Потом, грубо отстранив Морин и Джордана, кинулась к женщине, пытаясь оборвать ее бесконечный вой.
– Тельма, Тельма, успокойся, все хорошо.
Она обхватила ее за плечи, притянула к себе, но та продолжала биться и судорожными движениями рвала ворот кофточки, словно та жгла ей кожу.
– Уходите отсюда.
Джордан и Морин вышли из беседки и увидели, как к ним летит доктор Норвич в сопровождении двух сестер, по стати не уступающих Каролине. У одной в руках был шприц. Все трое подбежали к скамейке; доктор не без помощи сестер закатал рукав кофточки и ввел иглу в вену Тельмы Росс.
Затем, выйдя из беседки, Норвич яростно схватил Джордана за плечо и развернул к себе.
– Как чувствовал, нельзя вас пускать! Ну что, добились своего? Прошу вас удалиться, господа, вы достаточно тут набедокурили.
Он вернулся к сестрам, хлопотавшим вокруг пациентки, которая понемногу обмякла, но вопить не перестала.
Джордан и Морин остались вдвоем.
На этой территории они были среди немногих сохранивших разум, но оба сейчас задавали себе вопрос, есть ли в этом смысл.
Не решаясь взглянуть в глаза друг другу, они дошли до вертолетной площадки. И потом, сидя рядом на борту вертолета, еще долго смотрели перед собой в пустоту, звенящую воплем Тельмы Росс.
Реакция женщины на персонажей «Мелюзги» означала, что газета, в отличие от Морин, неверно изложила события десятилетней давности.
Джордан задумался о том, почему из двух незнакомых людей, навестивших ее, женщина предпочла общение с Морин.
Он скосил глаза на четкий профиль на фоне окошка и вспомнил мысль, что пришла ему недавно, когда они ехали на такси в Грейси-Мэншн.
Вот тебе и ответ.
Должно быть, Тельма, как и Морин, не находит в окружающем мире иной истины, кроме той, которая доступна ее глазам.
44
Войдя в палату, он увидел, что глаза ее закрыты, но Лиза уже не спала.
Темные волосы, стянутые сзади конским хвостом, открывали безупречную правильность черт. Лиза открыла глаза с той же робостью, с какой он отворил дверь палаты. Она по-прежнему лежала под капельницей, но монитор отключили: на темном экране уже не видно было зеленой линии сердцебиения.
– Здравствуй, Джордан.
– Здравствуй, Лиза.
После немудреного приветствия они замолчали, предчувствуя приближение момента, которого оба ждали и боялись. Лиза лежала на кровати, бледная и очень красивая, а Джордан, чувствуя себя неуклюжим болваном, начал с того, с чего все начинают:
– Как тебе здесь? Тебе всего хватает?
Он обвел глазами палату, достаточно комфортабельную, чтобы не казаться больничной. Мягкие, пастельные цвета стен, кровать перед дверью, большое окно с раздернутыми шторами, ковер из света, сотканного солнцем на полу.
– Да, конечно. Здесь все очень внимательные. Приходила Аннет, принесла мои вещи. Она такая добрая.
Джордан кивнул. Он попросил свою приятельницу об очередном одолжении – зайти к нему домой и собрать все, что нужно женщине в больнице. Решил, что ей это будет сделать ловчее, хотя и чувствовал себя немного виноватым.
Не говоря уж о той большой его вине, по которой Лиза попала в больницу.
– Прости. Тебе, наверное, неприятно, что чужой человек прикасался к твоим вещам, но я же не знал…
– Знал. Ты всегда все знаешь.
Она показала на столик сбоку от окна. На нем стоял большой букет цветов в оригинальной упаковке, сделанной из оберточной бумаги и перевязанной грубым шпагатом.
Когда Джордан отправлял ей цветы из цветочной лавки на набережной Гудзона, он долго вертел в руках открытку, не зная, что написать. Все слова казались ему неуместными и сентиментальными. В конце концов он просто черкнул «Дж» в центре открытки, надеясь, что по этому значку Лиза догадается обо всем, что он не в силах выразить.
– Очень красивые цветы. Большое спасибо.
– Не за что. Ты как себя чувствуешь?
Бледная Лиза улыбнулась.
– Не знаю. Врачи говорят: хорошо. Но в меня раньше не стреляли, так что опыта нет.
– Прости меня, Лиза.
– За что? За то, что ты мне жизнь спас?
– Нет. Это я во всем виноват. Пуля предназначалась мне.
Он рассказал ей, как засадил в тюрьму Лорда и как тот пытался отомстить. Не сказал только про смерть тех двоих и про половинку чека, найденную у Лорда в кармане, точь-в-точь такую же, как те, что он нашел у нее в папке.
Лиза перебила его на полуслове, сменив тему, как будто ее ранение – дело прошлое и давно забытое. Теперь у нее на уме было совсем другое.
– Она очень красивая.
– Кто?
– Девушка, с которой я видела тебя на днях. Красивая и без подвоха. Кем кажется, та и есть. Женщина.
– Лиза, Морин просто…
– Это не важно, Джордан, ей-богу, не важно.
Натянутая улыбка, точно маленькая ранка на бледном лице, озаренном глазами, что по капле впитали боль. «В ком, интересно, больше боли, – невольно подумал Джордан, – в ней или в том, кто на нее смотрит?»
– Судьба всегда готова посмеяться над любым из нас.
Она повернулась к окну, и глаза на миг загорелись не внутренним, а внешним светом.
– Дело в том, где я тебя видела, а с кем – не важно…
Лиза кивнула на алюминиевый стул возле кровати.
– Сядь, Джордан. Я объясню, зачем позвала тебя в тот вечер. Сядь и послушай, только не смотри на меня, а то мне смелости не хватит.
Джордан сел и уперся взглядом в букет на голубоватом фоне стены. И тут же ему пришли на ум цветы в парке «Дубов», выращенные для тех, кто их даже не видит, и глупые строчки стишка, который читала ему мать, когда они вместе сажали цветы перед домом.
Алеет роза шелком нежной страсти…
– Только учти, я не собираюсь оправдываться перед тобой. Я приехала в Нью-Йорк не случайно, а с определенной целью. Всю жизнь мне хотелось стать нормальным человеком, жить нормальной жизнью, как все, и не чувствовать себя каким-то выродком. Хотелось того, что есть у всех, чтобы каждый новый день, как у других, был наполнен будничными мелочами, так же, как и предыдущий. Я завидовала женщинам, которые изнывают от скуки, целыми днями стоя у плиты. Мужчины обходили меня стороной днем, а ночью мне надо было держаться от них подальше. Видно, прав был достопочтенный Герреро, мой папаша, когда говорил, что моя красота – дар сатаны. И вот недавно я получила это проклятое письмо.
…обидой ревности тюльпан желтеет…
– Кто-то спрашивал меня, не хочу ли я заработать сто тысяч долларов. Я выбросила письмо в мусорное ведро – решила, что это шутка. Через день пришло другое, потом третье. Мне писали, что это не шутка, и если я желаю узнать подробности, то должна поместить в «Нью-Йорк таймс» объявление со словами «ЛГ, о'кей». Я поместила. Два дня спустя мне пришел конверт с четырьмя чеками на двадцать пять тысяч каждый, но они были разрезаны пополам ножницами. К ним прилагалась инструкция, объясняющая, что надо делать, чтобы получить недостающие половинки. Сперва у меня все перед глазами поплыло.
Лиза надолго замолчала. Джордан понял, что она плачет, но продолжал упорно смотреть на букет.
…прошу ромашку нагадать мне счастье…
– А потом я решила: почему бы и нет… Ведь именно этого хочет от меня весь мир, а сто тысяч долларов – вполне приличная цена за то, чтобы отбросить все предрассудки.
…при виде анемона сердце млеет…
– Я сказала себе: раз вам надо – будьте любезны, я стану вашей игрушкой на час, только платите. Я выполнила то, что от меня требовалось, опустила то, что должна была, в почтовый ящик на вокзале, а через два дня в твоем почтовом ящике нашла белый конверт с четырьмя половинками чеков. Мой таинственный благодетель сдержал свое слово. Но я не учла две вещи. Во-первых, куда бы ты ни поехал, твоя совесть всюду следует за тобой.
…обманом, болью от фиалки веет.
– А во-вторых, я увидела тебя. Я старалась тебя не замечать, шла своей дорогой и думала, что ты лишь очередная иллюзия, которая обернется очередным разочарованием. Но оно не наступало. Каждый день я открывала для себя того, кто ты есть, открывала то, чего ты сам про себя не знаешь, и все больше убеждалась, что не могу без тебя жить. Но сама я, к сожалению, была уже не той, кого ты увидел нагишом в ванной. По собственной вине я стала другим человеком, и мне уже никогда не смыть с себя всей этой грязи, сколько ни мойся. Вот почему я выгнала тебя из твоего собственного дома, когда увидела, что тебя тянет ко мне.
Джордан знал, чего ей стоит это признание. Он понял это по голосу и по слезам, что катились у нее из глаз и как будто растворяли произносимые слова. Он слушал ее и страшился окончания рассказа, еще не зная, чего оно будет стоить ему.
– Когда я увидела по телевизору тот репортаж об убийстве, а потом об анализе ДНК, я поняла, что сделала и в какую трясину попала.
Новая пауза отозвалась в его душе скрежетом железа по стеклу, оставляя глубокие борозды.
– Я получила сто тысяч долларов за то, что пересплю с человеком, а потом отправлю по почте презерватив с его спермой. Это был не кто иной, как Джулиус Вонг.
Джордан окаменел, уткнувшись взглядом в дурацкий букет цветов…
…обманом, болью от фиалки веет.
…и едва расслышал последние слова Лизы.
– Теперь вставай и уходи. Ступай своей дорогой, и очень тебя прошу, не смотри на меня.
Джордан встал и, не оборачиваясь, прошел долгий путь до двери. Потом открыл и бесшумно затворил ее за собой. Освободившись от Лизиного гипноза, он почувствовал, как в мозгу молнией сверкнула мысль.
Он тут же вытащил сотовый из кармана, но сигнала почему-то не было.
Джордан двинулся к лифту и, нажимая кнопку вызова, все время ощущал эту гвоздем засевшую в голове мысль.
Спуск в вестибюль показался ему вечностью. Выйдя из кабины, он наконец связался с Буррони.
– Джеймс, опять Джордан беспокоит.
В голосе детектива послышались отеческие нотки:
– Ничего, сынок, я тебя прощаю. Что у тебя случилось?
– Хотел спросить, как насчет той моей просьбы. Ты что-нибудь выяснил?
– Само собой. Сейчас, погоди.
Джордан услышал в трубке шорох бумаг – как видно, на столе у Буррони царил полнейший бедлам.
– Вот. Чек выписан отделением банка «Чейз Манхэттен», что на углу Бродвея и Спринг. Деньги выданы не с текущего счета, а внесены в банк наличными.
– Ты узнал, кто их внес?
– Некий Джон Ридли Эвендж, но служащий его не запомнил. Филиал громадный, таких чеков они выписывают в день сотни.
– Разве они не обязаны проверять поступающие к ним купюры?
– Обязаны, но сумма относительно небольшая, к тому же на чеке стоит имя получателя. Если б он был выписан на предъявителя, проверка была бы построже.
Ответные слова отозвались тревожным громом в ушах Джордана:
– Ты по-прежнему гений, Джеймс. Но мне надо, чтоб ты стал титаном.
– Так-так?
– Окажи мне две услуги – вполне законные, но неофициальные. Понял меня?
– Как не понять. Пли!
– Сможешь найти двух-трех расторопных девочек для круглосуточной охраны одного человека?
– Для тебя найду хоть десяток. Все мои девочки по тебе сохнут. Кого охранять?
– Триста седьмая палата. Больница Святого Винсента на Седьмой авеню.
– Знаю такую. Когда приступать?
– Вчера.
– Вас понял. Ты сказал – две услуги. Какая вторая?
– У тебя есть друзья среди журналистов?
– А как же. Журналистская братия мне многим обязана.
– Попроси кого-нибудь поместить заметку о стрельбе в тот вечер. Пусть напишет, что случайно пострадавшая во время перестрелки мисс Эл Ге скончалась от полученных ран. Сможешь это устроить?
– Думаю, да. Я тебе сообщу.
Детектив повесил трубку, а Джордан остался стоять в людном вестибюле, размышляя над тем, что ему сказал Джеймс, а больше над тем, чего сам он Джеймсу не сказал.
Он не сказал ему о чеках, найденных в доме у Лизы, точной копии того, по которому Джеймс провел небольшое расследование. Пока не стоит ее в это втягивать. Это означало бы бросить ее на растерзание журналистам. Во всем, что касалось Лизы, Джордан не спрашивал себя, почему поступает так, а не иначе.
Так надо – и все.
Из только что услышанной Лизиной исповеди он сделал для себя два почти бесспорных вывода.
Во-первых, Джулиус Вонг, по всей вероятности, не убивал Джеральда и Шандель Стюарт и не похищал Алистера Кэмпбелла.
А во-вторых, пассажир Лорда, когда стрелял в них, вовсе не промахнулся.
Пуля была предназначена не ему, а именно Лизе.
45
Морин подъехала на такси к темно-красному навесу, прикрывающему вход в дом восемьдесят на Парк-авеню. Она расплатилась за доставку от вертолетного аэродрома на Ист-Ривер и вышла из машины. Хотела уже войти в подъезд, но вдруг рядом с ней выросла могучая фигура Окто. У Морин до сих пор стояли перед глазами полные ужаса глаза Тельмы Росс, несчастной узницы золотой клетки в «Дубах» и ржавой клетки собственного сознания. Вспоминая подробности печального визита в Саратога-Спрингс, она сразу и не заметила этого великана.
Окто был в том же темном костюме, из-под которого выпирали мышцы культуриста. Он подошел и заговорил очень тихим, мягким голосом, с иностранным акцентом, который Морин затруднилась определить. Вот ведь какой каприз природы: они со своим боссом Сесаром Вонгом словно бы поменялись голосами.
– Мисс Мартини, прошу прощения. Мистер Вонг хотел бы с вами побеседовать. – Он жестом указал ей на темный лимузин у них за спиной. Дверца лимузина была открыта. – Прошу вас.
Не сказав ни слова, Морин последовала за Окто к лимузину. По идее, надо было отказаться, но любопытство взяло верх: что, интересно, скажет ей этот бизнесмен сомнительного толка.
Она скользнула на сиденье из светлой кожи, рядом с Сесаром Вонгом. Окто захлопнул дверцу и сел за руль. Вонг вновь предстал ей в идеально пошитом костюме и с улыбкой, будто взрезанной ножом, на восковом лице.
– Добрый вечер, мисс Мартини. Я вам крайне признателен за то, что вы согласились со мной побеседовать, хотя и не испытываете ко мне особой симпатии.
Он поднял руку, как бы предупреждая реакцию Морин, какова бы она ни была.
– Не трудитесь отвечать, я прекрасно знаю, как окружающие ко мне относятся. Я с юности добивался того, чтобы люди не столько любили меня, сколько боялись. Возможно, в этом моя главная ошибка. Особенно когда дело касается Джулиуса.
Эти слова не требовали комментария, и Морин промолчала, решив дать ему высказаться до конца.
– Простите за банальность, мисс, но когда у вас будут свои дети, жизненные горизонты изменятся независимо от вашего желания.
Фраза опять повисла в воздухе. Голос Сесара Вонга звучал довольно бесстрастно, а глаза сверлили невидимую точку где-то впереди. Лимузин тем временем отделился от бровки тротуара, влившись в вечерний поток огней и теней. Вероятно, Вонг приказал Окто сделать небольшой круг, пока они беседуют.
Он повернулся к Морин, и внезапно его голос как бы надломился. «Все-таки ничто человеческое ему не чуждо», – отметила про себя Морин.
– Мой сын невиновен.
– Разве не все родители так говорят? – невинным голоском спросила Морин.
Вонг усмехнулся.
– Не поймите меня превратно, мисс Мартини. В жизни я совершил много неблаговидных поступков, но льщу себя надеждой, что глупость никогда не была моим недостатком. Джулиус – мой сын, но это не значит, что я не вижу, кого произвел на свет. – Он вытащил из кармана пиджака белоснежный платок и вытер уголки губ. – Мне известно, что он болен. У него тяжелое психическое расстройство, которое принесло нам немало бед. Несколько раз мне буквально чудом удалось спасти его от тюрьмы, но мне казалось, он не способен на убийство. Так или иначе, я все время держал его под присмотром, для того и нанял мистера Окто. – Вонг небрежным кивком указал на водителя. – Ему поручено следить за Джулиусом издали, чтоб чего не натворил. В те дни, когда были совершены убийства, Джулиус был дома. Он не знал, что за ним ведется наблюдение, но даже если бы знал, от Окто один раз не сбежишь, не то что три.
– Отчего же он не выступит свидетелем на суде?
На лице ее собеседника появилось выражение терпеливой усталости, когда человек вынужден по нескольку раз объяснять неразумному ребенку очевидные вещи.
– Мисс Мартини, вам известно, кто я. А у мистера Окто довольно темное прошлое. И среди ошибок его молодости числится лжесвидетельство. Вдобавок он служит у меня. Даже уборщица в кабинете вашей матери не оставит камня на камне от его показаний.
Морин по-прежнему гадала, куда он клонит.
– Вы наняли своему сыну лучшего адвоката в городе. При чем же тут я?
И тут Морин поняла, что Сесар Вонг не случайно забрался на самую вершину пирамиды. В этот миг лицо его казалось высеченным из гранита, а слова вырвались, точно клинок, из разреза рта:
– Как раз об этом я и хотел вас спросить.
Но он тут же сбросил каменную маску и поудобнее откинулся на сиденье. Голос опять зазвучал глубоко и размеренно:
– Я знаю о вас почти все, комиссар Мартини. Знаю, что с вами случилось в Италии, знаю, зачем вы приехали в Америку. Знаю, что вы участвуете в расследовании, которое привело к аресту моего сына. Мне только непонятно, на каком основании…
У Морин возникло ощущение, что она стоит голая перед толпой народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39