Еще одна сигарета судорожно потушена, ещё одна закурена. Руки её тряслись, она никак не могла поднести спичку к концу сигареты.
- Возьмите мне, пожалуйста, ещё рюмку, - не попросила, а скорее потребовала она. Заказав выпивку, я помолчал, не решаясь повторить свой вопрос.
- Откуда мне знать - может, вы собираетесь написать о нем очередной пасквиль, облить его грязью?
- Поверьте, это не так, - сказал я. - Меня самого страшно удивила та недоброжелательность, которую высказали по отношению к министру все, с кем мне довелось говорить. Хотелось бы услышать непредвзятое мнение. Я собираюсь рассказать людям правду.
Но и после этих слов Анни Дюпюи продолжала смотреть на меня с подозрением. Вероятно, она больше не верила никому. Скинув пальто с плеч, она повесила его на спинку стула. Ее можно ещё было счесть привлекательной, хотя наверняка она изменилась с тех пор, как министр обратил внимание на эту женщину с огромными голубыми глазами и колючим, непримиримым нравом.
Еще и сейчас его можно было понять.
- Они его довели, - в голосе её прозвучала даже радость какая-то, будто она тысячи раз пыталась про себя решить эту загадку и пришла, наконец, к окончательному выводу.
- Кто довел?
- Коммунисты. Их дружки. У них же всюду дружки, даже в министерстве иностранных дел. Да-да, - кивнула она убежденно, - Министр сам мне говорил.
- А зачем им это было надо?
- Потому что им претит честность и порядочность. Потому что он был для них первейшим врагом.
- Но как им это удалось? Что такого они могли сделать, чтобы заставить его... - я оборвал фразу, опасаясь какой-нибудь вспышки. Она единым глотком осушила рюмку:
- Они распускали о нем всякие слухи. Мерзкие, грязные. - Слезы выступили у неё на глазах, покатились по щекам. Она будто и не заметила этого, замолчала, ушла в себя. Напрасно я ждал продолжения.
- Что они о нем говорили?
- Будто он был коллаборационистом и тайным агентом гестапо. - Эти слова дались ей с немалым трудом.
- Я слышал об этом и ни на минуту не поверил, - сказал я. - Не могу понять, откуда пошла такая молва?
- Да от коммунистов же!
- Но когда газета "Либерасьон" затеяла кампанию против Маршана, "Юманите" её не поддержала. А что им стоило, если они имели против него зуб?
Но таким пустяком, как факт, её нельзя было сбить с придуманной ею версии:
- Они не дураки, эти коммунисты, они предоставили гробокопателям из "Либерасьон" проделать всю грязную работу, а сами вышли чистенькими.
- Слышали вы о Марке Сегюре?
- Еще бы! Кому-то он здорово насолил. Все знали, что его убили. Туда ему и дорога, каналье, избавились, слава Богу.
Не терпящим возражения тоном она потребовала ещё рюмку, и я заказал. Постепенно, с неимоверным трудом, по капле я вытянул из этой издерганной алкоголички все, что она знала или полагала, что знает об Андре Маршане ослепительном герое, который ворвался в жизнь обыкновенной хорошенькой девочки, осветил её на миг своими лучами и оставил во тьме и в руинах.
Она повстречала его впервые, когда работала в министерстве транспорта и это было в пятьдесят третьем, он заметил её, назначил своим личным секретарем. Вот тогда и настал час её славы, её преданного служения хозяину: она угадывала его желания, защищала от ненужных людей, постепенно стала его доверенным лицом, опорой, и в конце концов любовницей. Ему, несомненно, их связь принесла кое-какой комфорт, для неё же была равноценна самой жизни. Теперь уже не узнать, когда Маршан начал уставать от нее. Вероятно, когда она стала слишком требовательной. Неуравновешенность и истеричность, должно быть, проявлялись и в те времена, когда они были вместе, но нетрудно представить, как подобная женщина восприняла первые признаки охлаждения. Наверняка устраивала бурные сцены в кафе или в квартире, где происходили их тайные встречи. Случилось в конце концов неизбежное - Маршан от неё избавился. Безжалостно - это уж точно. Но не так уж грубо, раз она не утратила своей преданности, веры в него, обожания. Их встречи после того, как её в 1968 году уволили - явный вымысел - они наверняка не виделись с тех пор. Возможно, впрочем, что и всю историю она выдумала. Этого я тоже не исключал.
Рассказывая, она пила. Алкоголь замедлял её речь, но без него она и вовсе не стала бы говорить.
- Эти сплетни, которые о нем ходили, - рассказывала она, - Нет, ей не известно, что служило поводом, но распространяли их коммунисты, это точно. Нет, конкретно министра ни в чем не обвиняли - говорили что-то о его дружеских отношениях во время войны с одним человеком, который потом оказался предателем. Кто был этот человек и где это все происходило, она не знает. Но она этому не верит, потому что министр сам поклялся ей, что ничего такого не было. Нет, ей он не лгал - такого просто быть не могло. Последнее было сказано с гневом, и я осторожно ретировался с минного поля, на которое чуть было не ступил. Больше всего её воспоминания касались его работы. Бесконечной работы. И были краткие мгновения радости, разделенного счастья - когда она утешала его, успокаивала, снимала напряжение. Да, в Авейрон он иногда брал её с собой, это были их лучшие дни. Ночью они могли спать вместе в отеле, у него в номере или у нее, там тебе не Париж, никакого риска. Потому что на горизонте вечно маячила его жена. Она умерла три года назад, - сказала Анни Дюпюи. - Но и раньше жена ничего не значила.
- Для него существовала только одна женщина - всего одна! - первый и единственный раз я увидел, как улыбка тронула её губы, сузила глаза красивая, нежная улыбка. И тонкая рука оттянула шифоновый шарфик, повязанный на шее - это был трогательный и будто призывный жест.
Во время этих поездок ей приходилось много работать, поэтому она не могла повсюду сопровождать его. В мэрии Родеза у неё был кабинет там она разбирала почту, договаривалась о встречах, сортировала посетителей - пока он разъезжал по всей округе, произносил речи на митингах. А где он бывал? Да повсюду, это большой округ. И повсюду его обожали, просто боготворили. Неужели он заезжал и в такие крохотные поселки как, скажем, Вильфранш или Мило? - я припомнил карту. Ну, конечно, заезжал, он любил деревни, старые церкви. Великолепно разбирался в архитектуре. А куда он ездил чаще всего?
Наша беседа становилась чересчур похожей на допрос, моя собеседница ничего не замечала: воспоминания о счастливом прошлом окутали её как туман, она смягчилась, спрятала когти.
- Да повсюду, - сказал она задумчиво, - в Корд, в Северак, в Конш чаще всего в Конш, пожалуй.
- А почему?
- Там такое красивое аббатство, он часто ездил туда посмотреть, как движутся реставрационные работы.
- Вы тоже ездили с ним?
- Нет, мне приходилось работать
Ее эмоции достигали меня как волны, стаккато, я чувствовал себя исповедником - однако информации во всем этом было немного, лишь воспевание покойного и горький плач по невозвратимому прошлому, которое отнюдь не было столь уж прекрасным, как ей теперь представлялось.
- Мадемуазель, вы так добры, вы очень мне помогли. Могу я вам позвонить в случае надобности?
- Да.
Я оплатил всю её выпивку и проводил до метро. Глядя ей вслед, я подумал, что знаю теперь Андре Маршана немного больше, чем до этого свидания, а нравится он мне значительно меньше.
ГЛАВА 9
Городок Вер-ле-Шартр и дорогу в Фоссе я отыскал не без труда. Дорога эта оказалась, можно сказать, проселочной, с одной её стороны тянулись возделанные поля, а с другой густой лес - сплошь каштаны и березы. В просветах между деревьями мелькали скромные домики под красными черепичными крышами. Таким оказался и тот, который я искал, он стоял метрах в двадцати от дороги. Ближайшие соседи жили в сотне метров, отгороженные зарослями кустов.
Я прибыл на место к восьми вечера. Из предосторожности выехал из Парижа через Шарантон и обогнул город с запада по улочкам окраин Иври и Вильжуиф. Возле Орли выехал на большую магистраль. Я был уверен, что никто меня не преследует, зато посылал проклятья тем, кто подсунул мне эту машину. До чего недобросовестные люди: пепельница полна окурков, отопление не работает, а застежка ремня безопасности, предназначенного для водителя, неисправна - на черта он, такой ремень?
Я свернул к югу, на шоссе, ведущее в Орлеан, и по пути прикинул, как обстоят дела.
Первое. Баум практически ничем пока не помог в розысках, если не считать той записки, которую он оставил мне в гостинице: он ещё не ознакомился с интересующими меня документами, но попытается.
Второе. Что сказать Ариане Сегюр-Бонтан? Она, возможно, и рада будет снять покров тайны с той давней трагедии. Однако, как жена Бонтана, может сделать противоположный выбор: оставить все, как есть, не ворошить прошлое. Бывшая коммунистка, если действительно она вышла из партии, возможно, захочет помочь расследованию, лишний раз уличить КГБ. Но есть и такие бывшие коммунисты, что сохраняют лояльность по отношению к партии и вспоминают свое пребывание в ней как лучшие годы своей жизни. Что, если она из таких?
Третье. Кто все же убил Артуняна - КГБ, французская контрразведка, или ещё какая-то секретная служба? И когда они меня поймают на мушку, смогу ли я хоть узнать врага, если вообще его увижу? А если я пришью его первым как тогда выкрутиться, ведь скандал неизбежен. Одно дело пристрелить человека где-нибудь в Магребе или на сирийской границе, и совсем другое во Франции. Да вообще - сколько времени удастся продержаться, пока мои дружки из ДСТ не наложат на меня лапы?
- Итак, мадам, наше агентство полагает, что эта давняя история сейчас весьма актуальна, что у неё есть политическая подоплека. Вряд ли Андре Маршан совершил самоубийство в состоянии депрессии. Скорее, его к этому принудили. Как я уже сказал, из всех тех, кто имел касательство к Маршану, только ваш покойный муж мог бы согласиться со мной, он ведь знал что-то такое о Маршане...
Пока я излагал свою легенду - мол, журналист, работаю над материалом, представляющим международный интерес и всякое такое - Ариана Сегюр пристально изучала меня. Я не Бог весть какой актер, но тут старался вовсю.
Хозяйка пригласила меня поужинать - отлично приготовленная телятина, на десерт шоколадный крем, - и теперь мы сидели втроем в довольно обшарпанной, но по-своему уютной гостиной. Сам господин Бонтан оказался на редкость молчаливым: бессловесный, бородатый гигант. Разговаривать он, видимо, всегда предоставлял жене.
- Вы же прочли эти вырезки, - сказала она, - и знаете, что полицейское расследование ни к чему не привело. Вас, должно быть, это не слишком удивило. Что мне вам рассказать? Вы и так все уже знаете.
- Это правда, что Марк Сегюр не оставил никаких записей?
- Если и оставил, их украли, пока я лежала в больнице.
- Он вам не сказал, куда направлялся в тот день?
Она чуть помедлила с ответом:
- Н-нет. Сказал только, что, наконец, прищучил Маршана. Знаете, как талмуд учит: "У твоего друга есть друг, а у того тоже есть друг..." Мы старались соблюдать правила конспирации.
- Ваш покойный муж состоял в коммунистической партии?
- Нет. У него было тому философское объяснение. Хотя он и считал себя убежденным революционером, ему не хотелось связывать себя с реальной политикой - а все партии именно тем и заняты. Его больше интересовали моральные аспекты революции - добро и зло, справедливость и несправедливость, правда и ложь. И он не склонен был толковать эти понятия однозначно.
- А вы?
- А я - да.
Она добавила кофе в мою чашку - кофе был отличный.
- Ночуйте здесь, - предложил Бонтан, - У нас есть свободная комната.
- Большое спасибо, - обрадовался я, - Мне бы не хотелось ехать ночью.
Я объяснил им обоим, что намерен поискать какую-нибудь информацию о Маршане в окрестностях Авейрона, там, где он действовал во время войны. Потом повернулся к Ариане:
- Чего я не могу понять: почему в свое время левые - я имею в виду коммунистов - сами не занялись расследованием смерти Сегюра? Для них-то это был подарок судьбы, лакомый кусок. Темные силы реакции подсылают наемных убийц, чтобы заставить замолчать благородного журналиста, который может доказать, что один из ведущих министров в правительстве во время войны предал участников Сопротивления. Заодно и о насквозь коррумпированной полиции представлялся случай сказать... В пятидесятые годы это бы прозвучало. Коммунисты должны были ухватиться за эту смерть - однако, судя по газетным вырезкам, она была забыта всеми очень скоро.
Карие глаза Арианы уставились на меня, она молчала долго, зябко кутаясь в черную большую шаль. И вздохнула наконец так тяжело, будто на плечи ей легла усталость, накопившаяся за все прошедшие годы.
- Партия приняла решение не заниматься этим. В тот момент смерть Сегюра не была делом первостепенной важности. Мне дали понять, что никто не собирается скрещивать мечи по этому поводу. Никто к тому же не верил, что правительство позволит довести дело до суда. Так что компартию эта смерть особо не тронула.
- А вы сами что-нибудь предпринимали?
- Когда я вышла из больницы, то добилась приема у одного крупного партийца. он занимался вопросами агитации и пропаганды, а заодно играл какую-то роль в системе безопасности. Этот визит ничего не дал, все тогда были в тисках сталинизма. Морис Торез все ещё был генсеком. Начни я возражать - вылетела бы из партии через десять минут. Наших лидеров вовсе не интересовал тот факт, что мой муж убит, их занимали дела куда более крупного масштаба. А он даже коммунистом не был. "Сейчас не то время" - вот что мне сказали.
- А могли быть и другие причины, чтобы уклониться от расследования?
Улыбка Арианы была бледной:
- Вполне. Возможно, они и не хотели, чтобы открылась недостойное прошлое Маршана. Или уже знали все то, что собирался обнародовать мой муж.
- Как вы тогда ко всему этому отнеслись?
- Постарайтесь меня понять. Во время войны я была в отряде маки, которым руководили коммунисты. И видела настоящий героизм, самопожертвование, безусловное подчинение старшим. Мне это нравилось - как я могла позволить себе сомневаться в правоте лидеров?
- Но погиб ваш муж...
- Это был лишь эпизод в борьбе за жизнь и счастье миллионов людей, Ариана засмеялась невесело, - Теперь я думаю иначе, но тогда я вовсе не была так глупа и жестока, как это выглядит сейчас. Я ведь выросла в Европе, которую сотрясал нацизм. От детей нельзя требовать, чтобы они сами по себе росли мудрыми и здравомыслящими. Вот, гляньте.
Она протянула ко мне руки ладонями вниз. Я нагнулся поближе: пальцы заканчивались мягкими подушечками, у неё не было ногтей.
- Это сделал француз, и не только это. В полицейском участке в Руане. Радио специально включил, чтобы не слышны были с улицы мои вопли, - она уронила руки на колени. - Если я никого не выдала тогда в Руане - это только потому, что была коммунисткой. Не просто французской патриоткой, а именно коммунисткой. И мои товарищи остались живы. Вот почему, когда семь лет спустя партия сказала мне, что не следует ничего предпринимать по поводу смерти Марка, я подчинилась. Ведь это была та самая партия, в правоте которой я никогда прежде не сомневалась.
- А теперь?
- О, теперь! - протянула она с улыбкой, - Теперь я уже большая девочка...
Бонтан к тому времени вышел куда-то, мы сидели у камина вдвоем, тлеющие поленья бросали перед собой слабый свет да тусклая настольная лампа едва освещала лицо собеседницы.
- Но сейчас - почему вы молчите сейчас?
Она сделала вид, будто не поняла вопроса, хотя, я уверен, это было не так.
- Потому что не видите в этом деле никаких следов, не знаете, как к нему приступить?
- Нет. Просто вас интересует, почему покончил с собой Маршан. А меня кто убил Марка.
- Но ведь одно с другим связано, разве нет?
Ариана не ответила, лишь покачала головой, не отрывая глаз от потухающего огня. Потом, бросив на меня странно прямой, озадачивший меня взгляд, встала и направилась в кухню. Вернувшись, она протянула мне сверток в целлофановом пакете, с которого сыпалось что-то белое.
- Мука, - объяснила она, - осторожно, не запачкайтесь. Тут то, что вы ищите - записи Марка, их тогда так и не нашли. Только на одну эту ночь утром вернете.
...Я читал при неверном свете ночника до двух. Кое-что выписывал. Далеко не все в этих бумагах можно было разобрать. Наспех написанные слова, сокращения, понятные лишь автору. Там было три вида документов: записи самого Сегюра, газетные вырезки разных лет, некоторые с комментариями и датами. И, наконец, документы, относящиеся к подпольной деятельности Сопротивления, большей частью на оберточной бумаге, машинописные тексты едва читаются, некоторые написаны от руки карандашом или выцветшими уже чернилами, с неправильной орфографией. Там, где листки были скреплены, под скрепками остались ржавые полоски, кое-где красуются пятна от какой-то пролитой жидкости. Вот такие мелочи и свидетельствуют о подлинности документов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25