Нет уж. Он влез в набитый вагон – и почему это на «серой» линии вечно народу не протолкнуться? – и, уцепившись за поручень, за каким-то хреном поехал домой кружным путем – до «Менделеевской», через «Новослободскую» по кольцу до «Парка культуры». И всю дорогу был в ступоре. Отпустило только дома. Руки затряслись сразу же, как только он поставил коробку с кубком на подзеркальник в прихожей. Он бесцельно кружил по квартире, то садился, то снова вскакивал, не находя покоя, хватался то за одно, то за другое, пока наконец не вытащил из картонки кубок. На нем взгляд как-то остановился, и Андрей обрел способность размышлять и действовать целенаправленно.
Он отыскал в серванте бутылку румынского красного вина «Старый Замок», сделал пару бутербродов с ветчиной – не поленился, украсил петрушкой и маслинами, водрузил на резную деревянную доску и уселся в комнате за стол. За окном уже стемнело, и Андрей, подумав, поставил на стол подсвечник и зажег торчавшие по разным углам свечки. И сразу неприглядный бардак в мастерской превратился в творческий беспорядок, загрунтованный холст на мольберте таинственно замерцал из полумрака, небрежно брошенные кисти и тряпки перестали раздражать…
А мне все видно из полумрака зеркала. И мне нравятся свечи в этой мастерской. Природа света все меняет. Не вздумайте работать цветом при электрическом освещении! Особенно если над головой у вас противно верещит проклятая газосветная трубка. В ее свете все лица кажутся трупно-фиолетовыми, а люди перестают походить на людей. И, конечно, дело ваше, можете делать карандашные наброски или марать бумагу углем под стоваттной лампочкой, но Андрей предпочитает свечи. Поэтому они и понатыканы у него по всей мастерской. Вообще-то их больше сотни, но он редко зажигает все. Обычно хватает сорока или около того.
В колеблющемся свете свечей кубок замерцал. Как будто он был доверху налит неярким светом. Андрей полюбовался и налил в кубок вина. Прозрачно-красная жидкость в перламутровом ониксе сделалась радостно-алой. Он поднес кубок к свече, по-детски радуясь, что не пожмотился и что кубок теперь его. Огоньки свечей и кубок отражались в полированной поверхности стола, как в темном зеркале. И в зеркале тоже. В нем смутно отражался и сам Андрей. Он критически смерил себя взглядом. Но в этом освещении – вполне ничего – высокий шатен с физиономией хоть и некрасивой, но приятной, в джинсах и свитере. Романтический сумрак и колеблющийся свет делали отражение похожим на старинный портрет, и даже лицо в зеркале казалось красивым и значительным.
– Прозит! – сказал он, поднимая кубок и кивая своему отражению. – Гаудеамус игитур!
Наливая вторую порцию, он снова глянул в зеркало. Из темной глубины смотрел Черный Принц с красной розой в руке. Андрей замотал головой и торопливо вылакал вино. Поднял взгляд. Выдохнул. В зеркале отражался только он сам, собственной бледной персоной, с опустевшим кубком в одной руке и надкушенным бутербродом в другой.
Вот только на подзеркальнике лежала красная роза на длинном стебле.
Он стиснул розу в ладони. Шипы вошли в кожу.
Больно.
Настоящая.
Не привиделась.
А еще я умею летать. И два моих кота, мои верные спутники Ланселот и Корвин, тоже летают. Правда, эти лентяи обычно сидят у меня на шее в буквальном смысле слова, но порой удается их заставить и полетать. Если уж ты исключительно редкое животное фелисфеникс, или котофеникс, или еще проще – крылатый кот, так иногда и крылышки надо разминать.
Осенью летается хорошо. Люблю ловить ветер и скатываться по его потокам вдоль улиц, заглядывать в окна и спрыгивать на крыши, чтобы потом, разбежавшись, снова нырнуть с обрыва верхнего этажа в ущелье узкого двора или улицы.
Мне нравится прыгать с козырька над входом Иностранки. И смотреть в ее окна я тоже люблю. Порой я прихожу туда и сам – посидеть, почитать, поразмышлять. Иногда прихожу как все. А иногда просто заглядываю, пролетая мимо.
Небо снова затянуло, опять начинает накрапывать. Что делать, осень – время переменчивое. Да и поздно уже. Темнеет. И зажигаются окна, и янтарно светятся изнутри. И девушка в янтаре сидит и читает какой-то умный журнал, хотя почти все уже разошлись по домам и Иностранка пуста.
Я знаю ее. Я знаю всех в Моем Городе – она не отсюда.
Она вообще НЕ ОТСЮДА.
И что она здесь делает, интересно?
Кэт помотала головой и поморгала. Глаза устали. Ну ладно, на сегодня последний журнал.
Итак, «Сказание о принце Индракумаре».
«У государя страны Амаравати Кампенгмара Шри Сиварайи из рода Бидалапутра и супруги его Ратнавати долгое время не было детей, от чего супруги пребывали в горести и скорби, ибо дни их клонились к закату, а наследника не было. Рани Ратнавати постоянно взывала к богам о милости, и слезы не высыхали на ее очах, прекрасных, как лотос.
Однажды государь Кампенгмара Шри Сиварайя, устав от тоски и печали, отправился на охоту. Рани же Ратнавати приснился сон, будто с неба сошла молния прямо в лоно ее. Утром рассказала она о своем сне служанке, а та сказала: «Возрадуйся, госпожа, ибо зачала ты!» Ответила рани: «Но как могу я зачать, если супруг мой на охоте?» И ответила служанка: «Сам Индра стал отцом сына твоего, и потому будет ему имя Индракумара»…»
История была традиционной, архетипично-индоевропейской. Бездетные царь с царицей, царь на охоте, сейчас он вляпается в историю, и какой-нибудь отшельник спасет его и потребует «то, чего дома не знаешь…». Кэт не стала бы читать очередной вариант извечной сказки, если бы поиск в Интернете не вывел ее на эту публикацию. Однако про кошек здесь пока ничего не было. Разве что родовое имя – Бидалапутра. «Потомки кошки». Стало быть, кошка была древним тотемом царской семьи…
Она потянулась и зевнула, глядя в потолок. Название темы окончательно выкристаллизовалось. «Образ кошки в индоевропейской мифологии». Именно в мифологии, а не в фольклоре, потому что иначе закопаешься в загадках-поговорках, и вообще…
Интереснее всего бывает местный колорит, в который облекается привычный сюжет. А в этой статье еще были репродукции с раннесредневекового тайского свитка. Самое любопытное, что рисунки были в стиле фресок Аджанты. Вот тут интересно проследить индийское влияние… Правда, они напоминали еще что-то, чего Кэт никак не могла припомнить. Вот вертится что-то такое в голове – а что, никак не уловить. Она еще раз внимательно посмотрела на рисунки со свитка. Ну да, лица принца и царя довольно резко отличаются от лиц остальных людей. Родовые черты? Возможно… Тогда когда же сделаны эти рисунки? И датировка рукописи есть?
Одиннадцатый век. А обоснований нет. Сразу после текста и примечаний стоит: «La suite au prochain numro». Это значит – ждать следующего выпуска, а он только в декабре. Ну почему, почему «Ревю дез этюд ориенталь» ежеквартальник?
«…И на охоте лошадь раджи вдруг испугалась змеи и понесла. И умчалась в глухой лес, и там сбросила раджу, и лежал он, стеная и страдая от боли и готовясь умереть. Тогда воскликнул он: „О, если бы кто-нибудь спас меня, я отдал бы ему что угодно!“ И тут вдруг из кустов появилась ракшаска, страшная видом. Была у нее крысиная голова и красные глаза и ужасные когти и клыки. И сказала она: „Я вынесу тебя на своей спине из леса, раджа, но пообещай, что отдашь мне то, чего не знаешь у себя дома“…»
Кэт улыбнулась. Если бы она писала диссертацию по архетипам, это был бы лишь еще один кирпичик в общую статистику этого сюжета. Так что важнее, пожалуй, не сама легенда, а иллюстрации и скульптура… А ракшаска-то с крысиной головой. Наверняка и имя ее найдется… ага… Рактакша! – «красноглазая».
«…И явилась Рактакша на свадьбу, и сказала: „Индракумара, ты обещан мне твоим отцом, и ты мой! На мне ты должен жениться!“ На что мать принца, прекрасная рани Ратнавати, воскликнула:
– Свидетель Индра, она говорит правду!
И сказал принц:
– О мать, почему ты молчала?
– О сын! – воскликнула рани. – Как могла я рассказать тебе об этом?
Тогда принц повернулся к ракшаске и молвил:
– Я бы исполнил обещание отца, но я уже женат и принадлежу другой, а она тебе ничего не обещала.
Тогда ракшаска прокляла принца Индракумару, и вот каким было это проклятие: обратиться ему мерзким чудовищем и быть таким, пока не полюбит его в таком виде невинная дева! И тут же обратился принц, но не в чудовище, а в прекрасного белого кота.
И, увидев это, молодая жена закричала:
– Пошел прочь, дикая тварь! Я не желаю быть женой кота!
И сказал тогда кот:
– Будь ты проклята, жена-предательница, да не будет у тебя детей!
С этими словами бросился он на Рактакшу, и сцепились они в бою и так выбежали за порог. Рактакша вырвалась из когтей кота, обратившись в крысу, и бежала, крикнув: «Отныне вечно буду я мстить тебе, Индракумара! Погибнет всякий, кого ты полюбишь и кто полюбит тебя!»
И принц Индракумара в горе и отчаянии убежал в храм Индры, отца своего, потому что больше некуда было ему идти. Жена отреклась от него, мать же он не мог простить.
И сказал Индра:
– Сын мой, Индракумара! Не отчаивайся. Такова твоя карма за грехи в прежних твоих рождениях. Но придет время твоего избавления. Ты будешь победителем…»
На этом текст рукописи обрывался.
Она перевернула страницу. А вот и сам принц Индракумара. Отличная репродукция. И очень, очень реалистическое изображение.
Он был действительно хорош собой. Стройный, гибкий, смуглый, с копной светлых кудрявых волос и ярко-голубыми глазами – похоже, это условность, выделяющая сияющего сына Индры. Он смотрел не томно, как принц из Аджанты, а строго и немного печально. Кэт нахмурилась. Как-то это все нехарактерно. Слишком живые портреты. И стиль этот знакомый… какой-то неопределимый… А может, рукопись – подделка? Да нет, вот и экспертиза, и данные по палеографии…
Кэт вздохнула, снова посмотрев на портрет принца. Сказка, конечно, но в книгах обычно нет портретов Иванов-царевичей. А этот написан явно с реального человека. Он не был красавцем. Нос у него был длинноват и рот слишком чувственный. И эти странные, не совсем человеческие черты лица. И сколько ему тогда было лет? Люди в те времена рано женились. Тем более на югах… Лет тринадцать – пятнадцать? Совсем мальчишка… Кэт глянула на часы. Полвосьмого. За окнами темно, дождина холодный льет… Скоро домой, по такой погоде мерзостной. И плохо быть в такое время бездомным человеком. Или кошкой. Или собакой.
Рядом послышался мягкий звук прыжка. Кэт повернула голову. Прямо под лампой с зеленым абажуром сидел кот. Кремовый, с темными ушами и темной масочкой. И точно так же, как Кэт, склонив голову, смотрел на картинку. Кэт улыбнулась, подняв брови:
– И тебе тоже любопытно, дружок? Ну да, ты же сиамский… нет, скорее, тайский. Старосиамский то есть. Покрупнее и покруглее, и мордочка пошире, и ушки покороче. И на хвосте крючок… Интересно?
Кот понимающе посмотрел на Кэт голубыми глазами.
– Откуда же ты взялся, дружок? Худющий ты какой… Никто не накормит беднягу, да? А ты ведь породистый, откуда же ты сбежал? Или выгнали тебя?
Кэт погладила кота по голове, тот негромко заурчал и потерся щекой о ее ладонь, но сделал это с неподражаемым достоинством, не подлизываясь и не юля, как многие кошки.
Однако пора было идти. Надо было еще успеть отсканировать разворот с репродукциями. Нет, совсем не для работы. Просто… просто почему бы не сделать новый рисунок рабочего стола с портретом древнего принца Амаравати? Кэт обернула вокруг правой руки прогревшуюся под лампой серебряную змейку – она всегда снимала браслет, чтобы не мешал при письме. Змейка завила хвост, поудобнее обхватывая запястье хозяйки.
За стендами послышались знакомые шаги.
– Катюша! Пора!
– Да-да, Виктория Васильевна!
Библиотекарша появилась из-за стенда.
– А, вот вы где!
– Это ваш кот?
– Да как сказать? Прибился недавно. Красивый кот, породистый. И ты посмотри – какой крупный, редкость для его породы! И что за скотина его выгнала – вон какая погода сейчас. Я его неделю тут прикармливаю. Такой воспитанный кот, ты не поверишь! Ест аккуратно, не гадит, по своим делам выходит на улицу. Мышей всех разогнал. Сами знаете, какая у нас напасть с мышами. А недавно крысу придушил! И, знаешь, никогда я таких крысищ не видела – здоровенная, чуть ли не с него самого величиной, зубищи крокодильи и глаза красные! Вот правду говорят, при нашей экологии скоро у нас по канализации мутанты бегать начнут!
Кот не сводил с нее синих глаз. По спине у Кэт прошла дрожь. Взгляд был просто физически ощутим.
– А вы ему нравитесь, Катюша, – улыбнулась библиотекарша.
– Пойду я домой, Виктория Васильевна.
– Журнал сдавать будете?
– Нет, еще подержу. У меня срок до среды, еще поработать надо, и хочу до конца статью отсканировать.
– Ну ладно. До свидания, милочка.
Уходя, Кэт оглянулась. Кот статуэткой сидел под лампой, которую она забыла выключить.
Глава 2
ВРЕМЯ ПРИЗРАКОВ
Закат золотой осени 2004
Еще прекрасен Город мой в золотом уборе осенней листвы. Еще хрустально-прозрачен воздух и бездонной синевы полно небо. Но уже по утрам прихватывает лужицы нежный ледок. Еще не скоро дожди смоют всю эту красу, и наступит тяжелая, мучительная пора Предзимья. Но уже близко Время Ветров, и неумолимо стекает с ветвей листопад.
Скоро все будет прозрачно и тонко. Скоро настанет то краткое и странное время, когда тайнам и призракам Моего Города негде будет укрыться, и в эти недолгие дни, до Предзимья, их невзначай будут видеть и слышать даже те, кто замечает только очевидное и больше ни во что не верит.
Наступает Время Призраков.
Иногда я жалею, что мне не удалось уговорить Павла Филонова остаться в Москве. Мне кажется, что только он смог бы изобразить Москву такой, какой вижу ее я, – такой, какая она сейчас, такой, какой она была, и такой, какой она могла бы быть. Она многомерна, она подобна кристаллу с миллиардом граней, и я вижу все ее измерения одновременно. Я вижу обитателей всех ее измерений. Я вижу те точки, где эти измерения пересекаются и переходят друг в друга, я вижу, как порой их обитатели пересекают незримую границу между реальностями и возвращаются обратно, не замечая этого. А некоторые видят за поворотом то, чего нет, но могло бы быть. Как мой художник.
Вот он идет по Садовому кольцу, смотрит по сторонам. Замечательная улица. Она идет через Всю Москву, и все измерения Моего Города нанизаны на нее и стянуты ею воедино, и обитатели всех его измерений любят здесь гулять.
Интересно, многих ли он видит? И многие ли из них вообще замечают друг друга?
Выйдя из ЦДХ, Андрей постоял немного, подставив лицо осеннему солнцу. Последние ясные деньки, скоро зарядят дожди. Хороший день. Во всем хороший – еще одну работу купили. Графику. Тот самый ясень на Поварской и солнечный портал. Удачный день. Красивый. Но холодный.
Андрей уже собрался направиться через мост домой на Остоженку, когда краем глаза уловил что-то не то. Вот что это было за «не то», он в первое мгновение не понял, хотя тут же насторожился, как пес. Снова внимательно обвел взглядом окрестность. Да нет, все на месте. Парк искусств на месте, Петр этот кошмарный, приплывший сюда волей Церетели… Все на месте. И все же что-то не так. Ощущение какое-то нехорошее. Нет, не Охотница, это точно…
Андрей медленно повернулся и пошел через парк к Петру. Мимо новых скульптур и старых, выселенных со своих мест памятников. Когда проходил мимо Железного Феликса, пробрала внезапная дрожь – впечатление было такое, что эти статуи собрались тут не по чьей-то воле, а сами по себе. И что-то задумывают. Что-то решают. И мысли их темны, холодны и тяжелы, как их бронза-Андрей ускорил шаг. Холодно. Холодно так, словно на тебя смотрит потусторонний взгляд и дышит в спину ледяное дыхание.
Брось, это просто ветер…
Черт, Петр был ближе! Бронзовый парусник еле заметно, но сместился, у Андрея глаз был в этом наметан. Прошлый раз он был на какие-то сантиметры дальше, а сейчас словно пытался причалить и сойти на сушу в чужом ему городе. Почему-то это было неправильно, хотя лично к Петру – настоящему Петру – Андрей претензий не имел. Как художник даже был благодарен безбашенному царю.
Но статуи не должны двигаться…
Кто это бьет хвостом у дверей,
Не замечая удивленья проходящих людей,
Кто курит папиросы сигарного цвета,
Щуря серебряно-карие глаза?
Андрей вздрогнул от неожиданности. Холод мгновенно ушел, словно кто-то убрал с плеч ледяные руки. На набережной пела девушка – кругленькая, теплая, как чашка шоколада в холодный день. Андрей был уверен – она из тех самых уличных музыкантов, которые появляются непонятно откуда и попадаются совершенно в разных местах и так же стихийно и неожиданно исчезают. Иногда ему даже казалось, что они из той самой другой Москвы, которую он иногда видел и запечатлевал в рисунках. Он остановился послушать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Он отыскал в серванте бутылку румынского красного вина «Старый Замок», сделал пару бутербродов с ветчиной – не поленился, украсил петрушкой и маслинами, водрузил на резную деревянную доску и уселся в комнате за стол. За окном уже стемнело, и Андрей, подумав, поставил на стол подсвечник и зажег торчавшие по разным углам свечки. И сразу неприглядный бардак в мастерской превратился в творческий беспорядок, загрунтованный холст на мольберте таинственно замерцал из полумрака, небрежно брошенные кисти и тряпки перестали раздражать…
А мне все видно из полумрака зеркала. И мне нравятся свечи в этой мастерской. Природа света все меняет. Не вздумайте работать цветом при электрическом освещении! Особенно если над головой у вас противно верещит проклятая газосветная трубка. В ее свете все лица кажутся трупно-фиолетовыми, а люди перестают походить на людей. И, конечно, дело ваше, можете делать карандашные наброски или марать бумагу углем под стоваттной лампочкой, но Андрей предпочитает свечи. Поэтому они и понатыканы у него по всей мастерской. Вообще-то их больше сотни, но он редко зажигает все. Обычно хватает сорока или около того.
В колеблющемся свете свечей кубок замерцал. Как будто он был доверху налит неярким светом. Андрей полюбовался и налил в кубок вина. Прозрачно-красная жидкость в перламутровом ониксе сделалась радостно-алой. Он поднес кубок к свече, по-детски радуясь, что не пожмотился и что кубок теперь его. Огоньки свечей и кубок отражались в полированной поверхности стола, как в темном зеркале. И в зеркале тоже. В нем смутно отражался и сам Андрей. Он критически смерил себя взглядом. Но в этом освещении – вполне ничего – высокий шатен с физиономией хоть и некрасивой, но приятной, в джинсах и свитере. Романтический сумрак и колеблющийся свет делали отражение похожим на старинный портрет, и даже лицо в зеркале казалось красивым и значительным.
– Прозит! – сказал он, поднимая кубок и кивая своему отражению. – Гаудеамус игитур!
Наливая вторую порцию, он снова глянул в зеркало. Из темной глубины смотрел Черный Принц с красной розой в руке. Андрей замотал головой и торопливо вылакал вино. Поднял взгляд. Выдохнул. В зеркале отражался только он сам, собственной бледной персоной, с опустевшим кубком в одной руке и надкушенным бутербродом в другой.
Вот только на подзеркальнике лежала красная роза на длинном стебле.
Он стиснул розу в ладони. Шипы вошли в кожу.
Больно.
Настоящая.
Не привиделась.
А еще я умею летать. И два моих кота, мои верные спутники Ланселот и Корвин, тоже летают. Правда, эти лентяи обычно сидят у меня на шее в буквальном смысле слова, но порой удается их заставить и полетать. Если уж ты исключительно редкое животное фелисфеникс, или котофеникс, или еще проще – крылатый кот, так иногда и крылышки надо разминать.
Осенью летается хорошо. Люблю ловить ветер и скатываться по его потокам вдоль улиц, заглядывать в окна и спрыгивать на крыши, чтобы потом, разбежавшись, снова нырнуть с обрыва верхнего этажа в ущелье узкого двора или улицы.
Мне нравится прыгать с козырька над входом Иностранки. И смотреть в ее окна я тоже люблю. Порой я прихожу туда и сам – посидеть, почитать, поразмышлять. Иногда прихожу как все. А иногда просто заглядываю, пролетая мимо.
Небо снова затянуло, опять начинает накрапывать. Что делать, осень – время переменчивое. Да и поздно уже. Темнеет. И зажигаются окна, и янтарно светятся изнутри. И девушка в янтаре сидит и читает какой-то умный журнал, хотя почти все уже разошлись по домам и Иностранка пуста.
Я знаю ее. Я знаю всех в Моем Городе – она не отсюда.
Она вообще НЕ ОТСЮДА.
И что она здесь делает, интересно?
Кэт помотала головой и поморгала. Глаза устали. Ну ладно, на сегодня последний журнал.
Итак, «Сказание о принце Индракумаре».
«У государя страны Амаравати Кампенгмара Шри Сиварайи из рода Бидалапутра и супруги его Ратнавати долгое время не было детей, от чего супруги пребывали в горести и скорби, ибо дни их клонились к закату, а наследника не было. Рани Ратнавати постоянно взывала к богам о милости, и слезы не высыхали на ее очах, прекрасных, как лотос.
Однажды государь Кампенгмара Шри Сиварайя, устав от тоски и печали, отправился на охоту. Рани же Ратнавати приснился сон, будто с неба сошла молния прямо в лоно ее. Утром рассказала она о своем сне служанке, а та сказала: «Возрадуйся, госпожа, ибо зачала ты!» Ответила рани: «Но как могу я зачать, если супруг мой на охоте?» И ответила служанка: «Сам Индра стал отцом сына твоего, и потому будет ему имя Индракумара»…»
История была традиционной, архетипично-индоевропейской. Бездетные царь с царицей, царь на охоте, сейчас он вляпается в историю, и какой-нибудь отшельник спасет его и потребует «то, чего дома не знаешь…». Кэт не стала бы читать очередной вариант извечной сказки, если бы поиск в Интернете не вывел ее на эту публикацию. Однако про кошек здесь пока ничего не было. Разве что родовое имя – Бидалапутра. «Потомки кошки». Стало быть, кошка была древним тотемом царской семьи…
Она потянулась и зевнула, глядя в потолок. Название темы окончательно выкристаллизовалось. «Образ кошки в индоевропейской мифологии». Именно в мифологии, а не в фольклоре, потому что иначе закопаешься в загадках-поговорках, и вообще…
Интереснее всего бывает местный колорит, в который облекается привычный сюжет. А в этой статье еще были репродукции с раннесредневекового тайского свитка. Самое любопытное, что рисунки были в стиле фресок Аджанты. Вот тут интересно проследить индийское влияние… Правда, они напоминали еще что-то, чего Кэт никак не могла припомнить. Вот вертится что-то такое в голове – а что, никак не уловить. Она еще раз внимательно посмотрела на рисунки со свитка. Ну да, лица принца и царя довольно резко отличаются от лиц остальных людей. Родовые черты? Возможно… Тогда когда же сделаны эти рисунки? И датировка рукописи есть?
Одиннадцатый век. А обоснований нет. Сразу после текста и примечаний стоит: «La suite au prochain numro». Это значит – ждать следующего выпуска, а он только в декабре. Ну почему, почему «Ревю дез этюд ориенталь» ежеквартальник?
«…И на охоте лошадь раджи вдруг испугалась змеи и понесла. И умчалась в глухой лес, и там сбросила раджу, и лежал он, стеная и страдая от боли и готовясь умереть. Тогда воскликнул он: „О, если бы кто-нибудь спас меня, я отдал бы ему что угодно!“ И тут вдруг из кустов появилась ракшаска, страшная видом. Была у нее крысиная голова и красные глаза и ужасные когти и клыки. И сказала она: „Я вынесу тебя на своей спине из леса, раджа, но пообещай, что отдашь мне то, чего не знаешь у себя дома“…»
Кэт улыбнулась. Если бы она писала диссертацию по архетипам, это был бы лишь еще один кирпичик в общую статистику этого сюжета. Так что важнее, пожалуй, не сама легенда, а иллюстрации и скульптура… А ракшаска-то с крысиной головой. Наверняка и имя ее найдется… ага… Рактакша! – «красноглазая».
«…И явилась Рактакша на свадьбу, и сказала: „Индракумара, ты обещан мне твоим отцом, и ты мой! На мне ты должен жениться!“ На что мать принца, прекрасная рани Ратнавати, воскликнула:
– Свидетель Индра, она говорит правду!
И сказал принц:
– О мать, почему ты молчала?
– О сын! – воскликнула рани. – Как могла я рассказать тебе об этом?
Тогда принц повернулся к ракшаске и молвил:
– Я бы исполнил обещание отца, но я уже женат и принадлежу другой, а она тебе ничего не обещала.
Тогда ракшаска прокляла принца Индракумару, и вот каким было это проклятие: обратиться ему мерзким чудовищем и быть таким, пока не полюбит его в таком виде невинная дева! И тут же обратился принц, но не в чудовище, а в прекрасного белого кота.
И, увидев это, молодая жена закричала:
– Пошел прочь, дикая тварь! Я не желаю быть женой кота!
И сказал тогда кот:
– Будь ты проклята, жена-предательница, да не будет у тебя детей!
С этими словами бросился он на Рактакшу, и сцепились они в бою и так выбежали за порог. Рактакша вырвалась из когтей кота, обратившись в крысу, и бежала, крикнув: «Отныне вечно буду я мстить тебе, Индракумара! Погибнет всякий, кого ты полюбишь и кто полюбит тебя!»
И принц Индракумара в горе и отчаянии убежал в храм Индры, отца своего, потому что больше некуда было ему идти. Жена отреклась от него, мать же он не мог простить.
И сказал Индра:
– Сын мой, Индракумара! Не отчаивайся. Такова твоя карма за грехи в прежних твоих рождениях. Но придет время твоего избавления. Ты будешь победителем…»
На этом текст рукописи обрывался.
Она перевернула страницу. А вот и сам принц Индракумара. Отличная репродукция. И очень, очень реалистическое изображение.
Он был действительно хорош собой. Стройный, гибкий, смуглый, с копной светлых кудрявых волос и ярко-голубыми глазами – похоже, это условность, выделяющая сияющего сына Индры. Он смотрел не томно, как принц из Аджанты, а строго и немного печально. Кэт нахмурилась. Как-то это все нехарактерно. Слишком живые портреты. И стиль этот знакомый… какой-то неопределимый… А может, рукопись – подделка? Да нет, вот и экспертиза, и данные по палеографии…
Кэт вздохнула, снова посмотрев на портрет принца. Сказка, конечно, но в книгах обычно нет портретов Иванов-царевичей. А этот написан явно с реального человека. Он не был красавцем. Нос у него был длинноват и рот слишком чувственный. И эти странные, не совсем человеческие черты лица. И сколько ему тогда было лет? Люди в те времена рано женились. Тем более на югах… Лет тринадцать – пятнадцать? Совсем мальчишка… Кэт глянула на часы. Полвосьмого. За окнами темно, дождина холодный льет… Скоро домой, по такой погоде мерзостной. И плохо быть в такое время бездомным человеком. Или кошкой. Или собакой.
Рядом послышался мягкий звук прыжка. Кэт повернула голову. Прямо под лампой с зеленым абажуром сидел кот. Кремовый, с темными ушами и темной масочкой. И точно так же, как Кэт, склонив голову, смотрел на картинку. Кэт улыбнулась, подняв брови:
– И тебе тоже любопытно, дружок? Ну да, ты же сиамский… нет, скорее, тайский. Старосиамский то есть. Покрупнее и покруглее, и мордочка пошире, и ушки покороче. И на хвосте крючок… Интересно?
Кот понимающе посмотрел на Кэт голубыми глазами.
– Откуда же ты взялся, дружок? Худющий ты какой… Никто не накормит беднягу, да? А ты ведь породистый, откуда же ты сбежал? Или выгнали тебя?
Кэт погладила кота по голове, тот негромко заурчал и потерся щекой о ее ладонь, но сделал это с неподражаемым достоинством, не подлизываясь и не юля, как многие кошки.
Однако пора было идти. Надо было еще успеть отсканировать разворот с репродукциями. Нет, совсем не для работы. Просто… просто почему бы не сделать новый рисунок рабочего стола с портретом древнего принца Амаравати? Кэт обернула вокруг правой руки прогревшуюся под лампой серебряную змейку – она всегда снимала браслет, чтобы не мешал при письме. Змейка завила хвост, поудобнее обхватывая запястье хозяйки.
За стендами послышались знакомые шаги.
– Катюша! Пора!
– Да-да, Виктория Васильевна!
Библиотекарша появилась из-за стенда.
– А, вот вы где!
– Это ваш кот?
– Да как сказать? Прибился недавно. Красивый кот, породистый. И ты посмотри – какой крупный, редкость для его породы! И что за скотина его выгнала – вон какая погода сейчас. Я его неделю тут прикармливаю. Такой воспитанный кот, ты не поверишь! Ест аккуратно, не гадит, по своим делам выходит на улицу. Мышей всех разогнал. Сами знаете, какая у нас напасть с мышами. А недавно крысу придушил! И, знаешь, никогда я таких крысищ не видела – здоровенная, чуть ли не с него самого величиной, зубищи крокодильи и глаза красные! Вот правду говорят, при нашей экологии скоро у нас по канализации мутанты бегать начнут!
Кот не сводил с нее синих глаз. По спине у Кэт прошла дрожь. Взгляд был просто физически ощутим.
– А вы ему нравитесь, Катюша, – улыбнулась библиотекарша.
– Пойду я домой, Виктория Васильевна.
– Журнал сдавать будете?
– Нет, еще подержу. У меня срок до среды, еще поработать надо, и хочу до конца статью отсканировать.
– Ну ладно. До свидания, милочка.
Уходя, Кэт оглянулась. Кот статуэткой сидел под лампой, которую она забыла выключить.
Глава 2
ВРЕМЯ ПРИЗРАКОВ
Закат золотой осени 2004
Еще прекрасен Город мой в золотом уборе осенней листвы. Еще хрустально-прозрачен воздух и бездонной синевы полно небо. Но уже по утрам прихватывает лужицы нежный ледок. Еще не скоро дожди смоют всю эту красу, и наступит тяжелая, мучительная пора Предзимья. Но уже близко Время Ветров, и неумолимо стекает с ветвей листопад.
Скоро все будет прозрачно и тонко. Скоро настанет то краткое и странное время, когда тайнам и призракам Моего Города негде будет укрыться, и в эти недолгие дни, до Предзимья, их невзначай будут видеть и слышать даже те, кто замечает только очевидное и больше ни во что не верит.
Наступает Время Призраков.
Иногда я жалею, что мне не удалось уговорить Павла Филонова остаться в Москве. Мне кажется, что только он смог бы изобразить Москву такой, какой вижу ее я, – такой, какая она сейчас, такой, какой она была, и такой, какой она могла бы быть. Она многомерна, она подобна кристаллу с миллиардом граней, и я вижу все ее измерения одновременно. Я вижу обитателей всех ее измерений. Я вижу те точки, где эти измерения пересекаются и переходят друг в друга, я вижу, как порой их обитатели пересекают незримую границу между реальностями и возвращаются обратно, не замечая этого. А некоторые видят за поворотом то, чего нет, но могло бы быть. Как мой художник.
Вот он идет по Садовому кольцу, смотрит по сторонам. Замечательная улица. Она идет через Всю Москву, и все измерения Моего Города нанизаны на нее и стянуты ею воедино, и обитатели всех его измерений любят здесь гулять.
Интересно, многих ли он видит? И многие ли из них вообще замечают друг друга?
Выйдя из ЦДХ, Андрей постоял немного, подставив лицо осеннему солнцу. Последние ясные деньки, скоро зарядят дожди. Хороший день. Во всем хороший – еще одну работу купили. Графику. Тот самый ясень на Поварской и солнечный портал. Удачный день. Красивый. Но холодный.
Андрей уже собрался направиться через мост домой на Остоженку, когда краем глаза уловил что-то не то. Вот что это было за «не то», он в первое мгновение не понял, хотя тут же насторожился, как пес. Снова внимательно обвел взглядом окрестность. Да нет, все на месте. Парк искусств на месте, Петр этот кошмарный, приплывший сюда волей Церетели… Все на месте. И все же что-то не так. Ощущение какое-то нехорошее. Нет, не Охотница, это точно…
Андрей медленно повернулся и пошел через парк к Петру. Мимо новых скульптур и старых, выселенных со своих мест памятников. Когда проходил мимо Железного Феликса, пробрала внезапная дрожь – впечатление было такое, что эти статуи собрались тут не по чьей-то воле, а сами по себе. И что-то задумывают. Что-то решают. И мысли их темны, холодны и тяжелы, как их бронза-Андрей ускорил шаг. Холодно. Холодно так, словно на тебя смотрит потусторонний взгляд и дышит в спину ледяное дыхание.
Брось, это просто ветер…
Черт, Петр был ближе! Бронзовый парусник еле заметно, но сместился, у Андрея глаз был в этом наметан. Прошлый раз он был на какие-то сантиметры дальше, а сейчас словно пытался причалить и сойти на сушу в чужом ему городе. Почему-то это было неправильно, хотя лично к Петру – настоящему Петру – Андрей претензий не имел. Как художник даже был благодарен безбашенному царю.
Но статуи не должны двигаться…
Кто это бьет хвостом у дверей,
Не замечая удивленья проходящих людей,
Кто курит папиросы сигарного цвета,
Щуря серебряно-карие глаза?
Андрей вздрогнул от неожиданности. Холод мгновенно ушел, словно кто-то убрал с плеч ледяные руки. На набережной пела девушка – кругленькая, теплая, как чашка шоколада в холодный день. Андрей был уверен – она из тех самых уличных музыкантов, которые появляются непонятно откуда и попадаются совершенно в разных местах и так же стихийно и неожиданно исчезают. Иногда ему даже казалось, что они из той самой другой Москвы, которую он иногда видел и запечатлевал в рисунках. Он остановился послушать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51