— Вернулся. И по этому поводу плакать надо?
— Ох, командор, не говори, — объясняет Крошкин. — Когда вы начали заходить на посадку, она бросилась вас пересчитывать. Троих недосчиталась — и в слезы: “Это он не вернулся! Я знаю!” Я ей показываю: “Да вон он, садится уже!” Не верит. Только как ты на стоянку заруливать стал, тогда и успокоилась. А тезка мой где?
— Сбили его “Нибелунги”. Не знаю, удалось ли до своих дотянуть.
Иван мрачнеет, а я спрыгиваю на землю и подхожу к Ольге. Она обнимает меня и прячет лицо у меня на груди.
— Вернулся. Живой. Слава богу!
— Нет, подруга, так не годится! Обещай, что будешь плакать только тогда, когда я действительно не вернусь.
Ольга испуганно смотрит на меня, а я говорю:
— Ну а я постараюсь сделать все, чтобы плакать тебе не пришлось.
— Обещаешь?
— Обещаю. Но и ты обещай мне, что больше не будешь встречать меня вся в слезах.
— Обещаю.
— Вот и хорошо! Думаешь, легко воевать, когда знаешь, что в этот момент на земле по тебе ревут?
На разборе полетов Волков дает всем высокую оценку.
— Так и в дальнейшем действовать надо. Баранова, конечно, жаль, но ничего не попишешь. Погиб как солдат.
— Может, он и жив еще, что ты его хоронишь? — говорю я.
Волков качает головой.
— Нет. Жучкову уже сообщили. Никто не смог дотянуть, все упали.
— А ведь я не хотел его брать в этот полет. Он только что из разведки вернулся, — говорю я, вспомнив короткий разговор с Барановым перед взлетом.
— Значит, судьба его такая. Теперь до 17.30 находимся в боевой готовности. Если за это время нас не поднимут, то больше сегодня не полетим.
Иван приносит на стоянку два котелка с борщом и макаронами с мясом.
— Пообедайте, — предлагает он мне с Ольгой.
Ну не техник у меня, а золото! И об этом позаботился. Сергей, пока мы обедаем, деликатно покуривает в сторонке, потом подсаживается.
— Ну как, наелась?
— Ну вас и кормят! Я с самого начала войны так не ела.
— А ты как думала! Мы же аристократия! Курить еще не научилась?
Ольга ошалело смотрит на него и мотает головой. А он смеется.
— Ну а как насчет спирта? Пьешь?
— Да иди ты в баню! У меня вон руки от него уже шелушатся, я запах его без содрогания вспоминать не могу, а ты — пить!
— Ну а водку принимаешь?
— Что ты привязался, Сережка?!
— Я к чему. Если ты у нас до шести задержишься, то как раз с нами поужинаешь, а водки у нас сегодня будет предостаточно.
— Откуда это?
— Ну, по сто законных, сто — Андрею, за “мессера”. Двести — мне, за двух. Это уже — пол-литра. Будет чем Ивана помянуть… да еще его сто! А вам водку выдают?
— Дают, но я свою дяде Андрею отдаю.
— Ну и зря! После тяжелого дня очень способствует, это я тебе как врачу говорю.
— Что ты пристал к ней с этой выпивкой, ей-богу! — не выдерживаю я. — Нельзя о другом поговорить?
— Тоже верно. Расскажи-ка, Олененок, как ты вырвалась от немцев из Кобрина?
Ольга снова начинает рассказ о своем страшном пути, теперь уже подробнее и спокойнее. А я слушаю вполуха, и перед моим взором встают пыльное шоссе, забитое горящими машинами, горящие поля, леса и поселки. Над головой постоянный гул моторов, вой бомб, треск очередей. Сзади, всего в нескольких километрах, ревут танки, грохочет канонада и трещит совсем близкая перестрелка. А на этой дороге — насмерть перепуганная девчонка с ужасом смотрит в небо и думает, что этому никогда уже не будет конца.
Как сказал Иван Тимофеевич? Почему молоденькая неопытная девчонка могла оказаться удачливее других, если из Кобрина сумели вырваться и добраться до Бобруйска буквально единицы? У нее не было никаких шансов. Это просто чудо, что она сейчас сидит здесь, с нами, и рассказывает о том, что уже позади.
Время идет, а нас все не поднимают. Похоже, что день должен завершиться спокойно. От этого мы уже успели отвыкнуть. Так и есть. В семнадцать тридцать мимо стоянки проходит Волков.
— Все, мужики, можете приводить себя в порядок и собираться на ужин. Дежурит сегодня четвертая.
Сергей срывается с места, догоняет Волкова и на ходу о чем-то с ним договаривается. Тот кивает, и Сергей куда-то убегает.
— Посиди здесь, — говорю я Ольге, — я пойду переоденусь.
— Значит, больше вы сегодня не полетите? — спрашивает она.
Киваю и ухожу к своей палатке. Там я сбрасываю провонявший бензином комбинезон и надеваю полевую форму. Вопреки уставу, мы сохранили свои синие довоенные пилотки. Начальство на это смотрит сквозь пальцы.
Возвращаюсь на стоянку с намерением позвать Ольгу в столовую поужинать, но застаю там странную картину. Ребята составили вместе несколько ящиков и сооружают что-то вроде импровизированного стола.
Только собираюсь спросить, что они затевают, как прибегает Сергей. Он ставит на ящики котелки с водкой.
— Здесь — сегодняшняя норма всей эскадрильи, — сообщает он. — А ты уже переоделся? Ну, тогда я тоже сбегаю.
Через несколько минут вся эскадрилья собирается за “столом”. Ольгу усаживают на почетное место. На столе — хлеб, каша с тушенкой, сало, огурцы.
Едва Сергей начинает разливать водку по кружкам, как мы слышим голос:
— Идите вдоль стоянок, товарищ военврач, ваша девушка должна быть у двадцать седьмого. Она с утра там.
Сергей замирает с котелком водки, поднесенным к кружке. Мы с Ольгой переглядываемся, и она встает. Из-за деревьев показывается долговязая фигура Гучкина.
— Двадцать седьмой, — говорит он. — Это здесь. Так и есть! Меня не обманули. Но я, кажется, не вовремя?
— Вы за мной, товарищ военврач второго ранга? — официальным тоном спрашивает Ольга. — Раненых привезли?
— Вообще-то я за вами, товарищ военврач третьего ранга, — так же официально отвечает Гучкин, — но, поскольку раненых не привезли, я не буду вас торопить. Я просто не ожидал, что гостеприимные хозяева дают ужин в вашу честь.
Волков подмигивает Крошкину, и тот быстро выставляет на “стол” еще одну кружку.
— Присаживайтесь к нам, военврач, — приглашает Волков. — Сегодня у нас редкий день, когда эскадрилья имеет свободный вечер и может собраться вместе: отпраздновать победы, помянуть погибших, принять гостей. Гостям мы всегда рады, тем более, как Андрей рассказывал, свободный вечер у вас — тоже редкость.
— Вы правы, капитан. Поэтому с двойным удовольствием принимаю приглашение.
Гучкин присаживается к нам, и Сергей, облегченно вздохнув, продолжает разливать водку. Волков берет свою кружку и встает.
— Сегодня не вернулся с задания старший лейтенант Иван Баранов. Месяц — срок малый в мирное время, но неизмеримо большой на войне. Он был хорошим другом и отличным пилотом. На его счету было восемь сбитых фашистов. Погиб он сегодня воистину смертью храбрых: не дрогнул, приняв на себя огонь, не свернул, не поломал строя. Погиб, но помог нам выполнить задание, ни разу немцы не смогли выстрелить по “пешкам”. Я намеренно не произношу слова “смерть”. Смерти нет, ребята! Пока хотя бы один из нас дышит, летает, Иван Баранов будет жить и будет драться вместе с нами. Вечная ему память!
Все встают и молча выпивают. Минуту мы молчим, потом Волков делает рукой знак Сергею, тот разливает по второй. Волков снова берет кружку.
— Сегодня утром в тяжелейшем бою пара наших асов, Андрей с Сергеем, одержала небывалую победу. Они дрались вдвоем против двадцати четырех “Me-110” и сбили трех. Причем двух сбил Сергей. Но самое главное — не дали им отштурмоваться по нашим позициям. Я поздравляю наших асов с замечательной победой. Так держать, “сохатые”!
После третьей Сергей заглядывает в котелки и оценивает остатки водки. Он шепчется с Крошкиным, и тот куда-то исчезает.
Через несколько минут он возвращается с небольшой канистрой и, подмигнув Сергею, ставит ее возле стола. А Сергей произносит очередной тост:
— Не так давно комдив вручил нам боевые награды. За боями мы как-то не спрыснули это дело. Поздравляю всех награжденных, пусть ваши награды носятся и множатся.
Ольга шепчет мне:
— Я только сейчас заметила, поздравляю!
Я небрежно машу рукой: мол, подумаешь, важность какая, у нас это не в диковинку.
Кто-то приносит гитару, и Сергей говорит мне:
— Спой, Андрей, про нас с тобой. Она сейчас как раз к месту.
Я задумываюсь, стоит ли? Но Ольга смотрит на меня ожидающе, в ее глазах я читаю: “Давай!”
И я запеваю:
— Их восемь, нас двое. Расклад перед боем — не наш, но мы будем играть. Сережа, держись! Нам не светит с тобою, но козыри надо равнять!
Волков просит:
— Еще что-нибудь про нас есть у тебя?
— Конечно, есть, — отвечаю я, оборачиваюсь к своему “Яку” и запеваю: — Я — “Як”, истребитель. Мотор мой звенит. Небо — моя обитель…
И снова молча слушают летчики, а я рисую жуткую картину воздушного боя от имени израненного, готового взбунтоваться истребителя.
“Вот сзади заходит ко мне “Мессершмит”, уйду! Я устал от ран! Но тот, который во мне сидит, я вижу, решил на таран…”
Летчики слушают и смотрят куда-то перед собой. Я понимаю, что перед их глазами сейчас мелькают тени “мессеров”, перекрещиваются огненные трассы. А бой подходит к концу.
“Терпенью машины бывает предел, но время его истекло, и тот, который во мне сидел, вдруг ткнулся лицом в стекло”.
Концовка “мир вашему дому” прозвучала реквиемом в честь Ивана Баранова.
— Налей, Сережа, — распоряжается Волков.
— Может быть, и меня угостит вторая? — слышим мы голос комиссара. — В честь чего застолье?
— Да здесь все сразу: и Баранова поминаем, и победы отмечаем, и ордена обмываем, и гостей привечаем.
— Дело хорошее. Кстати о гостях, ты с гостем о деле-то договорился?
— О каком еще деле? — не понимает Волков.
— Я еще не заводил об этом разговора, успеется, — говорит Гучкин.
— Правильно, успеется. Еще грамм по сто пятьдесят — двести, и завтра со своими делами будешь сам справляться. Надо, Волков, помочь завтра госпиталь эвакуировать. К обеду прилетит пара “Ли-2”, грузовики нам выделили. После обеда поможешь в Больших Журавлях погрузить хозяйство и здесь перевалить на самолеты.
— Нет вопросов, сделаем, если полетов не будет.
— Это моя забота. После обеда я вашу эскадрилью из боевого расписания исключу. Надо помочь соседям.
— Значит, отступаем? — спрашивает кто-то.
— Отступаем, — подтверждает комиссар. — Вот только 39-я из окружения выйдет, и сразу отходим.
— Что, и Минск оставим, и Бобруйск?
— А что делать? Если мы здесь еще на два-три дня задержимся, нас немцы в мешок захлопнут. На полтора месяца мы их здесь задержали, и то ладно. Да не унывайте, хлопцы, будет и на нашей улице праздник, да не один. Давай, Андрей, спой лучше что-нибудь.
Я знал, конечно, что близкое отступление неминуемо, но слова комиссара добавили в настрой такого минора, что, кроме “Аистов”, я сейчас ничего спеть не могу.
— Небо этого дня ясное, но теперь в нем гремит, лязгает, а по нашей земле гул стоит, и деревья в смоле, грустно им…
Водка кончилась, в дело пошла канистра спирта. Уже стемнело, и небо заблестело звездами. А мы все сидим за “столом”, ребята слушают песни, которые должны зазвучать лет через тридцать-сорок. В двух шагах — война, которая для меня давно кончилась. Рядом сидит женщина, которая вполне могла бы стать моей мамой, а сейчас — моя жена. И над всем этим — звездное небо. Вот оно, как было пятьдесят лет назад, таким и будет через пятьдесят лет.
Гучкин смотрит на часы.
— Дорогие гости, — обращается он к Ольге, — не надоели ли вам хозяева?
Ольга недоуменно смотрит на него.
— Я имею в виду, Ольга Ивановна, нам не пора до дому?
Ольга, вздохнув, поднимается с места.
— Приходите еще, — приглашает Волков, — всегда рады вас принять.
— С удовольствием! — отвечает Гучкин. — Куда только!
— Тьфу, черт! Забыл. Вы же завтра улетаете, а мы — следом за вами и неизвестно куда. Но ничего, на войне дороги тесные.
— Я провожу вас, — говорю я Ольге.
— Разумеется, и я с тобой, — встает Сергей.
— Зачем это?
— Чтобы назад одному не идти, опасно.
— Правильно, Николаев, — говорит комиссар. — И не задерживайтесь, с рассветом вылетаем на задание.
Мы идем по ночной дороге. Ольга молчит, думает о чем-то своем, а Гучкин вспоминает прошедший вечер:
— Хорошие песни у тебя, старшой. Прямо за самый мочевой пузырь берут.
— Одно слово — хирург! — смеется Сергей. — Нормальных людей за душу берет, а его за то, что и повторить-то неудобно.
— Вот попадешь ко мне на стол, я тебя за него чуть-чуть трону, тогда поймешь, о чем я.
— Тьфу! Тьфу! Тьфу!
— Не отплевывайся! От этого на войне никто не застрахован. А вот тебе, старшой, не кажется, что ты сам себе противоречишь? Сам пел: “И любовь не для нас, верно ведь. Что важнее сейчас? Ненависть!” А сам смотри, как моего хирурга обхватил. Того и гляди, спрячет в карман и убежит!
— Завидовать дурно, — назидательно отвечаю я.
— Да не завидую я, а радуюсь, на вас глядя. Это же такая редкость сейчас — быть вместе. У меня жена с сыном в Сенгилее, под Ульяновском. Когда их теперь увижу?.. Но вот смотрю на вас, и душа отогревается, значит, и мне повезет когда-нибудь.
На окраине села Оля задерживает меня. Гучкин увлекает Сергея вперед.
— Пусть посидят, поворкуют. А мы с тобой, старшой, дойдем до хаты, покурим и по пятьдесят граммчиков примем, вдогонку.
— Идет! — соглашается Сергей. — А вы не задерживайтесь.
Оля провожает их глазами и прижимается ко мне. Ее губы находят мое ухо и, обдавая жаром, шепчут:
— Андрюша, кто знает, когда мы еще встретимся…
Сергей с Гучкиным сидят на крыльце хаты в обнимку и поют в два горла:
— Колос в цвет янтаря, успеем ли? Нет, выходит, мы зря сеяли…
Рядом, на бумаге, две кружки, фляжка, хлеб и ломтики сала.
— Пришли? Быстро же вы попрощались, мы с Серегой не успели фляжку, прикончить.
— Ну и слава богу. А то до вылета чуть больше пяти часов осталось, — говорю я.
— Тогда присоединяйся. Рванем на посошок. — Гучкин наливает в кружку спирт. — Хорошие вы мужики. Дай вам бег никогда нам в лапы не попадаться.
— Спасибо, — благодарю я и залпом выпиваю спирт.
Сергей протягивает мне ломтик сала:
— Зажуй.
Они с Гучкиным выпивают еще, мы, все четверо, расцеловываемся и расстаемся.
Серега напевает вполголоса:
— Я — “Як”, истребитель, мотор мой звенит…
— Смотри, завтра в голове зазвенит. Увлекся ты сегодня.
— Будь спокоен, ведущий. Когда-когда, а завтра-то ты “Мииирр вашему дому” от меня не услышишь.
— Надеюсь.
Глава 13
What bloody man is that?
W.Shakespear
Кто этот окровавленный солдат?
В.Шекспир (англ.)
С рассвета до обеда дважды вылетаем на прикрытие штурмовиков, которые утюжат боевые порядки немцев, пытающихся перерубить пробитый за ночь коридор. По этому коридору выходят остатки 39-й дивизии.
Возвращаясь второй раз, вижу, что на аэродроме стоят два темно-зеленых “Ли-2”, а на краю поля — несколько грузовиков. Это для госпиталя. Мы быстро обедаем и едем в Большие Журавли.
Там нас уже ждут. Разобраны операционные столы, светильники и прочая медицинская техника. Ребята начинают грузить все это добро в машины, а я подхожу к Гучкину.
— Ольга где?
— Там, в хате, — машет он рукой, — собирается.
Ольгу я застаю стоящей посреди комнаты с двумя вещмешками: своим и Гучкина.
— Вот, — объясняет она, — чемодан свой под инструментарий отдала, а свое добро оставлять приходится. В вещмешок не входит. Беру только самое необходимое.
Я вижу, что возле койки стоят ее красные туфельки, а на подушке лежит белый газовый шарфик. И туфельки, и шарфик были на ней в тот день, когда мы с ней познакомились.
— Это тоже оставляешь?
— А зачем мне это сейчас? Я же не на войну ехала. Думала, еще на танцы схожу, а теперь… — она машет рукой.
— Сходим еще, — твердо говорю я. — А оставлять их не годится. Они же совсем новые. Дня через два их какой-нибудь Ганс своей фрау как трофей отправит. Я захвачу. Они много не весят, за бронеспинкой в “Яке” уместятся. Встретимся еще раз, отдам, и пойдем с тобой на танцы.
Ольга смеется, а на улице уже сигналят машины. Я сую туфельки и шарфик под комбез, беру вещмешки, и мы выбегаем на улицу.
Несколько рук подхватывают Ольгу и помогают ей забраться в кузов. Закидываю мешки и пристраиваюсь рядом.
На аэродроме, в таком же быстром темпе, загружаем “Ли-2”. Я подхожу к командиру, наблюдающему за погрузкой.
— Куда летите, капитан?
— В Шклов, — коротко отвечает он.
К нам подходит Лосев.
— Уже готовы? Отлично! Надо бы вам кого-то в прикрытие дать, в районе Кличева “Нибелунги” рыскают, — говорит он капитану.
— Товарищ подполковник! — обращаюсь я к Лосеву. — Пошлите нас с Николаевым. Нашей эскадрильи все равно в боевом расписании нет.
— Отлично! — Лицо Лосева проясняется. — Вот вам, капитан, и прикрытие.
— Прикрытие? — Капитан недоверчиво смотрит на меня. — А ты, сокол, при виде “Нибелунгов” в штаны не наложишь?
Я теряю дар речи, но меня выручает командир:
— Выбирайте выражения, капитан! Старший лейтенант Злобин и его ведомый на пару уже около тридцати фашистов на землю спустили.
— Тьфу, дьявол!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56