Такие, как ты, обычно не знают своих родителей. Ну, так выбери себе какое-нибудь имя, придумай, наконец! Нельзя ведь жить, называясь волком.
Я пожал плечами. Мне всегда казалось, что жить с таким именем, в общем, совсем неплохо. Но уж коли хозяин корабля настаивал на другом имени, я выбрал:
— Бренн! Ты можешь называть меня Бренном.
— Бренн? — он расхохотался. — На твоем языке, похоже, все имена обозначают каких-нибудь животных или птиц. Если мне не изменяет память, Бренн значит «ворон», не так ли? Нет, такое имя мне совсем не нравится. Не буду лгать, я не люблю ни волков, ни воронов, а уж волк, зовущийся вороном, — это сущая нелепица. Такое имя подходит тебе еще меньше прежнего.
— Если тебе не нравятся ни волки, ни вороны, можешь звать меня как вздумается, мне все равно, — пробормотал я, не понимая, чего хочет от меня этот широколобый бородач.
Аристокл весело посмотрел на меня и сказал:
— Древние говорят, что имя предвещает судьбу. Верю, что это так. Много лет назад к моему другу попал один волколак откуда-то с севера. Его звали Залмоксис. Это имя означало на его языке — «Властелин Земли».
«Оборотень! — Земля!» — слова, словно грохот набата, прозвучали в моей голове. И меня охватило странное чувство, будто я вот-вот вспомню что-то очень важное, что-то, произошедшее со мной до того, как я провалился в черный туннель. Это ощущение так поразило меня, что я потерял чувство реальности. В моей памяти всплывали смутные образы: старый полуразрушенный храм с обвитыми плющом воротами, потрескавшиеся ступени, сквозь которые проросла трава, шуршащие под ногами сухие листья, сумрак коридоров, уходящих в неизвестность, и пылинки, танцующие в лучах света над алтарем.
«Оборотень! — Земля!» — голос эхом разносился по храму. «Оборотень! — Земля!» — это все, что я мог вспомнить.
— Нравится тебе такое имя? — донесся до меня голос Аристокла.
Я вновь обнаружил себя на корабле. Видение растаяло, оставив во мне беспокойное чувство, будто я забыл или потерял что-то важное. Аристокл повторил свой вопрос. Я пожал плечами. Волки стараются сокращать свои имена, такое длинное даже выговорить сложно, хотя мне-то как раз и не нужно его выговаривать.
— Я вел себя не слишком гостеприимно, когда ты попал сюда, — сказал Аристокл. — Не буду скрывать, что я не прочь получить власть над волчьей волей, но навязывать тебе свои условия не буду. Тогда я просто потерял над собой контроль. Я сожалею об этом и прошу принять от меня в качестве извинения приглашение продолжить путешествие вместе со мной. Ты нуждаешься в лечении, Залмоксис.
Поведение эллина показалось мне благородным, и я с радостью принял его извинения. По словам Аристокла, он собирался посетить дом своего друга, находящийся всего в нескольких днях пути на иллирийском побережье Адриатического моря.
— Друг мой, философ и маг, с удовольствием познакомится с тобой.
Аристокл казался мне довольно приятным человеком, но разумные люди не стремятся в общество магов. Я отказался. Но Аристокл принялся уговаривать меня:
— Да, да, я сказал, что не очень люблю вашу братию, но ты не воспринимай мои слова впрямую. Я и людей-то не слишком люблю, а ты видишь, что я окружен ими" А что касается волков, то интерес к вам перевешивает всю мою неприязнь. Да к тому же учти, не найдется в округе никого, кто бы так хорошо разбирался в волках, как мой друг, а у тебя ужасные раны, за которые возьмется не каждый лекарь. Можно, конечно, отправиться в Храм Асклепия, и я довез бы тебя туда, поскольку сам ты передвигаться неспособен, но, если честно, я не уверен, что жрецы асклепиона жалуют оборотней, впрочем, выбирай сам. Но я буду рад твоему обществу, друга моего ты своим присутствием не обременишь, а тебе самому в его доме будет легче, чем где-либо.
Учитывая, что я все равно не мог самостоятельно покинуть корабль и к тому же действительно нуждался в уходе лекаря, а еще больше в покое и отдыхе, я принял его предложение. Мысли о странном поведении хозяина корабля при моем первом возвращении в сознание я прогнал прочь, тем более что передо мной был человек довольно симпатичный и добрый.
Аристокл рассказал мне, что его рабы нашли меня на восточном побережье римских земель, где его корабль вынужден был пристать для мелкого ремонта. Я не смог вспомнить, как оказался на восточном побережье, но, похоже, Римская Волчица заставила меня не просто уйти, а бежать сломя голову, ополоумев от страха, не разбирая дороги.
Не знаю, какая судьба постигла моего бедного угаса. На побережье, где эллины обнаружили меня, они никого больше не видели. Мне оставалось лишь надеяться, что угас не достался на обед Римской Волчице, а шляется где-нибудь в одиночестве, предаваясь излюбленному своему занятию — обжорству. Хорошо, что эллины хотя бы не бросили Меч Орну. Несмотря на его невероятную тяжесть, они приволокли его вместе со мной на корабль. По словам Аристокла, тащили его восемь человек. Если с потерей угаса я еще мог смириться, то оставить Меч я не мог ни при каких условиях.
Меч Орну, таинственный артефакт Древнего Альбиона, чье происхождение и назначение было скрыто от меня, принадлежал прежде нашему вождю. Этот Меч королей и богов славился тем, что ни одному человеку, кроме Бренна, не под силу было поднять его, и уж тем более им сражаться.
Я не помню, как Меч попал ко мне. В моей памяти остался темный разрыв между учиненной мною резней в римском войске и тем печальным днем, когда горели погребальные костры в долине Пад. Возможно, горечь от потери вождя помутила мой рассудок, и я, схватив Меч, бросился мстить убийцам Бренна. Но каким образом удалось мне поднять Меч Орну, оставалось для меня загадкой.
Лекарь, служивший Аристоклу, прилагал все усилия, чтобы излечить меня. Но такие раны, какие нанесла мне Волчица, не заживают годами. Несмотря на усилия лекаря, я на протяжении почти всего плавания метался в лихорадке, терзался кровавыми видениями. А когда приходил в себя и видел над собой голубое небо, я прислушивался к плеску волны за кормой. И даже в шуме моря чудился мне гул сражений, слышались призывы и рев боевого рога моего вождя.
Так, мечась между бредом и явью, я сумел восстановить в памяти кое-что из своего прошлого, правда, отрывочно, не полностью. Я вырос в племени волколаков на севере Медового Острова, или Альбиона, как многие называют его, и о своей юности не помню почти ничего до того момента, когда явилось предо мной светлое видение: чудесная и прекрасная Морана, дочь короля Эринира. Ей, последней наследнице Туата де Дананн, которых люди зовут Дивным Народом, было отдано мое сердце. Была она юна и восхитительна, холодна и надменна. Я оставил свое племя и бросился вслед за несбыточной мечтой.
Стоит ли теперь винить ее во всех моих бедах? Так уж устроена моя натура: мне нужно найти виновного, кого угодно, кроме меня. Это она, Морана, привела меня к тому, что я стал сначала рабом Бренна, ее супруга, человека, которого я ненавидел всей душой, а после ее смерти был вынужден остаться с ним в его крепости Каершер. Сколько лет прошло со дня ее смерти и что так крепко привязало меня к Бренну, я не вспомнил, но в боях под Римом я сражался рядом с ним плечом к плечу и был уже самым преданным его сподвижником и телохранителем.
И был еще в моих видениях сам Гвидион, мой добрый маг, и я непременно хотел бы поведать о нем, но как можно рассказать о солнечном свете, ослепившем тебя?
Морские путешествия обладают сотнями недостатков и лишь одним достоинством: когда-нибудь они заканчиваются. И хотя во время самого плавания это казалось невероятным, но и оно подошло к концу. Наступил день, когда корабль причалил, меня вынесли на берег и уложили на влажный песок. Я лежал, смотрел на небо и предавался самым горьким мыслям по поводу своей болезни. Мне хотелось немедленно оказаться на Медовом Острове, среди его зеленых холмов, обратиться в волка и бежать, бежать сломя голову, наслаждаясь запахами трав, звоном птичьих трелей. Но теперь я находился далеко от своей родины, брошенный один среди чужаков, больной, беззащитный, не имеющий сил даже подняться с этого мокрого песка.
Когда эллины закончили перетаскивать вещи с корабля на телеги и все были готовы к продолжению пути, двое рабов подняли меня и положили на дно запряженной парой лошадей повозки, отдаленно напоминавшей колесницу. Лошади, учуяв меня, испуганно дернулись из стороны в сторону, норовя избавиться от страшного груза, прядали ушами, а затем поднялись на дыбы и внезапно понесли. Возница вывалился, не справившись со взбесившимися животными. А я лежал на полу повозки, обессиленный, и не мог даже подтянуться к ее краю, чтобы спрыгнуть. Лошади, так же как собаки, ужасно плохо переносят близость волка. Сейчас, перепуганные, они мчались, не разбирая дороги, не в силах избавиться от преследователя, который валялся в их повозке, перекатываясь от стенки к стенке. Несколько всадников, встретивших нас у причала, пытались догнать взбесившихся животных, но их собственные лошади тоже, точно ополоумевшие, переставали слушаться хозяев. Моя рана на плече открылась, и повязка набухла от крови. Наконец, превозмогая боль, мне удалось перевеситься через край повозки, и я, на всем скаку, вылетел из нее и, упав на каменистую поверхность земли, покатился.
Я лежал, скрючившись от боли, на земле. Перед глазами все плыло, к горлу подступила тошнота. Я ждал, что кто-нибудь наконец подойдет ко мне, поднимет меня, перевяжет. Но люди и животные в ужасе толпились в стороне возле других повозок, так и не решаясь оказать мне помощь. Взбесившихся лошадей поймали, успокоили, а я все лежал в пыли посреди дороги, истекая кровью.
Наконец Аристокл хлыстом заставил двух рабов приблизиться ко мне. С ними подошел лекарь. Теперь, узнав, что я волк, он дрожащими руками снимал с меня повязку, пока рабы готовили подстилку и воду. Лекарь остановил кровотечение, приложил к ране пучки трав и новой тканью перевязал меня. Рабы смастерили носилки и несли меня в них, изрядно отстав от остальных путешественников. Я опасался, что они сознательно замедляют шаг с намерением, избавившись от присмотра хозяина, выкинуть меня в какую-нибудь канаву. Но, слава богам, этого не случилось, и к вечеру следующего дня наш маленький караван завершил свое путешествие.
Глава 2
Гостеприимство эллинов
Селение расположилось на живописном холме и носило название Озера. Столь чудесным именем оно было обязано луже с грязной, застоявшейся водой, хлюпающей на дне небольшой вмятины перед холмом. На берегу была выстроена господская усадьба, и нескольких жалких глинобитных домишек облепили ее со всех сторон. У ворот уже стояли ожидавшие гостей воины с факелами. Сразу за воротами открывался большой двор, на котором расположились внушительные хоромы и множество построек. Скот уже пригнали домой, двор оглашался блеяньем овец и конским ржанием, доносившимися из хлева и конюшен. Сквозь распахнутую калитку в задней стене этого хозяйственного двора виднелись ровные овощные грядки и аллеи кустов.
Нам навстречу высыпала челядь, приветствуя Аристокла и стараясь услужить ему. Аристокл пригласил меня в дом. За время пути по земле я успел немного отдохнуть и набраться сил. Поэтому я сполз с носилок, предпочитая передвигаться самостоятельно, и прошел вслед за эллином.
Дом был сложен из огромных отесанных бревен. Потолочные балки поддерживались массивными колоннами. Помещение освещалось пламенем десятков огней, разведенных в напольных каменных светильниках. Стены были завешаны золотыми тканями и дорогим оружием. Незаметно оглядывая все это великолепие, я придал себе невозмутимый вид, так, будто бывать в подобных дворцах мне привычно и его роскошь нисколько не трогает меня. Впрочем, отчасти это было правдой. Что до роскоши, то к ней я действительно был равнодушен, поскольку не умел ею пользоваться. Хозяин так и не появился, и Аристокл, видя мою озабоченность этим, сказал:
— Хозяин дома человек пожилой, а мы приехали довольно поздно. Нет надобности беспокоить его и поднимать с постели. Ты гость, Залмоксис, и о тебе позаботятся. Обращаясь к худому, ссутулившемуся мужчине, с самого начала вертевшемуся вокруг нас, Аристокл продолжил:
— А, Фестр, приятель, как поживает хозяин? Ты отведи моего друга в гостевые покои, дай новые одежды и предоставь ему все, чего он пожелает.
Фестр растянул губы в самой приветливой улыбке и произнес бездушным скрипучим голосом приглашение следовать за ним. «Такой голос, наверное, должен быть у старого высохшего пня», — подумал я и побрел за Фестром.
Великолепный дом состоял из трех основных строений, соединенных между собой. Первое предназначалось для хозяина и его семьи, второе — для гостей, а в третьем жили слуги.
Фестр, и видом своим напоминавший ссохшийся пень, шел передо мной, слегка покачиваясь, поскольку его кривые маленькие ножки с трудом несли длинное тело. Он проводил меня в крыло для гостей, отдернул полог одной из комнат и кивком предложил мне войти. Посередине большого квадратного помещения возвышалась лежанка, устланная шкурами, на полу стояла посуда: кувшины с водой и прочая утварь. Окон в комнате не было, освещалась она двумя тусклыми масляными светильниками.
Крайне утомленный своим непродолжительным пребыванием на двух ногах, я лег на кровать, ощутил под собой толстый слой соломы и с удовольствием уснул бы, если бы Фестр все еще не торчал возле входа в комнату. Он неодобрительно поводил носом, принюхиваясь, потом вновь растянул губы для улыбки и злобно проскрипел:
— Господин Аристокл будет рад видеть своего друга за ужином, после того как тот сходит в купальню и сменит одежду.
Я наконец догадался, к чему принюхивается скрипучий эллин, и сделал вид, что не понимаю слов Фестра. Но потом, поразмыслив, я все же с сожалением поднялся со своего ложа, решив, что отказ мой сочтут неучтивостью. И, несмотря на отчаянное желание уснуть, я потащился за Фестром по очередному коридору этого гостеприимного дома.
В купальне прислуживал мальчик лет десяти, он продемонстрировал мне белую рубашку, расшитую по низу золотой нитью, сандалии и плащ из шерсти. Но надеть все это добро он мне не позволил. Принюхавшись ко мне, как и Фестр, весьма неодобрительно, он провел меня в соседнее помещение. Тошнотворно пахнущие цветочные масла вызвали в памяти новые воспоминания: Антилла, горячая и тающая под раскаленным солнцем страна, и так же благоухающая, как эта купальня. Антилла, куда я отправился вслед за своей возлюбленной, Антилла, принесшая мне рабство и унижение, все еще сверкала где-то огненными стенами Города Солнца. Кельтскому войску удалось лишь пограбить окрестные селения да благополучно унести ноги, когда антилльская армия соизволила отвлечься от собственных проблем. Но когда-нибудь мы еще вернемся туда.
В Антилле я едва не лишился нюха из-за повеления смуглой и властной царицы Гелионы натираться подобными вонючими маслами. Но здесь я мог себе позволить самому решать, как далеко будет заходить гостеприимство хозяина дома. Требования чистоты были мне вполне понятны, но пахнуть, словно цветочная клумба, я согласился бы ради только очень немногих людей, и ни Аристокл, ни тем более трухлявый пень Фестр в их число никак не входили. Юнца мне пришлось выставить, так как, ничуть не смущаясь, он предложил меня омыть, а также умаслить благовониями и одеть. Он равнодушно пожал плечами и вышел из купальни.
Выбравшись из воды, я обнаружил, что мальчишка исчез вместе с моими вещами, и мне пришлось самому догадываться, как надевать эту эллинскую одежду. Отсутствие штанов меня не удивило, в племени, где я вырос, мужчины предпочитали юбки, а вот сандалии я надеть так и не смог. Множество тонких ремешков поставили меня в тупик, к тому же из-за раны я практически не владел левой рукой.
Вновь объявившийся Фестр неодобрительно посмотрел на мои босые ноги и что-то крикнул. Тут же появился мальчишка и, выхватив сандалии из моих рук, надел их мне на ноги и ловко обвязал ремешки вокруг икр.
Аромат пищи, распространявшийся по дому, настолько увлек мое воображение, что я еле сдерживался, чтобы не отшвырнуть мальчишку и не броситься бегом на кухню. Сонливость мою после бани как рукой сняло, и я почувствовал зверский аппетит. В трапезную, где меня уже поджидал мой знакомый эллин, я явился в самом замечательном состоянии духа.
По приглашению эллина я развалился на ложе, напротив того, в котором возлегал он сам. Аристокл поднял чашу с темным вином, плеснул из нее богам и подал мне. Вино оказалось приторно-сладким, совсем не по моему вкусу. «Жаль, — подумал я, — такого много не выпьешь».
Чувствуя себя неловко среди окружающей роскоши, я изо всех сил старался не ляпнуть что-нибудь обидное или неуместное. А чтобы меньше говорить, мне приходилось занимать рот едой, в результате чего я съел и выпил больше, чем способен переварить, и почувствовал себя преотвратительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Я пожал плечами. Мне всегда казалось, что жить с таким именем, в общем, совсем неплохо. Но уж коли хозяин корабля настаивал на другом имени, я выбрал:
— Бренн! Ты можешь называть меня Бренном.
— Бренн? — он расхохотался. — На твоем языке, похоже, все имена обозначают каких-нибудь животных или птиц. Если мне не изменяет память, Бренн значит «ворон», не так ли? Нет, такое имя мне совсем не нравится. Не буду лгать, я не люблю ни волков, ни воронов, а уж волк, зовущийся вороном, — это сущая нелепица. Такое имя подходит тебе еще меньше прежнего.
— Если тебе не нравятся ни волки, ни вороны, можешь звать меня как вздумается, мне все равно, — пробормотал я, не понимая, чего хочет от меня этот широколобый бородач.
Аристокл весело посмотрел на меня и сказал:
— Древние говорят, что имя предвещает судьбу. Верю, что это так. Много лет назад к моему другу попал один волколак откуда-то с севера. Его звали Залмоксис. Это имя означало на его языке — «Властелин Земли».
«Оборотень! — Земля!» — слова, словно грохот набата, прозвучали в моей голове. И меня охватило странное чувство, будто я вот-вот вспомню что-то очень важное, что-то, произошедшее со мной до того, как я провалился в черный туннель. Это ощущение так поразило меня, что я потерял чувство реальности. В моей памяти всплывали смутные образы: старый полуразрушенный храм с обвитыми плющом воротами, потрескавшиеся ступени, сквозь которые проросла трава, шуршащие под ногами сухие листья, сумрак коридоров, уходящих в неизвестность, и пылинки, танцующие в лучах света над алтарем.
«Оборотень! — Земля!» — голос эхом разносился по храму. «Оборотень! — Земля!» — это все, что я мог вспомнить.
— Нравится тебе такое имя? — донесся до меня голос Аристокла.
Я вновь обнаружил себя на корабле. Видение растаяло, оставив во мне беспокойное чувство, будто я забыл или потерял что-то важное. Аристокл повторил свой вопрос. Я пожал плечами. Волки стараются сокращать свои имена, такое длинное даже выговорить сложно, хотя мне-то как раз и не нужно его выговаривать.
— Я вел себя не слишком гостеприимно, когда ты попал сюда, — сказал Аристокл. — Не буду скрывать, что я не прочь получить власть над волчьей волей, но навязывать тебе свои условия не буду. Тогда я просто потерял над собой контроль. Я сожалею об этом и прошу принять от меня в качестве извинения приглашение продолжить путешествие вместе со мной. Ты нуждаешься в лечении, Залмоксис.
Поведение эллина показалось мне благородным, и я с радостью принял его извинения. По словам Аристокла, он собирался посетить дом своего друга, находящийся всего в нескольких днях пути на иллирийском побережье Адриатического моря.
— Друг мой, философ и маг, с удовольствием познакомится с тобой.
Аристокл казался мне довольно приятным человеком, но разумные люди не стремятся в общество магов. Я отказался. Но Аристокл принялся уговаривать меня:
— Да, да, я сказал, что не очень люблю вашу братию, но ты не воспринимай мои слова впрямую. Я и людей-то не слишком люблю, а ты видишь, что я окружен ими" А что касается волков, то интерес к вам перевешивает всю мою неприязнь. Да к тому же учти, не найдется в округе никого, кто бы так хорошо разбирался в волках, как мой друг, а у тебя ужасные раны, за которые возьмется не каждый лекарь. Можно, конечно, отправиться в Храм Асклепия, и я довез бы тебя туда, поскольку сам ты передвигаться неспособен, но, если честно, я не уверен, что жрецы асклепиона жалуют оборотней, впрочем, выбирай сам. Но я буду рад твоему обществу, друга моего ты своим присутствием не обременишь, а тебе самому в его доме будет легче, чем где-либо.
Учитывая, что я все равно не мог самостоятельно покинуть корабль и к тому же действительно нуждался в уходе лекаря, а еще больше в покое и отдыхе, я принял его предложение. Мысли о странном поведении хозяина корабля при моем первом возвращении в сознание я прогнал прочь, тем более что передо мной был человек довольно симпатичный и добрый.
Аристокл рассказал мне, что его рабы нашли меня на восточном побережье римских земель, где его корабль вынужден был пристать для мелкого ремонта. Я не смог вспомнить, как оказался на восточном побережье, но, похоже, Римская Волчица заставила меня не просто уйти, а бежать сломя голову, ополоумев от страха, не разбирая дороги.
Не знаю, какая судьба постигла моего бедного угаса. На побережье, где эллины обнаружили меня, они никого больше не видели. Мне оставалось лишь надеяться, что угас не достался на обед Римской Волчице, а шляется где-нибудь в одиночестве, предаваясь излюбленному своему занятию — обжорству. Хорошо, что эллины хотя бы не бросили Меч Орну. Несмотря на его невероятную тяжесть, они приволокли его вместе со мной на корабль. По словам Аристокла, тащили его восемь человек. Если с потерей угаса я еще мог смириться, то оставить Меч я не мог ни при каких условиях.
Меч Орну, таинственный артефакт Древнего Альбиона, чье происхождение и назначение было скрыто от меня, принадлежал прежде нашему вождю. Этот Меч королей и богов славился тем, что ни одному человеку, кроме Бренна, не под силу было поднять его, и уж тем более им сражаться.
Я не помню, как Меч попал ко мне. В моей памяти остался темный разрыв между учиненной мною резней в римском войске и тем печальным днем, когда горели погребальные костры в долине Пад. Возможно, горечь от потери вождя помутила мой рассудок, и я, схватив Меч, бросился мстить убийцам Бренна. Но каким образом удалось мне поднять Меч Орну, оставалось для меня загадкой.
Лекарь, служивший Аристоклу, прилагал все усилия, чтобы излечить меня. Но такие раны, какие нанесла мне Волчица, не заживают годами. Несмотря на усилия лекаря, я на протяжении почти всего плавания метался в лихорадке, терзался кровавыми видениями. А когда приходил в себя и видел над собой голубое небо, я прислушивался к плеску волны за кормой. И даже в шуме моря чудился мне гул сражений, слышались призывы и рев боевого рога моего вождя.
Так, мечась между бредом и явью, я сумел восстановить в памяти кое-что из своего прошлого, правда, отрывочно, не полностью. Я вырос в племени волколаков на севере Медового Острова, или Альбиона, как многие называют его, и о своей юности не помню почти ничего до того момента, когда явилось предо мной светлое видение: чудесная и прекрасная Морана, дочь короля Эринира. Ей, последней наследнице Туата де Дананн, которых люди зовут Дивным Народом, было отдано мое сердце. Была она юна и восхитительна, холодна и надменна. Я оставил свое племя и бросился вслед за несбыточной мечтой.
Стоит ли теперь винить ее во всех моих бедах? Так уж устроена моя натура: мне нужно найти виновного, кого угодно, кроме меня. Это она, Морана, привела меня к тому, что я стал сначала рабом Бренна, ее супруга, человека, которого я ненавидел всей душой, а после ее смерти был вынужден остаться с ним в его крепости Каершер. Сколько лет прошло со дня ее смерти и что так крепко привязало меня к Бренну, я не вспомнил, но в боях под Римом я сражался рядом с ним плечом к плечу и был уже самым преданным его сподвижником и телохранителем.
И был еще в моих видениях сам Гвидион, мой добрый маг, и я непременно хотел бы поведать о нем, но как можно рассказать о солнечном свете, ослепившем тебя?
Морские путешествия обладают сотнями недостатков и лишь одним достоинством: когда-нибудь они заканчиваются. И хотя во время самого плавания это казалось невероятным, но и оно подошло к концу. Наступил день, когда корабль причалил, меня вынесли на берег и уложили на влажный песок. Я лежал, смотрел на небо и предавался самым горьким мыслям по поводу своей болезни. Мне хотелось немедленно оказаться на Медовом Острове, среди его зеленых холмов, обратиться в волка и бежать, бежать сломя голову, наслаждаясь запахами трав, звоном птичьих трелей. Но теперь я находился далеко от своей родины, брошенный один среди чужаков, больной, беззащитный, не имеющий сил даже подняться с этого мокрого песка.
Когда эллины закончили перетаскивать вещи с корабля на телеги и все были готовы к продолжению пути, двое рабов подняли меня и положили на дно запряженной парой лошадей повозки, отдаленно напоминавшей колесницу. Лошади, учуяв меня, испуганно дернулись из стороны в сторону, норовя избавиться от страшного груза, прядали ушами, а затем поднялись на дыбы и внезапно понесли. Возница вывалился, не справившись со взбесившимися животными. А я лежал на полу повозки, обессиленный, и не мог даже подтянуться к ее краю, чтобы спрыгнуть. Лошади, так же как собаки, ужасно плохо переносят близость волка. Сейчас, перепуганные, они мчались, не разбирая дороги, не в силах избавиться от преследователя, который валялся в их повозке, перекатываясь от стенки к стенке. Несколько всадников, встретивших нас у причала, пытались догнать взбесившихся животных, но их собственные лошади тоже, точно ополоумевшие, переставали слушаться хозяев. Моя рана на плече открылась, и повязка набухла от крови. Наконец, превозмогая боль, мне удалось перевеситься через край повозки, и я, на всем скаку, вылетел из нее и, упав на каменистую поверхность земли, покатился.
Я лежал, скрючившись от боли, на земле. Перед глазами все плыло, к горлу подступила тошнота. Я ждал, что кто-нибудь наконец подойдет ко мне, поднимет меня, перевяжет. Но люди и животные в ужасе толпились в стороне возле других повозок, так и не решаясь оказать мне помощь. Взбесившихся лошадей поймали, успокоили, а я все лежал в пыли посреди дороги, истекая кровью.
Наконец Аристокл хлыстом заставил двух рабов приблизиться ко мне. С ними подошел лекарь. Теперь, узнав, что я волк, он дрожащими руками снимал с меня повязку, пока рабы готовили подстилку и воду. Лекарь остановил кровотечение, приложил к ране пучки трав и новой тканью перевязал меня. Рабы смастерили носилки и несли меня в них, изрядно отстав от остальных путешественников. Я опасался, что они сознательно замедляют шаг с намерением, избавившись от присмотра хозяина, выкинуть меня в какую-нибудь канаву. Но, слава богам, этого не случилось, и к вечеру следующего дня наш маленький караван завершил свое путешествие.
Глава 2
Гостеприимство эллинов
Селение расположилось на живописном холме и носило название Озера. Столь чудесным именем оно было обязано луже с грязной, застоявшейся водой, хлюпающей на дне небольшой вмятины перед холмом. На берегу была выстроена господская усадьба, и нескольких жалких глинобитных домишек облепили ее со всех сторон. У ворот уже стояли ожидавшие гостей воины с факелами. Сразу за воротами открывался большой двор, на котором расположились внушительные хоромы и множество построек. Скот уже пригнали домой, двор оглашался блеяньем овец и конским ржанием, доносившимися из хлева и конюшен. Сквозь распахнутую калитку в задней стене этого хозяйственного двора виднелись ровные овощные грядки и аллеи кустов.
Нам навстречу высыпала челядь, приветствуя Аристокла и стараясь услужить ему. Аристокл пригласил меня в дом. За время пути по земле я успел немного отдохнуть и набраться сил. Поэтому я сполз с носилок, предпочитая передвигаться самостоятельно, и прошел вслед за эллином.
Дом был сложен из огромных отесанных бревен. Потолочные балки поддерживались массивными колоннами. Помещение освещалось пламенем десятков огней, разведенных в напольных каменных светильниках. Стены были завешаны золотыми тканями и дорогим оружием. Незаметно оглядывая все это великолепие, я придал себе невозмутимый вид, так, будто бывать в подобных дворцах мне привычно и его роскошь нисколько не трогает меня. Впрочем, отчасти это было правдой. Что до роскоши, то к ней я действительно был равнодушен, поскольку не умел ею пользоваться. Хозяин так и не появился, и Аристокл, видя мою озабоченность этим, сказал:
— Хозяин дома человек пожилой, а мы приехали довольно поздно. Нет надобности беспокоить его и поднимать с постели. Ты гость, Залмоксис, и о тебе позаботятся. Обращаясь к худому, ссутулившемуся мужчине, с самого начала вертевшемуся вокруг нас, Аристокл продолжил:
— А, Фестр, приятель, как поживает хозяин? Ты отведи моего друга в гостевые покои, дай новые одежды и предоставь ему все, чего он пожелает.
Фестр растянул губы в самой приветливой улыбке и произнес бездушным скрипучим голосом приглашение следовать за ним. «Такой голос, наверное, должен быть у старого высохшего пня», — подумал я и побрел за Фестром.
Великолепный дом состоял из трех основных строений, соединенных между собой. Первое предназначалось для хозяина и его семьи, второе — для гостей, а в третьем жили слуги.
Фестр, и видом своим напоминавший ссохшийся пень, шел передо мной, слегка покачиваясь, поскольку его кривые маленькие ножки с трудом несли длинное тело. Он проводил меня в крыло для гостей, отдернул полог одной из комнат и кивком предложил мне войти. Посередине большого квадратного помещения возвышалась лежанка, устланная шкурами, на полу стояла посуда: кувшины с водой и прочая утварь. Окон в комнате не было, освещалась она двумя тусклыми масляными светильниками.
Крайне утомленный своим непродолжительным пребыванием на двух ногах, я лег на кровать, ощутил под собой толстый слой соломы и с удовольствием уснул бы, если бы Фестр все еще не торчал возле входа в комнату. Он неодобрительно поводил носом, принюхиваясь, потом вновь растянул губы для улыбки и злобно проскрипел:
— Господин Аристокл будет рад видеть своего друга за ужином, после того как тот сходит в купальню и сменит одежду.
Я наконец догадался, к чему принюхивается скрипучий эллин, и сделал вид, что не понимаю слов Фестра. Но потом, поразмыслив, я все же с сожалением поднялся со своего ложа, решив, что отказ мой сочтут неучтивостью. И, несмотря на отчаянное желание уснуть, я потащился за Фестром по очередному коридору этого гостеприимного дома.
В купальне прислуживал мальчик лет десяти, он продемонстрировал мне белую рубашку, расшитую по низу золотой нитью, сандалии и плащ из шерсти. Но надеть все это добро он мне не позволил. Принюхавшись ко мне, как и Фестр, весьма неодобрительно, он провел меня в соседнее помещение. Тошнотворно пахнущие цветочные масла вызвали в памяти новые воспоминания: Антилла, горячая и тающая под раскаленным солнцем страна, и так же благоухающая, как эта купальня. Антилла, куда я отправился вслед за своей возлюбленной, Антилла, принесшая мне рабство и унижение, все еще сверкала где-то огненными стенами Города Солнца. Кельтскому войску удалось лишь пограбить окрестные селения да благополучно унести ноги, когда антилльская армия соизволила отвлечься от собственных проблем. Но когда-нибудь мы еще вернемся туда.
В Антилле я едва не лишился нюха из-за повеления смуглой и властной царицы Гелионы натираться подобными вонючими маслами. Но здесь я мог себе позволить самому решать, как далеко будет заходить гостеприимство хозяина дома. Требования чистоты были мне вполне понятны, но пахнуть, словно цветочная клумба, я согласился бы ради только очень немногих людей, и ни Аристокл, ни тем более трухлявый пень Фестр в их число никак не входили. Юнца мне пришлось выставить, так как, ничуть не смущаясь, он предложил меня омыть, а также умаслить благовониями и одеть. Он равнодушно пожал плечами и вышел из купальни.
Выбравшись из воды, я обнаружил, что мальчишка исчез вместе с моими вещами, и мне пришлось самому догадываться, как надевать эту эллинскую одежду. Отсутствие штанов меня не удивило, в племени, где я вырос, мужчины предпочитали юбки, а вот сандалии я надеть так и не смог. Множество тонких ремешков поставили меня в тупик, к тому же из-за раны я практически не владел левой рукой.
Вновь объявившийся Фестр неодобрительно посмотрел на мои босые ноги и что-то крикнул. Тут же появился мальчишка и, выхватив сандалии из моих рук, надел их мне на ноги и ловко обвязал ремешки вокруг икр.
Аромат пищи, распространявшийся по дому, настолько увлек мое воображение, что я еле сдерживался, чтобы не отшвырнуть мальчишку и не броситься бегом на кухню. Сонливость мою после бани как рукой сняло, и я почувствовал зверский аппетит. В трапезную, где меня уже поджидал мой знакомый эллин, я явился в самом замечательном состоянии духа.
По приглашению эллина я развалился на ложе, напротив того, в котором возлегал он сам. Аристокл поднял чашу с темным вином, плеснул из нее богам и подал мне. Вино оказалось приторно-сладким, совсем не по моему вкусу. «Жаль, — подумал я, — такого много не выпьешь».
Чувствуя себя неловко среди окружающей роскоши, я изо всех сил старался не ляпнуть что-нибудь обидное или неуместное. А чтобы меньше говорить, мне приходилось занимать рот едой, в результате чего я съел и выпил больше, чем способен переварить, и почувствовал себя преотвратительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49