– Больше четырех миллионов долларов?
– Существенно больше.
Его сердце снова заколотилось. Легкие опять превратились в кузнечные мехи. Джон отторгающе поднял руку.
– Погодите. Не так скоро. Четыре миллиона была хорошая цифра. Зачем терять меру? Четыре миллиона вполне могут сделать человека счастливым. Больше было бы… ну, пожалуй, слишком…
Итальянец посмотрел на него из-под своих кустистых бровей. В глазах у него вспыхнул странный огонь.
– Это единственное условие, которое связано с наследством, Джон. Либо вы берете все – либо ничего…
Джон сглотнул.
– Это больше, чем вдвое? – быстро спросил он, будто проклятие можно было предотвратить, забежав вперед.
– Существенно больше.
– Больше, чем десятикратно? Больше, чем сорок миллионов?
– Джон, вам придется привыкать мыслить в больших масштабах. Это нелегко, и видит Бог, я вам не завидую. – Альберто кивнул ему ободряюще, почти заговорщицки, словно подталкивая его войти в дом, пользующийся дурной славой. – Мыслите по-крупному, Джон!
– Больше, чем… – Джон запнулся. Он как-то читал в одном журнале о состояниях музыкальных звезд. Якобы у Мадонны шестьдесят миллионов долларов, у Майкла Джексона вдвое меньше. А возглавлял список экс-битл Пол Маккартни, его состояние оценивалось в пятьсот миллионов долларов. У него закружилась голова. – Больше, чем в двадцать раз? – Он собирался сказать «в сто раз», но не посмел. Допустить, что он мог бы – просто так, без усилий, без таланта – завладеть состоянием, близким к богатству таких легендарных личностей, было бы кощунством.
Воцарилась тишина. Адвокат посмотрел на него, пожевал губу и ничего не сказал.
– Освойтесь, – выдал он, наконец, – с цифрой два миллиарда. – И добавил: – Долларов.
Джон уставился на него, и что-то тяжелое, свинцовое, казалось, опустилось и на него, и на всех присутствующих. В этом уже не было удовольствия. Солнечный свет, врывавшийся в окна, слепил его, причиняя боль, как лампа на допросе. Действительно, никакого удовольствия.
– Вы это серьезно? – спросил он.
Альберто Вакки кивнул.
Джон огляделся – нервно, будто ища выход. Миллиарды! Цифра нагрузила его многотонной тяжестью, придавила его плечи, отяготила череп. Миллиарды, это был масштаб, куда его представления не заходили еще никогда. Миллиарды, то есть уровень Рокфеллеров и Ротшильдов, саудовских нефтяных шейхов и японских гигантов недвижимости. Миллиарды – это уже больше, чем благосостояние. Это… помешательство.
Сердце его все еще колотилось. На его правой голени начал дрожать мускул. Джону надо было успокоиться. Все-таки здесь разыгрывалась какая-то странная игра. Такого не бывает – во всяком случае в том мире, который он знал! Чтобы откуда ни возьмись явились четверо мужчин, о которых он не слыхал никогда в жизни, и заявили, что он унаследовал два миллиарда долларов? Нет, так не годится. Игра какая-то испорченная. Он понятия не имел, как должна протекать подобная церемония введения в наследство, но уж точно не так.
Он попытался припомнить, как это происходило обычно в кино. Черт возьми, он столько перевидел фильмов – считай, всю свою юность провел у телевизора и в кино – как же это все у них? Оглашение завещания, непременно. Когда кто-то умирает, происходит оглашение завещания, на которое собираются все возможные наследники, чтобы услышать из уст нотариуса, кто сколько получит. И тут же все переругаются.
Точно! Как вообще бывает, когда кто-то умирает и что-то завещает? Ведь первыми наследуют супруги и дети, так? Разве может быть так, что он получает наследство, а его братья нет?
И как он вообще может что-то унаследовать, если его отец еще жив?
Что-то тут было не так.
Его сердце и дыхание включили заднюю скорость. Радоваться рано. Немного скепсиса не помешает.
Джон откашлялся.
– Я хочу задать еще один тупой вопрос, – начал он. – Почему именно я должен что-то унаследовать? Как вы вышли на меня?
Адвокат спокойно кивнул.
– Мы предприняли очень тщательные и основательные розыски. Мы бы не пригласили вас на этот разговор, если бы не были уверены в деле на сто процентов.
– Хорошо, вы уверены. А я нет. Известно ли вам, например, что у меня есть два брата. Разве я не должен делить наследство с ними?
– В данном случае нет.
– Почему нет?
– Вы обозначены единственным наследником.
– Единственным наследником? Кому же, черт возьми, взбрело в голову назначить именно меня наследником двух миллиардов долларов? То есть мой отец – сапожник. И я знаю о нашей родне не так уж много, но уверен, что среди нее нет миллиардеров. Самый богатый из них – мой дядя Джузеппе, у него в Неаполе небольшой таксопарк на десять или двенадцать машин.
– Правильно. – Альберто Вакки улыбнулся. – И он еще жив и, насколько нам известно, пребывает в добром здравии.
– Итак, тогда как же такое наследство вступает в силу?
– Это звучит так, будто вы не особенно в этом заинтересованы.
Джон почувствовал, как он начинает злиться. Злился он редко, еще реже злился по-настоящему, но сейчас, кажется, дело шло именно к этому.
– Почему вы все время уклоняетесь? Почему вы делаете из этого какую-то тайну? Почему вы не скажете просто, кто умер?
Адвокат начал рыться в своих бумагах, и это походило, черт бы его побрал, на отвлекающий маневр. Так человек листает свой пустой ежедневник, делая вид, что ищет еще не расписанное встречами время.
– В данном случае речь идет не о простом деле, – наконец признался он. – Обычно есть завещание, есть исполнитель завещания и оглашение завещания. Деньги, о которых мы говорим, собственность одного фонда – в некотором смысле они принадлежат сами себе. Мы лишь управляем ими с тех пор, как умер учредитель, а случилось это очень давно. Он оставил распоряжение, по которому состояние фонда должно перейти к младшему потомку мужского рода Фонтанелли, который будет жив на 23 апреля 1995 года. И это вы.
– 23 апреля… – Джон недоверчиво сощурил глаза. – Это было позавчера. Почему именно этот день?
Альберто пожал плечами:
– Так назначено.
– И я самый младший Фонтанелли? Вы уверены?
– У вашего дяди Джузеппе есть пятнадцатилетняя дочь. Но – дочь. У кузена вашего отца, Романо Фонтанелли, был шестнадцатилетний сын Лоренцо. Но он, как вы, наверное, знаете, две недели назад скоропостижно скончался.
Джон вглядывался в зеркальную поверхность стола, как в лик оракула. Что ж, вполне могло быть. Его брат Чезаре со своей женой каждое Рождество вели долгие дискуссии о том, насколько бессмысленно, прямо-таки преступно рожать на свет детей. И Лино – ну да, у того в голове были только самолеты. И мать недавно рассказывала по телефону, что Лоренцо умер, от чего-то ужасно банального – от укуса пчелы, что ли. Да, всякий раз, когда речь заходила об итальянской родне, говорили о свадьбах и разводах, о болезнях и смертях, но никогда о детях. Может быть, и правда.
– А в чем, собственно, состоят эти два миллиарда долларов? – спросил он, наконец. – Наверное, в каких-нибудь долях в предприятиях, в акциях, нефтяных скважинах и тому подобном?
– Это деньги, – ответил Альберто. – Просто деньги. Огромное количество счетов в бесчисленных банках по всему миру.
Джон посмотрел на него и почувствовал дурноту в желудке.
– И я должен это унаследовать только потому, что по случайности два дня назад оказался самым младшим Фонтанелли? Какой во всем этом смысл?
Адвокат выдержал его взгляд, долгий и почти задумчивый.
– Не знаю, какой в этом смысл, – признался он. – Как и во многом в жизни.
Джона подташнивало. Нездоровый, нечистый, оборванный, в дешевых лохмотьях, которые не заслуживали даже названия одежды. Внутренний голос продолжал ему нашептывать, что его здесь дурят, непонятно зачем обводят вокруг пальца. Но где-то в глубине души твердой скалой, массивной, словно гранитное основание Манхэттена, покоилось чувство, что этот внутренний голос ошибается, что он не более чем продукт бессчетных часов, проведенных перед телевизором, где никогда не бывало, чтобы деньги приходили к людям просто так. Драматургия фильмов просто не допускала этого. Такое могло случиться только в действительности.
Чувство, возникшее у него сразу, как только он ступил в это помещение, чувство, что он стоит на пороге новой жизни, так и не прошло, а лишь усилилось.
Только теперь подступил страх, что этот поворот его раздавит.
Два миллиарда долларов.
Он мог взять деньги. Если эти люди явились, чтобы подарить ему два миллиарда долларов, то могли бы дать ему для начала пару тысяч, от них бы не убыло. Тогда бы он нанял адвоката, который бы тщательно все перепроверил. Он вспомнил своего старого друга Пола Зигеля. Пол знал многих адвокатов, лучших адвокатов города. Точно. Джон глубоко вздохнул.
– Вопрос все тот же, – мягко сказал Альберто Вакки, флорентийский адвокат и управитель имущества. – Принимаете ли вы наследство?
Хорошо ли это, быть богатым? До сих пор он прилагал все силы к тому, чтобы не быть слишком уж бедным. Презирал тех, кто гоняется за деньгами. С другой стороны – жизнь была намного проще и приятнее, когда деньги есть. Без денег ты всегда вынужден действовать. У тебя нет выбора. Нравится, не нравится – а делай. Наверное, это единственный вечный и всеобщий закон: с деньгами лучше, чем без денег.
Он выдохнул.
– Ответ все тот же, – сказал он в тон вопросу, находя, что это звучит круто. – Да.
Альберто Вакки улыбнулся. Улыбка у него была теплая и доброжелательная.
– Мои сердечные поздравления, – сказал он и захлопнул свою папку.
Чудовищная гора свалилась с плеч Джона, и он позволил себе откинуться на мягкую спинку стула. Неужто он теперь миллиардер? И если да, то это не самое худшее, что может стрястись с человеком. Он посмотрел на трех адвокатов, сидящих напротив него полукругом, словно комиссия по освидетельствованию, и чуть не ухмыльнулся.
В это мгновение из своего кресла у окна поднялся старик.
1
Детство Джона было населено таинственными мужчинами. Они являлись то в одиночку, то группой – вдвоем, втроем, – наблюдали за ним издали с края игровой площадки, улыбались ему по дороге в школу и говорили о нем, думая, что он их не понимает или не слышит.
– Это он, – говорили они по-итальянски. И: – Придется еще ждать. – И жаловались друг другу, как тяжело им дается ожидание.
Его мать смертельно напугалась, когда он рассказал об этом дома. Потом его долго не выпускали на улицу одного, и на игры ровесников ему приходилось смотреть из окна. После этого он стал держать язык за зубами, когда появлялись эти мужчины. Но, начиная с какого-то времени, они исчезли, и их образы утонули на дне его памяти.
Потом Джону исполнилось двенадцать лет, и он обнаружил, что с мистером Анджело, самым благородным клиентом сапожной мастерской его отца, связана какая-то тайна. Мистер Анджело всегда казался ему кем-то вроде небесного посланника – и не только потому, что он так элегантно выглядел. Когда он в своем белом костюме сидел на табурете в мастерской, болтая с отцом по-итальянски, поставив на перекладину ступни в одних носках, – это значило, что наступило лето, начались великолепные недели с купанием в надувном бассейне, с поездками на Кони-Айленд, с мороженым и душными ночами. А когда мистер Анджело появлялся второй раз в году, уже в светло-сером костюме, протягивая отцу свои туфли и расспрашивая, как дела в семье, лето кончалось, и дело шло к осени.
– Хорошие итальянские туфли, – как-то говорил отец Джона матери. – Мягкие, рассчитанные на итальянскую погоду. Хоть и старые, но прекрасно ухоженные, надо сказать. Я готов поспорить, что сегодня такие туфли уже нигде не купишь.
То, что небесные посланники носят особенную обувь, Джону казалось естественным.
Однажды, когда кончалось лето 1979 года, Джону разрешили поехать в аэропорт Джона Фиццжералда Кеннеди – с его лучшим другом Полом Зигелем и его матерью. Президент тогда был Джимми Картер, драма с заложниками в Тегеране еще не разразилась, все лето распевали Bright Eyes, и отец Пола должен был вернуться из европейской командировки. Родители Пола владели магазином часов на Тринадцатой улице, и мистер Зигель рассказывал невероятно волнующие истории о пережитых им нападениях и налетах. На задней стене его магазина была даже настоящая дырка от пули, замаскированная детской фотографией Пола в рамочке. И Джон впервые в жизни был в знаменитом аэропорту Дж. Ф.К. и вместе с Полом плющил нос об огромное стекло, через которое можно было видеть прибывших пассажиров.
– Эти все прилетели из Рима, – объяснял Пол. Он был невероятно умный. По дороге в аэропорт он рассказывал им историю Нью-Йорка, которую знал, наверняка начиная от каменного века, все об Уолл-стрит, и кто построил Бруклинский мост, и когда он был торжественно открыт и так далее. – А папа прилетит рейсом из Копенгагена, он опаздывает на полчаса.
– Класс, – сказал Джон. Он не торопился возвращаться домой.
– Давай будем считать бородатых мужчин! – предложил Пол. И это тоже было для него типично: он всегда знал, чем заняться. – Считаются только настоящие бороды, и кто первым насчитает десять, тот победил. О'кей? Я уже одного вижу, вон, впереди, с красной папкой!
Джон сощурил глаза, как индейский следопыт. Победить Пола в таком состязании было делом безнадежным, но попытаться стоило.
И тут он увидел мистера Анджело.
Это был, без сомнения, он. Светло-серый костюм, его походка. Лицо. Джон моргал, ожидая, что видение исчезнет, как призрак, но мистер Анджело не исчез, а шел как нормальный человек в потоке пассажиров из Рима, не поднимая взгляда, держа в руке пластиковый пакет.
– Мужчина в коричневом пальто, – воскликнул Пол. – Два.
Официальный человек в форме задержал мистера Анджело и что-то сказал, указывая на его пакет. Мистер Анджело открыл пакет и достал из него две пары туфель – коричневые и черные.
– Э, – обиженно воскликнул Пол. – Да ты же со мной не играешь!
– Мне это не интересно, – ответил Джон, не сводя глаз с происходящего. Сотрудник службы безопасности был явно удивлен и что-то спросил. Мистер Анджело ответил, держа туфли в руках, и сотрудник отпустил его; мистер Анджело убрал туфли в пакет и скрылся за автоматической дверью.
– Просто ты боишься проиграть, – сказал Пол.
– Я и так всегда проигрываю, чего мне бояться, – сказал Джон.
Вечером он узнал, что мистер Анджело действительно был в этот день в мастерской отца. Он передал для детей подарки – по большой плитке шоколада для каждого, а для Джона еще и десятидолларовую купюру. Взяв в руки шоколад и деньги, Джон испытал странное чувство. Как будто он открыл нечто такое, что надлежит держать в тайне.
– Я видел сегодня мистера Анджело в аэропорту, – все-таки рассказал он. – Он прилетел из Рима, и у него с собой не было ничего, кроме его туфель.
Отец засмеялся.
Мать потянулась к нему, прижала к себе и вздохнула.
– Ах ты, мой маленький фантазер. – Она всегда его так называла. Они с отцом как раз говорили про Рим, про мальчика, который родился у каких-то родственников. Джону казалось странным, что в Италии у него есть родня, которую он никогда в жизни не видел.
– Мистер Анджело живет в Бруклине, – объяснил отец. – Иногда он приезжает сюда по старой памяти, потому что знал предыдущего владельца мастерской.
Джон помотал головой, но ничего не сказал. Что тут скажешь. Тайна была раскрыта. Он знал, что мистер Анджело не появится больше никогда, и так оно и вышло.
Год спустя женился его старший – на девять лет – брат Чезаре и переехал в Чикаго. Второй брат – Лино, на шесть лет старше Джона – не женился, но пошел служить в военно-воздушные силы, чтобы стать летчиком. Джон остался единственным ребенком в семье.
Он учился, оценки были не плохие и не хорошие, и среди одноклассников он был незаметным, спокойным мальчиком, замкнутым в своем мире и не ищущим контактов с другими. Он питал интерес к истории и литературе, но никто бы не доверил ему, например, организацию школьного вечера. Девочки находили его симпатичным, это значило, что они не боялись идти с ним в темноте по улице. Но его единственный за все школьное время поцелуй случился на новогодней вечеринке, куда его кто-то притащил с собой и где он чувствовал себя не в своей тарелке. Когда другие мальчики рассказывали про свои сексуальные приключения, он просто молчал, и никто его ни о чем не спрашивал.
После школы Пол Зигель получил стипендию для одаренных и уехал учиться в Гарвард. А Джон пошел в колледж Хопкинса Младшего, главным образом потому, что это было недалеко от дома и обучение стоило недорого. Он не очень представлял, что с ним будет дальше.
Летом 1988 года на лондонском стадионе Уэмбли состоялся концерт в честь Нельсона Манделы, который транслировали на весь мир. Джон с соучениками отправился в Центральный парк, там был выставлен видеоэкран и громкоговорители, и можно было приобщиться к глобальному музыкальному событию на природе и с алкоголем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80