А так как я не медик, помощь моя в основном заключалась в подсобной работе. Сначала врач смотрел на меня с удивлением, но потом смирился. Зато не смирился Дауд.
— Ты же уважаемый человек! Как ты можешь этим заниматься!
Я обратил внимание на отношение остальных членов племени. Брезгливое удивление. Ничего себе! Я надеялся достичь противоположного результата. Ладно, будем знать. Надеюсь, я еще не окончательно уронил свое достоинство в их глазах.
— Найми слугу, — уговаривал Дауд. — Я тебе хорошего порекомендую. И недорого.
— Подумаю.
Эммануил на нас пока не вышел, хотя вычислить наше местопребывание не составляло труда. Значит, не до того.
Связь не работала: ни сотовые телефоны, ни обычные. Можно было постараться связаться с Господом самим, но как сказать ему об исчезновении Марии?
Выход предложил Дауд. Скорее суррогат выхода.
— Я хотел бы посоветоваться со своим пиром , — заявил он.
— Ты что, суфий? — удивился я.
— Да, мурид.
— О, Господи!
— Не всякий мурид — член движения Муридан.
Газни оказался пыльным восточным городишком, хуже Иерусалима. Зелени почти нет, вокруг те же безрадостные рыжие горы, что и возле Кабула. Окраины бедные. Множество развалин. Город несколько раз переходил из рук в руки и только два дня назад был отвоеван Даудовым племенем, по коему поводу и был пир.
Мы проехали несколько приличных домов — современных, но с местным колоритом, белых с многочисленными арками — и оказались в историческом центре, производившем впечатление термитника: высокий холм, глинобитные дома с кривыми стенами по склонам и цитадель на вершине.
Даудов пир обретался в мечети недалеко от «термитника». Мечеть была много лучше исторического центра: голубые расписанные ворота и такие же минареты. Она напоминала шлем, окруженный четырьмя копьями, врытыми в землю остриями вверх.
Пир жил не совсем в мечети, а в помещении при мечети, называемой ханака, по-нашему монастырь. Впрочем, учителя Дауда мы увидели гораздо раньше. Точнее, сначала мы увидели облако пыли и услышали отдаленный гул.
Дауд приказал шоферу остановить джип и вышел из машины. Все последовали его примеру. К нам приближалась процессия…
Дервиши. Все в темно-синих шерстяных плащах, сшитых из кусочков. Лоскутные одеяла. Растянулись по дороге метров на двести. Я прикинул. Не менее четырехсот человек.
— Ху! Ху! Ху! — громко, с каждым шагом.
— Что они имеют в виду? — спросил я у Дауда.
— Творят зикр. Поминание Бога. «Ху» означает «Он», то есть Аллах.
Ах да! У меня это вызывало совершенно другие ассоциации.
— Ха! — выкрикнула процессия и остановилась.
— «Ха» — это последняя буква слова «Аллах», — прокомментировал Дауд.
Перед нами оказался хвост процессии. Четверо дервишей несли открытый паланкин, в котором восседал старец с белой бородой и белыми волосами, напоминавший ветхозаветного пророка. Носилки почтительно опустили на землю.
— Ишк! — сказал старец по-арабски.
«Любовь».
— Барака, я Шахим! — ответил Дауд.
«Будь благословен, о, мой царь!»
И припал к ногам старца.
— Я выехал к тебе навстречу, — пояснил пир.
Интересно, откуда он знал, учитывая сложности со связью. Но Дауд не удивился.
— Это мой муршид Санаи, Абу-л-Маджд Мадждуд ибн Адам.
Имя мне ничего не говорило, но, судя по выражению, с которым его произнес Дауд, это был очень крутой пир. На меня в упор смотрели глаза бессмертного.
— Ханака — гнездо для птицы чистоты, это — розовый сад удовольствия и цветник верности, — проговорил пир. — Добро пожаловать!
Мы вошли. Ханака живо напомнила мне римские храмы константиновского стиля с неизменным внутренним двором, окруженным колоннадой. Здесь тоже был внутренний двор и тонкие колонны, поддерживающие арки — как разрезанные пополам маковки церквей. За арками находились кельи дервишей. Дверей не имелось, только занавески на входе.
Нам выделили по келье. Пока мы с Марком осваивались на новом месте, Дауд пошел беседовать со своим наставником. Потом и нас позвали в общую комнату.
Санаи и Дауд сидели на полу. Перед ними на полу же была расстелена скатерть. Один из молодых муридов подавал чай.
Я не знал, как надо правильным образом приветствовать пира человеку, не являющемуся его учеником, и сдержанно поклонился. Санаи пригласил нас к столу.
— Мой учитель сказал, что Мария жива, — проговорил Дауд. — И она где-то здесь. Мы должны найти ее.
Я перевел взгляд на Санаи.
— Почему вы так думаете?
— Это не тот вопрос, который вы хотели задать.
Я посмотрел ему в глаза, точнее, он заставил меня посмотреть.
— Кто такие «люди огня»? — спросил я.
— Вот это тот вопрос. Я мог бы ответить «джинны», но это не было бы тем ответом. Сатана похвалялся, что создан из пламени, потому и отказался пасть ниц перед Адамом, сотворенным из глины. Потому что это ширк — поклоняться кому-нибудь, кроме Бога. Сатана оказался более последовательным монотеистом, чем сам Бог.
Идите, учитесь у Сатаны служению:
Выбирайте одну киблу
И не поклоняйтесь ничему иному.
Сатана был первым истинным суфием, первым и лучшим из влюбленных в Аллаха. Аттар писал от его лица:
«Для меня в тысячу раз дороже быть проклятым Тобою, нежели отвернуться от Тебя и обратиться к чему-либо другому».
— Он ошибался?
Мне было не по себе. Санаи отвечал не на слова, а на мысли. Образ Люцифера всегда казался мне загадкой. Как могло лучшее из творений Божиих оказаться и самым злым?
— Ошибался. Потому что ширк невозможен, многобожие — только иллюзия. Нельзя поклоняться ничему, кроме Аллаха, потому что все Аллах. Сатана не смог увидеть в человеке Бога.
— Значит, все равно, чему поклоняться?
Шейх улыбнулся.
— Неверность и вера — обе бредут по Твоему Пути, говоря:
«Он один, у Него нет сотоварища!»
— Значит, все равно, кому служить?
— Цель человека в том, чтобы явить Богу его образ, чтобы тот мог лицезреть себя со стороны. А значит, все поступки человека угодны Богу.
— И Эммануил?
— Более чем. Мухаммад — хранитель Божественной милости, Иблис — хранитель Божественного гнева. И это лишь один из путей. Его сердце было гнездом симурга любви. И Мансур ал-Халладж писал от его лица: «Мой бунт провозглашает Твою святость!»
Я вышел на свежий воздух, под крупные осенние звезды. Я задыхался. Они оба, Дауд и Санаи, все прекрасно понимали и тем не менее выбрали. Выбрали Господа. Моего Господа.
Ночью я не спал. Зажег свечу в своей келье. Думал. А ближе к утру раздались далекие выстрелы.
Очередь. Еще одна.
Взрывы.
Я вышел на улицу, заглянул к Марку. Он спал.
Решился заглянуть к Дауду. Келья была пуста.
Шум приближался.
Телевизора в келье не было, радио тоже. Пришлось до утра мучиться неизвестностью.
Перед рассветом явился Дауд с группой родственников. Все запыленные, усталые и злые. Молча направились в общую комнату.
Не прошло и получаса, как в ворота забарабанили. Точнее, дали изо всей силы раза три. Я решил, что кувалдой. Выяснилось, что ошибся. Прикладом автомата.
Пир Санаи подошел к воротам, встал в окружении своих учеников. Один из младших муридов открыл ворота. Там стояла рота автоматчиков — все в чалмах со свисающими свободными концами, как у Дауда, и серых длинных балахонах. Я понял: Муридан.
— Повелитель правоверных маулана Наби почтительно просит у шейха Санаи позволения обыскать ханаку.
— «Повелитель правоверных»? — с иронией переспросил пир.
Студиозусы замялись.
— Маулана Наби провозглашен халифом позавчера в Кандагаре. Вместо мученика веры муллы Абу Талиба.
Понятно. По всей видимости, Муридан жив, а я уже нет.
— Здесь нет ничего для вас интересного, — сказал Санаи.
— Мы ищем шпионов Эммануила.
— И никого.
Зачем эти церемонии? Автоматы навскидку и вперед!
И тут я понял. Они боялись Санаи. Очень боялись.
— Просим нас извинить, уважаемый шейх.
И они ушли. Ни с чем. Не сделав ни одного выстрела.
До полудня мы проторчали в ханаке. Выходить было опасно, но под лежачий камень вода не течет. Надо было что-то делать.
В полдень дервиши творили намаз. Я переждал, пока Дауд закончит, и позвал его в свою келью. Марк уже был у меня.
Мы решились выйти в город. Главную проблему здесь составляла наша с Марком безбородость. По этому признаку нас отловят сразу.
— Интересно, здесь есть театр? — задумчиво спросил я.
Дауд встал, отодвинул занавеску и позвал:
— Али!
На зов явился простоватый пуштун, который всегда таскался за Даудом. Впрочем, я не особенно обращал на него внимание по причине его бессловесности.
— Узнай, есть ли здесь театр.
Али исчез.
— А вообще может быть?
Я плохо себе представлял, как ислам относится к театральному искусству. Хотя есть же у них традиция книжной миниатюры. В свое время это тоже явилось для меня откровением.
— Может, — ответил Дауд. — Театр в принципе не противоречит шариату. По этому вопросу даже была особая фетва . Но Муридан закрыл все театры.
— А как же фетва?
— У них свои фетвы. Национальный театр в Кабуле уже несколько лет не работает.
Театр был. Но был скорее мертв, чем жив: разгромлен, разграблен, заброшен. В короткий период междуцарствия ничего не успели восстановить.
Дауд приказал Али поискать в развалинах нужный нам реквизит. Нашлось две бороды (черная и рыжая) и роскошные, почему-то тоже рыжие усищи. Последние (и последнюю) на всякий случай перекрасили тушью в более распространенный здесь черный цвет. Усы подрезали.
— Только бы не было дождя, — заметил я.
Все-таки в чадре есть свои преимущества: не надо прибегать к таким ухищрениям. Но Дауд наотрез отказался переодеваться женщиной и на нас посмотрел с таким презрением, что мы тоже оставили эту идею.
Перед закатом раздался крик муэдзина. Дервиши расстелили молитвенные коврики, разулись и заорали: «Аллах акбар!» — начался намаз.
После заката дервиши совершили намаз еще раз.
А через некоторое время — еще раз.
На утро был назначен наш выход.
Я проснулся от крика «Аллах акбар!» — после рассвета дервиши тоже творили намаз. Колоритно, конечно, но сколько ж можно! Я плюнул и перевернулся на другой бок.
Тогда дервиши начали громкий зикр.
Я смирился и встал.
После зикра Санаи вызвал меня и Марка в общую комнату.
— Я знаю, что вы собираетесь предпринять, — сказал он. — Это опасно.
Мы промолчали. Как будто мы не знали!
Вошел молодой мурид, благоговейно неся два синих лоскутных одеяла, которые суфии носят вместо плащей.
— Это вас защитит, — сказал Санаи. — Хирку дают не сразу и не всем, но те, кто с Махди, заслуживают её. Суфий должен дать клятву покорности учителю, но я от вас этого не требую. Вы уже дали клятву вашему Учителю и вряд ли смените его на другого.
Мы облачились в лоскутные одеяла и вышли во двор. Там нас встретил Дауд, тоже в лоскутном одеяле.
Кем это мы заделались? Почетными муридами?
Я надвинул капюшон. Может быть, удастся обойтись без накладной бороды? Посмотрел на свое отражение в бассейне для омовения. Нет, не удастся. Пришлось гримироваться.
У подножия «термитника» находилось несколько мечетей, сохранившихся еще со времен великих визирей династии Абассидов. Тонкие росписи минаретов и ворот. Людей и животных изображать было нельзя, и весь народный талант ушел на изобретение узоров.
После этого великолепия лезть в глинобитный лабиринт не очень хотелось, но мы полезли. Без цитадели «экскурсия» казалась неполной.
Здесь стояли многочисленные посты движения Муридан. Воинственные вьюноши в длинных балахонах (как только воюют в такой неудобной одежде) и с автоматами. Но к «дервишам» относились с почтением и не любопытствовали.
— Петр, посмотри, — тихо сказал Марк. — Сейчас что-то начнется.
Я не сразу понял, что его насторожило. Огляделся, стараясь делать это не слишком явно.
Один из муридов ближайшего к нам поста говорил по рации. Другой, через пятьдесят метров, тоже.
Через минуту двое студиозусов с автоматами отделились от общей группы и решительно направились к нам. Сердце у меня екнуло. В ханаке я видел, как Марк прятал пистолет под хирку.
— Святые мужи, не могли бы вы проследовать за нами? — звучало очень вежливо, но я не обманывался.
— Чем мы можем помочь воинам Аллаха? — Дауд взял на себя роль переговорщика. И правильно, он лучше знает местные обычаи.
— Сейчас на стадионе имени Ахмед-шаха должно восторжествовать правосудие. Не могли бы уважаемые суфии присутствовать при этом и показать добрый пример народу?
Народ не очень хотел следовать доброму примеру. Его насильно сгоняли к месту казни. И далеко не так вежливо, как нас.
А мы не стали спорить, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. При таких обстоятельствах лучше промолчать.
Стадион имени короля Ахмед-шаха был по европейским меркам небольшим, но вполне стандартным. Поднимающиеся ряды кресел и беговая дорожка по периметру. В центре в землю были врыты три столба и стояла деревянная болванка. Я предположил, что плаха.
И не ошибся.
Вывели двух мужиков, донельзя испуганных. Объявили, что они воры. Потащили к плахе. Молодой мурид взял топор и отрубил вору кисть руки. Рану прижгли раскаленным металлом. Запахло паленым мясом.
Схватили второго. И тут я заметил, что он уже без руки. Объявили, что он рецидивист и уже был ранее пойман на воровстве.
Он бился и кричал. Ему отрубили ногу по щиколотку.
Я повернулся к Дауду и тихо спросил:
— Это по шариату?
— Нет! Никогда такого не было! Мусульманские законы милосердны.
Я потом рассказал об этом Эммануилу. Он расхохотался.
— «Если кто-нибудь приведен к имаму по обвинению в воровстве и против него будут представлены доказательства в совершении им такового, причем стоимость украденного в виде вещей будет равна десяти дирхамам или же украдены просто десять дирхамов чеканной монетой, то пусть ему отрубят руку у сгиба, а если он вновь после этого украдет десять дихрамов или что-либо равноценное, то ему следует отрубить левую ногу». Относительно того места, в котором следует отрубить ногу, среди сподвижников Мухаммада существовали разногласия: одни говорили, что нога отрубается в суставе, а другие, что она отрубается в подъеме. «Так и ты придерживайся того из этих мнений, какого пожелаешь, ибо я уповаю, что в этом тебе предоставлена свобода действий», — Эммануил цитировал с каким-то даже упоением. — Это Абу Юсуф, — пояснил он. — Ученик основателя ханафитского мазхаба Абу Ханифы. Так что шариат, Пьетрос. Самый что ни на есть шариат.
— Основателя чего? — переспросил я.
— Мазхаба, Пьетрос, правовой школы.
Понятно, христианство — религия философская, и разделение идет по вопросу о том, например, обладал ли Христос человеческой природой или только божественной. Ислам — религия правовая и разделяется по вопросу о том, что, до какого места и в. каких случаях следует отрубать. Ну, кроме, конечно, основного вопроса всех религий — вопроса о власти.
— Одна женщина из племени курайш украла одеяло из дома Мухаммада, и люди стали говорить, что он собирается отрубить ей руку. Они ужаснулись этому и стали просить за нее. Мухаммад отказал. «Клянусь тем, в чьих руках находится моя душа, если бы Фатима — дочь Мухаммада, содеяла нечто такое, что содеяла эта женщина, то Мухаммад, безусловно, отрубил бы ей руку». Это хадис восходящий к Аише. Даже диких аравийских кочевников возмущала подобная жестокость.
— Зачем же им было дано такое откровение?
Эммануил тонко улыбнулся.
— Не я его давал. Ты знаешь.
Да, я знаю, но впервые Эммануил заявил об этом так откровенно. И вовремя. Все равно он мой Господь, даже если сын того лучшего из ангелов, что был сотворен первым и наделен всеми добродетелями, кроме одной — смирения. У меня ее тоже не было.
Но пока я сидел на стадионе, смотрел на кровь, стекающую по плахе, и вдыхал запах жженой плоти. Муриды притащили еще троих осужденных, двух мужчин и женщину в чадре. Привязали к столбам. Прочитали приговор. Шпионы. Я понял, что будут расстреливать.
Один из муридов поднял автомат. Я заметил, что у них не было палача — исполнением приговоров занимались все по очереди. Да, отправление правосудия — долг каждого мусульманина. «Джихад руки» . Точнее, топора и автомата.
Раздался залп. Двое мужчин справа и слева от женщины осели сразу, а она подняла голову и выпрямилась, несмотря на дыры от пуль в чадре.
Муриды замерли пораженные. На миг. Потом дали ещё залп. И она расхохоталась.
— Джинния! — выкрикнул кто-то из зрителей.
— Джинния! — подхватил стадион.
— Мария, — тихо сказал я.
Но Марк услышал и выхватил пистолет. Ближайший к нам мурид упал как подкошенный. Из-под хирки Дауда возник короткий автомат (не иначе как израильского производства). Принц положил еще троих членов Муридана. Они просто не успели опомниться.
А потом стадион накрыло тенью.
Я посмотрел вверх. Над нами плыла Дварака.
Раздались крики и снова выстрелы. Стадион был окружен. Наверху, на последних рядах, стояли пуштуны, от муридов, в общем-то, ничем не отличавшиеся, но державшие их под прицелом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Ты же уважаемый человек! Как ты можешь этим заниматься!
Я обратил внимание на отношение остальных членов племени. Брезгливое удивление. Ничего себе! Я надеялся достичь противоположного результата. Ладно, будем знать. Надеюсь, я еще не окончательно уронил свое достоинство в их глазах.
— Найми слугу, — уговаривал Дауд. — Я тебе хорошего порекомендую. И недорого.
— Подумаю.
Эммануил на нас пока не вышел, хотя вычислить наше местопребывание не составляло труда. Значит, не до того.
Связь не работала: ни сотовые телефоны, ни обычные. Можно было постараться связаться с Господом самим, но как сказать ему об исчезновении Марии?
Выход предложил Дауд. Скорее суррогат выхода.
— Я хотел бы посоветоваться со своим пиром , — заявил он.
— Ты что, суфий? — удивился я.
— Да, мурид.
— О, Господи!
— Не всякий мурид — член движения Муридан.
Газни оказался пыльным восточным городишком, хуже Иерусалима. Зелени почти нет, вокруг те же безрадостные рыжие горы, что и возле Кабула. Окраины бедные. Множество развалин. Город несколько раз переходил из рук в руки и только два дня назад был отвоеван Даудовым племенем, по коему поводу и был пир.
Мы проехали несколько приличных домов — современных, но с местным колоритом, белых с многочисленными арками — и оказались в историческом центре, производившем впечатление термитника: высокий холм, глинобитные дома с кривыми стенами по склонам и цитадель на вершине.
Даудов пир обретался в мечети недалеко от «термитника». Мечеть была много лучше исторического центра: голубые расписанные ворота и такие же минареты. Она напоминала шлем, окруженный четырьмя копьями, врытыми в землю остриями вверх.
Пир жил не совсем в мечети, а в помещении при мечети, называемой ханака, по-нашему монастырь. Впрочем, учителя Дауда мы увидели гораздо раньше. Точнее, сначала мы увидели облако пыли и услышали отдаленный гул.
Дауд приказал шоферу остановить джип и вышел из машины. Все последовали его примеру. К нам приближалась процессия…
Дервиши. Все в темно-синих шерстяных плащах, сшитых из кусочков. Лоскутные одеяла. Растянулись по дороге метров на двести. Я прикинул. Не менее четырехсот человек.
— Ху! Ху! Ху! — громко, с каждым шагом.
— Что они имеют в виду? — спросил я у Дауда.
— Творят зикр. Поминание Бога. «Ху» означает «Он», то есть Аллах.
Ах да! У меня это вызывало совершенно другие ассоциации.
— Ха! — выкрикнула процессия и остановилась.
— «Ха» — это последняя буква слова «Аллах», — прокомментировал Дауд.
Перед нами оказался хвост процессии. Четверо дервишей несли открытый паланкин, в котором восседал старец с белой бородой и белыми волосами, напоминавший ветхозаветного пророка. Носилки почтительно опустили на землю.
— Ишк! — сказал старец по-арабски.
«Любовь».
— Барака, я Шахим! — ответил Дауд.
«Будь благословен, о, мой царь!»
И припал к ногам старца.
— Я выехал к тебе навстречу, — пояснил пир.
Интересно, откуда он знал, учитывая сложности со связью. Но Дауд не удивился.
— Это мой муршид Санаи, Абу-л-Маджд Мадждуд ибн Адам.
Имя мне ничего не говорило, но, судя по выражению, с которым его произнес Дауд, это был очень крутой пир. На меня в упор смотрели глаза бессмертного.
— Ханака — гнездо для птицы чистоты, это — розовый сад удовольствия и цветник верности, — проговорил пир. — Добро пожаловать!
Мы вошли. Ханака живо напомнила мне римские храмы константиновского стиля с неизменным внутренним двором, окруженным колоннадой. Здесь тоже был внутренний двор и тонкие колонны, поддерживающие арки — как разрезанные пополам маковки церквей. За арками находились кельи дервишей. Дверей не имелось, только занавески на входе.
Нам выделили по келье. Пока мы с Марком осваивались на новом месте, Дауд пошел беседовать со своим наставником. Потом и нас позвали в общую комнату.
Санаи и Дауд сидели на полу. Перед ними на полу же была расстелена скатерть. Один из молодых муридов подавал чай.
Я не знал, как надо правильным образом приветствовать пира человеку, не являющемуся его учеником, и сдержанно поклонился. Санаи пригласил нас к столу.
— Мой учитель сказал, что Мария жива, — проговорил Дауд. — И она где-то здесь. Мы должны найти ее.
Я перевел взгляд на Санаи.
— Почему вы так думаете?
— Это не тот вопрос, который вы хотели задать.
Я посмотрел ему в глаза, точнее, он заставил меня посмотреть.
— Кто такие «люди огня»? — спросил я.
— Вот это тот вопрос. Я мог бы ответить «джинны», но это не было бы тем ответом. Сатана похвалялся, что создан из пламени, потому и отказался пасть ниц перед Адамом, сотворенным из глины. Потому что это ширк — поклоняться кому-нибудь, кроме Бога. Сатана оказался более последовательным монотеистом, чем сам Бог.
Идите, учитесь у Сатаны служению:
Выбирайте одну киблу
И не поклоняйтесь ничему иному.
Сатана был первым истинным суфием, первым и лучшим из влюбленных в Аллаха. Аттар писал от его лица:
«Для меня в тысячу раз дороже быть проклятым Тобою, нежели отвернуться от Тебя и обратиться к чему-либо другому».
— Он ошибался?
Мне было не по себе. Санаи отвечал не на слова, а на мысли. Образ Люцифера всегда казался мне загадкой. Как могло лучшее из творений Божиих оказаться и самым злым?
— Ошибался. Потому что ширк невозможен, многобожие — только иллюзия. Нельзя поклоняться ничему, кроме Аллаха, потому что все Аллах. Сатана не смог увидеть в человеке Бога.
— Значит, все равно, чему поклоняться?
Шейх улыбнулся.
— Неверность и вера — обе бредут по Твоему Пути, говоря:
«Он один, у Него нет сотоварища!»
— Значит, все равно, кому служить?
— Цель человека в том, чтобы явить Богу его образ, чтобы тот мог лицезреть себя со стороны. А значит, все поступки человека угодны Богу.
— И Эммануил?
— Более чем. Мухаммад — хранитель Божественной милости, Иблис — хранитель Божественного гнева. И это лишь один из путей. Его сердце было гнездом симурга любви. И Мансур ал-Халладж писал от его лица: «Мой бунт провозглашает Твою святость!»
Я вышел на свежий воздух, под крупные осенние звезды. Я задыхался. Они оба, Дауд и Санаи, все прекрасно понимали и тем не менее выбрали. Выбрали Господа. Моего Господа.
Ночью я не спал. Зажег свечу в своей келье. Думал. А ближе к утру раздались далекие выстрелы.
Очередь. Еще одна.
Взрывы.
Я вышел на улицу, заглянул к Марку. Он спал.
Решился заглянуть к Дауду. Келья была пуста.
Шум приближался.
Телевизора в келье не было, радио тоже. Пришлось до утра мучиться неизвестностью.
Перед рассветом явился Дауд с группой родственников. Все запыленные, усталые и злые. Молча направились в общую комнату.
Не прошло и получаса, как в ворота забарабанили. Точнее, дали изо всей силы раза три. Я решил, что кувалдой. Выяснилось, что ошибся. Прикладом автомата.
Пир Санаи подошел к воротам, встал в окружении своих учеников. Один из младших муридов открыл ворота. Там стояла рота автоматчиков — все в чалмах со свисающими свободными концами, как у Дауда, и серых длинных балахонах. Я понял: Муридан.
— Повелитель правоверных маулана Наби почтительно просит у шейха Санаи позволения обыскать ханаку.
— «Повелитель правоверных»? — с иронией переспросил пир.
Студиозусы замялись.
— Маулана Наби провозглашен халифом позавчера в Кандагаре. Вместо мученика веры муллы Абу Талиба.
Понятно. По всей видимости, Муридан жив, а я уже нет.
— Здесь нет ничего для вас интересного, — сказал Санаи.
— Мы ищем шпионов Эммануила.
— И никого.
Зачем эти церемонии? Автоматы навскидку и вперед!
И тут я понял. Они боялись Санаи. Очень боялись.
— Просим нас извинить, уважаемый шейх.
И они ушли. Ни с чем. Не сделав ни одного выстрела.
До полудня мы проторчали в ханаке. Выходить было опасно, но под лежачий камень вода не течет. Надо было что-то делать.
В полдень дервиши творили намаз. Я переждал, пока Дауд закончит, и позвал его в свою келью. Марк уже был у меня.
Мы решились выйти в город. Главную проблему здесь составляла наша с Марком безбородость. По этому признаку нас отловят сразу.
— Интересно, здесь есть театр? — задумчиво спросил я.
Дауд встал, отодвинул занавеску и позвал:
— Али!
На зов явился простоватый пуштун, который всегда таскался за Даудом. Впрочем, я не особенно обращал на него внимание по причине его бессловесности.
— Узнай, есть ли здесь театр.
Али исчез.
— А вообще может быть?
Я плохо себе представлял, как ислам относится к театральному искусству. Хотя есть же у них традиция книжной миниатюры. В свое время это тоже явилось для меня откровением.
— Может, — ответил Дауд. — Театр в принципе не противоречит шариату. По этому вопросу даже была особая фетва . Но Муридан закрыл все театры.
— А как же фетва?
— У них свои фетвы. Национальный театр в Кабуле уже несколько лет не работает.
Театр был. Но был скорее мертв, чем жив: разгромлен, разграблен, заброшен. В короткий период междуцарствия ничего не успели восстановить.
Дауд приказал Али поискать в развалинах нужный нам реквизит. Нашлось две бороды (черная и рыжая) и роскошные, почему-то тоже рыжие усищи. Последние (и последнюю) на всякий случай перекрасили тушью в более распространенный здесь черный цвет. Усы подрезали.
— Только бы не было дождя, — заметил я.
Все-таки в чадре есть свои преимущества: не надо прибегать к таким ухищрениям. Но Дауд наотрез отказался переодеваться женщиной и на нас посмотрел с таким презрением, что мы тоже оставили эту идею.
Перед закатом раздался крик муэдзина. Дервиши расстелили молитвенные коврики, разулись и заорали: «Аллах акбар!» — начался намаз.
После заката дервиши совершили намаз еще раз.
А через некоторое время — еще раз.
На утро был назначен наш выход.
Я проснулся от крика «Аллах акбар!» — после рассвета дервиши тоже творили намаз. Колоритно, конечно, но сколько ж можно! Я плюнул и перевернулся на другой бок.
Тогда дервиши начали громкий зикр.
Я смирился и встал.
После зикра Санаи вызвал меня и Марка в общую комнату.
— Я знаю, что вы собираетесь предпринять, — сказал он. — Это опасно.
Мы промолчали. Как будто мы не знали!
Вошел молодой мурид, благоговейно неся два синих лоскутных одеяла, которые суфии носят вместо плащей.
— Это вас защитит, — сказал Санаи. — Хирку дают не сразу и не всем, но те, кто с Махди, заслуживают её. Суфий должен дать клятву покорности учителю, но я от вас этого не требую. Вы уже дали клятву вашему Учителю и вряд ли смените его на другого.
Мы облачились в лоскутные одеяла и вышли во двор. Там нас встретил Дауд, тоже в лоскутном одеяле.
Кем это мы заделались? Почетными муридами?
Я надвинул капюшон. Может быть, удастся обойтись без накладной бороды? Посмотрел на свое отражение в бассейне для омовения. Нет, не удастся. Пришлось гримироваться.
У подножия «термитника» находилось несколько мечетей, сохранившихся еще со времен великих визирей династии Абассидов. Тонкие росписи минаретов и ворот. Людей и животных изображать было нельзя, и весь народный талант ушел на изобретение узоров.
После этого великолепия лезть в глинобитный лабиринт не очень хотелось, но мы полезли. Без цитадели «экскурсия» казалась неполной.
Здесь стояли многочисленные посты движения Муридан. Воинственные вьюноши в длинных балахонах (как только воюют в такой неудобной одежде) и с автоматами. Но к «дервишам» относились с почтением и не любопытствовали.
— Петр, посмотри, — тихо сказал Марк. — Сейчас что-то начнется.
Я не сразу понял, что его насторожило. Огляделся, стараясь делать это не слишком явно.
Один из муридов ближайшего к нам поста говорил по рации. Другой, через пятьдесят метров, тоже.
Через минуту двое студиозусов с автоматами отделились от общей группы и решительно направились к нам. Сердце у меня екнуло. В ханаке я видел, как Марк прятал пистолет под хирку.
— Святые мужи, не могли бы вы проследовать за нами? — звучало очень вежливо, но я не обманывался.
— Чем мы можем помочь воинам Аллаха? — Дауд взял на себя роль переговорщика. И правильно, он лучше знает местные обычаи.
— Сейчас на стадионе имени Ахмед-шаха должно восторжествовать правосудие. Не могли бы уважаемые суфии присутствовать при этом и показать добрый пример народу?
Народ не очень хотел следовать доброму примеру. Его насильно сгоняли к месту казни. И далеко не так вежливо, как нас.
А мы не стали спорить, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. При таких обстоятельствах лучше промолчать.
Стадион имени короля Ахмед-шаха был по европейским меркам небольшим, но вполне стандартным. Поднимающиеся ряды кресел и беговая дорожка по периметру. В центре в землю были врыты три столба и стояла деревянная болванка. Я предположил, что плаха.
И не ошибся.
Вывели двух мужиков, донельзя испуганных. Объявили, что они воры. Потащили к плахе. Молодой мурид взял топор и отрубил вору кисть руки. Рану прижгли раскаленным металлом. Запахло паленым мясом.
Схватили второго. И тут я заметил, что он уже без руки. Объявили, что он рецидивист и уже был ранее пойман на воровстве.
Он бился и кричал. Ему отрубили ногу по щиколотку.
Я повернулся к Дауду и тихо спросил:
— Это по шариату?
— Нет! Никогда такого не было! Мусульманские законы милосердны.
Я потом рассказал об этом Эммануилу. Он расхохотался.
— «Если кто-нибудь приведен к имаму по обвинению в воровстве и против него будут представлены доказательства в совершении им такового, причем стоимость украденного в виде вещей будет равна десяти дирхамам или же украдены просто десять дирхамов чеканной монетой, то пусть ему отрубят руку у сгиба, а если он вновь после этого украдет десять дихрамов или что-либо равноценное, то ему следует отрубить левую ногу». Относительно того места, в котором следует отрубить ногу, среди сподвижников Мухаммада существовали разногласия: одни говорили, что нога отрубается в суставе, а другие, что она отрубается в подъеме. «Так и ты придерживайся того из этих мнений, какого пожелаешь, ибо я уповаю, что в этом тебе предоставлена свобода действий», — Эммануил цитировал с каким-то даже упоением. — Это Абу Юсуф, — пояснил он. — Ученик основателя ханафитского мазхаба Абу Ханифы. Так что шариат, Пьетрос. Самый что ни на есть шариат.
— Основателя чего? — переспросил я.
— Мазхаба, Пьетрос, правовой школы.
Понятно, христианство — религия философская, и разделение идет по вопросу о том, например, обладал ли Христос человеческой природой или только божественной. Ислам — религия правовая и разделяется по вопросу о том, что, до какого места и в. каких случаях следует отрубать. Ну, кроме, конечно, основного вопроса всех религий — вопроса о власти.
— Одна женщина из племени курайш украла одеяло из дома Мухаммада, и люди стали говорить, что он собирается отрубить ей руку. Они ужаснулись этому и стали просить за нее. Мухаммад отказал. «Клянусь тем, в чьих руках находится моя душа, если бы Фатима — дочь Мухаммада, содеяла нечто такое, что содеяла эта женщина, то Мухаммад, безусловно, отрубил бы ей руку». Это хадис восходящий к Аише. Даже диких аравийских кочевников возмущала подобная жестокость.
— Зачем же им было дано такое откровение?
Эммануил тонко улыбнулся.
— Не я его давал. Ты знаешь.
Да, я знаю, но впервые Эммануил заявил об этом так откровенно. И вовремя. Все равно он мой Господь, даже если сын того лучшего из ангелов, что был сотворен первым и наделен всеми добродетелями, кроме одной — смирения. У меня ее тоже не было.
Но пока я сидел на стадионе, смотрел на кровь, стекающую по плахе, и вдыхал запах жженой плоти. Муриды притащили еще троих осужденных, двух мужчин и женщину в чадре. Привязали к столбам. Прочитали приговор. Шпионы. Я понял, что будут расстреливать.
Один из муридов поднял автомат. Я заметил, что у них не было палача — исполнением приговоров занимались все по очереди. Да, отправление правосудия — долг каждого мусульманина. «Джихад руки» . Точнее, топора и автомата.
Раздался залп. Двое мужчин справа и слева от женщины осели сразу, а она подняла голову и выпрямилась, несмотря на дыры от пуль в чадре.
Муриды замерли пораженные. На миг. Потом дали ещё залп. И она расхохоталась.
— Джинния! — выкрикнул кто-то из зрителей.
— Джинния! — подхватил стадион.
— Мария, — тихо сказал я.
Но Марк услышал и выхватил пистолет. Ближайший к нам мурид упал как подкошенный. Из-под хирки Дауда возник короткий автомат (не иначе как израильского производства). Принц положил еще троих членов Муридана. Они просто не успели опомниться.
А потом стадион накрыло тенью.
Я посмотрел вверх. Над нами плыла Дварака.
Раздались крики и снова выстрелы. Стадион был окружен. Наверху, на последних рядах, стояли пуштуны, от муридов, в общем-то, ничем не отличавшиеся, но державшие их под прицелом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73