привезла сюда почту дважды по дюжине дней назад, да так здесь и застряла.
— А где застряли ее люди, — надменно проговорила на это Рият, — что я еще не говорю с ними?
— Они здесь, о, давно здесь, достойная Рият, — отвечал распорядитель. — Они должны быть счастливы говорить с тобой.
Похоже, сами они не считали это счастьем.
Рият рассказала им все — в пределах, что были бы для них достаточны. Она обещала им большие деньги. Мимоходом она подумала, что, реши эти люди все-таки согласиться, — вместе с тою частью, которую она обязалась отдать в казну Алому Дракону, самой Рият они не оставили бы вообще ничего.
Однако кормщик сказал сразу, что он не сумасшедший, а его дарда не балаган для рыночных представлений. Он был в двух цветных куртках — черной и красной, быстроглазый, горбоносый и нахальный, как длиннорукая обезьяна. Глядя на него, и матросы согласно — и как-то даже в такт — закачали головами.
— Очень жаль, — сказала Рият. — Значит, мне придется заменить в балагане актеров — на тех, которых я привезла с собой. А кроме того, — сказала она, — в таком случае вы оказываетесь знающими то, чего не должны знать. Вам известно, что из этого следует.
— О, — скривился кто-то из матросов. Кажется, и все они опять сделали это одновременно.
— Такой, как ты, я бы ворота открыл вместо окна, — хмыкнул кормщик. — Отчего бы нет — с красоткой кто бы не пожелал сблизиться, а, мои молодцы?!
Кто знает, что бы в другое время сказала Рият на его непристойные речи, — но сейчас она лишь проговорила твердо:
— Немедленно сообщите мне «ключи» от окон. — Вашим нанимателям, — добавила она, — было бы, наверное, жаль рассчитаться с вами из-за вашей строптивости.
— Эх-х-х, — сказал кормщик, прежде чем проговорить ей на ухо несколько слов. — Представьте себе, каково это — отдавать свой корабль для Тьма знает чего, тут и похабничать начнешь, и что угодно.
Жевательную кору он выплюнул только перед тем, как зайти в эту комнату, — из уважения не уважения, а чего-то вроде него к сану Прибрежной Колдуньи; но сейчас, сказав ей свой «ключ», немедля уселся на корточки, как в каком-нибудь притоне, и демонстративно кинул в рот целый ком этой коры.
Остальные, поколебавшись немного, тоже устроились на корточках.
Рият произносила Открывающее Заклинание, нарочно не торопясь, проговаривая «ключи» почти про себя, как и положено, чтобы никто посторонний не мог подслушать. Окна в защите от колдовства никогда не бывают глубокими, — их только и хватает на что-нибудь совсем простое и поверхностное, на Иллюзию, или Забвение, или Сон. Рият ворвалась в их разумы со своей Иллюзией Памяти, как в воду кипящий металл, — взбаламутив все и застелив брызгами. Она изъяла из их памяти ровно столько, сколько должна была изъять, — свой нынешний разговор, но покуда она делала это, губы ее произносили еще и другие слова.
«Эти люди — невежды. Им покажется, что я просто не очень хорошо умею обращаться с Иллюзией Памяти. Они не заметят, что я поставила еще одно заклинание».
— Ну, все уже? — недовольно сказал кормщик.
«Они не заметят — конечно, если я буду осторожна. И теперь мне нужно спешить, очень спешить».
Очень-очень спешить.
Это лишнее заклинание было всего-навсего чем-то наподобие Заклинания Перевода — последействие у него было подлиннее, правда, часа на три; и в течение этого времени Рият продолжала оставаться связанной с заколдованными ею людьми. Она ничего не могла с ними сделать, только могла «слушать» их, могла копаться в их мыслях и воспоминаниях — как хотела, — конечно, если бы захотела и если бы сумела сделать это настолько тонко, чтобы остаться незамеченной и не получить отпор. Впрочем, такие люди наверняка не занимались этим никогда и не тренировались, — они бы, скорее-всего, и не сумели запереться от нее, и проверять это Рият не собиралась.
Пока она пришла — почти прибежала — в квартал Утренней Звезды, промчался почти час.
— Олухи! — заорала она на слуг. — Я сказала — вынуть к тому времени, когда я приду?
— Госпожа, но кто же знал, когда…
— Не ваше дело! И заприте дверь!
— Дверь заперта, госпожа…
«Спокойно», — сказала себе Рият. Бронзовые двери внутреннего дворика и впрямь были заперты. Она сама их заперла за собой только что.
И демонов в фургоне было шесть. Перед тем как подъехать к Тель-Претве, Рият отправила и паукообезьяку туда же, сказав ей (ему), что будет превращать его (ее) только в том случае, если остальную часть путешествия его не будет не только видно, но и слышно. И вот теперь именно его, обшарив весь фургон, слуги и не могли найти.
Рият наверняка искалечила бы кого-нибудь в ту минуту, если бы не была настолько взволнована, что сунулась в фургон сама.
— Ты где? — позвала она в темноту. — Эй?
В дальнем углу зашуршала солома. Еще мгновение спустя к краю фургона с медлительной нерешительностью подкатился небольшой темный шар. Рият едва не села на землю.
— Мы приехали? — спросил шар.
— Приехали, — сказала Рият.
По мускулистому телу, из которого был скручен шар, бежали зеленоватые, великолепно-красивые кольца. Теперь он был питон — совсем маленький питон, длиною в руку, больше такие и не вырастают, и ребятишки в Миссе играют с таким, как с живою головоломкой, — пытаются его развернуть, а он не дается.
Осторожно зашевелившись, шар высунул из своей середины змеиную голову и приподнял ее, искоса глядя на Рият.
— Меня не было слышно, — гордо сообщил он.
— Да, — согласилась Рият. — Совершенно не было.
— А вот другие говорили, — грустно сказал он. — Это просто ужас, что некоторые из них говорят.
— Вылезай, — сказала Рият.
Он скользнул вниз, гибкий, точно струйка дыма.
Рият устроилась под навесом на кошме, села, скрестив ноги.
Третье Сиаджа — из глубоких заклинаний, которые выматывают не меньше чем полчаса разговора накоротке с бани Эзехезом. Шутки шутками, но выматывают-то они всерьез.
— Давайте, по одному, — сказала Рият слуге.
Какое длинное было это заклинание!
Существо, посаженное перед нею, выглядело тщедушным, тощим и вялым, вроде ребенка-переростка, у которого силы ушли в чересчур быстрый рост. Оно бесчувственно жевало объемистый ком коры, красно-бурый сок стекал с углов рта, как усы, до которых ему никогда не дорасти. Но оно было только то, что Рият могла видеть. Чувствовала она совсем другое — сейчас, когда заклинание сделало это для нее. Это совсем другое было бесформенным и чуждым, и ужасало своею чуждостью, и словно бы металось, не сходя притом с места, ненаправленно-слепо, не зная предела, границы и формы. В какое-то мгновение словами Рият в него упали предел, форма и граница, как роняют крупицу соли в перенасыщенный соляной раствор. И как в растворе в то же мгновение взрываются ростом во все стороны соляные ветки, мечущаяся суть демона ударила в Рият, точно волна в стену, в поисках формы, в которую она могла бы отлиться. Рият дрожала от напряжения, сдерживая ее. Весь мир дрожал. Рият казалось, что она — как те загородки из хвороста и камней, что крестьяне на острове Ол ставят на пути потоков лавы. Земля и небо вокруг нее шипели и сворачивались дымными полосами, но она все же выстояла, отшвырнула этот напор и подставила ему, как дорогу, одну из тех связей, которые все еще соединяли ее с семерыми людьми на другом конце города. Рият даже не могла бы сказать потом, какую, она не знала, не понимала того, что делает, это кто-то в ней, на последнем напряжении сил помня о ее задаче, работал — так, как, ничего не понимая уже, полузадохнувшийся ныряльщик рвется к голубому водяному небу над головой. Едва не оглушив ее, нечто промчалось мимо, и Рият на какое-то время застыла в изнеможении; гул прошедшего напряжения еще дрожал в ней, но ей рано было успокаиваться — теперь ей надо было ринуться следом, по той же — раскаленной от промчавшейся лавы — тропе, — чтобы успеть ввести в готовящегося двойника то, из-за чего он и есть только двойник — послушный исполнитель воли человека.
— Следующего, — сказала Рият. Она не всматривалась в тело, которое двое ее слуг уволакивали под мышки. Ей нужно было спешить. Ей нужно было за оставшуюся пару часов обработать всех семерых.
— Будь… ты… про… клята, — не отрывая от Рият ненавидящих глаз, сказал один из них. Как ни странно, фраза была похожа на осмысленную. Это были первые слова, какие Рият услышала от него за все четыре года.
— И ты уверена, что это будет настоящий человек? — сказал еще один.
— Да, — ответила Рият. — Я уверена.
А когда она в очередной раз открыла глаза, впереди было небо, уже лиловое в квадратной рамке, какой обводили его стены внутреннего двора. У нее сдавило горло. Силы Хаоса сейчас беспрепятственно бушевали в ней. Четкие пределы дворика, рамки человеческого, ограничивающие небо, казались невыносимы для них. Она задыхалась, как некоторые задыхаются от беспричинного страха в тесных коридорах. Ее понесло вперед, как пылинку.
Засов на дверях показался огромным, как башенный колокол, и так же зазвенел в голове. Она захлопнула дверь, оставляя за собой непонимающие взгляды, замерла на мгновение, привалившись к стене и втягивая в себя воздух, потом попыталась шагнуть в сторону; упала, точно споткнувшись, и ее едва успели подхватить руки кого-то, неразличимого в сумеречной синеве.
Рият не испугалась. Во-первых, она никогда не боялась того, что мужские руки держали ее, и, во-вторых, она сейчас не боялась вообще ни единой вещи на свете.
— Что ты здесь делаешь? — спросила она немного спустя.
— Ничего, — сказал он. — Теперь — ничего.
И вправду, он сейчас ничего не делал. Просто держал ее в охапке.
— Когда мне кто-то нужен, — сказала Рият, — я сама его зову, — И тут же добавила, смеясь: — Потом, куда ты меня тащишь?
— Куда? — Он остановился. — Куда… и может, тебе наружу надо? Тебе на ветерке поможет, а, Рият? Что же…
Бронзовая дверь у нее за спиной лязгнула, приоткрываясь.
— Спокойно, — сказал он. — Все в порядке с вашей госпожой. Все в порядке, я вам сказал.
— Когда мне нужно, чтоб мне помогали, — проговорила Рият, — я сама… сама об этом прошу.
Там, где она очнулась, вправду был ветер.
Собственно говоря, она еще вовсе не очнулась. Но уже по крайней мере чувствовала, что под ней есть нечто материальное, что-то твердое, на чем она сидит.
Но она не была бы колдуньей, если бы не восстанавливала силы достаточно быстро. И ветер тут совсем ни при чем.
Небо было фиолетовое и очень большое. Вечерний ветер вымел его почти до чистоты.
На западе над стеной города быстро темнела багровая полоска. Рият слабо удивилась, вспомнив, сколько лет она не сидела на крышах. Эта крыша-терраса, плоская и только над восточным порталом проваливающаяся вниз ступенями, обводила Храм Кэммона вокруг; а дальше был уже едва-едва выгнутый круглый купол. Как всякий город, Тель-Претва выглядела совсем на город не похоже, если смотреть сверху, с крыши. Серо-синие тумбы, воткнутые в землю на разную высоту, какие выше, какие ниже, пропадающие в сумерках, кое-где озаренные сбоку розовым светом костров. Немного южней была очень хорошо видна крыша Храма Атианы; теперь она стала розоватой и зеленой, но все равно поблескивала. Оттуда клубился по ветру дым; для Атианы жгли теленка. Точнее сказать, не для нее, а для ее львов — они любят погрызть кости. Одни только кости там и горели — сырые кости очень хорошо горят. Для самой Владычицы там горели благовония, стоящие двух телят. Как видно, в квартале Атианы тоже тревожились, — полудвойная жертва… что ж, может быть, их желания и исполнятся, и на морских путях станет свободней чуть-чуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63