Четыре будет то, что надо.
Входит Ивенрайт — вид у него, как у страдающего запором; с ним еще один — чисто выбритый мужик в костюме, с интеллигентным лицом, — похоже, он считает, что пришел послушать струнный квартет.
Биг, как обычно, топчется вокруг. Тоже играет в свою игру. Даже не догадываясь, что мне все ясно. В общем, единственный, кто здесь понимает все, так это парень, ухмыляющийся мне из зеркала, из-за бутылок, — сукин сын. Хочет еще виски, но мне виднее. Четыре достаточно — говорю я ему. Четыре — это то, что надо.
Я смотрю на Бига: от своих строительных работ он почернел и помрачнел, а уж здоровый — дальше некуда. Огромный, широкоплечий, неуклюжий детина, похож на Энди, только выше его. Шесть футов и три дюйма — что-то около этого; густые брови в дорожной пыли, тяжелая борода, руки покрыты грязными черными волосами аж до самых ладоней. Медлительный, но не настолько, как бывало. Заметил? — сапоги у него без шипов, каскетки нет — ошибочка вышла, старина Биг; я не собираюсь тебя побеждать, но придется этот цилиндр надвинуть тебе на морду и выбить парочку зубов у твоих приспешников.
(Это доисторическое существо в свитере делает предварительный круг и подходит к Хэнку. Хэнк продолжает пить — доисторическое двуногое выглядит на редкость мощным борцом.) Да, четыре виски — в самый раз. (Брат Хэнк не обращает внимания на чудовище, когда оно совершает приветственный круг по арене.) И вскорости Биг направляется к нам… (И даже когда он подходит и бросает свой вызов, Хэнк делает вид, будто только что его увидел.) — Вот так-так! Бигги Ньютон! Что скажешь, Биг? Я и не заметил, как ты вошел… — Черт, я отлично вижу каждый грязный дюйм его огромного тела… и некоторое время мы беседуем, как воспитанные школьники. (Они здороваются друг с другом с такими нежными улыбками и так добродушно, как бешеные волки.) — Давненько тебя не видел, Биг; как дела на дороге? — Интересно… Малыш понимает? (И потом, перед самым началом драки, я вижу, как Хэнк бросает взгляд в мою сторону.)
— Неплохо, Биг, а как ты? Как отец? — Интересно, он видит, что Биг тяжелее меня на добрых тридцать — сорок фунтов? (На губах у Хэнка играет нечто отдаленно напоминающее улыбку, а зеленые глаза спрашивают: хочешь взглянуть, как лесной народ решает свои неурядицы?) — Да, Бигги, ты прямо цветешь.
(И тут до меня доходит: Хэнк просто хочет, чтобы я своими глазами увидел всю ярость, которая ждет меня, если я не прекращу свои поползновения в сторону его жены. ПОНИМАЕШЬ? А Я ГОВОРИЛ ТЕБЕ. БЕГИ, ПОКА ЕСТЬ ВРЕМЯ! Моя паранойя была реабилитирована.)
Я потягиваю виски и треплюсь с Бигги, будто мы с ним в наилучших отношениях. — Ты давно не был в мотосалоне Гарви, Биг? — Биг — неплохой парень. Понимаешь, Ли? И если уж говорить начистоту, я отношусь к нему гораздо лучше, чем к половине присутствующих здесь черномазых. — В последнее время я занят по горло, Бигги, может, ты слышал… на мотоцикл времени не остается. — Видишь, Ли? Понимаешь? Он гораздо больше, чем. тот панк, который сегодня днем пытался загнать тебя в прибой…
— Да, очень занят, Биг. Но я рад тебя видеть, правда рад. — Гм. Опять это дикое чувство, словно из меня кто-то вышибает мозги, но мне хочется поиграть с ним в кошки-мышки. — Надо пристрелить кучу рысей, Биг, спилить кучу деревьев.
— …но ты понимаешь, Ли? Я не бегу от него в океан, мне наплевать, какой он там здоровый: он может вздуть меня, но ему никогда не удастся заставить меня бежать он него в океан!
— Да брось ты, Биг, не надо… — Отвратительное ощущение: если я не буду все время повторять себе, что он только ждет момента, чтобы вышибить мне зубы, я его просто обниму, как лучшего друга. — Ты же знаешь, как старина Флойд любит все раздувать; я вовсе не оставлю тебя без работы. К тому же я слышал, они там сбились с ног в поисках людей в «Ваконда Пасифик». Кажется, тут ребята бастуют или что-то вроде этого, знаешь? — Смотри, Ли; ты что, считаешь, я дам ему побить себя, каким бы он там ни был, козел, здоровым? Даже если он мой лучший друг, неужели, ты думаешь, я не сверну ему шею? А разве он не попытается свернуть мне? — Так что ты можешь идти на лесопилку, Биг, если надумаешь… — И разве не похоже, Ли, что все они собираются свернуть шею именно мне?
— Потому что, если ты неравнодушен к маханию топором… — Поэтому меня не волнует, если я расквашу здесь пару носов, понимаешь, Ли, он может избить меня, но не может заставить сбежать! до тех пор, пока я могу защищаться. — Что ты говоришь, Биг! Боже мой, какой ужас!.. — А если он не может заставить меня бежать, значит, по-настоящему он не может победить меня, понимаешь? Думаешь, меня колышет, если я пришью кого-нибудь из этих негодяев? Любого из них, даже лучшего дружка? Да в гробу я их всех видал! Они пришли сюда посмотреть, как мне свернут шею! — …Ну если тебе так хочется, Биг, старина, я готов в любую минуту.
(Я смотрю, как Хэнк поднимается, странно спокойный, и позволяет своему противнику нанести первый удар, который чуть не сшибает его с ног. Хэнк врезается в бар, голова с гулким звуком ударяется о деревянную стойку, и он падает на колени БЕГИ, ДУРАК! БЕРЕГИСЬ! и Большеньютонов наваливается на него еще до того, как ему удается встать…) Видишь, Ли? Все они грязные свиньи сопливые жопы красный свитер мерзкие рожи я виноват я, Ли, видишь? (на этот раз Биг наносит ему удар в скулу и буквально волочит лицом по полу) суки бессмысленные я виноват — О Господи, Ли, видишь? (и, несмотря на это, Хэнк поворачивается ко мне БЕРЕГИСЬ! БЕРЕГИСЬ! просто чтобы убедиться, что я здесь) а-а дави его дави, сукина сына — О Господи, Ли! (Он смотрит на меня с пола, вывернув голову, словно вопрошая теперь уже одним зеленым глазом БЕРЕГИСЬ БЕГИ! второй залит кровью) и все орут убей его потому что я не побегу от них сукиных детей Ли! Негодяй! (…и прежде чем я успеваю отдать себе отчет — из-за шума, выпитого пива и, может, потому, что я хочу, чтобы его били дальше, — БЕРЕГИСЬ ХЭНК! — я слышу, как я ору вместе с Джо Беном
— ПОДНИМАЙСЯ ХЭНК ПОДНИМАЙСЯ ПОДНИМАЙСЯ ПОДНИМАЙСЯ!) сукины дети вы думаете меня волнует ваша ненависть, Ли, видишь, я могу (и, будто он только и ждал моей поддержки, Хэнк встает, ПОДНИМАЙСЯ! размазывая кровь, ХЭНК! ХЭНК! и издает какой-то жуткий боевой клич…) вы думаете меня волнует давайте мне нравится! наше вам с кисточкой не побегу (…снова подтверждая, — ХЭНК ДА ХЭНК ХЭНК! — что он настоящий варвар…) пожалуйста ненавидьте сколько вам угодно слышали сукины дети! (такой же, как это доисторическое двуногое…) давай убивай (и еще более — ДА ХЭНК ДА — мощное) дайте я их всех убью сейчас сейчас сейчас!..
Зарница погасла, оставив за собой черный пульсирующий мрак, который судорожно переползает с вершин в долину и обратно. Старый лесоруб уныло плетется по тропинке к своей хижине — он даже не побеспокоился прихватить с собой вина…
Ли едет домой в джипе, который медленно ведет Джо Бен. Пикап они оставили у Джэн. Временами налетает дождь, и Ли поворачивается навстречу ветру, надеясь прочистить голову от пива и виски, которые они выпили после драки. Он сидит на заднем сиденье, поддерживая Хэнка, когда тот начинает клониться к полу. Хэнк не проронил ни звука, после того как они покинули бар, глаза у него закрыты, хотя нельзя сказать с уверенностью, что он вырубился, — колеблющийся свет боковой фары постоянно меняет выражение его лица: то оно тупо обвисает, то расплывается в улыбке, словно от воспоминания о чем-то смешном. Ли удивленно смотрит на него: интересно, это осознанная улыбка или просто распухшие губы?.. Учитывая общее состояние лица Хэнка, трудно сказать наверняка, — все равно что пытаться прочесть письмо, извлеченное из сточной канавы.
Да и все происшедшее я не слишком хорошо понимал. На что он надеялся, беря меня с собой? Одно я знал точно: если он хотел показать мне — что я отчасти подозревал, — что меня ждет, если я продолжу свои отношения с известным лицом женского пола… то в этой области он полностью преуспел.
— Никогда в жизни, — говорю я, не обращаясь ни к кому конкретно, — не видал я ничего более жестокого и ужасного…
Хэнк не шевелится, а Джо Бен отвечает:
— Просто драка, обычный кулачный бой, и Хэнк вздул парня.
— Нет. Я видел кулачные бои. Это другое… — Я умолкаю, пытаясь проветрить мозги, чтобы выразить свои ощущения. После драки я выпил больше, чем собирался, чтобы поскорее стереть из памяти увиденное. — Это было как… Когда этот парень бросил его через стул, Хэнк как будто с ума сошел, взбесился!
— Биг — здоровый парень, Леланд. И Хэнку нужно было собраться с силами, чтобы завалить его…
— Взбесился! …как какое-то животное! — нет, надо было еще больше надраться.
Машина трясется в ночи. Джо Бен спокойно смотрит вперед. Хэнк приваливается к плечу Ли: вероятно, спит. Ли смотрит на черные набухшие тучи, плывущие над головой, снова прокручивая в голове все происшедшее, и жалеет, что не провел весь день дома в постели.
Джо Бен останавливает машину за гаражом на гравии, чтобы было ближе нести Хэнка к лодке. Хэнк что-то бормочет и стонет. На причале перед домом он даже сам встает на ноги, покачиваясь, отгоняет свору и доходит до конца мостков. Там он зажигает спичку и склоняется над черной маслянистой водой, проверяя, до какой отметки она поднялась.
— Не сегодня, Хэнк, — берет его под локоть Джо. — Давай ее оставим на сегодня…
— Нет, нет, Джоби… начинается дождь. Ты же знаешь, надо все время следить. Цена — вечное бдение. — Он прикрывает дрожащий спичечный огонек ладонями и наклоняется ближе к темной отметине, обозначающей уровень воды.
— А-а. Всего на два дюйма по сравнению с прошлым вечером. Ну, мы у Христа за пазухой, парни. Пошли.
Поддерживая под руки, они ведут его вверх по склону, а он брыкается и кричит на обезумевших от счастья гончих…
Старый лесоруб заваливается в постель, даже не сняв мокрой одежды. Он слышит звук дождя на своей крыше — словно кто-то забивает тоненькие гвоздики в гнилое дерево. Начался, хорошо. Теперь он будет идти шесть месяцев.
Индеанка Дженни вспоминает предсказание и воспринимает дождь как знамение, но прежде чем ей удается вспомнить свое предсказание целиком или понять смысл знамения, она проваливается в глубокий сон…
В холодной комнате в конце извилистого коридора, окутанный застаревшими запахами пота, грибка, мазей и перегара, скрежеща сквозь сон двумя своими зубами, лежит Генри. Потревоженный лаем, он кряхтит и ворочается, стараясь не упустить сон, отгоняющий боль, которая сегодня целый день, как прибой, накатывает на его одеревеневшее тело. Он упрямо отказывается принимать прописанное врачом снотворное: «Замутняет взор « — и порой не спит по целым неделям. Он кряхтит и ругается в полудреме, которая и не сон, и не бодрствование.
— Черт побери, черт, — шепчет он. — Дьявол разбери ее, — говорит он.
Лай прекращается, и Генри утихает под своим зеленым одеялом, замирает, как поваленное дерево, постепенно покрывающееся мхом…
Джо Бен стоит один в своей комнате, прикидывая, переночевать здесь или вернуться к Джэн и детям; напряженная нерешительность искажает его лицо. Ему очень хочется, чтобы кто-нибудь дал ему совет в этом сложном вопросе.
Тыквенный фонарь стоит на комоде, утонув в луже чистого густого воска. Он смотрит своими прорезанными глазами на мучения Джо и ухмыляется, как счастливый пьяница, уже утомленный весельем, но еще не окончательно вырубившийся; если у тыквы и есть для него совет, то она так набралась, что дать его все равно не может.
Ли ложится, теша себя надеждой, что не заболеет. Последние три недели его жизни, как на карусели, галопом проносятся перед его глазами. «Головокружение, — диагностирует он, — послетравное похмелье». Каждая деталь, порез, царапина, волдырь проплывают перед ним, словно выточенные из дерева. Проходят, как деревянная кавалерия. А он лежит в полусне в центре этой карусели, раздумывая, какого скакуна выбрать. И после нескольких минут внимательнейшего осмотра выбирает: «Эту!» — стройную кобылицу с подтянутыми боками, волооким взглядом и летящей золотой гривой — и, наклонившись, шепчет ей в ухо: «Ты бы видела его… как первобытное животное… жестокое и прекрасное одновременно».
В другом конце коридора на деревянном стуле босой и без рубашки сидит Хэнк, тяжело дыша забитым спекшейся кровью носом. Вив промывает его раны ватой, смоченной в спирте. При каждом прикосновении холодной ватки он подскакивает, вертится и хихикает, и по его щекам бегут кровавые слезы, которые Вив тут же утирает.
— Знаю, милый, знаю, — повторяет она, водя своими пальчиками по его рукам, — знаю, — лаская и гладя его, пока слезы не иссякают и Хэнк, покачиваясь, не поднимает голову. Он тупо оглядывается, потом взгляд его проясняется, и он хлопает себя по животу.
— Ну-ка, — ухмыляется он, — посмотри-ка, кто это у нас здесь. — Он распускает ремень и начинает расстегивать пуговицы своими распухшими пальцами. Вив смотрит, сгорая от желания прийти на помощь этим разбитым пьяным пальцам. — Боюсь, я немного перебрал, Джо Бен сказал тебе? Пришлось снова вышибать мозги из Бигги Ньютона. О Господи! — Он роняет брюки и падает в постель. — Прости, милая, если я доставил тебе беспокойство…
Она улыбается:
— Не говори глупостей, — и встряхивает головой. Волосы рассыпаются, и она закусывает прядь губами. Вив стоит, нежно глядя на Хэнка, наблюдая, как от сна сглаживаются у него линии скул, расслабляются плотно сжатые губы, пока все лицо Хэнка Стампера полностью не заменяется чьим-то другим, любимым и давно потерянным лицом человека, в которого она когда-то влюбилась, которого впервые увидела лежащим в крови без сознания в камере своего дядюшки, — усталое, нежное и очень детское лицо.
Она смахивает с лица надоедливые волосы и наклоняется ближе к спящему незнакомцу.
— Привет, любимый, — шепчет Вив, как девочка своей кукле, когда она не хочет, чтобы ее слышали, так как уже выросла из этих детских глупостей…
— Знаешь, я сегодня пыталась вспомнить слова старой колыбельной и не смогла. Там такие слова: «Выше-выше, на макушке неба в сонном царстве кто живет? Сойка синяя так ткет…» — а дальше я не помню. А ты? А ты?
Ответом ей лишь тяжелое дыхание. Она закрывает глаза и прижимает пальцы к векам, пока тьму не начинают пронизывать искры, но ложбинка у нее под ложечкой так и остается пустой и холодной. Она нажимает сильнее, пока глазные яблоки не пронизывает боль, и еще сильнее…
А Хэнку тем временем снится, что он первый в классе, и никто не пытается оспорить его первенство, никто не старается спихнуть его оттуда, и никто, кроме него самого, даже не подозревает, что он — первый.
Эксцентричный диабетик — бывший профессор анатомии, а ныне владелец странной лавки раритетов, расположенной на прибрежном шоссе неподалеку от Ридспорта, — вместо запрещенных спиртных напитков употребляет серовато-синенькие, трупно-голубенъкие ягодки, которые собирает в жутких тенистых зарослях, окружающих его магазинчик… «Коктейль из беладонны, — успокаивает он своих взволнованных друзей, употребляющих пиво.
— Для кого-то яд, для кого-то — кайф».
Тедди, владелец «Пенька» и по совместительству бармен, может, и поспорил бы с экс-профессором о вкусах, зато первым в Ваконде согласился бы с его основополагающим принципом. Ибо самые суровые дни обитателей города становились для Тедди самыми благодатными, самые темные вечера — самыми яркими. Разочарование толпы в вечер Хэллоуина поглотило выпивки гораздо больше, чем если бы Биг Ньютон оторвал голову Хэнку Стамперу… И точно так же дождь, принесший на следующее утро потоки отчаяния забастовщикам, для Тедди звучал звонкой радостной капелью.
Совсем другие реакции вызвал дождь у Флойда Ивенрайта. «Боже, Боже, Боже мой!» В воскресенье он проснулся поздно, с тяжелым похмельем, с опаской размышляя о влиянии вчерашнего пива на собственный желудок. «Вы только взгляните — вот и он. Грязный сукин дождь! А что это такое мне снилось? Что-то ужасное…»
— В этой земле человек гниет как труп, — так отозвался на дождь Джонатан Дрэгер, выглянув из окна гостиницы на Главной улице и увидев бегущие по ней черные потоки воды в дюйм глубиной.
— Дождь, — только и вымолвил Тедди, глядя сквозь кружевные занавески на низвергающиеся небеса. — Дождь.
Всю бурную ночь катились тучи с океана — они двигались угрюмыми толпами, разъяренные столь долгим вынужденным ожиданием, полные мрачной решимости с лихвой расквитаться за упущенное время. По ходу проливаясь дождем, они плыли над пляжами и городом, двигаясь к фермам и холмам, и наконец начинали громоздиться вдоль стены прибрежных гор, по инерции тяжело вползая друг на друга. Всю ночь напролет. Некоторым удавалось перевалить через горные хребты, и они, перегруженные дождем, обрушивались в долину Вилламетт, но большинство, вся эта груда, собранная и пригнанная сюда с далеких океанских просторов, грузно откатывалась назад, навстречу новым хлопьям туч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Входит Ивенрайт — вид у него, как у страдающего запором; с ним еще один — чисто выбритый мужик в костюме, с интеллигентным лицом, — похоже, он считает, что пришел послушать струнный квартет.
Биг, как обычно, топчется вокруг. Тоже играет в свою игру. Даже не догадываясь, что мне все ясно. В общем, единственный, кто здесь понимает все, так это парень, ухмыляющийся мне из зеркала, из-за бутылок, — сукин сын. Хочет еще виски, но мне виднее. Четыре достаточно — говорю я ему. Четыре — это то, что надо.
Я смотрю на Бига: от своих строительных работ он почернел и помрачнел, а уж здоровый — дальше некуда. Огромный, широкоплечий, неуклюжий детина, похож на Энди, только выше его. Шесть футов и три дюйма — что-то около этого; густые брови в дорожной пыли, тяжелая борода, руки покрыты грязными черными волосами аж до самых ладоней. Медлительный, но не настолько, как бывало. Заметил? — сапоги у него без шипов, каскетки нет — ошибочка вышла, старина Биг; я не собираюсь тебя побеждать, но придется этот цилиндр надвинуть тебе на морду и выбить парочку зубов у твоих приспешников.
(Это доисторическое существо в свитере делает предварительный круг и подходит к Хэнку. Хэнк продолжает пить — доисторическое двуногое выглядит на редкость мощным борцом.) Да, четыре виски — в самый раз. (Брат Хэнк не обращает внимания на чудовище, когда оно совершает приветственный круг по арене.) И вскорости Биг направляется к нам… (И даже когда он подходит и бросает свой вызов, Хэнк делает вид, будто только что его увидел.) — Вот так-так! Бигги Ньютон! Что скажешь, Биг? Я и не заметил, как ты вошел… — Черт, я отлично вижу каждый грязный дюйм его огромного тела… и некоторое время мы беседуем, как воспитанные школьники. (Они здороваются друг с другом с такими нежными улыбками и так добродушно, как бешеные волки.) — Давненько тебя не видел, Биг; как дела на дороге? — Интересно… Малыш понимает? (И потом, перед самым началом драки, я вижу, как Хэнк бросает взгляд в мою сторону.)
— Неплохо, Биг, а как ты? Как отец? — Интересно, он видит, что Биг тяжелее меня на добрых тридцать — сорок фунтов? (На губах у Хэнка играет нечто отдаленно напоминающее улыбку, а зеленые глаза спрашивают: хочешь взглянуть, как лесной народ решает свои неурядицы?) — Да, Бигги, ты прямо цветешь.
(И тут до меня доходит: Хэнк просто хочет, чтобы я своими глазами увидел всю ярость, которая ждет меня, если я не прекращу свои поползновения в сторону его жены. ПОНИМАЕШЬ? А Я ГОВОРИЛ ТЕБЕ. БЕГИ, ПОКА ЕСТЬ ВРЕМЯ! Моя паранойя была реабилитирована.)
Я потягиваю виски и треплюсь с Бигги, будто мы с ним в наилучших отношениях. — Ты давно не был в мотосалоне Гарви, Биг? — Биг — неплохой парень. Понимаешь, Ли? И если уж говорить начистоту, я отношусь к нему гораздо лучше, чем к половине присутствующих здесь черномазых. — В последнее время я занят по горло, Бигги, может, ты слышал… на мотоцикл времени не остается. — Видишь, Ли? Понимаешь? Он гораздо больше, чем. тот панк, который сегодня днем пытался загнать тебя в прибой…
— Да, очень занят, Биг. Но я рад тебя видеть, правда рад. — Гм. Опять это дикое чувство, словно из меня кто-то вышибает мозги, но мне хочется поиграть с ним в кошки-мышки. — Надо пристрелить кучу рысей, Биг, спилить кучу деревьев.
— …но ты понимаешь, Ли? Я не бегу от него в океан, мне наплевать, какой он там здоровый: он может вздуть меня, но ему никогда не удастся заставить меня бежать он него в океан!
— Да брось ты, Биг, не надо… — Отвратительное ощущение: если я не буду все время повторять себе, что он только ждет момента, чтобы вышибить мне зубы, я его просто обниму, как лучшего друга. — Ты же знаешь, как старина Флойд любит все раздувать; я вовсе не оставлю тебя без работы. К тому же я слышал, они там сбились с ног в поисках людей в «Ваконда Пасифик». Кажется, тут ребята бастуют или что-то вроде этого, знаешь? — Смотри, Ли; ты что, считаешь, я дам ему побить себя, каким бы он там ни был, козел, здоровым? Даже если он мой лучший друг, неужели, ты думаешь, я не сверну ему шею? А разве он не попытается свернуть мне? — Так что ты можешь идти на лесопилку, Биг, если надумаешь… — И разве не похоже, Ли, что все они собираются свернуть шею именно мне?
— Потому что, если ты неравнодушен к маханию топором… — Поэтому меня не волнует, если я расквашу здесь пару носов, понимаешь, Ли, он может избить меня, но не может заставить сбежать! до тех пор, пока я могу защищаться. — Что ты говоришь, Биг! Боже мой, какой ужас!.. — А если он не может заставить меня бежать, значит, по-настоящему он не может победить меня, понимаешь? Думаешь, меня колышет, если я пришью кого-нибудь из этих негодяев? Любого из них, даже лучшего дружка? Да в гробу я их всех видал! Они пришли сюда посмотреть, как мне свернут шею! — …Ну если тебе так хочется, Биг, старина, я готов в любую минуту.
(Я смотрю, как Хэнк поднимается, странно спокойный, и позволяет своему противнику нанести первый удар, который чуть не сшибает его с ног. Хэнк врезается в бар, голова с гулким звуком ударяется о деревянную стойку, и он падает на колени БЕГИ, ДУРАК! БЕРЕГИСЬ! и Большеньютонов наваливается на него еще до того, как ему удается встать…) Видишь, Ли? Все они грязные свиньи сопливые жопы красный свитер мерзкие рожи я виноват я, Ли, видишь? (на этот раз Биг наносит ему удар в скулу и буквально волочит лицом по полу) суки бессмысленные я виноват — О Господи, Ли, видишь? (и, несмотря на это, Хэнк поворачивается ко мне БЕРЕГИСЬ! БЕРЕГИСЬ! просто чтобы убедиться, что я здесь) а-а дави его дави, сукина сына — О Господи, Ли! (Он смотрит на меня с пола, вывернув голову, словно вопрошая теперь уже одним зеленым глазом БЕРЕГИСЬ БЕГИ! второй залит кровью) и все орут убей его потому что я не побегу от них сукиных детей Ли! Негодяй! (…и прежде чем я успеваю отдать себе отчет — из-за шума, выпитого пива и, может, потому, что я хочу, чтобы его били дальше, — БЕРЕГИСЬ ХЭНК! — я слышу, как я ору вместе с Джо Беном
— ПОДНИМАЙСЯ ХЭНК ПОДНИМАЙСЯ ПОДНИМАЙСЯ ПОДНИМАЙСЯ!) сукины дети вы думаете меня волнует ваша ненависть, Ли, видишь, я могу (и, будто он только и ждал моей поддержки, Хэнк встает, ПОДНИМАЙСЯ! размазывая кровь, ХЭНК! ХЭНК! и издает какой-то жуткий боевой клич…) вы думаете меня волнует давайте мне нравится! наше вам с кисточкой не побегу (…снова подтверждая, — ХЭНК ДА ХЭНК ХЭНК! — что он настоящий варвар…) пожалуйста ненавидьте сколько вам угодно слышали сукины дети! (такой же, как это доисторическое двуногое…) давай убивай (и еще более — ДА ХЭНК ДА — мощное) дайте я их всех убью сейчас сейчас сейчас!..
Зарница погасла, оставив за собой черный пульсирующий мрак, который судорожно переползает с вершин в долину и обратно. Старый лесоруб уныло плетется по тропинке к своей хижине — он даже не побеспокоился прихватить с собой вина…
Ли едет домой в джипе, который медленно ведет Джо Бен. Пикап они оставили у Джэн. Временами налетает дождь, и Ли поворачивается навстречу ветру, надеясь прочистить голову от пива и виски, которые они выпили после драки. Он сидит на заднем сиденье, поддерживая Хэнка, когда тот начинает клониться к полу. Хэнк не проронил ни звука, после того как они покинули бар, глаза у него закрыты, хотя нельзя сказать с уверенностью, что он вырубился, — колеблющийся свет боковой фары постоянно меняет выражение его лица: то оно тупо обвисает, то расплывается в улыбке, словно от воспоминания о чем-то смешном. Ли удивленно смотрит на него: интересно, это осознанная улыбка или просто распухшие губы?.. Учитывая общее состояние лица Хэнка, трудно сказать наверняка, — все равно что пытаться прочесть письмо, извлеченное из сточной канавы.
Да и все происшедшее я не слишком хорошо понимал. На что он надеялся, беря меня с собой? Одно я знал точно: если он хотел показать мне — что я отчасти подозревал, — что меня ждет, если я продолжу свои отношения с известным лицом женского пола… то в этой области он полностью преуспел.
— Никогда в жизни, — говорю я, не обращаясь ни к кому конкретно, — не видал я ничего более жестокого и ужасного…
Хэнк не шевелится, а Джо Бен отвечает:
— Просто драка, обычный кулачный бой, и Хэнк вздул парня.
— Нет. Я видел кулачные бои. Это другое… — Я умолкаю, пытаясь проветрить мозги, чтобы выразить свои ощущения. После драки я выпил больше, чем собирался, чтобы поскорее стереть из памяти увиденное. — Это было как… Когда этот парень бросил его через стул, Хэнк как будто с ума сошел, взбесился!
— Биг — здоровый парень, Леланд. И Хэнку нужно было собраться с силами, чтобы завалить его…
— Взбесился! …как какое-то животное! — нет, надо было еще больше надраться.
Машина трясется в ночи. Джо Бен спокойно смотрит вперед. Хэнк приваливается к плечу Ли: вероятно, спит. Ли смотрит на черные набухшие тучи, плывущие над головой, снова прокручивая в голове все происшедшее, и жалеет, что не провел весь день дома в постели.
Джо Бен останавливает машину за гаражом на гравии, чтобы было ближе нести Хэнка к лодке. Хэнк что-то бормочет и стонет. На причале перед домом он даже сам встает на ноги, покачиваясь, отгоняет свору и доходит до конца мостков. Там он зажигает спичку и склоняется над черной маслянистой водой, проверяя, до какой отметки она поднялась.
— Не сегодня, Хэнк, — берет его под локоть Джо. — Давай ее оставим на сегодня…
— Нет, нет, Джоби… начинается дождь. Ты же знаешь, надо все время следить. Цена — вечное бдение. — Он прикрывает дрожащий спичечный огонек ладонями и наклоняется ближе к темной отметине, обозначающей уровень воды.
— А-а. Всего на два дюйма по сравнению с прошлым вечером. Ну, мы у Христа за пазухой, парни. Пошли.
Поддерживая под руки, они ведут его вверх по склону, а он брыкается и кричит на обезумевших от счастья гончих…
Старый лесоруб заваливается в постель, даже не сняв мокрой одежды. Он слышит звук дождя на своей крыше — словно кто-то забивает тоненькие гвоздики в гнилое дерево. Начался, хорошо. Теперь он будет идти шесть месяцев.
Индеанка Дженни вспоминает предсказание и воспринимает дождь как знамение, но прежде чем ей удается вспомнить свое предсказание целиком или понять смысл знамения, она проваливается в глубокий сон…
В холодной комнате в конце извилистого коридора, окутанный застаревшими запахами пота, грибка, мазей и перегара, скрежеща сквозь сон двумя своими зубами, лежит Генри. Потревоженный лаем, он кряхтит и ворочается, стараясь не упустить сон, отгоняющий боль, которая сегодня целый день, как прибой, накатывает на его одеревеневшее тело. Он упрямо отказывается принимать прописанное врачом снотворное: «Замутняет взор « — и порой не спит по целым неделям. Он кряхтит и ругается в полудреме, которая и не сон, и не бодрствование.
— Черт побери, черт, — шепчет он. — Дьявол разбери ее, — говорит он.
Лай прекращается, и Генри утихает под своим зеленым одеялом, замирает, как поваленное дерево, постепенно покрывающееся мхом…
Джо Бен стоит один в своей комнате, прикидывая, переночевать здесь или вернуться к Джэн и детям; напряженная нерешительность искажает его лицо. Ему очень хочется, чтобы кто-нибудь дал ему совет в этом сложном вопросе.
Тыквенный фонарь стоит на комоде, утонув в луже чистого густого воска. Он смотрит своими прорезанными глазами на мучения Джо и ухмыляется, как счастливый пьяница, уже утомленный весельем, но еще не окончательно вырубившийся; если у тыквы и есть для него совет, то она так набралась, что дать его все равно не может.
Ли ложится, теша себя надеждой, что не заболеет. Последние три недели его жизни, как на карусели, галопом проносятся перед его глазами. «Головокружение, — диагностирует он, — послетравное похмелье». Каждая деталь, порез, царапина, волдырь проплывают перед ним, словно выточенные из дерева. Проходят, как деревянная кавалерия. А он лежит в полусне в центре этой карусели, раздумывая, какого скакуна выбрать. И после нескольких минут внимательнейшего осмотра выбирает: «Эту!» — стройную кобылицу с подтянутыми боками, волооким взглядом и летящей золотой гривой — и, наклонившись, шепчет ей в ухо: «Ты бы видела его… как первобытное животное… жестокое и прекрасное одновременно».
В другом конце коридора на деревянном стуле босой и без рубашки сидит Хэнк, тяжело дыша забитым спекшейся кровью носом. Вив промывает его раны ватой, смоченной в спирте. При каждом прикосновении холодной ватки он подскакивает, вертится и хихикает, и по его щекам бегут кровавые слезы, которые Вив тут же утирает.
— Знаю, милый, знаю, — повторяет она, водя своими пальчиками по его рукам, — знаю, — лаская и гладя его, пока слезы не иссякают и Хэнк, покачиваясь, не поднимает голову. Он тупо оглядывается, потом взгляд его проясняется, и он хлопает себя по животу.
— Ну-ка, — ухмыляется он, — посмотри-ка, кто это у нас здесь. — Он распускает ремень и начинает расстегивать пуговицы своими распухшими пальцами. Вив смотрит, сгорая от желания прийти на помощь этим разбитым пьяным пальцам. — Боюсь, я немного перебрал, Джо Бен сказал тебе? Пришлось снова вышибать мозги из Бигги Ньютона. О Господи! — Он роняет брюки и падает в постель. — Прости, милая, если я доставил тебе беспокойство…
Она улыбается:
— Не говори глупостей, — и встряхивает головой. Волосы рассыпаются, и она закусывает прядь губами. Вив стоит, нежно глядя на Хэнка, наблюдая, как от сна сглаживаются у него линии скул, расслабляются плотно сжатые губы, пока все лицо Хэнка Стампера полностью не заменяется чьим-то другим, любимым и давно потерянным лицом человека, в которого она когда-то влюбилась, которого впервые увидела лежащим в крови без сознания в камере своего дядюшки, — усталое, нежное и очень детское лицо.
Она смахивает с лица надоедливые волосы и наклоняется ближе к спящему незнакомцу.
— Привет, любимый, — шепчет Вив, как девочка своей кукле, когда она не хочет, чтобы ее слышали, так как уже выросла из этих детских глупостей…
— Знаешь, я сегодня пыталась вспомнить слова старой колыбельной и не смогла. Там такие слова: «Выше-выше, на макушке неба в сонном царстве кто живет? Сойка синяя так ткет…» — а дальше я не помню. А ты? А ты?
Ответом ей лишь тяжелое дыхание. Она закрывает глаза и прижимает пальцы к векам, пока тьму не начинают пронизывать искры, но ложбинка у нее под ложечкой так и остается пустой и холодной. Она нажимает сильнее, пока глазные яблоки не пронизывает боль, и еще сильнее…
А Хэнку тем временем снится, что он первый в классе, и никто не пытается оспорить его первенство, никто не старается спихнуть его оттуда, и никто, кроме него самого, даже не подозревает, что он — первый.
Эксцентричный диабетик — бывший профессор анатомии, а ныне владелец странной лавки раритетов, расположенной на прибрежном шоссе неподалеку от Ридспорта, — вместо запрещенных спиртных напитков употребляет серовато-синенькие, трупно-голубенъкие ягодки, которые собирает в жутких тенистых зарослях, окружающих его магазинчик… «Коктейль из беладонны, — успокаивает он своих взволнованных друзей, употребляющих пиво.
— Для кого-то яд, для кого-то — кайф».
Тедди, владелец «Пенька» и по совместительству бармен, может, и поспорил бы с экс-профессором о вкусах, зато первым в Ваконде согласился бы с его основополагающим принципом. Ибо самые суровые дни обитателей города становились для Тедди самыми благодатными, самые темные вечера — самыми яркими. Разочарование толпы в вечер Хэллоуина поглотило выпивки гораздо больше, чем если бы Биг Ньютон оторвал голову Хэнку Стамперу… И точно так же дождь, принесший на следующее утро потоки отчаяния забастовщикам, для Тедди звучал звонкой радостной капелью.
Совсем другие реакции вызвал дождь у Флойда Ивенрайта. «Боже, Боже, Боже мой!» В воскресенье он проснулся поздно, с тяжелым похмельем, с опаской размышляя о влиянии вчерашнего пива на собственный желудок. «Вы только взгляните — вот и он. Грязный сукин дождь! А что это такое мне снилось? Что-то ужасное…»
— В этой земле человек гниет как труп, — так отозвался на дождь Джонатан Дрэгер, выглянув из окна гостиницы на Главной улице и увидев бегущие по ней черные потоки воды в дюйм глубиной.
— Дождь, — только и вымолвил Тедди, глядя сквозь кружевные занавески на низвергающиеся небеса. — Дождь.
Всю бурную ночь катились тучи с океана — они двигались угрюмыми толпами, разъяренные столь долгим вынужденным ожиданием, полные мрачной решимости с лихвой расквитаться за упущенное время. По ходу проливаясь дождем, они плыли над пляжами и городом, двигаясь к фермам и холмам, и наконец начинали громоздиться вдоль стены прибрежных гор, по инерции тяжело вползая друг на друга. Всю ночь напролет. Некоторым удавалось перевалить через горные хребты, и они, перегруженные дождем, обрушивались в долину Вилламетт, но большинство, вся эта груда, собранная и пригнанная сюда с далеких океанских просторов, грузно откатывалась назад, навстречу новым хлопьям туч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85