Привести ее сюда, соединиться с ней на этой твердой, как камень, кровати, покрытой синтетическим покрывалом в катышках, было бы грехом.
Джейк вздохнул и переключил канал.
…Он пошел на выпускной бал в тот вечер очень, очень давно с Харриет Роджерс не только потому, что его подстрекали одноклассники, а потому, что она ему нравилась. Конечно, она отличалась от других девушек. Но ведь и Джейк был не похож на своих одноклассников. Он чувствовал себя старше остальных, не по годам опытным. Любой, кому пришлось воспитывать родителя, чувствовал бы себя так же, решил он.
Но каковы бы ни были причины, а может быть, просто потому, что не было никакой причины, ему нравилась Харриет Роджерс. Она была добра к нему в тот день в магазине художественных принадлежностей, и к тому же она была умна, интересна и занимательна.
И что он сделал для нее?
Пошел с ней на бал, танцевал с ней, щека к щеке, пользуясь тем, что ее тело как будто таяло рядом с ним, крепко обнял ее и увел из спортзала к машине, которую выпросил на этот вечер.
А потом они поехали на озеро.
Джейк нажал кнопку отключения звука. В его голове кричали воспоминания. Он любил ее, действительно любил, и когда они целовались, и обнимались, и прижимались друг к другу, единственным стремлением, наполняющим его мозг и будоражащим его кровь, было желание быть как можно ближе к ней.
Он определенно не думал о том, что его отец называл «защитой».
Он вздохнул.
В последний момент он вспомнил наставления и вышел. Она была такой доверчивой, такой невинной, такой открытой ему. Он даже подумал, что она не понимает, от чего он пытался ее спасти.
Образ женщины за стойкой возник в его воображении. Джейк поморщился и снова нажал кнопку, возвращая телевизору звук.
О некоторых вещах просто невозможно думать.
Глава 22
Дорога домой
Из окна на фасаде струился свет. Харриет не знала, грустить ей или радоваться. Она сказала себе, что, если в доме будет темно, она проедет мимо, поселится в «Скулхаус инн» и ляжет спать. Не то чтобы она ожидала, что заснет со всем тем, что проносилось у нее в голове и пылало в ее раззадоренном и соблазненном теле.
Как у нее хватило здравого смысла уехать?
Харриет подъехала к тротуару у дома, в котором выросла. Шеренга пенопластовых карамельных палочек шла вдоль тротуара, изгибающегося к двухэтажному дому. Сани с упряжкой северных оленей, включая Рудольфа с красным стеклянным носом, украшали увядший зимний газон. Харриет прищурилась, обдумывая местонахождение Санта-Клауса и его свиты. В детстве ее мать всегда настаивала, чтобы отец залезал на крышу и устанавливал его там. Возможно, ее отец наконец решительно воспротивился или крыша была слишком старой, чтобы выдержать его вес.
Какова бы ни была причина, двор был оформлен так же безвкусно, как и всегда. Харриет вздохнула и попыталась не смотреть на фальшивые сосульки, свисающие с крыльца, и квартет эльфов, по одному на каждой из ступеней крыльца. Ее мать, похоже, никогда не поймет, что лучше меньше, да лучше.
Сидя в машине, Харриет плотнее запахнула на груди красное кашемировое пальто, дрожа от холода, несмотря на тепло обогревателя. Почему она остановилась перед своим домом? Какая-то необходимость покаяться?
У нее было неплохое детство. Когда она думала о часто переезжавшем Джейке, который не мог иметь постоянных друзей, жил с матерью, которую описывал, как она догадалась, довольно сдержанно, она знала, что должна быть более благодарной. Ее жизнь была стабильной. Двое родителей. Один брат. Она колесила на своем велосипеде по городу и на Хэллоуин ходила за угощением, не думая об опасности.
И тем не менее больше всего на свете она мечтала сбежать из Дулитла, особенно от своей скучной семьи.
И она поступила именно так.
Так зачем возвращаться? Харриет положила руки на руль, опустила подбородок на руки и закрыла глаза. Родители никогда не поймут ее.
– Харриет, это ты?
Она вскинула голову и повернулась к крыльцу. Дверь стояла открытой, обрамляя ее отца в освещенном проеме. Он поднес руку к глазам, изучая горизонт.
Уже никуда не уедешь. Она могла держать дистанцию, но открыто не пыталась ранить чувства родителей. Она выключила мотор и открыла дверцу. Выходя, она сказала:
– Привет, папа.
Он закрыл входную дверь и спустился по ступенькам. На нем была красная клетчатая фланелевая рубашка поверх темно-синей пижамы. Он всегда носил темно-синий, подумала Харриет. Ей никогда не приходило в голову спросить его почему.
Он подошел, обойдя «хаммер» спереди.
– Мы не знали, что ты появишься сегодня, – произнес он, останавливаясь перед ней. В его волосах стало больше серебра, чем раньше, и это было неудивительно, учитывая, что прошло почти три года с тех пор, когда он приезжал к ней и Заку в Нью-Йорк.
Харриет держала руки опущенными.
– Ну вот я и здесь, – сказала она.
– Я уж вижу, – ответил он, отступив на шаг и окинув ее быстрым взглядом. – Прекрасно. Я бы не сразу узнал тебя, если бы встретил в толпе. – Он вздохнул. – Люди меняются, когда уезжают отсюда.
– О, папа, меня просто давно не было, – сказала Харриет. – Я ничуть не изменилась после нашей последней встречи.
– Да, – ответил он. – Мы с твоей матерью вчера вспоминали, как давно это было.
Харриет вернулась в машину за сумочкой.
– По-моему, это не важно. Сейчас я здесь.
– Давай, я возьму твои сумки, – сказал отец, очевидно, стараясь сменить тему.
– О, в этом нет необходимости, – сказала Харриет.
– Зачем тебе тащить их, когда я стою рядом? – возразил он.
Теперь она уже не могла сказать отцу, что не хочет ночевать в их доме.
– Потом, – сказала она.
– Ты всегда была упрямой, – произнес отец. – Непохоже, чтобы стало теплее.
– Конечно, нет, – сказала Харриет, чувствуя укол совести. Вот ее отец в пижаме и домашних тапочках хочет зайти в дом, в котором она знала, тепло, как в печке, потому что они всегда включали термостат на полную мощность. Пусть он внесет один ее чемодан. Ей будет достаточно легко отнести его обратно, когда она поедет в гостиницу. – На заднем сиденье.
Отец открыл дверцу и вытащил сумку.
– По крайней мере Зака ты устроила в приличное место, – заметил он.
– Откуда ты знаешь… – Харриет даже не стала заканчивать фразу. Конечно, Хэролд и Шарлин знали, что она уже побывала в доме у Оливии и что Зак остался там ночевать. Система информации в Дулитле работала исправно.
Чего они не знали, это где она была между той остановкой и этой и, конечно же, с кем она была. И это к лучшему. Некоторые вещи в жизни должны оставаться в тайне. Она пошла рядом с отцом к дому.
– Микки сказал, что в ресторане ты встретила симпатичного парня, – сказал отец.
Харриет чуть не споткнулась о ступеньку.
– Кто такой Микки?
– Он работает со мной на лесном складе. А по ночам подрабатывает барменом в «Веранде». – Он открыл парадную дверь. – Полагаю, ты не узнала его.
– Нет, – согласилась Харриет. – Совершенно точно не узнала. – Она сделала глубокий вдохи переступила порог родительского дома.
В доме пахло, как всегда на Рождество. Корицей и яблоками. Хвоей и мятой. Кедром и сухой ароматической смесью с миррой и пачули. Огоньки на елке не горели, но серебряный дождик сверкал в свете настольной лампы, установленной рядом с любимым креслом ее отца, потертым старым откидывающимся креслом, которое стояло перед венецианским окном, всегда на одном месте, сколько помнила себя Харриет.
Отец опустил её кожаную сумку на пол.
– В любом случае мы поняли, что, если вы двое поладили, может быть очень поздно, когда ты доберешься сюда, так что я велел Шарлин ложиться спать, а сам посижу, покараулю.
Харриет удивленно посмотрела на отца. Он действительно ждал ее. Она даже не позвонила им, чтобы спросить, может ли она остановиться у них. И только самый непредвиденный случай привел ее сегодня сюда. И все же ее отец был готов всю ночь продремать в кресле, время от времени поглядывая в окно, не затормозит ли рядом с домом какая машина. «Я ужасная, – сказала она себе. – Эгоистичная, злая и жестокая». Потом она покачала головой. Нет, она не такая. Это из-за отношений с родителями она так себя чувствовала, но она не плохая. Но… один разговор с отцом, и вот она начинает ругать себя.
Харриет вздохнула и плюхнулась на диван. Он был покрыт тканью с цветами, которую она, кажется, раньше не видела. К счастью, красно-зеленый афганский ковер закрывал почти весь рисунок.
– Полагаю, ты также знаешь, что меня останавливал новый шеф полиции, – сказала она, снимая пальто. Отец уселся в кресло.
– Так я и узнал, что ты на «хаммере». Не то чтобы этот новый парень болтает о своих делах, – сказал он. – Но он упомянул это Дженифер Джейни, а она позвонила твоей матери, вот так мы и узнали, что ты здесь.
Харриет кивнула, обмахиваясь ладонью. Ей придется открыть окно в своей комнате. Это всегда раздражало ее мать. Она жаловалась, что это вредно для отопительной системы. На взгляд Харриет, единственной проблемой была жара, такая, что можно было бы поджарить гуся.
Она улыбнулась, немного кривовато. Сегодня она была жареным гусем. Засунутым в печь без всякой надежды на спасение.
Харриет обняла руками колени.
– Он женат на Дженифер Джейни?
Отец кивнул:
– Верно. – Он усмехнулся. – Никто в Дулитле никогда не думал, что такое случится. – Он посмотрел в противоположный от Харриет угол комнаты, лицо его было печальным. – Я полагаю, ты никого не встретила?
– Нет, и ты знаешь, что я не собираюсь больше выходить замуж.
– Донни не хотел бы, чтобы ты тосковала по нему. И это не ранит чувства мисс Оливии, если тебя это останавливает.
Харриет мысленно досчитала до десяти.
– Как магазин?
Отец покачал головой:
– Не так хорошо, как могло бы быть. Не пойми меня неправильно. Я зарабатываю достаточно денег на лесном складе, но ты знаешь, что твоей матери этот магазин очень дорог. В некоторые недели мы получаем прибыль, в другие немного теряем. – Он нахмурился. – Мы не можем конкурировать с большими магазинами у шоссе. Но это ничего. У нас хватило здравого смысла потихоньку выкупить здание, так что нам не приходится беспокоиться об оплате аренды.
Харриет никогда не знала, что они владеют зданием на площади. Она и ее родители никогда не говорили о деньгах. Это было неловко, при том, что она была гораздо обеспеченнее, чем они. Они с Донни однажды предлагали им помощь, и ее отец так обиделся, что только после смерти Донни простил их за то, что они хотя бы предположили, что он возьмёт деньги у своей дочери или зятя.
– Это хорошо, – сказала она и замолчала: Харриет стала разглядывать коллекцию рождественских безделушек, покрывающих журнальный столик. Маленькая деревня со сделанным из ваты снегом стояла в центре. Одно блюдо граненого стекла было наполнено красными и зелеными «эм-энд-эмс», другое – мятными леденцами. Харриет наклонилась и взяла горсть «эм-энд-эмс».
Отец откинулся в кресле и сложил руки на животе.
– Как приятно, что ты дома, – сказал он, как будто говоря сам с собой.
Харриет подавилась конфетой. Она закашлялась, и отец вскочил. Он мягко похлопал ее по спине.
– Спокойнее! – воскликнул он. – Ты в порядке?
Она сглотнула и кивнула:
– Все хорошо. Может быть, стакан воды поможет.
Отец встал и вышел из комнаты.
– Хэролд? – позвал голос ее матери со второго этажа. – Это ты?
– И кое-кто еще, – ответил он.
По покрытым ковром ступеням зазвучали шаги.
Харриет кашлянула и постучала себя по груди.
Мать появилась на пороге, ее худое тело было закутано в ярко-розовый халат, волосы убраны под ночной чепец. Харриет не могла поверить, что кто-то еще носит такие чепцы. На узком носу низко сидели очки.
– Ну и ну, это же Харриет после стольких лет приехала домой, чтобы переночевать! – воскликнула мать. – Твой отец говорил, что ты приедешь сегодня сюда, но я сказала ему, что не стоит рассчитывать на это. Но ты же знаешь Хэролда, он все равно не стал ложиться. – Она огляделась. – А где твой отец?
– Вот и я, – сказал отец, возвращаясь в комнату и неся кружку с водой для Харриет.
Она сделала большой прохладный глоток. Конфета растаяла, и ей стало гораздо лучше. Она поставила чашку на журнальный стол, а потом снова взяла.
– Эй, это же моя кружка.
Отец кивнул.
– Та, что я сделала на уроке труда в десятом классе. – Харриет не знала почему, но вид этой старой вещицы сделал ее ужасно сентиментальной. – В тот день я чуть не сломала печь для обжига, потому что слишком сильно разогрела ее.
Ее мать торопливо вошла в комнату и села на край другого кресла, очень мягкого и обитого такой же новой цветочной тканью.
– Твой отец каждое утро пьет из нее свой кофе без кофеина. Никакая другая чашка его не устраивает. Нет уж, или эта чашка должна быть наготове, или он встает из-за стола и сам моет ее.
Харриет посмотрела на кружку. Сначала она хотела сделать изящную, но потом решила по-другому. Она сделала саму кружку ярко-желтой, а ручку красной. По краю нарисовала ободок из темно-синих «X» и «О». Харриет посмотрела на отца:
– Она правда твоя любимая?
Он пожал плечами и снова сел в кресло.
– Она как раз такая, как надо, – сказал он.
Харриет кивнула. Ей хотелось, чтобы он сказал что-то еще, впрочем, и этого было достаточно. Она так редко получала похвалы от родителей. Смешно, как она унижалась, чтобы получить хоть какой-то знак, что они ценят ее и признают ее талант. Она посмотрела на картину, над креслом отца. Это был все тот же, «раскрась по номерам» пейзаж, который ее мама сделала, когда Харриет училась в пятом классе. Синие краски посерели, зеленые стали охряными, а весь свет, который когда-то так сиял, потускнел под солнечными лучами, падающими из окна.
Ни одна из ее ранних картин не висела на стенах. Было время, когда она работала, чтобы угодить им. Она приходила домой из школы, волоча свой последний художественный проект, чтобы показать им, желая, чтобы они признали красоту, которую она создала на холсте. Они кивали и говорили:
– Ну только посмотрите на это, и о чем ты думала? И вот этому теперь учат в школе? – Потом они садились у кухонного стола и обсуждали, не стоит ли пойти на родительское собрание и попросить миссис Эдисон придерживаться основ на уроках изобразительного искусства.
Однажды к ним влетела Харриет и сообщила самым взрослым голосом; что если они осмелятся пойти в школу, она нарисует их голыми на фасаде школы.
Они в изумлении уставились на нее. Рот отца открывался и закрывался, открывался и закрывался.
Мать провела пальцами по своим коротким волосам и снова и снова повторяла:
– Она не мой ребенок, клянусь.
Но конечно, Харриет была ее ребенком. Когда-то Харриет попыталась доказать, что это не так, но сдалась после того, как нашла свое свидетельство о рождении и объявление в местной газете. Внешне она была похожа и на мать, и на отца.
Особенно сейчас, когда она весила значительно меньше, чем в юности. Ей было ненавистно это признавать, но у нее был такой же подбородок, как у Шарлин, и зеленые глаза Хэролда.
Мать всплеснула руками.
– Ты, наверное, умираешь с голоду, – сказала она, вскакивая с кресла. – Давай, я принесу тебе перекусить.
Харриет подняла руку:
– Все хорошо, – сказала она.
– Ты похожа на тростинку, – ответила мать. – У меня как раз есть свежий пирог. Морковный. У Зака это любимый, как ты, я уверена, наверняка знаешь. Я испекла его специально для него, но он не будет против, если мы отрежем кусочек.
– Я не голодна, – сказала Харриет, хотя мать все равно торопливо вышла из комнаты.
– Ты могла с таким же успехом разговаривать с ковром, – сказал отец. – Она накормит тебя, даже если завтра будет целый день жаловаться, что берегла этот пирог для твоего сына.
Харриет удивленно посмотрела на отца:
– Ты понимаешь, да?
Он провел пальцами по подлокотнику кресла.
– Больше, чем ты думаешь. – Он смотрел в противоположную сторону, куда-то между елкой и тикающими часами с кукушкой. – Твоя мама, она желает тебе добра, – сказал он.
– Да, – едва слышно ответила Харриет. – Почему ты всегда носишь темно-синие пижамы?
Он резко обернулся и пристально посмотрел на нее:
– Забавно, что ты об этом спросила.
– О-о?
Он почесал рукой подбородок.
– Никто никогда не спрашивал меня.
– Даже мама?
Он покачал головой и улыбнулся:
– Нет.
– Хм-м-м. – Харриет не знала, удобнее ли ей сейчас с отцом или, напротив, труднее, чем было раньше.
– Просто они мне нравятся, – сказал он. – Без какой-то особенной причины.
– Как тебе нравится каждый день пользоваться моей кружкой?
– Ну да, – ответил он, улыбаясь ей. – Можно сказать, мне нравятся вещи, к которым я давно привык.
– Эдвард тоже такой, да? – Харриет не знала, почему слова отца заставили ее подумать о младшем брате, но она вдруг вспомнила о нем.
– Да, он такой же. – Отец откинулся в кресле. – Неудивительно, что твоя мама всегда клялась, что ты не ее дочь.
– А вот и мы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31