А уж потом появилась поэма в прозе «Кипанчо — рыцарь печального образа», которую, я слышал, собираются включить в перечень обязательного чтения в рыцарских школах и — правда, я не совсем понимаю почему, — в медицинских тоже. Когда я в Дефоль приехал, то впервые своей профессией даже зарабатывать начал. Нашлись спонсоры. Порядочные, анонимные, а не какие-то мошенники, которые велят рыцарю свои гербы на вамсе и попонах рисовать, чтобы часть славы на них пала.
— Анонимные спонсоры, Кипанчо, обычно не из скромности скрывают лица. У них бывают очень даже паршивые для этого основания.
— Не у моих. А если даже и так — то что? Дьявольские намерения Бог в добрые обращает. Я Богу служу и Махрусу. И, оглядываясь назад, вижу, что эту миссию они доверили мне, зная, что я выжил. Вдали от Дульнессы, — добавил он тише.
— Прости за откровенность, но каждый, кто от девки корзинку получил , тоже может горечь отказа теорией подсластить. Мол, не лежу в постели, ибо Бог возложил на меня миссию. Я тоже ни с кем не лежу в постели, однако никаких признаков доверенной мне миссии не замечаю.
Кипанчо не обиделся. Не дал по лбу ни Дебрену, ни даже комару, пытающемуся отыскать пятнышко хорошо напоенной кровью кожи между редкими волосами рыцаря без страха и упрека.
— Ты чароходец, — сказал рыцарь. — Я понимаю, что беспристрастная логика и выводы, следующие из изучения политгеографии, могут ни о чем тебе не говорить. Ты можешь не принимать во внимание, что мою деятельность одобряют и королевские секретари в Мадрелли, и дефолец Деф Гроот. Но в ворожбу-то ты, надеюсь, веришь? В человеческие судьбы где-то там, в другом измерении, Божьей рукой начертанные? Ну так я тебе скажу, что вопрошал о своем будущем. О том, в правильном ли направлении иду. Не кого-нибудь спрашивал. Сама Дамструна на мое письмо ответила.
Он извлек из мешочка, висевшего на поясе, несколько скрученных в рулон листов дектуранского папируса, славящегося своей водостойкостью, поскольку он был изготовлен из особого тростника, произрастающего по берегам самой большой реки мира. Кроме того, именно в югонском Дектуране находили дектурки — сохранившиеся в песках пустыни таблички из примитивно обработанного папируса, на которых за тысячи лет до Махруса чья-то человеческая рука начертала первые знаки архаического письма. Поэтому неудивительно, что ворожеи, чародеи и шарлатаны всех мастей обожали записывать свои предсказания, таинственные формулы и псевдомагическую брехню именно на таком материале. Он прибавлял значимости содержанию документа, а при продаже позволял взвинтить цену. Папирус неизвестно почему был дороже пергамента, однако дешевле воловьей кожи. Впрочем, воловья кожа использовалась в судебном производстве, то есть в кругу санкционированного лихоимства.
— Послушай, — с торжественным видом произнес Кипанчо.
Он развернул самый большой рулончик и, щуря глаза, прочитал:
— «Убьет тебя тот, у кого четыре крыла и тело нечеловечье, отвращением наполняющее и мерзкое. Огнем будешь гореть от удара, коего не видно и не слышно, ни мечом отразить, ни латами сдержать. Жизнь отдашь за ту, чьи очи не забудешь, ту, что в сердце своем тебе отказала. За деву, сверху на тебя глядящую, коя прелестной будет и не с тобой, а с человеком низкого положения обручится.
Дабы избежать судьбы, см. рецепт № 4».
Они долго молчали. Дебрен избегал взгляда рыцаря. Глядел он на спящую девочку, на кувшин с водой, который девочка не тронула, и на стоящий рядом жбанчик, в который кто-то засунул пучок сорванных во рву мелких цветочков.
— Рецепт ты тоже купил? — тихо спросил Дебрен.
Кипанчо кивнул, развернул другой рулончик.
— «Южные страны не посещай, а ежели придется, от существ, магией измененных, держись подальше. Тем, кои с огромной скоростью четырьмя крыльями размахивают, дорогу уступай. Деву ту, чьи очи не забудешь, сверху глядящую, второй раз не спасай. Второе спасение смерть твою неизбежную означит. Жизнь отдашь, но вспоминать тебя дева будет без улыбки, без благодарности в сердце. А те, что тебя восхваляли, насмехаться над тобой станут, и великие расчеты многих ты обманешь. Никто верить не захочет, что немало людей спас ты от гибели, а своего убийцу убил. Прими же дар жизни от друга своего и сложи оружие, ибо не дано тебе победить».
Кипанчо свернул папирус, убрал рулончик в мешочек на поясе.
— Как тебе это нравится?
Девочка пошевелилась, застонала во сне. Дебрен поднял лежащую рядом с букетом тряпицу, осторожно отер со лба девочки пот.
— Я не верю в предсказания, — пожал он плечами.
— Не веришь? — удивился Кипанчо. — Я думал, чароходцы… Впрочем, не важно. А я верю.
— Туманное пустословие, которое можно толковать по-разному.
— Дебрен, предсказание сделано великой Дамструной. Оно однозначно и ясно. Четырехрукий маг из Саддаманки меня убьет. Огнем. Но я успею достать его своим оружием. А поскольку он умеет делаться невидимым и рассеиваться, как туман, почувствовав угрозу, то и тела его не найдут. Не поверят, что я его прикончил. Ну и хорошо. Не ради славы борюсь. В действительности я делаю это ради нее, ради Дульнессы.
— В предсказании и слова нет о Дульнессе.
— Есть. Это ее газельи глаза нельзя забыть. Она — дева, глядящая сверху. В родительском замке у нее в башне была маленькая комнатка, да и замок на взгорье стоит.
— Большинство замков стоят на возвышенностях. А большинство подрастающих девушек потому-то и сохраняют невинность, что им комнаты как можно выше выделяют, лучше всего с решеткой в окне и злыми собаками внизу.
— Она обвенчалась с человеком низкого происхождения.
— А, брось… За столько лет, да при таких ценах на драгоценные металлы, он наверняка достаточно заработал, чтобы купить себе титул.
— Говори что хочешь, а я свое знаю. И буду делать то, что делаю. Знаешь почему? Потому что и в предсказании, и в рецепте, советующем, как избежать судьбы, написано, что Дульнессу нужно спасать. Дебрен, я тысячи раз молил Всевышнего дать мне любовь мою от сатаны защитить, доказать делом, не только словами, что она мне дороже жизни.
— Дульнесса сейчас нянчит детей, если не внуков, в тысячах миль отсюда. А ты ветряки мирным людям уничтожаешь. И затопил уже солидный кус страны. Я в Дефоле проездом и нахожусь здесь недолго, но даже за это время цены на продукты питания подскочили на две трети. Это приведет к голоду, голод — к недовольству, а потом, может, к войне и мору. Ты этого хочешь?
— Я женщину хочу спасти, к ногам которой свою жизнь положил.
— И плевать тебе на погибающих людей?
— Я первыми людей не убиваю. А когда они чудовищ защищают, то стараюсь их рассеять, только ранить, даже если они — предатели Свободного Мира.
— Лицемеришь, Кипанчо. Разрушая их ирригационную систему, ты убиваешь больше людей, чем огромная и кровожадная армия. Ты толкаешь страну на грань войны, причем тем более страшной, что это будет война между народом и властью. Такие войны заканчиваются всеобщей бойней.
— Может, и подталкиваю. Но без особого желания тех, кто потом начинает резню, никакое подталкивание, если этим занимается один человек, ничего не изменит.
— Один человек, — медленно сказал Дебрен, — порой значит очень много. Перестань, Кипанчо. Это северная страна, по крайней мере с точки зрения Ирбии. Возвращайся к себе, не то ты здесь погибнешь. И утащишь за собой в могилу множество людей. Невинных. Невиновных. Хотя бы таких, как эта малышка.
— Кстати, — неожиданно улыбнулся Кипанчо, — эта малышка как раз проснулась. Добрый день, деточка. Не бойся.
Девочка, похоже, не боялась. Дебрен знал почему. Понял уже тогда, впервые взглянув в огромные, скрытые в полумраке глаза. Но уверенность обрел немного позже, когда разбуженная стоном девочки жена насосника выскочила в одной рубашке из-под перины и присела на краю детской кроватки. И расплакалась, едва коснувшись лба дочери.
— Ты платишь Деф Грооту, — повернулся к рыцарю Дебрен. — Можешь позвать его и приказать, чтобы он переводил.
— Я ему плачу как душисту, а не как переводчику. А что надо сказать этой женщине?
— Я думаю, девочка заболела малярией, но до конца не уверен. Хотелось бы проверить. Я купил в городе порошок. Если его посыпать на небольшую ранку, он изменит цвет крови.
— Собираешься ей кровь изменять? — возмутился Кипанчо, привлекая к себе полный слез взгляд женщины. — Что за языческие фокусы! И не вздумай!
— Не в теле же, а только ту каплю, которая вытечет. Это никому не повредит, но укол может девочку испугать, поэтому надо объяснить.
Было видно, что Кипанчо окажется последним, кто даст себя убедить. Но судьба улыбнулась магуну. Прежде чем он взял себя в руки, скрипнули петли, и в комнатушку втиснулся Деф Гроот. Сопровождавший его Санса остановился в дверях, скорее всего потому, что в сколоченном наспех домишке уже не было места, а возможно, и потому, что в руке у него был пылающий факел.
— Надо поговорить, — бросил неизвестно кому Деф Гроот.
— Вначале ты кое-что переведешь, — холодно сказал Дебрен.
— Зачем? — криво усмехнулся душист. — Чтобы эта баба дольше ревела? Зачем устанавливать, что это малярия, если малярию невозможно вылечить?
— Похоже, ты уже знаешь, что надо переводить. — Дебрен глянул на дверь. — Кто бы подумал, что голос так далеко слышно. Вероятно, из-за тумана.
— Я подслушивал, — запросто признался душист.
— Санса? — Рыцарь бросил на оруженосца полный страдания удивленный взгляд.
— Я только помогал подслушивать, — с достоинством сообщил Санса. — А до того — обыскивать мешок мэтра Дебрена.
— Что?!
— Спокойно, господин Кипанчо, — сквозь зубы проговорил магун. — Отложим это на потом. А ты, Гроот, прежде чем начнешь оправдывать свои уотовские приемчики, позаботься о смягчающих обстоятельствах и поясни землякам, в чем суть процедуры. И добавь, что если это малярия, то, возможно, я смогу девочке помочь.
Деф Гроот, как пристало представителю поразительной профессии, удивил всех, произнеся по-дефольски длинную речь довольно бесцветным, но скорее мягким тоном. Потом еще бесцветнее ответил на два робких вопроса хозяйки. Кажется, он не переврал содержания, потому что в светлых глазах женщины сверкнули искорки надежды. А девочка, глядя на Дебрена, прижалась к стенке.
— Она боится, — перевел объяснения матери Деф Гроот. — Спрашивает, не вампир ли Дебрен.
— Хороший вопрос, — буркнул Санса, перекладывая факел из руки в руку.
Споры между матерью и дочерью отняли некоторое время. Дебрен знал, что особых успехов они не принесут. Боялись обе. Хозяйка — чуть поменьше, но страха у нее было все равно больше, чем надежды. Девочка расплакалась.
— Одной капли хватит, да? — неожиданно спросил Кипанчо.
Он вытащил кинжал, и не успел кто-либо прореагировать, уколол острием тыльную сторону ладони.
— Видишь, малышка? Это не больно. Дебрен, посыпь своим… ну, тем, чем надо посыпать.
Удивленный Дебрен вынул из кармана завернутый в бумажку определитель малярии и иглу. Деф Гроот тоже что-то сказал девочке.
— Дай иглу матери, — бросил он магуну. — И если хочешь что-то сделать, вначале посыпь Кипанчо. Это ее убедит.
Порошка было много, а предчувствие говорило Дебрену, что экономить нет смысла. Геп и Деф Гроот были правы в одном: без лекарства определитель был всего лишь дорогостоящим средством, чтобы пораньше убить надежду.
Он разделил порцию пополам и вначале втер порошок в пятнышко крови на большой ручище рыцаря, а затем в укол на предплечье девочки. Только теперь, при открытой двери и красном свете восходящего солнца, у него появилась возможность заглянуть ей в глаза. Они были голубые с легким розовым налетом, вероятно, из-за удивительного, размытого туманом света зари.
Точно такие же, как цветочки в стоящем рядом жбанчике.
— Скажи матери, что надо переждать немного. Потом увидим, изменит ли пятнышко цвет. — Деф Гроот перевел. — Выйдем, господа, пусть она помолится в тишине. Есть о чем.
Снаружи было холодно и промозгло. Ветряк стоял на возвышенности, но грязь заползала даже сюда. Сивка Кипанчо срывал листья с дерева. То, что еще вчера служило ему пастбищем, сегодня больше походило на плотно заросший пруд.
— Надо поговорить наедине.
Деф Гроот не успел высказать свое отношение к словам чароходца. Кипанчо оказался проворнее.
— Нет, Дебрен. Все вы пользуетесь моими деньгами. Я имею право знать, что происходит. Кто не считает возможным говорить искренне, пусть ограничится двумя словами: «Прощай, Кипанчо». А теперь по очереди. Что ты искал в торбе Дебрена? И кто тебе позволил?
Душист мялся лишь мгновение.
— Я не работаю на Управление Охраны Трона, если вас интересует это. Формально говоря, я не имел никакого права. А вот некоторые предчувствия у меня были. Я попросил Сансу помочь мне проверить, что за чародея он привел нам на помощь. Покажи, Санса, что мы нашли.
Они стояли рядом со столом для сладостей, сейчас пустым. Оруженосец молча бросил на стол маленький мешочек с печатью аптеки и сложенную вчетверо бумагу.
— Что это? — тихо спросил Кипанчо.
— Отрава, — объяснил Деф Гроот. Затем раскрыл листок с отпечатком ладони. — А это тебе, вероятно, известно.
— Знак бунтарей, — проворчал рыцарь. — За такое… Дебрен, ты можешь это объяснить?
Магун не спешил. Он глядел на расплывчатые, нечеткие в тумане очертания луга.
— За нами кто-то наблюдает. Помогает себе магией, потому что мешает туман.
— Жалкий фортель, — покачал головой Деф Гроот. — Я думал, ты способен на большее.
— Я тоже. Подбрасывать бумажки в мешочки, всю ночь лежавшие далеко от владельца, но рядом с постелью того, кто подбрасывает. Пожалуй, ты и вправду никакой не уотовец.
— Скажи еще, что никогда не видел ничего подобного.
Дебрен засмеялся и вынул из-за пазухи сложенный вчетверо листок бумаги, расправил его и положил на стол рядом с пергаментом, брошенным на столешницу Сансой.
— Мог бы и сказать. Мой — левый, — усмехнулся он, видя изумление рыжего душиста. — Что это вдруг такой недоуменный вид, мэтр? Ты находишь что-то необычное в том, что преступный отравитель и бунтарь способен совершить больше, чем одну пакость?
— Где ты его взял? — Деф Гроот снова, как человек, не доверяющий собственным глазам, дотронулся до бумажки с оттиском левой ладони.
— Интересно, — сказал Дебрен, — что твое любопытство вызывает только один этот листок.
— Где ты его взял? — повторил душист, невольно краснея. Он понял, что совершил ошибку.
— Отпечаток левой руки и отраву дали мне некий Геп и некий Мязга.
Несколькими словами магун передал содержание разговора в «Золотом фазане». Потом очень неискренне усмехнулся.
— Бумагу я сохранил на память, а содержимое мешочка не высыпал в ров по более веской причине. Так вот, в противоположность мэтру душисту я не способен, один только раз взглянув и лишь один раз понюхав, установить, что находится в мешочке. Может, всего лишь магическое средство, приняв которое кровожадный рубака превратится в пацифиста и самаритянина, или же какой-то сильный яд, отравляющий драконов. Когда-то под Старогуцком, столицей Лелонии, некий сапожник, скорее тщеславный, нежели мудрый или храбрый, хотел таким химическим оружием умертвить тамошнего дракона Вавелку. Серебро, выданное на приобретение кожи, он, как и всякий сапожник, пропил, поэтому надумал шить башмаки из драконьей шкуры. Раздобыл где-то средство замедленного действия, напоил им овцу и спрятал животное в приречных зарослях. Дракон был уже дряхлый, давно юношеское обоняние потерял, так что, прежде чем сапожник дождался его появления, у овцы в животе началась изжога. Она вырвалась, помчалась к Сульве и так нахлебалась, что потонула и поплыла по течению.
И представьте себе, милостивые государи: реку, которая из-за своей величины справедливо зовется царицей лелонских рек, эта овца отравила на протяжении двухсот миль. Еще за Лейчомером рыбы животами кверху всплывали или, одурев, бились головами о борта рыбацких лодок и на берег выбрасывались. Дело происходило во время дележа территории, поэтому возник межгосударственный конфликт, который привел к полугодовой войне Старогуцка с Лейчомером. Отсюда вывод: с незнакомым ядом надобно обходиться осторожно. Особенно если он получен от молокососов с горячими и пустыми головами.
— Ты намеревался сдержать слово? — беззлобно спросил Кипанчо. — Всеми святыми поклялся? Под угрозой меча, но все же.
— Дебрен — человек чести, — ехидно бросил Деф Гроот. — Я разбираюсь в людях, этим и живу. Он слово сдержит.
— Со словами, данными под давлением, всякое может быть. — Магун, занятый сканированием, говорил немного рассеянно. — Но действительно, я намеревался сдержать слово. С людьми простыми, не юристами, я стараюсь поступать честно. А те двое — не юристы. Не умеют ни сформулировать договор так, чтобы человека в бараний рог скрутить, ни на руки смотреть, как делает каждый обманщик, который в другом тоже всегда видит обманщика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Анонимные спонсоры, Кипанчо, обычно не из скромности скрывают лица. У них бывают очень даже паршивые для этого основания.
— Не у моих. А если даже и так — то что? Дьявольские намерения Бог в добрые обращает. Я Богу служу и Махрусу. И, оглядываясь назад, вижу, что эту миссию они доверили мне, зная, что я выжил. Вдали от Дульнессы, — добавил он тише.
— Прости за откровенность, но каждый, кто от девки корзинку получил , тоже может горечь отказа теорией подсластить. Мол, не лежу в постели, ибо Бог возложил на меня миссию. Я тоже ни с кем не лежу в постели, однако никаких признаков доверенной мне миссии не замечаю.
Кипанчо не обиделся. Не дал по лбу ни Дебрену, ни даже комару, пытающемуся отыскать пятнышко хорошо напоенной кровью кожи между редкими волосами рыцаря без страха и упрека.
— Ты чароходец, — сказал рыцарь. — Я понимаю, что беспристрастная логика и выводы, следующие из изучения политгеографии, могут ни о чем тебе не говорить. Ты можешь не принимать во внимание, что мою деятельность одобряют и королевские секретари в Мадрелли, и дефолец Деф Гроот. Но в ворожбу-то ты, надеюсь, веришь? В человеческие судьбы где-то там, в другом измерении, Божьей рукой начертанные? Ну так я тебе скажу, что вопрошал о своем будущем. О том, в правильном ли направлении иду. Не кого-нибудь спрашивал. Сама Дамструна на мое письмо ответила.
Он извлек из мешочка, висевшего на поясе, несколько скрученных в рулон листов дектуранского папируса, славящегося своей водостойкостью, поскольку он был изготовлен из особого тростника, произрастающего по берегам самой большой реки мира. Кроме того, именно в югонском Дектуране находили дектурки — сохранившиеся в песках пустыни таблички из примитивно обработанного папируса, на которых за тысячи лет до Махруса чья-то человеческая рука начертала первые знаки архаического письма. Поэтому неудивительно, что ворожеи, чародеи и шарлатаны всех мастей обожали записывать свои предсказания, таинственные формулы и псевдомагическую брехню именно на таком материале. Он прибавлял значимости содержанию документа, а при продаже позволял взвинтить цену. Папирус неизвестно почему был дороже пергамента, однако дешевле воловьей кожи. Впрочем, воловья кожа использовалась в судебном производстве, то есть в кругу санкционированного лихоимства.
— Послушай, — с торжественным видом произнес Кипанчо.
Он развернул самый большой рулончик и, щуря глаза, прочитал:
— «Убьет тебя тот, у кого четыре крыла и тело нечеловечье, отвращением наполняющее и мерзкое. Огнем будешь гореть от удара, коего не видно и не слышно, ни мечом отразить, ни латами сдержать. Жизнь отдашь за ту, чьи очи не забудешь, ту, что в сердце своем тебе отказала. За деву, сверху на тебя глядящую, коя прелестной будет и не с тобой, а с человеком низкого положения обручится.
Дабы избежать судьбы, см. рецепт № 4».
Они долго молчали. Дебрен избегал взгляда рыцаря. Глядел он на спящую девочку, на кувшин с водой, который девочка не тронула, и на стоящий рядом жбанчик, в который кто-то засунул пучок сорванных во рву мелких цветочков.
— Рецепт ты тоже купил? — тихо спросил Дебрен.
Кипанчо кивнул, развернул другой рулончик.
— «Южные страны не посещай, а ежели придется, от существ, магией измененных, держись подальше. Тем, кои с огромной скоростью четырьмя крыльями размахивают, дорогу уступай. Деву ту, чьи очи не забудешь, сверху глядящую, второй раз не спасай. Второе спасение смерть твою неизбежную означит. Жизнь отдашь, но вспоминать тебя дева будет без улыбки, без благодарности в сердце. А те, что тебя восхваляли, насмехаться над тобой станут, и великие расчеты многих ты обманешь. Никто верить не захочет, что немало людей спас ты от гибели, а своего убийцу убил. Прими же дар жизни от друга своего и сложи оружие, ибо не дано тебе победить».
Кипанчо свернул папирус, убрал рулончик в мешочек на поясе.
— Как тебе это нравится?
Девочка пошевелилась, застонала во сне. Дебрен поднял лежащую рядом с букетом тряпицу, осторожно отер со лба девочки пот.
— Я не верю в предсказания, — пожал он плечами.
— Не веришь? — удивился Кипанчо. — Я думал, чароходцы… Впрочем, не важно. А я верю.
— Туманное пустословие, которое можно толковать по-разному.
— Дебрен, предсказание сделано великой Дамструной. Оно однозначно и ясно. Четырехрукий маг из Саддаманки меня убьет. Огнем. Но я успею достать его своим оружием. А поскольку он умеет делаться невидимым и рассеиваться, как туман, почувствовав угрозу, то и тела его не найдут. Не поверят, что я его прикончил. Ну и хорошо. Не ради славы борюсь. В действительности я делаю это ради нее, ради Дульнессы.
— В предсказании и слова нет о Дульнессе.
— Есть. Это ее газельи глаза нельзя забыть. Она — дева, глядящая сверху. В родительском замке у нее в башне была маленькая комнатка, да и замок на взгорье стоит.
— Большинство замков стоят на возвышенностях. А большинство подрастающих девушек потому-то и сохраняют невинность, что им комнаты как можно выше выделяют, лучше всего с решеткой в окне и злыми собаками внизу.
— Она обвенчалась с человеком низкого происхождения.
— А, брось… За столько лет, да при таких ценах на драгоценные металлы, он наверняка достаточно заработал, чтобы купить себе титул.
— Говори что хочешь, а я свое знаю. И буду делать то, что делаю. Знаешь почему? Потому что и в предсказании, и в рецепте, советующем, как избежать судьбы, написано, что Дульнессу нужно спасать. Дебрен, я тысячи раз молил Всевышнего дать мне любовь мою от сатаны защитить, доказать делом, не только словами, что она мне дороже жизни.
— Дульнесса сейчас нянчит детей, если не внуков, в тысячах миль отсюда. А ты ветряки мирным людям уничтожаешь. И затопил уже солидный кус страны. Я в Дефоле проездом и нахожусь здесь недолго, но даже за это время цены на продукты питания подскочили на две трети. Это приведет к голоду, голод — к недовольству, а потом, может, к войне и мору. Ты этого хочешь?
— Я женщину хочу спасти, к ногам которой свою жизнь положил.
— И плевать тебе на погибающих людей?
— Я первыми людей не убиваю. А когда они чудовищ защищают, то стараюсь их рассеять, только ранить, даже если они — предатели Свободного Мира.
— Лицемеришь, Кипанчо. Разрушая их ирригационную систему, ты убиваешь больше людей, чем огромная и кровожадная армия. Ты толкаешь страну на грань войны, причем тем более страшной, что это будет война между народом и властью. Такие войны заканчиваются всеобщей бойней.
— Может, и подталкиваю. Но без особого желания тех, кто потом начинает резню, никакое подталкивание, если этим занимается один человек, ничего не изменит.
— Один человек, — медленно сказал Дебрен, — порой значит очень много. Перестань, Кипанчо. Это северная страна, по крайней мере с точки зрения Ирбии. Возвращайся к себе, не то ты здесь погибнешь. И утащишь за собой в могилу множество людей. Невинных. Невиновных. Хотя бы таких, как эта малышка.
— Кстати, — неожиданно улыбнулся Кипанчо, — эта малышка как раз проснулась. Добрый день, деточка. Не бойся.
Девочка, похоже, не боялась. Дебрен знал почему. Понял уже тогда, впервые взглянув в огромные, скрытые в полумраке глаза. Но уверенность обрел немного позже, когда разбуженная стоном девочки жена насосника выскочила в одной рубашке из-под перины и присела на краю детской кроватки. И расплакалась, едва коснувшись лба дочери.
— Ты платишь Деф Грооту, — повернулся к рыцарю Дебрен. — Можешь позвать его и приказать, чтобы он переводил.
— Я ему плачу как душисту, а не как переводчику. А что надо сказать этой женщине?
— Я думаю, девочка заболела малярией, но до конца не уверен. Хотелось бы проверить. Я купил в городе порошок. Если его посыпать на небольшую ранку, он изменит цвет крови.
— Собираешься ей кровь изменять? — возмутился Кипанчо, привлекая к себе полный слез взгляд женщины. — Что за языческие фокусы! И не вздумай!
— Не в теле же, а только ту каплю, которая вытечет. Это никому не повредит, но укол может девочку испугать, поэтому надо объяснить.
Было видно, что Кипанчо окажется последним, кто даст себя убедить. Но судьба улыбнулась магуну. Прежде чем он взял себя в руки, скрипнули петли, и в комнатушку втиснулся Деф Гроот. Сопровождавший его Санса остановился в дверях, скорее всего потому, что в сколоченном наспех домишке уже не было места, а возможно, и потому, что в руке у него был пылающий факел.
— Надо поговорить, — бросил неизвестно кому Деф Гроот.
— Вначале ты кое-что переведешь, — холодно сказал Дебрен.
— Зачем? — криво усмехнулся душист. — Чтобы эта баба дольше ревела? Зачем устанавливать, что это малярия, если малярию невозможно вылечить?
— Похоже, ты уже знаешь, что надо переводить. — Дебрен глянул на дверь. — Кто бы подумал, что голос так далеко слышно. Вероятно, из-за тумана.
— Я подслушивал, — запросто признался душист.
— Санса? — Рыцарь бросил на оруженосца полный страдания удивленный взгляд.
— Я только помогал подслушивать, — с достоинством сообщил Санса. — А до того — обыскивать мешок мэтра Дебрена.
— Что?!
— Спокойно, господин Кипанчо, — сквозь зубы проговорил магун. — Отложим это на потом. А ты, Гроот, прежде чем начнешь оправдывать свои уотовские приемчики, позаботься о смягчающих обстоятельствах и поясни землякам, в чем суть процедуры. И добавь, что если это малярия, то, возможно, я смогу девочке помочь.
Деф Гроот, как пристало представителю поразительной профессии, удивил всех, произнеся по-дефольски длинную речь довольно бесцветным, но скорее мягким тоном. Потом еще бесцветнее ответил на два робких вопроса хозяйки. Кажется, он не переврал содержания, потому что в светлых глазах женщины сверкнули искорки надежды. А девочка, глядя на Дебрена, прижалась к стенке.
— Она боится, — перевел объяснения матери Деф Гроот. — Спрашивает, не вампир ли Дебрен.
— Хороший вопрос, — буркнул Санса, перекладывая факел из руки в руку.
Споры между матерью и дочерью отняли некоторое время. Дебрен знал, что особых успехов они не принесут. Боялись обе. Хозяйка — чуть поменьше, но страха у нее было все равно больше, чем надежды. Девочка расплакалась.
— Одной капли хватит, да? — неожиданно спросил Кипанчо.
Он вытащил кинжал, и не успел кто-либо прореагировать, уколол острием тыльную сторону ладони.
— Видишь, малышка? Это не больно. Дебрен, посыпь своим… ну, тем, чем надо посыпать.
Удивленный Дебрен вынул из кармана завернутый в бумажку определитель малярии и иглу. Деф Гроот тоже что-то сказал девочке.
— Дай иглу матери, — бросил он магуну. — И если хочешь что-то сделать, вначале посыпь Кипанчо. Это ее убедит.
Порошка было много, а предчувствие говорило Дебрену, что экономить нет смысла. Геп и Деф Гроот были правы в одном: без лекарства определитель был всего лишь дорогостоящим средством, чтобы пораньше убить надежду.
Он разделил порцию пополам и вначале втер порошок в пятнышко крови на большой ручище рыцаря, а затем в укол на предплечье девочки. Только теперь, при открытой двери и красном свете восходящего солнца, у него появилась возможность заглянуть ей в глаза. Они были голубые с легким розовым налетом, вероятно, из-за удивительного, размытого туманом света зари.
Точно такие же, как цветочки в стоящем рядом жбанчике.
— Скажи матери, что надо переждать немного. Потом увидим, изменит ли пятнышко цвет. — Деф Гроот перевел. — Выйдем, господа, пусть она помолится в тишине. Есть о чем.
Снаружи было холодно и промозгло. Ветряк стоял на возвышенности, но грязь заползала даже сюда. Сивка Кипанчо срывал листья с дерева. То, что еще вчера служило ему пастбищем, сегодня больше походило на плотно заросший пруд.
— Надо поговорить наедине.
Деф Гроот не успел высказать свое отношение к словам чароходца. Кипанчо оказался проворнее.
— Нет, Дебрен. Все вы пользуетесь моими деньгами. Я имею право знать, что происходит. Кто не считает возможным говорить искренне, пусть ограничится двумя словами: «Прощай, Кипанчо». А теперь по очереди. Что ты искал в торбе Дебрена? И кто тебе позволил?
Душист мялся лишь мгновение.
— Я не работаю на Управление Охраны Трона, если вас интересует это. Формально говоря, я не имел никакого права. А вот некоторые предчувствия у меня были. Я попросил Сансу помочь мне проверить, что за чародея он привел нам на помощь. Покажи, Санса, что мы нашли.
Они стояли рядом со столом для сладостей, сейчас пустым. Оруженосец молча бросил на стол маленький мешочек с печатью аптеки и сложенную вчетверо бумагу.
— Что это? — тихо спросил Кипанчо.
— Отрава, — объяснил Деф Гроот. Затем раскрыл листок с отпечатком ладони. — А это тебе, вероятно, известно.
— Знак бунтарей, — проворчал рыцарь. — За такое… Дебрен, ты можешь это объяснить?
Магун не спешил. Он глядел на расплывчатые, нечеткие в тумане очертания луга.
— За нами кто-то наблюдает. Помогает себе магией, потому что мешает туман.
— Жалкий фортель, — покачал головой Деф Гроот. — Я думал, ты способен на большее.
— Я тоже. Подбрасывать бумажки в мешочки, всю ночь лежавшие далеко от владельца, но рядом с постелью того, кто подбрасывает. Пожалуй, ты и вправду никакой не уотовец.
— Скажи еще, что никогда не видел ничего подобного.
Дебрен засмеялся и вынул из-за пазухи сложенный вчетверо листок бумаги, расправил его и положил на стол рядом с пергаментом, брошенным на столешницу Сансой.
— Мог бы и сказать. Мой — левый, — усмехнулся он, видя изумление рыжего душиста. — Что это вдруг такой недоуменный вид, мэтр? Ты находишь что-то необычное в том, что преступный отравитель и бунтарь способен совершить больше, чем одну пакость?
— Где ты его взял? — Деф Гроот снова, как человек, не доверяющий собственным глазам, дотронулся до бумажки с оттиском левой ладони.
— Интересно, — сказал Дебрен, — что твое любопытство вызывает только один этот листок.
— Где ты его взял? — повторил душист, невольно краснея. Он понял, что совершил ошибку.
— Отпечаток левой руки и отраву дали мне некий Геп и некий Мязга.
Несколькими словами магун передал содержание разговора в «Золотом фазане». Потом очень неискренне усмехнулся.
— Бумагу я сохранил на память, а содержимое мешочка не высыпал в ров по более веской причине. Так вот, в противоположность мэтру душисту я не способен, один только раз взглянув и лишь один раз понюхав, установить, что находится в мешочке. Может, всего лишь магическое средство, приняв которое кровожадный рубака превратится в пацифиста и самаритянина, или же какой-то сильный яд, отравляющий драконов. Когда-то под Старогуцком, столицей Лелонии, некий сапожник, скорее тщеславный, нежели мудрый или храбрый, хотел таким химическим оружием умертвить тамошнего дракона Вавелку. Серебро, выданное на приобретение кожи, он, как и всякий сапожник, пропил, поэтому надумал шить башмаки из драконьей шкуры. Раздобыл где-то средство замедленного действия, напоил им овцу и спрятал животное в приречных зарослях. Дракон был уже дряхлый, давно юношеское обоняние потерял, так что, прежде чем сапожник дождался его появления, у овцы в животе началась изжога. Она вырвалась, помчалась к Сульве и так нахлебалась, что потонула и поплыла по течению.
И представьте себе, милостивые государи: реку, которая из-за своей величины справедливо зовется царицей лелонских рек, эта овца отравила на протяжении двухсот миль. Еще за Лейчомером рыбы животами кверху всплывали или, одурев, бились головами о борта рыбацких лодок и на берег выбрасывались. Дело происходило во время дележа территории, поэтому возник межгосударственный конфликт, который привел к полугодовой войне Старогуцка с Лейчомером. Отсюда вывод: с незнакомым ядом надобно обходиться осторожно. Особенно если он получен от молокососов с горячими и пустыми головами.
— Ты намеревался сдержать слово? — беззлобно спросил Кипанчо. — Всеми святыми поклялся? Под угрозой меча, но все же.
— Дебрен — человек чести, — ехидно бросил Деф Гроот. — Я разбираюсь в людях, этим и живу. Он слово сдержит.
— Со словами, данными под давлением, всякое может быть. — Магун, занятый сканированием, говорил немного рассеянно. — Но действительно, я намеревался сдержать слово. С людьми простыми, не юристами, я стараюсь поступать честно. А те двое — не юристы. Не умеют ни сформулировать договор так, чтобы человека в бараний рог скрутить, ни на руки смотреть, как делает каждый обманщик, который в другом тоже всегда видит обманщика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39