Когда конференция заканчивалась и врачи, готовясь поскорее выбраться из зала, стали подниматься, хлопая сиденьями кресел, и громко переговариваться, уже не обращая внимание на сцену, Лопухина встала и двинулась вперед к трибуне с микрофонами. Она не помнила, как шла по проходу почти из середины зала, встречая недоуменные взгляды, как увидала очень близко враз посеревшее под зимним загаром лицо Ковбой-Трофима, говорившего что-то, и попыталась улыбнуться неведомо кому, и не смогла, как остановилась возле трибуны, сбоку, забыв о микрофонах, и глядя в зал, и по-прежнему не видя лиц, произнесла негромко, будто себе самой:— Я хочу сказать вам всем несколько слов…Шум еще продолжался, но постепенно какая-то странная напряженность овладела всеми и зал быстро затих… Он даже не затих…, он будто вымер…Она стояла, как казалось ей, очень неловко и беспомощно оглядывалась по сторонами, нервически переступая ногами, не находя места рукам, и одергивала пиджак, поравляла волосы, думая к месту или нет, что иногда, чтоб услышали надо промолчать, и несколько раз открывала рот в попытке начать, с ужасом понимая, что забыла подготовленный текст, кроме одной, как казалось ей теперь, совершенно дурацкой фразы откуда-то из середины: «…Самый важный плод человеческих усилий его собственная личность… Надо перестать бояться и заискивать…», и еще одной, из Вавиловых интернетовских прибауток: «Ссорится с Ковбой-Трофимом, все равно, что ожидать жалоб на качество парашютов», и увидела, как по проходу к сцене движется Волошин и рядом Фрэт, будто привязанный к ноге…, и сказала наконец:— Похоже я заплатила за собственные ошибки… сполна, коллеги, а может больше… — Она увидела, что Волошин присел осторожно в кресло, почти у самой сцены, забывая опереться о спинку, а рядом, в проходе, аккуратно уложив зад на толстый ковер, устроился бигль, и оба уставились на нее, тревожно и с надеждой, в ожидании обещанных действий, и тогда она шагнула вперед, к краю сцены, и голосом, которым делала научные доклады, четко и внятно произнесла, удивляясь появившейся из ниоткуда свободе и легкости:— …Потому хочу просить задержаться на несколько минут.. И вас…, — она обернулась к Ковбой-Трофиму……Когда она кончила и посмотрела на Волошина, что почти победно улыбался, поглаживая загривок Фрэта, прошло не более пяти минут, в которые она умудрилась втиснуть, будто это библейские тексты, не столько обличения двойного менеджмента Ковбой-Трофима, сколько новые правила и поведенческую стратегию в науке, хирургической трансплантологии и бизнесе, способных обеспечить достижение совсем других целей, сулящих признание и благополучие сотрудникам…, не учреждению под названием Цех, которое и без того давно уже было самодостаточным…, и, вслушиваясь в звенящую тишину размышляющего конференц-зала, забитого под завязку институтским людом, очень умным, квалифицированным, ушлым и небедным из-за постоянно подносимых родственниками гонораров в конвертах, тоже полулегальных…, поняла вдруг, что дорога, на которую звала, совсем не так легка и понятна, как казалась из подвала Вивария, где лежала брошенная всеми после бандитской нефрэктомии…, и еще Ковбой-Трофим за спиной, не проронивший ни слова до сих пор…Она оглянулась и напряглась в ожидании атаки, которой не последовало… Ковбой-Трофим одиноко сидел за маленьким столиком с переносной лампой, беспроводным микрофоном и стаканом густого темно-оранжевого чая в подстаканнике, и держал паузу…, так мастерски, даже виртуозно, будто до прихода в Цех много лет прослужил во МХАТЕ, прекрасно понимая, что каждая лишняя секунда тишины работает на него…, на его сценический образ…, и прошлый, и создаваемый здесь и сейчас, прямо на глазах ошалевшей институтской публики…, и наслаждался молчанием…А когда понял, что надо встать и что-то сказать, было поздно, потому как зал, похоже, принял решение, без дополнительных переговоров и консультаций, молча и быстро, тревожась лишь предстоящим и почти соглашаясь с ним…— Елена Александровна хороший хирург и организатор. — Ковбой шелестел, старался наверстать упущенное, зная, что проигрывает, но упрямо шел вперед, будто вел на кабана на давнишней зимней охоте в подмосковном лесу вседорожник свой, готовый биться до конца…— И это не секрет для нас всех, присутствующих здесь…, как и не секрет, что она была втянута в…, — он на мгновение замялся, стараясь подобрать наиболее мягкую формулировку, — …в незаконный оборот донорских органов, часть которых, как ни прискорбно, прошла через отделения Цеха… Во всей этой сомнительной истории, которая к счастью закончилась, для меня остается непонятным одно: зачем было убивать молодую беременную женщину только ради того, чтоб имплантировать больному Рывкину…, человеку сомнительной репутации… и пьянице человеческий зародыш…?Зал удивленно и негромко загудел. Ковбой-Трофим встал, подавляя гул, уверенно и легко, демонстрируя, что возраст — категория, давно укрощенная им, почти бессмертным всемогущим директором Цеха, не только создавшим институт из ничего, на голом месте, но обеспечившим всех их, сидящих здесь, учеными степенями, званиями и должностями, и неплохими гонорарами, которым могут позавидовать хирурги многих, если не всех московских клиник. Отпил из стакана с подстаканником темно-оранжевую, почти коричневую жидкость и сказал:— Мы все понимаем, как ей досталось… и что это стоило здоровья…— Мне это стоило гораздо больше, — подумала Лопухина, но ничего не сказала.—…и как она инстинктивно жаждет реванша, припоминая трагическую судьбу своего клана, — продолжал директор. — Все этих сосланных на каторгу, в ссылку, невинно убиенных благородных, хорошо образованных и когда-то состоятельных людей Лопухиных… Не станем придавать значения словам… Надо время, чтоб она полностью восстановилась… физически… Жить с единственной почкой очень тяжело, зная как легко любая банальная инфекция может вывести ее из строя… А душевных сил у очаровательной Елены Александровны хватит на всех нас, присутствующих здесь… Спасибо… Все свободны… Досвиданья…А зал сидел…, молчал… и, похоже, не собирался расходиться…
Лето в этом году было приятным во всех отношениях, как гоголевская женщина, и не хотелось думать, вспоминая Эзопа, что не всегда оно будет…А Москва, неупорядоченными рывками без ритма и мелодики, становилась все красивее, превращаясь из низкорослого купеческого города-подростка, а потом социалистически образцового мегаполиса-героя с целой кучей орденов неизвестно за что и куда прикрепленных, с редкими вкраплениями архитектурных шедевров, в одну из самых современных, комфортабельных и привлекательных столиц мира. Так, наверное, разбивая скорлупу изнутри появляется на свет в рванном джазовом ритме птенец… и становится центром вселенной…, или собирает мальчуган редкостный трансформер, претендующий на уникальность…, как галактика…В это лето хаотично возводимые современные дома-стиляги с крышами-шапочками на любой вкус и даже целые кварталы, независимо от предназначения и расположения, еще недавно казавшиеся странно, даже вызывающе, эклектичными и бездарными в море стандартных и убогих социалистических коробок-построек из под дешевых туфель, вдруг начали выстраиваться в удивительно гармоничную чуть синкопированную мелодику инновационных архитектурных форм, зазвучавших поразительно слаженно, торжественно и величественно, и сразу возникло неизвестно откуда ощущение неизбывной уверенности в собственных силах и больших денег, поселившееся в воздухе московских улиц и площадей, и придающих почти сказочную прелесть всем этим Немецким слободкам, Чистым прудам, Солянке, Цветному бульвару…Фрэт теперь знал не хуже старожил-таксистов свой город и очень любил, гордился им и понимал, и московские запахи стали такими же родными и близкими «до боли», как любил повторять вернувшийся из ссылки одноглазый дворняга Пахом, на котором не стали делать эксперименты в чужом институте, будто Москва — любимый Виварий, только что отремонтированный, скорее выстроенный почти заново и с иголочки оснащенный старательными американцами…
Кабинет Эйбрехэма с огромным окном во всю стену походил на офис, что расположены обычно на Пятой авеню, а лаборантская, в которой ночами обреталась Слава, превратилась почти в гостиничный номер с письменным столом, кожанными креслами и большим диваном с дистанционным управлением — remote control, который настойчивый ветеринар нашел в одном из нью-йоркских мебельных магазинов…— Каждая лабораторная собака заслуживает отдельного номера, — говорил Авраам Лопухиной по-английски на полном серьезе: русский ему не давался, кроме нескольких матерных слов, которым научил его кто-то из служителей Вивария, произносимых с такими искажениями, что понять кого он имеет… в виду было невозможно. Ветеринар постоянно использовал Славу переводчиком и был счастлив этим, а она демонстрировала пострясающие способности в английском, забывая окать, и теперь ее часто приглашали в Цех на синхронные переводы и переговоры, и хорошо платили…— Каждое лабораторное животное заслуживает отдельного номера в Виварии…, особенно собаки! — говорил ветеринар. — К сожалению, мы не можем предоставить им подобные удобства, даже в Америке…, но то, что мы сделали для них здесь… почти сделали… просто замечательно. I get it up! Я тащусь! (жарг.)
— Здравствуй, собака! — сказала Лопухина, косясь на телевизор Sony с картинкой новостей CNN на экране, стоящий на полу, от которого только что отвернулся Фрэт, и уселась удобно перед ним на высокую гигиеничную табуретку из нержавейки и толстого небьющегося стекла-сиденья, и оглядела стены, тщательно отделанные веселым кафелем, и пол без традиционных опилок, крытый неизвестным гладким материалом с многочисленными отверстиями для стока воды… Просторные клетки из нержавеющей стали, зарешеченные спереди крупной сеткой, стояли у длинной дальней стены друг на друге в два этажа. Их конструкция была удивительно рационально и просто приспособлена для ухода за животными, и запаха в помещении не было совсем, хотя в клетках находилось больше десятка биглей…— Похоже, Абрам готов исполнять любые твои прихоти, собака. — Она нервно улыбнулась. — Попроси компьютер тогда… и кресло-качалку, и беспроводные наушники…, и закажи пиццу Maxima…— Что-то случилось? — спросил Фрэт, втягивая в затрепетавшие ноздри запахи молодой женщины, мгновенно проникаясь прочно поселившимися в ней отчаянием и тревогой, и печалью, такой глубокой и беспросветной, что до дна не добраться, как ни старайся и не копай…— Фрэт! Ничего не происходит! Будто не покончил с собой доктор Спиркин в подвале Третьяковской галлерее, не спился окончательно талантливый Митя Борщев, испугавшись ответственности за легкомысленные связи с криминальным миром и работающий грузчиком теперь в Универсаме, у меня по-прежнему две почки и не было выступления на пятничной институтской конференции…Она достала сигарету, закурила, нервно затянулась и автоматически, не думая и не глядя, швырнула зажигалку в дальнюю корзину для мусора, и лишь потом, наблюдая за полетом, почувствовала непривычную тяжесть в руке перед броском…— Если что и происходит, то только плохое, Фрэт… Та безумная ночная пьяная прогулка Рывкина с Митей холодной весной по ночному Соколу дорого обошлась ему… Похоже, избыточные дозы алкоголя…, по его рассказам он выпил чуть больше литра водки, убили зародыш, неприспособленный к подобным нагрузкам интоксикантами… Видимо, нежные клетки эмбриона, несмотря на хорошее кровоснабжение, просто денатурировали, как необратимо денатурируются белки под воздействием спирта… Он уже давно опять очень старый и больной…, на постоянном гемодиализе… и я должна, наконец, решиться на трансплантацию ему новой почки… В жизни бы не стало делать этого…, он он-то, как раз заслужил…— Почему у нас так устроено, Хеленочка, что все, даже самое хорошое…, гениальное почти…, идет backasswards и уничтожается на корню…? Талантливые русские генетики до— и послевоенных лет, что были тогда впереди всех, всего мира… Большую часть из них посадили, многих растреляли, генетику обозвали лженаукой… Русский биолог Демихов в середине прошлого века в Москве начал первым в мире получать в эксперименте реальные результаты после пересадки органов…, даже головы… Хорошо, что не был врачем…, поэтому его не принимали всерьез и не закрыли…, лишь объявили трансплантологию буржуазной наукой…, а к нему приезжали учиться из заграницы те, кто позже стали признанными лидерами клинической трансплантологии… Почти целый век в запасниках Русского музея в Ленинграде парились картины гениальных русских художников двадцатых-тридцатых годов прошлого столетия… А эксперимент с человеческим эмбрионом ты повторишь…, рано или поздно…, — печально закончил Фрэт и, глухо стукнув о пол тяжелым хвостом, добавил: — Не думаю, что сегодня многое изменилось…, скорее наоборот… Ты — предводительница… Меняй!— Наши недостатки — продолжение наших достоинств, говорит умница Вавила, черпающий мудрость в Интернете… Вот почему их так много… — Она посмотрела, не видя, в окно, втянула в себя воздух Вивария и не почувствовала привычного мерзкого запаха мочи и гнилого мяса, и улыбнулась удивленно и почти радостно, и сказала, подумав мгновение:— А Волошин все больше напоминает мне Славкиного Авраама, увлеченного реновацией Вивария по-американски… Следователь влюблен и счастлив безмерно, что заполучил меня всю…, все тело, и до души ему почти нет дела…— Значит неучтенные органы по-прежнему проходят через отделения Цеха? Я прав? — Бигль снова стукнул о пол толстым хвостом.— Проходят…— Почему ты тогда не остановишь это?— Я не знаю, какие из них криминальные… По документам все всегда в порядке: полный кворум требуемых специалистов, включая юристов, присутствующих при констатации мозговой смерти потенциального донора, даже письменные согласия родственников… Выборочная проверка ничего не дает, а контролировать все подряд никто не позволит… А главное…, — она замолчала, привычно погружаясь в болезненный пересчет понесенных утрат, нереализованных возможностей…— Что главное, Хеленочка?— Главное…? Главное — Ковбой-Трофим! Заботливый, по-отечески внимательный и демократичный, напрочь забывший все обиды, готовый притерпеть еще больше…, а под этим всем…, знаю, будто сам рассказал по секрету, единственное желание, поглотившее его целиком, ради которого, похоже, и живет теперь: изъять оставшуюся почку мою… Не выдрать по-бандитски с корнем, а удалить… умело и артистично…, и тогда мне конец… Даже если вдруг найдут, как в прошлый раз, экстренную пересадку делать никто не станет… Пока он в Цехе все будет идти как всегда…, как было…, backasswards…, включая правительственные награды, визиты в Кремль, Парламент, Белый Дом, заграницу… А все, что наговорила…, наобещала тогда сотрудникам Цеха на пятничной конференции остается нереализованным всуе… Нельза совмещать эффективную хирургическую службу с душевным разнобоем и склокой среди сотрудников… Интриги — сила слабых, говорил Шекспир. Он знал толк в таких делах… Провалиться сквозь землю — самая легкая кара для меня сегодня…— В неразумный век разум, выпущенный на свободу, губителен для его обладателя, — произнес Фрэт, разглядывая голое тело Лопухиной под халатом и солдатскими трусиками с майкой, маркированными знакомым US Army… —К сожалению, не знаю кто сказал… То же можно относится и к справедливости.— Фрэт! — улыбнулась Лопухина. — Ты опять больше озабочен моей промежностью, чем проблемами и душой… Не втягивай в себя так сильно воздух окрест… Мне хватит Волошина и его рассказов про преданную службу президенту-государю… Ты стал совсем русским…, just the new Russian, которому до фени чужая жизнь… Хочешь, куплю тебе кресло-качалку и беспроводные наушники, чтоб слушать передачи BBC…?— Купи! — согласился Фрэт. — Хотя новости CNN меня вполне устраивают. А еще смотрю мой любимый Первый канал, всякий раз удивляясь второй древнейшей профессии, которую у нас теперь путают с первой…, а еще оскопленный НТВ, то ли с золотым зубом глубоко во рту, то ли с глубоко запрятанной фигой в кармане…— Что делать? — спросила она, стараясь показать, что не ждет ответа и готова искать его сама.— В тебе есть главное, Хеленочка: ты знаешь, как надо…, а справедливость и долг…, и готовность притепеть достались по наследству вместе с редкостной четвертой резус-отрицательной группой крови… Ты предводительница…, гугенот-реформатор… В суете отделенческих забот и вялотекущей войны с Ковбой-Трофимом ты стала забывать об этом… God helps those who help themselves.— No, Frat! These things gripe my sole… I'm still in a jam…, just shit out of luck…— Get the lead out of your ass and do what you need!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Лето в этом году было приятным во всех отношениях, как гоголевская женщина, и не хотелось думать, вспоминая Эзопа, что не всегда оно будет…А Москва, неупорядоченными рывками без ритма и мелодики, становилась все красивее, превращаясь из низкорослого купеческого города-подростка, а потом социалистически образцового мегаполиса-героя с целой кучей орденов неизвестно за что и куда прикрепленных, с редкими вкраплениями архитектурных шедевров, в одну из самых современных, комфортабельных и привлекательных столиц мира. Так, наверное, разбивая скорлупу изнутри появляется на свет в рванном джазовом ритме птенец… и становится центром вселенной…, или собирает мальчуган редкостный трансформер, претендующий на уникальность…, как галактика…В это лето хаотично возводимые современные дома-стиляги с крышами-шапочками на любой вкус и даже целые кварталы, независимо от предназначения и расположения, еще недавно казавшиеся странно, даже вызывающе, эклектичными и бездарными в море стандартных и убогих социалистических коробок-построек из под дешевых туфель, вдруг начали выстраиваться в удивительно гармоничную чуть синкопированную мелодику инновационных архитектурных форм, зазвучавших поразительно слаженно, торжественно и величественно, и сразу возникло неизвестно откуда ощущение неизбывной уверенности в собственных силах и больших денег, поселившееся в воздухе московских улиц и площадей, и придающих почти сказочную прелесть всем этим Немецким слободкам, Чистым прудам, Солянке, Цветному бульвару…Фрэт теперь знал не хуже старожил-таксистов свой город и очень любил, гордился им и понимал, и московские запахи стали такими же родными и близкими «до боли», как любил повторять вернувшийся из ссылки одноглазый дворняга Пахом, на котором не стали делать эксперименты в чужом институте, будто Москва — любимый Виварий, только что отремонтированный, скорее выстроенный почти заново и с иголочки оснащенный старательными американцами…
Кабинет Эйбрехэма с огромным окном во всю стену походил на офис, что расположены обычно на Пятой авеню, а лаборантская, в которой ночами обреталась Слава, превратилась почти в гостиничный номер с письменным столом, кожанными креслами и большим диваном с дистанционным управлением — remote control, который настойчивый ветеринар нашел в одном из нью-йоркских мебельных магазинов…— Каждая лабораторная собака заслуживает отдельного номера, — говорил Авраам Лопухиной по-английски на полном серьезе: русский ему не давался, кроме нескольких матерных слов, которым научил его кто-то из служителей Вивария, произносимых с такими искажениями, что понять кого он имеет… в виду было невозможно. Ветеринар постоянно использовал Славу переводчиком и был счастлив этим, а она демонстрировала пострясающие способности в английском, забывая окать, и теперь ее часто приглашали в Цех на синхронные переводы и переговоры, и хорошо платили…— Каждое лабораторное животное заслуживает отдельного номера в Виварии…, особенно собаки! — говорил ветеринар. — К сожалению, мы не можем предоставить им подобные удобства, даже в Америке…, но то, что мы сделали для них здесь… почти сделали… просто замечательно. I get it up! Я тащусь! (жарг.)
— Здравствуй, собака! — сказала Лопухина, косясь на телевизор Sony с картинкой новостей CNN на экране, стоящий на полу, от которого только что отвернулся Фрэт, и уселась удобно перед ним на высокую гигиеничную табуретку из нержавейки и толстого небьющегося стекла-сиденья, и оглядела стены, тщательно отделанные веселым кафелем, и пол без традиционных опилок, крытый неизвестным гладким материалом с многочисленными отверстиями для стока воды… Просторные клетки из нержавеющей стали, зарешеченные спереди крупной сеткой, стояли у длинной дальней стены друг на друге в два этажа. Их конструкция была удивительно рационально и просто приспособлена для ухода за животными, и запаха в помещении не было совсем, хотя в клетках находилось больше десятка биглей…— Похоже, Абрам готов исполнять любые твои прихоти, собака. — Она нервно улыбнулась. — Попроси компьютер тогда… и кресло-качалку, и беспроводные наушники…, и закажи пиццу Maxima…— Что-то случилось? — спросил Фрэт, втягивая в затрепетавшие ноздри запахи молодой женщины, мгновенно проникаясь прочно поселившимися в ней отчаянием и тревогой, и печалью, такой глубокой и беспросветной, что до дна не добраться, как ни старайся и не копай…— Фрэт! Ничего не происходит! Будто не покончил с собой доктор Спиркин в подвале Третьяковской галлерее, не спился окончательно талантливый Митя Борщев, испугавшись ответственности за легкомысленные связи с криминальным миром и работающий грузчиком теперь в Универсаме, у меня по-прежнему две почки и не было выступления на пятничной институтской конференции…Она достала сигарету, закурила, нервно затянулась и автоматически, не думая и не глядя, швырнула зажигалку в дальнюю корзину для мусора, и лишь потом, наблюдая за полетом, почувствовала непривычную тяжесть в руке перед броском…— Если что и происходит, то только плохое, Фрэт… Та безумная ночная пьяная прогулка Рывкина с Митей холодной весной по ночному Соколу дорого обошлась ему… Похоже, избыточные дозы алкоголя…, по его рассказам он выпил чуть больше литра водки, убили зародыш, неприспособленный к подобным нагрузкам интоксикантами… Видимо, нежные клетки эмбриона, несмотря на хорошее кровоснабжение, просто денатурировали, как необратимо денатурируются белки под воздействием спирта… Он уже давно опять очень старый и больной…, на постоянном гемодиализе… и я должна, наконец, решиться на трансплантацию ему новой почки… В жизни бы не стало делать этого…, он он-то, как раз заслужил…— Почему у нас так устроено, Хеленочка, что все, даже самое хорошое…, гениальное почти…, идет backasswards и уничтожается на корню…? Талантливые русские генетики до— и послевоенных лет, что были тогда впереди всех, всего мира… Большую часть из них посадили, многих растреляли, генетику обозвали лженаукой… Русский биолог Демихов в середине прошлого века в Москве начал первым в мире получать в эксперименте реальные результаты после пересадки органов…, даже головы… Хорошо, что не был врачем…, поэтому его не принимали всерьез и не закрыли…, лишь объявили трансплантологию буржуазной наукой…, а к нему приезжали учиться из заграницы те, кто позже стали признанными лидерами клинической трансплантологии… Почти целый век в запасниках Русского музея в Ленинграде парились картины гениальных русских художников двадцатых-тридцатых годов прошлого столетия… А эксперимент с человеческим эмбрионом ты повторишь…, рано или поздно…, — печально закончил Фрэт и, глухо стукнув о пол тяжелым хвостом, добавил: — Не думаю, что сегодня многое изменилось…, скорее наоборот… Ты — предводительница… Меняй!— Наши недостатки — продолжение наших достоинств, говорит умница Вавила, черпающий мудрость в Интернете… Вот почему их так много… — Она посмотрела, не видя, в окно, втянула в себя воздух Вивария и не почувствовала привычного мерзкого запаха мочи и гнилого мяса, и улыбнулась удивленно и почти радостно, и сказала, подумав мгновение:— А Волошин все больше напоминает мне Славкиного Авраама, увлеченного реновацией Вивария по-американски… Следователь влюблен и счастлив безмерно, что заполучил меня всю…, все тело, и до души ему почти нет дела…— Значит неучтенные органы по-прежнему проходят через отделения Цеха? Я прав? — Бигль снова стукнул о пол толстым хвостом.— Проходят…— Почему ты тогда не остановишь это?— Я не знаю, какие из них криминальные… По документам все всегда в порядке: полный кворум требуемых специалистов, включая юристов, присутствующих при констатации мозговой смерти потенциального донора, даже письменные согласия родственников… Выборочная проверка ничего не дает, а контролировать все подряд никто не позволит… А главное…, — она замолчала, привычно погружаясь в болезненный пересчет понесенных утрат, нереализованных возможностей…— Что главное, Хеленочка?— Главное…? Главное — Ковбой-Трофим! Заботливый, по-отечески внимательный и демократичный, напрочь забывший все обиды, готовый притерпеть еще больше…, а под этим всем…, знаю, будто сам рассказал по секрету, единственное желание, поглотившее его целиком, ради которого, похоже, и живет теперь: изъять оставшуюся почку мою… Не выдрать по-бандитски с корнем, а удалить… умело и артистично…, и тогда мне конец… Даже если вдруг найдут, как в прошлый раз, экстренную пересадку делать никто не станет… Пока он в Цехе все будет идти как всегда…, как было…, backasswards…, включая правительственные награды, визиты в Кремль, Парламент, Белый Дом, заграницу… А все, что наговорила…, наобещала тогда сотрудникам Цеха на пятничной конференции остается нереализованным всуе… Нельза совмещать эффективную хирургическую службу с душевным разнобоем и склокой среди сотрудников… Интриги — сила слабых, говорил Шекспир. Он знал толк в таких делах… Провалиться сквозь землю — самая легкая кара для меня сегодня…— В неразумный век разум, выпущенный на свободу, губителен для его обладателя, — произнес Фрэт, разглядывая голое тело Лопухиной под халатом и солдатскими трусиками с майкой, маркированными знакомым US Army… —К сожалению, не знаю кто сказал… То же можно относится и к справедливости.— Фрэт! — улыбнулась Лопухина. — Ты опять больше озабочен моей промежностью, чем проблемами и душой… Не втягивай в себя так сильно воздух окрест… Мне хватит Волошина и его рассказов про преданную службу президенту-государю… Ты стал совсем русским…, just the new Russian, которому до фени чужая жизнь… Хочешь, куплю тебе кресло-качалку и беспроводные наушники, чтоб слушать передачи BBC…?— Купи! — согласился Фрэт. — Хотя новости CNN меня вполне устраивают. А еще смотрю мой любимый Первый канал, всякий раз удивляясь второй древнейшей профессии, которую у нас теперь путают с первой…, а еще оскопленный НТВ, то ли с золотым зубом глубоко во рту, то ли с глубоко запрятанной фигой в кармане…— Что делать? — спросила она, стараясь показать, что не ждет ответа и готова искать его сама.— В тебе есть главное, Хеленочка: ты знаешь, как надо…, а справедливость и долг…, и готовность притепеть достались по наследству вместе с редкостной четвертой резус-отрицательной группой крови… Ты предводительница…, гугенот-реформатор… В суете отделенческих забот и вялотекущей войны с Ковбой-Трофимом ты стала забывать об этом… God helps those who help themselves.— No, Frat! These things gripe my sole… I'm still in a jam…, just shit out of luck…— Get the lead out of your ass and do what you need!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29