Промчался – и исчез за углом.
«Сожрал ее, что ли…»
Подбежавшая Вика сильно рванула его за рукав и потянула за собой.
– С ума сошел! – крикнула она, задыхаясь. – Тебя убьют!
Андрей покачал головой:
– Они неживые. Они не могут. Их нет…
Он остановился перевести дух. Впереди слева маячил готический краснокирпичный храм. Сзади – Малое Вознесение. Андрей начал хохотать.
– Что, влипли, гады? Грехи не пускают, а? «Пузыри земли»!
А потом осекся, осознав, что именно говорит.
– Но я же не… – растерянно прошептал он.
– Что с тобой? – подбежала Вика.
– Да нет, ничего. Идем.
– Я боюсь за тебя. – Ее лицо кривилось от страха и еле сдерживаемых слез. – Лучше бы ты не заметил меня тогда! Ты ведь уже и за руку меня держишь, ты уже почти наш… Что же с тобой будет?
Он засмеялся, хотя в ушах послышался, леденя душу, дальний рог Охоты и мерный шаг теней в серых шинелях.
– Со мной будешь ты. Лучше скажи, что случилось?
Вика вздохнула:
– На беду мы встретились…
– Вика, ты не должна была так рисковать. Я же сто раз просил – лучше дай мне знать, я сам приду! Что случилось?
Вика тихо кивнула.
– Папа просил, – тихо сказала она. – Андрей, нам недолго осталось. Я уже почти не могу перемещаться по Москве. И дом тоже как в сеть попался… И теперь ОНИ почти всегда возле дома, как слепые по запаху идут, только потому я и проныриваю мимо, да и то с трудом… Они обложили нас. Мама с папой и так из дому не выходили никогда с тех самых пор. Только мы со Светкой. А теперь только я. Наверное, потому, что у меня есть ты. – Она отвернулась, глядя в темное, треснувшее окно церкви. – А сегодня папа снова получил письмо. И снова порвал его. И сказал мне, чтобы я привела тебя. Нам нужна помощь.
– Тогда пошли, – сказал Андрей.
– Папа, вот Андрей к тебе, – сказала Вика, буквально вталкивая его в большой кабинет, заставленный шкафами и заваленный чертежами. Огромный седой мужчина, сидевший за массивным старинным письменным столом, поднял могучую голову. Встал, протянул Андрею лапищу и оглушительно пробасил:
– Здравствуйте, молодой человек. Очень приятно. Алексей Владимирович Фомин, академик архитектуры, к вашим услугам.
– З-здрасте, – выдавил Андрей, осторожно высвобождая руку из медвежьей хватки академика.
– Вика мне сказала, вы рисуете? Художник?
– Да. Но по образованию я архитектор.
– О, значит, мы с вами в некотором смысле коллеги! Садитесь, пожалуйста. Детка, сделай нам чаю, – обернулся он к Вике. Та мгновенно исчезла за дверью.
Наедине с этой громадиной Андрею было весьма не по себе, и он внутренне умолял Вику вернуться назад поскорее. Алексей Владимирович между тем встал и прошелся туда-сюда.
– Стало быть, вы многое о нас знаете.
– Кое-что, – осторожно ответил Андрей. А потом, как это часто бывало, неуверенность и неловкость смел порыв злости на себя. – Вы свою дочь пожалели бы. Посылаете ее одну… А если бы они ее схватили?
Академик сокрушенно вздохнул и с покаянным видом посмотрел на него:
– Знаю. Но тут уж никак иначе не получилось. Мы с Лидушкой с самого начала не можем покидать дом, только дочки. Но Светочка маленькая, чтобы ее к вам посылать, а Вику я все равно не удержал бы. Она только с виду девочка-ландыш, а твердости у нее поболе моего… Я вам скажу откровенно: вы нравитесь мне, вы очень нравитесь моей дочери, и я хотел просить вас о помощи. – Алексей Владимирович сделал паузу и словно спохватился: – Разумеется, я ни к чему вас не принуждаю. Я вам просто расскажу еще кое-какие детали нашего, так сказать, бытия, а решение уж за вами. Договорились?
– Договорились, – произнес Андрей, стараясь устроить поудобнее ноги – они вдруг начали мешать.
– Ну-с, Вика мне говорила… Извините, я, с вашего позволения, трубочку раскурю? С трубкой как-то и говорить сподручнее. – Алексей Владимирович деловито набил табаком темную трубку.
От запаха трубочного табака Андрею немного полегчало. Академик, хотя и стал как-то попроще, все равно подавлял своей громадностью.
– Так вот, Вика мне говорила, что она вам все рассказала. Вернее, все, что ей известно. Далеко не все, не все – она ведь совсем ребенок, к чему ей знать, да, в общем, и жена тоже мало что знает. Кстати, сразу прошу извинить – она в прошлый раз так разнервничалась, когда вы появились, что чуть ли не выставила вас взашей. Не взыщите – женские нервы есть женские нервы.
– Помилуйте, я вовсе не… – пробормотал, смутившись, Андрей.
– Что вы?.. – Академик решительно закрыл какую-то книгу, отложил ее в сторону и в упор посмотрел на Андрея. – Это хорошо, что вы архитектор, вам будет проще объяснить… Вам фамилия Иофан должна много говорить.
Андрей кивнул.
– Ну вы его известнейшее творение в натуре, должно быть, видели. И с еще более известным знакомы хотя бы по эскизу?
Андрей снова кивнул, недоумевая, при чем тут Дом на набережной и Дворец Советов. Дом он терпеть не мог и каждый раз, как судьба заносила его на Берсеневскую, из жизни словно бы выпадал кусок, в который умещалось как раз столько времени, сколько нужно, чтобы миновать это модерновое чудовище. А ведь спроектирован был дом удивительно умно. Может, дело было в постройке, серой облицовке, рядах мемориальных досок да недоброй славе?
– Так вот, Андрей, в начале тридцать седьмого вызвали меня и дали одно необычное поручение – спроектировать ветку метро, которая бы не сообщалась с остальными. Я предполагал, что это как-то связано с правительством, так что лишних вопросов не задавал… У вас, насколько я знаю, не сажают так легко, как тогда. Так ведь?
– Ну так. Хотя все равно сажают.
В кабинет бесшумно проскользнула Вика с подносом, на котором стояли две дымящиеся чашки, сахарница и вазочка с печеньем, так же бесшумно и ловко все расставила на низеньком столике и упорхнула, не сказав ни слова. Печенье пахло изумительно вкусно, по-домашнему, отчего Андрей совсем успокоился. Алексей Владимирович отхлебнул из чашки и снова раскурил трубку.
– Вкусно Лидушка печет, правда?
– Очень вкусно, – похвалил Андрей.
– Ну-с, далее. Спрашивать, почему проект этой ветки отдали мне, было совершенно невозможно. Я ведь мостостроитель, мы как раз первый метромост построили – знаете, тот, который к «Киевской»? Должен признаться вам, что, пока строил я эту ветку, произошел со мной прелюбопытнейший случай… Сон мне приснился тогда нехороший. Словно бы строю я свою ветку, а выходит она не туда, куда надо, а в подвал какой-то башни. И во сне знаю я, что не надо мне в эту башню. Что-то там дурное. И ветка моя, если я ее дострою, приведет как раз в эту башню. Понимаете, во сне мне так не хотелось этого строить, так не хотелось, что я, в том самом сне, что-то такое сделал… Не помню даже, что именно, но проснулся я, зная, что сделал как надо и что ветка не поведет в ту башню. – Он помолчал, глядя на свои здоровенные ручищи. – И, надо сказать, не мог я отделаться от мысли, что все не совсем во сне было. Дурь, чушь – а вот было такое ощущение. Вот черт его знает, словно руку кто-то направлял. Но закончили мы ветку в срок и по проекту. На приемной комиссии меня похвалили и предложили самому испытать эту самую ветку метро. Честь, сказали, оказывают. Первооткрыватель, так сказать. Я согласился, конечно. Ну подали поезд, я в него сел, поезд тронулся. И вот еду я, и мысль у меня одна: в башню в ту мы едем. Ощущение в точности такое. И тут я ни с того ни с сего возьми да и ляпни: «Господи, да не хочу я!»
Он снова смущенно глянул на Андрея. Андрей кивнул. После Вознесенского переулка он уже ничему не удивлялся и вряд ли бы стал насмешничать над молитвой.
– Ну-с, вот… Едем мы, значит. Потом чувствую – поезд вроде бы скорость увеличивает. И не просто увеличивает, а разгоняется так, что за стеной все слилось в единую серую полосу. Я было встать хотел, да меня от этой жуткой скорости буквально припечатало к спинке сиденья – пошевелиться не могу. Сижу, знаете, молюсь – все молитвы нянькины вспомнил, со страху зубы стучат. Ну, думаю, натворил ты дел, Фомин… А потом мысль нехорошая закралась – не честь это, а просто на мне же мое творение и испытывают… Вдруг как вспышка, такая сиреневая – и поезд стал помаленьку снижать скорость, а после и совсем остановился. И свет погас, а когда зажегся снова – смотрю, мы стоим на станции, которой я совершенно точно не проектировал… Я еще сильнее испугался. Двери открыты, ну я выскочил на перрон и кричу машинисту: «Мы где?» – а он не откликается. Побежал тогда вперед, к кабине – кабина пустая! Нет моего машиниста, Васи Стрельченко, – нет как нет. Я туда-сюда – странная станция какая-то, просто гладкие стены кругом и ни входа, ни выхода. Вдруг голос слышу: «Товарищ Фомин?» – на платформе двое стоят, в форме, при оружии. Только странные какие-то, как двое из ларца, одинаковых с лица, и, главное, теней не отбрасывают! Тогда я не сразу внимание обратил – освещение было странное, непонятно откуда шло. «Да, говорю, я академик Фомин». – «Пройдемте с нами». Подходим к стене – стена отъезжает в сторону, а за ней еще один зал открывается. Огромный, темным гранитом выложенный. Я одно время древней историей увлекался – так вот, мне показалось, будто мы внутрь пирамиды попали, и сейчас чуть ли не сам Хеопс к нам явится. Явиться-то, конечно, явился, но не Хеопс, а так, человечек плюгавенький, лицом не вышел: я б его во второй раз встретил – не узнал бы. И давай со мной разговаривать – мол, метро я построил отменное, и мне положена за это награда. Какая, говорю, позвольте узнать? А он мне, значит, и говорит: хотели мы вас расстрелять, чтобы никто другой больше такого метро не построил, значит». И хихикает, так что не поймешь – шутит он так или взаправду. У меня аж в животе похолодело. Да-с… «Да нет, – говорит. – На самом деле за упаднические настроения, коими вы своих подчиненных смущали». Я прямо опешил. Он продолжает: «А чего вы молитвы тут всякие читаете? Да „Господи“ говорите?» Вот откуда узнали, а? Я же только сам с собой!
Академик опять посмотрел на Андрея. Тот не знал, что ответить, хотя пробрала дрожь. Что-то или кто-то стоял за этой историей, и ощущение от этого «кого-то» было примерно такое же, как от тех «робокопов-терминаторов», что загоняли Вику в школьном дворе. И ими тоже командовал какой-то плюгавец…
– Словом, я перепугался – еще бы, в мысли забрались! А там у всех нас много такого, за что не только сесть можно… Ну, думаю, все. И тут говорит он: «Не будем мы вас расстреливать, а вместо этого поручим вам работать над секретным проектом». Я так обрадовался – ведь смерть мимо прошла! А тут такое! А тот говорит: «Прошу подписку о согласии». Тогда-то я не обратил внимания, что не о неразглашении… И подписал. Он говорит: «Нет, вы за всю семью пропишите». Что не разгласят, мол. И это я тоже подписал. Как же я радовался тогда! А тот смеется: «Хорошо, – говорит, – что вы согласились. Теперь жить будете, как сыр в масле кататься, и вам, и семье вашей все, что только пожелаете, будет, а то и больше. И не расстреляют вас, потому как уже другого вместо вас расстреляли. Вашего заместителя, – говорит. – Надо же кого-то расстрелять? На крови, понимаете ли, башня крепче стоит». И так ухмыляется покровительственно. И тут меня словно током ударило. Кричу: «Не надо мне ваших наград! Не буду я вам ничего больше строить!» А он рассмеялся и говорит: «Не надо? Ну насильно мил не будешь. Отказываетесь, значит?» Я снова отказываюсь! «Ну как хотите, товарищ Фомин. Подпись-то вы уже дали. А слово – оно слово. Теперь вы наш, никуда не денетесь. Будете башню строить, будете». Эти, в форме, уже меня волокут к поезду, впихивают в вагон, поезд трогается – без машиниста, заметьте! Я уж ждал, что по приезде возьмут меня и пойду я в лучшем случае в шарашку. А девочки мои, а Лидушка… Ох и проклинал я себя тогда!
– Но ведь они-то не подписывали, – пробормотал Андрей. – Так что их не должно вот так… накрыть…
– Просто мы никогда бы не бросили папу, – послышался сердитый детский голос. На пороге комнаты стояла Светка. – Он самый лучший! И мы его не бросим! Мы сами так решили! Ясно? – Она топнула ногой и выскочила из комнаты.
Фомин виновато посмотрел ей вслед. Прокашлялся. Затем вздохнул и продолжил:
– Очнулся я – а мы стоим на начальной станции, и Вася Стрельченко мне говорит: «Ну как?» – «Хорошо», – говорю, а сам едва не бросился ему на шею от радости. Думаю, задремал, наверное, во сне привиделось.
Он снова молча попыхал трубкой.
– Да, а наутро прихожу я на работу и узнаю, что заместителя моего арестовали. И не вчера, а уж неделю назад. И все об этом знают, только я не знаю еще. А тут совещание с утра, планерка, и сижу я там, только глазами хлопаю – выходит так, что ветку ту как будто мы и не строили, и никто ничего не знает. И ощущение такое, как будто мне проект этот приснился. Или, наоборот, что сейчас снится планерка. И сижу я не то во сне, не то наяву, и страшно мне, потому что попал я в какой-то бред, и как из него выбираться – непонятно. А денька через три вызывают меня в министерство и говорят: «Переводим тебя, Фомин, в группу товарища Иофана, будешь Дворец Советов строить. Ты, говорят, новый метод расчетов изобрел, так пригодится». – «Да какой такой метод? – говорю. – Это вас в заблуждение кто-то ввел». А мне: «А тот, который позволяет мосты через эфир перебрасывать».
Академик выбил трубку и придвинул к себе чашку с остывающим чаем.
– Алексей Владимирович, а что это за метод? – спросил Андрей, уже почти догадываясь, что ему ответят.
– А я, видите ли, Андрюша, в молодости баловался математикой, да и потом тоже не бросал это занятие. И создал одну интересную модель. Вот представьте себе, что рядом с нами есть другой мир, эфирный, который мы ни увидеть, ни руками потрогать не можем. Граница между нами есть, вроде пленки поверхностного натяжения. Так при определенных условиях чисто теоретически можно эту пленку проколоть. – Он помолчал. – Однако, скажу вам откровенно, теория есть теория, а вот с математическим оформлением не вышло у меня ничего. Есть там одна переменная, которая не желает поддаваться, не желает угадываться. Даже эмпирически не получается ничего. Такой вот полнейший икс. Живой какой-то. Так вот, должен был я, понимаете ли, обнаружить, что это за икс…
Он снова замолчал, и вид у него был такой усталый и безнадежный, что у Андрея сердце заныло.
– Но зачем Иофану был нужен этот метод? Он ведь строил Дворец Советов в том самом тридцать седьмом, если я правильно помню.
– Правильно помните. Ему-то, может, и не нужен был. А вот тем, кто эту башню хотел построить да особое метро особым образом проложить… Так вот, а в кабинете на стене эскиз висит с тем самым Дворцом Советов да план центра Москвы. Вы ведь помните, как оно расположено? Изгиб реки между Пречистенской набережной и Берсеневской…
Андрей помнил. Он мысленно представил карту…
– Там церковь в центре, – сказал он. – Русское барокко, но она жуткая какая-то. Как будто ее на чужой фундамент подняли. Пятикупольную красную с белыми колоннами – на серый камень. И она какому-то папе римскому посвящена…
– Не папе, а святому Клименту, епископу римскому, – поправил Фомин. – Хотя он папа, конечно…
– Странно, – медленно проговорил Андрей. – Она почти на одной линии в этом выступе Замоскворечья… А ведь я когда мимо нее хожу, морозом продирает. Там еще какие-то секретные институты раньше были… сейчас тоже, наверное, есть. А возле Дома на набережной я из жизни совсем выпадаю, ни одной детали вспомнить не могу, как в тумане все. И мимо храма Христа Спасителя тоже стараюсь не ходить, сразу в метро ныряю, это на Кропоткинской…
Он вспомнил, как осенью напоролся там, на углу у моста, на незримые острия и увидел Черного Принца, То-го-кто-стоит-за-плечом. Посмотрел на Фомина и увидел в его глазах понимание.
– И… что было дальше, Алексей Владимирович?
– А дальше стал я отказываться. И знаете почему? Не из-за этих не то снов, не то чего еще, где говорили мне про ту самую башню, что на крови, мол, хорошо стоит. Нет. – Он снова помолчал, уставившись куда-то за окно, в осязаемую темноту. – Понимаете, Андрей, я же Ленина еще живым застал. Как человека его помнил – нет, я близким к нему и быть-то не мог, но мы, тогдашняя молодежь, были такими энтузиастами, мы верили, да я и до сих пор верю в коммунизм, как в прекрасную мечту человечества. И верили, что сможем его построить. – Снова попыхал трубкой, немного нервно. – И вот тогда, после того как Ленин умер, до нас стало доходить, что мы строим не то. Многие из моих друзей просто убедили себя в том, что все правильно, некоторые еще верили, некоторые пытались вообще ни о чем не думать, а просто делали свое дело, не спрашивая зачем. Вот и я тоже пытался не думать. Все же в партии и у руля страны не дураки, лучше знают. Как-то мирился. Думал, может, это я неправильно мыслю, ведь кто – они, а кто – я? Но вот когда стали мы обсуждать эту самую башню, не смог я больше себя убеждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
«Сожрал ее, что ли…»
Подбежавшая Вика сильно рванула его за рукав и потянула за собой.
– С ума сошел! – крикнула она, задыхаясь. – Тебя убьют!
Андрей покачал головой:
– Они неживые. Они не могут. Их нет…
Он остановился перевести дух. Впереди слева маячил готический краснокирпичный храм. Сзади – Малое Вознесение. Андрей начал хохотать.
– Что, влипли, гады? Грехи не пускают, а? «Пузыри земли»!
А потом осекся, осознав, что именно говорит.
– Но я же не… – растерянно прошептал он.
– Что с тобой? – подбежала Вика.
– Да нет, ничего. Идем.
– Я боюсь за тебя. – Ее лицо кривилось от страха и еле сдерживаемых слез. – Лучше бы ты не заметил меня тогда! Ты ведь уже и за руку меня держишь, ты уже почти наш… Что же с тобой будет?
Он засмеялся, хотя в ушах послышался, леденя душу, дальний рог Охоты и мерный шаг теней в серых шинелях.
– Со мной будешь ты. Лучше скажи, что случилось?
Вика вздохнула:
– На беду мы встретились…
– Вика, ты не должна была так рисковать. Я же сто раз просил – лучше дай мне знать, я сам приду! Что случилось?
Вика тихо кивнула.
– Папа просил, – тихо сказала она. – Андрей, нам недолго осталось. Я уже почти не могу перемещаться по Москве. И дом тоже как в сеть попался… И теперь ОНИ почти всегда возле дома, как слепые по запаху идут, только потому я и проныриваю мимо, да и то с трудом… Они обложили нас. Мама с папой и так из дому не выходили никогда с тех самых пор. Только мы со Светкой. А теперь только я. Наверное, потому, что у меня есть ты. – Она отвернулась, глядя в темное, треснувшее окно церкви. – А сегодня папа снова получил письмо. И снова порвал его. И сказал мне, чтобы я привела тебя. Нам нужна помощь.
– Тогда пошли, – сказал Андрей.
– Папа, вот Андрей к тебе, – сказала Вика, буквально вталкивая его в большой кабинет, заставленный шкафами и заваленный чертежами. Огромный седой мужчина, сидевший за массивным старинным письменным столом, поднял могучую голову. Встал, протянул Андрею лапищу и оглушительно пробасил:
– Здравствуйте, молодой человек. Очень приятно. Алексей Владимирович Фомин, академик архитектуры, к вашим услугам.
– З-здрасте, – выдавил Андрей, осторожно высвобождая руку из медвежьей хватки академика.
– Вика мне сказала, вы рисуете? Художник?
– Да. Но по образованию я архитектор.
– О, значит, мы с вами в некотором смысле коллеги! Садитесь, пожалуйста. Детка, сделай нам чаю, – обернулся он к Вике. Та мгновенно исчезла за дверью.
Наедине с этой громадиной Андрею было весьма не по себе, и он внутренне умолял Вику вернуться назад поскорее. Алексей Владимирович между тем встал и прошелся туда-сюда.
– Стало быть, вы многое о нас знаете.
– Кое-что, – осторожно ответил Андрей. А потом, как это часто бывало, неуверенность и неловкость смел порыв злости на себя. – Вы свою дочь пожалели бы. Посылаете ее одну… А если бы они ее схватили?
Академик сокрушенно вздохнул и с покаянным видом посмотрел на него:
– Знаю. Но тут уж никак иначе не получилось. Мы с Лидушкой с самого начала не можем покидать дом, только дочки. Но Светочка маленькая, чтобы ее к вам посылать, а Вику я все равно не удержал бы. Она только с виду девочка-ландыш, а твердости у нее поболе моего… Я вам скажу откровенно: вы нравитесь мне, вы очень нравитесь моей дочери, и я хотел просить вас о помощи. – Алексей Владимирович сделал паузу и словно спохватился: – Разумеется, я ни к чему вас не принуждаю. Я вам просто расскажу еще кое-какие детали нашего, так сказать, бытия, а решение уж за вами. Договорились?
– Договорились, – произнес Андрей, стараясь устроить поудобнее ноги – они вдруг начали мешать.
– Ну-с, Вика мне говорила… Извините, я, с вашего позволения, трубочку раскурю? С трубкой как-то и говорить сподручнее. – Алексей Владимирович деловито набил табаком темную трубку.
От запаха трубочного табака Андрею немного полегчало. Академик, хотя и стал как-то попроще, все равно подавлял своей громадностью.
– Так вот, Вика мне говорила, что она вам все рассказала. Вернее, все, что ей известно. Далеко не все, не все – она ведь совсем ребенок, к чему ей знать, да, в общем, и жена тоже мало что знает. Кстати, сразу прошу извинить – она в прошлый раз так разнервничалась, когда вы появились, что чуть ли не выставила вас взашей. Не взыщите – женские нервы есть женские нервы.
– Помилуйте, я вовсе не… – пробормотал, смутившись, Андрей.
– Что вы?.. – Академик решительно закрыл какую-то книгу, отложил ее в сторону и в упор посмотрел на Андрея. – Это хорошо, что вы архитектор, вам будет проще объяснить… Вам фамилия Иофан должна много говорить.
Андрей кивнул.
– Ну вы его известнейшее творение в натуре, должно быть, видели. И с еще более известным знакомы хотя бы по эскизу?
Андрей снова кивнул, недоумевая, при чем тут Дом на набережной и Дворец Советов. Дом он терпеть не мог и каждый раз, как судьба заносила его на Берсеневскую, из жизни словно бы выпадал кусок, в который умещалось как раз столько времени, сколько нужно, чтобы миновать это модерновое чудовище. А ведь спроектирован был дом удивительно умно. Может, дело было в постройке, серой облицовке, рядах мемориальных досок да недоброй славе?
– Так вот, Андрей, в начале тридцать седьмого вызвали меня и дали одно необычное поручение – спроектировать ветку метро, которая бы не сообщалась с остальными. Я предполагал, что это как-то связано с правительством, так что лишних вопросов не задавал… У вас, насколько я знаю, не сажают так легко, как тогда. Так ведь?
– Ну так. Хотя все равно сажают.
В кабинет бесшумно проскользнула Вика с подносом, на котором стояли две дымящиеся чашки, сахарница и вазочка с печеньем, так же бесшумно и ловко все расставила на низеньком столике и упорхнула, не сказав ни слова. Печенье пахло изумительно вкусно, по-домашнему, отчего Андрей совсем успокоился. Алексей Владимирович отхлебнул из чашки и снова раскурил трубку.
– Вкусно Лидушка печет, правда?
– Очень вкусно, – похвалил Андрей.
– Ну-с, далее. Спрашивать, почему проект этой ветки отдали мне, было совершенно невозможно. Я ведь мостостроитель, мы как раз первый метромост построили – знаете, тот, который к «Киевской»? Должен признаться вам, что, пока строил я эту ветку, произошел со мной прелюбопытнейший случай… Сон мне приснился тогда нехороший. Словно бы строю я свою ветку, а выходит она не туда, куда надо, а в подвал какой-то башни. И во сне знаю я, что не надо мне в эту башню. Что-то там дурное. И ветка моя, если я ее дострою, приведет как раз в эту башню. Понимаете, во сне мне так не хотелось этого строить, так не хотелось, что я, в том самом сне, что-то такое сделал… Не помню даже, что именно, но проснулся я, зная, что сделал как надо и что ветка не поведет в ту башню. – Он помолчал, глядя на свои здоровенные ручищи. – И, надо сказать, не мог я отделаться от мысли, что все не совсем во сне было. Дурь, чушь – а вот было такое ощущение. Вот черт его знает, словно руку кто-то направлял. Но закончили мы ветку в срок и по проекту. На приемной комиссии меня похвалили и предложили самому испытать эту самую ветку метро. Честь, сказали, оказывают. Первооткрыватель, так сказать. Я согласился, конечно. Ну подали поезд, я в него сел, поезд тронулся. И вот еду я, и мысль у меня одна: в башню в ту мы едем. Ощущение в точности такое. И тут я ни с того ни с сего возьми да и ляпни: «Господи, да не хочу я!»
Он снова смущенно глянул на Андрея. Андрей кивнул. После Вознесенского переулка он уже ничему не удивлялся и вряд ли бы стал насмешничать над молитвой.
– Ну-с, вот… Едем мы, значит. Потом чувствую – поезд вроде бы скорость увеличивает. И не просто увеличивает, а разгоняется так, что за стеной все слилось в единую серую полосу. Я было встать хотел, да меня от этой жуткой скорости буквально припечатало к спинке сиденья – пошевелиться не могу. Сижу, знаете, молюсь – все молитвы нянькины вспомнил, со страху зубы стучат. Ну, думаю, натворил ты дел, Фомин… А потом мысль нехорошая закралась – не честь это, а просто на мне же мое творение и испытывают… Вдруг как вспышка, такая сиреневая – и поезд стал помаленьку снижать скорость, а после и совсем остановился. И свет погас, а когда зажегся снова – смотрю, мы стоим на станции, которой я совершенно точно не проектировал… Я еще сильнее испугался. Двери открыты, ну я выскочил на перрон и кричу машинисту: «Мы где?» – а он не откликается. Побежал тогда вперед, к кабине – кабина пустая! Нет моего машиниста, Васи Стрельченко, – нет как нет. Я туда-сюда – странная станция какая-то, просто гладкие стены кругом и ни входа, ни выхода. Вдруг голос слышу: «Товарищ Фомин?» – на платформе двое стоят, в форме, при оружии. Только странные какие-то, как двое из ларца, одинаковых с лица, и, главное, теней не отбрасывают! Тогда я не сразу внимание обратил – освещение было странное, непонятно откуда шло. «Да, говорю, я академик Фомин». – «Пройдемте с нами». Подходим к стене – стена отъезжает в сторону, а за ней еще один зал открывается. Огромный, темным гранитом выложенный. Я одно время древней историей увлекался – так вот, мне показалось, будто мы внутрь пирамиды попали, и сейчас чуть ли не сам Хеопс к нам явится. Явиться-то, конечно, явился, но не Хеопс, а так, человечек плюгавенький, лицом не вышел: я б его во второй раз встретил – не узнал бы. И давай со мной разговаривать – мол, метро я построил отменное, и мне положена за это награда. Какая, говорю, позвольте узнать? А он мне, значит, и говорит: хотели мы вас расстрелять, чтобы никто другой больше такого метро не построил, значит». И хихикает, так что не поймешь – шутит он так или взаправду. У меня аж в животе похолодело. Да-с… «Да нет, – говорит. – На самом деле за упаднические настроения, коими вы своих подчиненных смущали». Я прямо опешил. Он продолжает: «А чего вы молитвы тут всякие читаете? Да „Господи“ говорите?» Вот откуда узнали, а? Я же только сам с собой!
Академик опять посмотрел на Андрея. Тот не знал, что ответить, хотя пробрала дрожь. Что-то или кто-то стоял за этой историей, и ощущение от этого «кого-то» было примерно такое же, как от тех «робокопов-терминаторов», что загоняли Вику в школьном дворе. И ими тоже командовал какой-то плюгавец…
– Словом, я перепугался – еще бы, в мысли забрались! А там у всех нас много такого, за что не только сесть можно… Ну, думаю, все. И тут говорит он: «Не будем мы вас расстреливать, а вместо этого поручим вам работать над секретным проектом». Я так обрадовался – ведь смерть мимо прошла! А тут такое! А тот говорит: «Прошу подписку о согласии». Тогда-то я не обратил внимания, что не о неразглашении… И подписал. Он говорит: «Нет, вы за всю семью пропишите». Что не разгласят, мол. И это я тоже подписал. Как же я радовался тогда! А тот смеется: «Хорошо, – говорит, – что вы согласились. Теперь жить будете, как сыр в масле кататься, и вам, и семье вашей все, что только пожелаете, будет, а то и больше. И не расстреляют вас, потому как уже другого вместо вас расстреляли. Вашего заместителя, – говорит. – Надо же кого-то расстрелять? На крови, понимаете ли, башня крепче стоит». И так ухмыляется покровительственно. И тут меня словно током ударило. Кричу: «Не надо мне ваших наград! Не буду я вам ничего больше строить!» А он рассмеялся и говорит: «Не надо? Ну насильно мил не будешь. Отказываетесь, значит?» Я снова отказываюсь! «Ну как хотите, товарищ Фомин. Подпись-то вы уже дали. А слово – оно слово. Теперь вы наш, никуда не денетесь. Будете башню строить, будете». Эти, в форме, уже меня волокут к поезду, впихивают в вагон, поезд трогается – без машиниста, заметьте! Я уж ждал, что по приезде возьмут меня и пойду я в лучшем случае в шарашку. А девочки мои, а Лидушка… Ох и проклинал я себя тогда!
– Но ведь они-то не подписывали, – пробормотал Андрей. – Так что их не должно вот так… накрыть…
– Просто мы никогда бы не бросили папу, – послышался сердитый детский голос. На пороге комнаты стояла Светка. – Он самый лучший! И мы его не бросим! Мы сами так решили! Ясно? – Она топнула ногой и выскочила из комнаты.
Фомин виновато посмотрел ей вслед. Прокашлялся. Затем вздохнул и продолжил:
– Очнулся я – а мы стоим на начальной станции, и Вася Стрельченко мне говорит: «Ну как?» – «Хорошо», – говорю, а сам едва не бросился ему на шею от радости. Думаю, задремал, наверное, во сне привиделось.
Он снова молча попыхал трубкой.
– Да, а наутро прихожу я на работу и узнаю, что заместителя моего арестовали. И не вчера, а уж неделю назад. И все об этом знают, только я не знаю еще. А тут совещание с утра, планерка, и сижу я там, только глазами хлопаю – выходит так, что ветку ту как будто мы и не строили, и никто ничего не знает. И ощущение такое, как будто мне проект этот приснился. Или, наоборот, что сейчас снится планерка. И сижу я не то во сне, не то наяву, и страшно мне, потому что попал я в какой-то бред, и как из него выбираться – непонятно. А денька через три вызывают меня в министерство и говорят: «Переводим тебя, Фомин, в группу товарища Иофана, будешь Дворец Советов строить. Ты, говорят, новый метод расчетов изобрел, так пригодится». – «Да какой такой метод? – говорю. – Это вас в заблуждение кто-то ввел». А мне: «А тот, который позволяет мосты через эфир перебрасывать».
Академик выбил трубку и придвинул к себе чашку с остывающим чаем.
– Алексей Владимирович, а что это за метод? – спросил Андрей, уже почти догадываясь, что ему ответят.
– А я, видите ли, Андрюша, в молодости баловался математикой, да и потом тоже не бросал это занятие. И создал одну интересную модель. Вот представьте себе, что рядом с нами есть другой мир, эфирный, который мы ни увидеть, ни руками потрогать не можем. Граница между нами есть, вроде пленки поверхностного натяжения. Так при определенных условиях чисто теоретически можно эту пленку проколоть. – Он помолчал. – Однако, скажу вам откровенно, теория есть теория, а вот с математическим оформлением не вышло у меня ничего. Есть там одна переменная, которая не желает поддаваться, не желает угадываться. Даже эмпирически не получается ничего. Такой вот полнейший икс. Живой какой-то. Так вот, должен был я, понимаете ли, обнаружить, что это за икс…
Он снова замолчал, и вид у него был такой усталый и безнадежный, что у Андрея сердце заныло.
– Но зачем Иофану был нужен этот метод? Он ведь строил Дворец Советов в том самом тридцать седьмом, если я правильно помню.
– Правильно помните. Ему-то, может, и не нужен был. А вот тем, кто эту башню хотел построить да особое метро особым образом проложить… Так вот, а в кабинете на стене эскиз висит с тем самым Дворцом Советов да план центра Москвы. Вы ведь помните, как оно расположено? Изгиб реки между Пречистенской набережной и Берсеневской…
Андрей помнил. Он мысленно представил карту…
– Там церковь в центре, – сказал он. – Русское барокко, но она жуткая какая-то. Как будто ее на чужой фундамент подняли. Пятикупольную красную с белыми колоннами – на серый камень. И она какому-то папе римскому посвящена…
– Не папе, а святому Клименту, епископу римскому, – поправил Фомин. – Хотя он папа, конечно…
– Странно, – медленно проговорил Андрей. – Она почти на одной линии в этом выступе Замоскворечья… А ведь я когда мимо нее хожу, морозом продирает. Там еще какие-то секретные институты раньше были… сейчас тоже, наверное, есть. А возле Дома на набережной я из жизни совсем выпадаю, ни одной детали вспомнить не могу, как в тумане все. И мимо храма Христа Спасителя тоже стараюсь не ходить, сразу в метро ныряю, это на Кропоткинской…
Он вспомнил, как осенью напоролся там, на углу у моста, на незримые острия и увидел Черного Принца, То-го-кто-стоит-за-плечом. Посмотрел на Фомина и увидел в его глазах понимание.
– И… что было дальше, Алексей Владимирович?
– А дальше стал я отказываться. И знаете почему? Не из-за этих не то снов, не то чего еще, где говорили мне про ту самую башню, что на крови, мол, хорошо стоит. Нет. – Он снова помолчал, уставившись куда-то за окно, в осязаемую темноту. – Понимаете, Андрей, я же Ленина еще живым застал. Как человека его помнил – нет, я близким к нему и быть-то не мог, но мы, тогдашняя молодежь, были такими энтузиастами, мы верили, да я и до сих пор верю в коммунизм, как в прекрасную мечту человечества. И верили, что сможем его построить. – Снова попыхал трубкой, немного нервно. – И вот тогда, после того как Ленин умер, до нас стало доходить, что мы строим не то. Многие из моих друзей просто убедили себя в том, что все правильно, некоторые еще верили, некоторые пытались вообще ни о чем не думать, а просто делали свое дело, не спрашивая зачем. Вот и я тоже пытался не думать. Все же в партии и у руля страны не дураки, лучше знают. Как-то мирился. Думал, может, это я неправильно мыслю, ведь кто – они, а кто – я? Но вот когда стали мы обсуждать эту самую башню, не смог я больше себя убеждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51