В памяти всплыли воспоминания детства, страшные рассказы о резне. Реки крови, горы трупов, ослепшие от слез женщины, растерзанные тела детей. Для нее турок значило взбесившийся убийца беззащитных людей, тупое чудовище с окровавленным кинжалом. Но этот был совсем не похож на головореза. Вполне европейский рафинированный тип по-немецки говорит безупречно, без малейшего намека на акцент. Когда она устраивалась на эту работу, ей сказали, что, несмотря на название компании, в персонале предусмотрены только немцы.Кто-то подошел и встал рядом у окна. Марго была слишком поглощена своими мыслями и не хотела ни с кем говорить. Человек этот, однако, не уходил, хуже того, принялся барабанить пальцами по стеклу. Марго повернула голову и оторопела. Это был…— Рад, что вы меня не забыли.— Хотелось бы, но не получается.Разве забудешь. Перед глазами встала сумрачная комната и склонившееся над ней мясистое лицо с сузившимися щелочками глаз.— Пользуюсь случаем напомнить о себе. Давненько не виделись.— Я еще не успела соскучиться. Что вы здесь делаете, позвольте спросить?— Да, я ведь не представился. Игнатьев Семен Игнатьевич, сотрудник Торгово-промышленной палаты. С недавних пор курирую вашу фирму.— Но разве вы…Он холодно посмотрел на нее. Что-то неуловимо изменилось в его лице, и глаза стали как два буравчика.— Торгово-промышленная палата.«Значит, вот что называется курировать», — подумала Марго. Да они тут все под колпаком у органов. Она мельком посмотрела вокруг, на беззаботно жующих и болтающих людей. Наивные, ни о чем и не подозревают. «Ведь кузнечик скачет, а куда — не видит».Марго внимательнее оглядела своего собеседника. Вечерний костюм сидел на нем как на корове седло. Воротничок впился в раздувшуюся шею. Толстые красные пальцы с широкими квадратными ногтями нелепо контрастировали с белоснежными манжетами. Можно смыть полосы с тигра, но он все равно останется тигром.— А вы все хорошеете. Прямо картинка.Его фамильярный тон неприятно царапнул Марго. Краем глаза она заметила, что Володя отделился от толпы гостей и направляется к ним.— Мне бы хотелось, чтобы вы оставили меня в покое.— И не надейтесь. Все остается в силе. Я — терпеливый человек. До поры до времени.— Ты что-то грустишь сегодня, маленькая. Что-то не так? — Володя подошел к ней сзади и, нагнувшись, поцеловал в шею. Прикосновение его губ было волнующим и успокаивающим одновременно. — Ты была ослепительна сегодня. Этот твой новый шеф просто глаз с тебя не сводил. Я уже заволновался, как бы не отбил.— У тебя отобьешь, пожалуй.Марго сидела на полу у секретера и перебирала бумаги в резной шкатулке. Володя вынул у нее из рук листок.— Ты позволишь?— Да, конечно.Он поднес листок к глазам и медленно прочел:— «Когда пробил расставанья час и струна порвалась, звеня, он сказал: „Не забуду я ваших глаз. Не забудьте и вы меня“». Неплохо. Кто это написал?— Вадим.— Тот самый?— Да. Я нашла это у себя уже после его смерти.— А почему сегодня?— Не знаю. Вспомнилось.— Бывает.Володя отошел, отдернул занавески и хотел было распахнуть окно.— Не надо! — резко окликнула его Марго.— В чем дело?— Прошу тебя, не задавай сегодня вопросов. Просто занавески всегда должны быть задернуты. Всегда, чтобы никто не мог подсматривать за нами.— Помилуй, кому это нужно?— Ради Бога, только не спрашивай ни о чем.Она умоляюще смотрела на него, судорожно стиснув руки на груди. Володя только головой покачал. Такой встревоженной он ее давно уже не видел.
— Почему вы отказываетесь работать со мной? Осман-бей поднял от бумаг свою гривастую голову и пристально посмотрел на Марго, замершую у входа в кабинет.— Вам уже сказали?— Естественно. Так почему же?— Мне не хотелось бы ничего менять.— Но, насколько я понимаю, перемены будут в лучшую сторону. Работа интереснее, и оплата выше. Так что же вас смущает?Марго стиснула зубы. Разговор предстоял не из легких. Скорее всего после она и вовсе потеряет работу. Ну и пусть! Перед ней был мужчина, который заслуживай откровенности. Да и бессмысленно юлить.— Вы хотите правду?— Если вас не затруднит. Вы не можете ничего иметь против меня лично. Для этого мы слишком мало знаем друг друга. Итак, причина?— Причина в том, что вы турок, — выпалила Марго. — Мой отец был родом из Армении. И после того, что вы сделали… — Она осеклась.В полуприкрытых глазах его ничего невозможно было прочитать. Взбешен ли он, обескуражен — понять было нельзя. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Эта неподвижность подействовала на нее сильнее, чем любые самые безудержные проявления гнева. «Сейчас он вышвырнет меня вон», — подумала Марго, холодея. В комнате повисло тяжелое молчание.— Начнем с того, — проговорил наконец он, — что лично я ничего плохого не сделал вашему народу. То, что случилось, потрясло меня ничуть не меньше вашего, поверьте. Впервые мне было стыдно, что я турок. — Он говорил сдержанно и мягко, как с больной. — Вы слишком умны, чтобы думать, что все турки одинаковы. Целый народ не может быть ни хорошим, ни дурным. Есть алчные политики, которые манипулируют людьми в своих интересах, провоцируя в них то хорошее, то дурное. Смотря что соответствует в данный момент их интересам.— По-вашему, кровь — это политика! — запальчиво воскликнула Марго.— И кровь, и насилие, и смерть — все политика. Окаянная жажда власти. Боюсь, что Россия не сказала еще здесь своего последнего слова.— При чем здесь Россия, не понимаю.— Мне очень бы хотелось ошибаться. Давайте вернемся к этому вопросу через пару лет и посмотрим, кто прав.Марго вдруг вспомнила Игнатьева, его квадратные красные руки и небрежно брошенную фразу: «Раздавлю, как клопа». Он произнес ее так, будто это было для него ничего не значащим, обыденным делом. Неужели Осман-бей прав и Россия еще себя покажет? Холодок пробежал по ее спине.— Однако теперь я понял, почему вы так необыкновенно хороши, — сказал он вдруг. — Смешение кровей. Могучая вещь.Комплимент прозвучал совершенно неожиданно и застал ее врасплох. Она не смогла удержаться от улыбки и инстинктивно огляделась в поисках зеркала. Он заметил ее непроизвольное движение, и глаза его лукаво блеснули. Выпрыгнув из кресла, он распахнул перед ней дверцу книжного шкафа, с внутренней стороны которой оказалось зеркало. Он мягко подтолкнул к нему Марго:— Взгляните, и вы сразу поймете, о чем я. У вас европейские черты лица и совершенно восточные глаза, хоть и светлее, чем у истинных южанок. И этот изгиб бровей, взгляните только.Марго с каким-то новым интересом рассматривала свое отражение.— Вы говорите так, будто я каждый день не вижу себя в зеркале.— А это как посмотреть.— Вы — удивительный человек, — улыбнулась Марго.— Рад, что вы это заметили, — без тени смущения заявил он. — Так как вам кажется, мы смогли бы работать вместе?Все, что он обещал, сбылось и даже больше. Зарплата солидно увеличилась в соответствии с ее новым статусом личного помощника директора представительства. Как подозревала Марго, эта должность была изобретена специально для нее. Она сопровождала его повсюду: на переговорах, деловых встречах, приемах и в командировках. А он умело делал вид, что и шагу без нее не может ступить. Ее новое положение, естественно, вызывало бесконечные толки и пересуды, но Осман-бей оставался невозмутим, и скоро Марго сама перестала замечать косые завистливые взгляды и шепоток в спину.Осман-бей был единственным сыном турецкого купца, разбогатевшего на торговле кожей, и сумел значительно приумножить состояние отца. Он получил блестящее образование, закончил Гейдельбергский университет и большую часть своей жизни прожил в Европе, в основном в Германии. Во время войны дела его несколько пошатнулись, и теперь он делал ставку на Россию, став одним из учредителей компании «Руссотюрк».Он был женат, но жена его никогда не сопровождала его в деловых поездках, сколь долго бы они ни продолжались. Она жила в Кельне в большом доме, который Осман-бей специально для нее отделал на турецкий манер. Виделись они крайне редко.Марго, неожиданно для себя, оказалась окруженной вызывающей роскошью. Кабриолет с откидным верхом был всегда к их услугам. Двери самых дорогих ресторанов были гостеприимно распахнуты. Осман-бей выписывал ей из Парижа умопомрачительные туалеты, против которых просто невозможно было устоять. Правда, Марго настояла на том, что будет оплачивать их сама, но он называл такую смешную цену, что можно было и не платить вовсе. Предлагаемая сумма едва ли составляла и десятую долю их истинной стоимости.Он без конца делал ей разные мелкие подарки, причем так естественно и изящно, что почти невозможно было отказаться. Духи «Коти», пудреница флорентийской работы, украшенная тончайшей эмалью, золотые часики. Когда она все-таки находила в себе силы отказаться, подарок тут же летел в корзину для мусора.Но больше всего ее пленяло бесконечное восхищение, которое сквозило в его взгляде, когда он смотрел на нее. Рядом с ним она чувствовала себя царицей, Прекрасной Еленой, роковой красавицей, из-за которой дерутся на дуэлях и развязывают войны. Он неизменно подмечал мельчайшие детали ее туалета и не стеснялся давать советы, которым она привыкла следовать, ибо вкус его был безупречен. Он устраивал для нее пикники, поражавшие истинно восточным размахом, катания на лодках и танцевальные вечера. Партнер он был великолепный, и когда она кружилась с ним в танце, то казалась сама себе невесомым эльфом, сияющей феей, залетевшей на огонек.Марго была слишком женщиной, чтобы остаться равнодушной к той роскоши, которая ее окружала. Комната на Малой Дмитровке казалась серой и унылой. Володя уже давно перестал задавать вопросы, мрачнел и отдалялся. Впервые в жизни им стало трудно разговаривать друг с другом. Но Марго, увлеченная своей новой яркой жизнью, не обращала на это внимания. Ее словно несло в бурном ослепительном потоке, и не было ни времени, ни сил, ни желания остановиться.В глубине души она понимала, что ведет опасную игру, что за все в жизни рано или поздно приходится платить и ничего не дается просто так. Когда-нибудь, может быть даже скоро, Осман-бей выставит ей счет, а она слишком далеко зашла, чтобы уклониться от оплаты. Да она и не хочет уклоняться. Чего он может хотеть от нее? Конечно, того же, что и все мужчины. Что еще она может ему дать, кроме себя? Марго поразилась тому спокойствию, с которым подумала об этом. Осман-бей давно уже заслонил, отодвинул всех на второй план, всех, даже Володю. «Я становлюсь куртизанкой», — подумала Марго, но даже эта мысль не испугала ее.Был сияющий день ранней осени. Машина неслась по пригородному шоссе плавно, будто летела. На такой скорости кроны деревьев, сливаясь, мелькали над головой, и казалось, что мчишься по золотому коридору. Легкий газовый шарф Марго трепетал на ветру, словно у нее вдруг выросли крылья.Она потянулась навстречу ветру, вдыхая пряный хрустальный воздух. Невыразимая радость бытия наполняла каждую клеточку ее тела.— Замрите так. Хоть на секунду, — услышала она голос Осман-бея. — Вы напоминаете изваяние на носу бригантины. И почему я не художник? Остановить мгновение не в моей власти.Он взял ее руку, медленно снял перчатку и прижался губами к белой нежной кисти.— У вас грация тигрицы, Маргарет. Вы становитесь опасной.Она живо повернулась к нему:— Почему вы так сказали?Но он промолчал, задумчиво глядя вдаль.— Куда мы едем?— Потерпите. Я приготовил вам сюрприз.Машина подъехала к обширному загону, окруженному изгородью. Шофер распахнул дверцу машины. Осман-бей вышел, помог выбраться Марго и повел ее к ограде. У Марго дух перехватило. На зеленой траве паслись лошади всевозможных мастей. В горле встал комок, руки задрожали. Чтобы унять дрожь, Марго вцепилась в рукав Осман-бея. Она не видела лошадей с тех пор, с тех пор, как…— Я не ездила верхом с самой войны, — выдохнула Марго.— Знаю. — Осман-бей успокаивающе похлопал ее по руке. — Здесь конный завод. Великолепные животные. Выбирайте любую, и она ваша.— О-о-о! — Марго быстро чмокнула его в щеку и устремилась к ограде.Ее внимание привлекла кобылка ровной дымчатой масти, великолепно сложенная, с тонкими, изящными бабками.— Вот эта. Можно ее оседлать прямо сейчас?— Я это предвидел.Осман-бей сделал знак шоферу, и он достал из машины несколько больших коробок.— Переоденьтесь вон там. — Он указал на стоящий поодаль дом. — А ее пока оседлают.Когда Марго вышла, одетая в палевый костюм для верховой езды, лошадь была уже оседлана и дожидалась ее у крыльца. Служитель держал ее под уздцы. Марго, тонкая и стремительная, затянутая в брюки галифе и высокие кожаные сапожки, подбежала к ним и потрепала лошадь по холке.— Милая моя, красавица, — шептала она, целуя лошадь в трепещущие ноздри.Будто не бывало всех этих лет. Она снова девочка, беззаботный мотылек, вся жизнь впереди и обещает одни только радости.Одним махом взлетела она в седло, и они помчались. Куда глаза глядят, не разбирая дороги. Ветер бил в лицо, и ей казалось, что вот сейчас возникнет на горизонте Арарат в фиолетовой дымке, а старый чабан даст холодной воды из ручья и назовет ее «джана».
Он терял ее. С каждым проходящим днем это становилось все очевиднее. Она ускользала, как вода между пальцев, прекрасная и отстраненная, холодноватая, будто чужая, будто вовсе не его возлюбленная, не его жена. Самое ужасное, что ему вроде не в чем было упрекнуть себя. Ему казалось, что он счастливо избежал общего греха, в который впадает большинство мужей, — с годами не стал воспринимать свою жену как данность, как привычный атрибут повседневной жизни, как мебель, удобную и комфортабельную, но мебель.Но с Марго это было и невозможно. Она была вся как огонек на ветру, трепетная и сияющая, манящая и недосягаемая. Он потянулся, устремился к ней, подумал, что огонек этот всегда будет гореть в его дому. Ан нет, обжегся.Куда-то подевались их вечера вдвоем, ушли в прошлое, словно и не нужны были никому. Они почти не разговаривали, так, о пустых, незначащих вещах. Он ловил себя на том, что боится задавать ей вопросы, чтобы ненароком не узнать чего-нибудь лишнего. Всю жизнь он считал, что самая страшная правда лучше любой неопределенности. И вот теперь изо всех сил цеплялся за эту самую неопределенность, стремясь продлить ее как можно дольше. И презирал себя за слабость, и давал себе слово сегодня же выяснить все до конца, и опять пасовал.Что она ответит на прямой вопрос? Разлюбила, прости. И это будет конец. Если это правда, она все равно рано или поздно это скажет. Но он не станет ей помогать.По вечерам одиночество гнало его из дома. Он бродил допоздна по тускло освещенным улицам, и ночь становилась его товарищем. Она скрывала от него лица случайных встречных, как скрывала и его лицо. Он не хотел никого видеть, не хотел никого знать. Только он и тупая грызущая боль, прочно угнездившаяся под сердцем. Он знал, что Марго ни о чем его не спросит, как он не спросит ее. Между ними словно установился негласный пакт о невмешательстве.Когда мужчина бросает женщину, она несчастна. Когда женщина бросает мужчину, он к тому же еще и жалок. Басаргин поневоле примерял на себя одежку жалкого брошенного мужа, но она была ему явно не по росту. Пока. Поэтому, должно быть, и не хотелось торопить события.Однажды он от нечего делать забрел в Большой театр. Давали «Чио-Чио-сан». Место было отличное, в третьем ряду, в проходе. Басаргин устроился поудобнее и, прикрыв глаза, окунулся в волшебный мир Пуччини. Божественные звуки причудливо переплетались, омывали душу светлыми волнами, возрождали к жизни. И тут он услышал голос. Он пел о любви, о вере в счастье, о радости соединения с любимым. Хрустальный, звонкий, какой рождается только в горлышке соловья, он взмывал под самый потолок и оттуда струился на притихший, завороженный зал. Басаргин сидел как околдованный. Трагическая история японки, брошенной ветреным возлюбленным-американцем, сегодня особенно тронула его. Он не замечал ни яркого света, вспыхивающего в антрактах, ни шумного хождения публики. Слезы текли по его щекам, и он не стеснялся их.В программке стояло: Ксения Гнедич. Это было имя голоса. Басаргин даже толком не разглядел ее, вышел из театра как пьяный и на следующий спектакль сидел на том же месте, уже с цветами.
— Шарлатанка ты, вымогательница. Сколько денег тебе отдала, и все зачем? Чтобы он в другую влюбился?Вероника металась по комнате, как тигрица, от ярости забыв весь свой страх перед ворожеей. Поминутно натыкалась на какие-то углы, пинала ногами табуретки, смачно, что есть силы, совершенно не чувствуя боли. Праскева тихо сидела на лавке у стола, сложив сухонькие ручки на коленях. Невозмутимая, как идол, только глаза нет-нет, а сверкнут недобро из-под набрякших век.Веронику словно сам дьявол вел в тот вечер. Она сама не помнила, как очутилась у служебного входа в Большой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— Почему вы отказываетесь работать со мной? Осман-бей поднял от бумаг свою гривастую голову и пристально посмотрел на Марго, замершую у входа в кабинет.— Вам уже сказали?— Естественно. Так почему же?— Мне не хотелось бы ничего менять.— Но, насколько я понимаю, перемены будут в лучшую сторону. Работа интереснее, и оплата выше. Так что же вас смущает?Марго стиснула зубы. Разговор предстоял не из легких. Скорее всего после она и вовсе потеряет работу. Ну и пусть! Перед ней был мужчина, который заслуживай откровенности. Да и бессмысленно юлить.— Вы хотите правду?— Если вас не затруднит. Вы не можете ничего иметь против меня лично. Для этого мы слишком мало знаем друг друга. Итак, причина?— Причина в том, что вы турок, — выпалила Марго. — Мой отец был родом из Армении. И после того, что вы сделали… — Она осеклась.В полуприкрытых глазах его ничего невозможно было прочитать. Взбешен ли он, обескуражен — понять было нельзя. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Эта неподвижность подействовала на нее сильнее, чем любые самые безудержные проявления гнева. «Сейчас он вышвырнет меня вон», — подумала Марго, холодея. В комнате повисло тяжелое молчание.— Начнем с того, — проговорил наконец он, — что лично я ничего плохого не сделал вашему народу. То, что случилось, потрясло меня ничуть не меньше вашего, поверьте. Впервые мне было стыдно, что я турок. — Он говорил сдержанно и мягко, как с больной. — Вы слишком умны, чтобы думать, что все турки одинаковы. Целый народ не может быть ни хорошим, ни дурным. Есть алчные политики, которые манипулируют людьми в своих интересах, провоцируя в них то хорошее, то дурное. Смотря что соответствует в данный момент их интересам.— По-вашему, кровь — это политика! — запальчиво воскликнула Марго.— И кровь, и насилие, и смерть — все политика. Окаянная жажда власти. Боюсь, что Россия не сказала еще здесь своего последнего слова.— При чем здесь Россия, не понимаю.— Мне очень бы хотелось ошибаться. Давайте вернемся к этому вопросу через пару лет и посмотрим, кто прав.Марго вдруг вспомнила Игнатьева, его квадратные красные руки и небрежно брошенную фразу: «Раздавлю, как клопа». Он произнес ее так, будто это было для него ничего не значащим, обыденным делом. Неужели Осман-бей прав и Россия еще себя покажет? Холодок пробежал по ее спине.— Однако теперь я понял, почему вы так необыкновенно хороши, — сказал он вдруг. — Смешение кровей. Могучая вещь.Комплимент прозвучал совершенно неожиданно и застал ее врасплох. Она не смогла удержаться от улыбки и инстинктивно огляделась в поисках зеркала. Он заметил ее непроизвольное движение, и глаза его лукаво блеснули. Выпрыгнув из кресла, он распахнул перед ней дверцу книжного шкафа, с внутренней стороны которой оказалось зеркало. Он мягко подтолкнул к нему Марго:— Взгляните, и вы сразу поймете, о чем я. У вас европейские черты лица и совершенно восточные глаза, хоть и светлее, чем у истинных южанок. И этот изгиб бровей, взгляните только.Марго с каким-то новым интересом рассматривала свое отражение.— Вы говорите так, будто я каждый день не вижу себя в зеркале.— А это как посмотреть.— Вы — удивительный человек, — улыбнулась Марго.— Рад, что вы это заметили, — без тени смущения заявил он. — Так как вам кажется, мы смогли бы работать вместе?Все, что он обещал, сбылось и даже больше. Зарплата солидно увеличилась в соответствии с ее новым статусом личного помощника директора представительства. Как подозревала Марго, эта должность была изобретена специально для нее. Она сопровождала его повсюду: на переговорах, деловых встречах, приемах и в командировках. А он умело делал вид, что и шагу без нее не может ступить. Ее новое положение, естественно, вызывало бесконечные толки и пересуды, но Осман-бей оставался невозмутим, и скоро Марго сама перестала замечать косые завистливые взгляды и шепоток в спину.Осман-бей был единственным сыном турецкого купца, разбогатевшего на торговле кожей, и сумел значительно приумножить состояние отца. Он получил блестящее образование, закончил Гейдельбергский университет и большую часть своей жизни прожил в Европе, в основном в Германии. Во время войны дела его несколько пошатнулись, и теперь он делал ставку на Россию, став одним из учредителей компании «Руссотюрк».Он был женат, но жена его никогда не сопровождала его в деловых поездках, сколь долго бы они ни продолжались. Она жила в Кельне в большом доме, который Осман-бей специально для нее отделал на турецкий манер. Виделись они крайне редко.Марго, неожиданно для себя, оказалась окруженной вызывающей роскошью. Кабриолет с откидным верхом был всегда к их услугам. Двери самых дорогих ресторанов были гостеприимно распахнуты. Осман-бей выписывал ей из Парижа умопомрачительные туалеты, против которых просто невозможно было устоять. Правда, Марго настояла на том, что будет оплачивать их сама, но он называл такую смешную цену, что можно было и не платить вовсе. Предлагаемая сумма едва ли составляла и десятую долю их истинной стоимости.Он без конца делал ей разные мелкие подарки, причем так естественно и изящно, что почти невозможно было отказаться. Духи «Коти», пудреница флорентийской работы, украшенная тончайшей эмалью, золотые часики. Когда она все-таки находила в себе силы отказаться, подарок тут же летел в корзину для мусора.Но больше всего ее пленяло бесконечное восхищение, которое сквозило в его взгляде, когда он смотрел на нее. Рядом с ним она чувствовала себя царицей, Прекрасной Еленой, роковой красавицей, из-за которой дерутся на дуэлях и развязывают войны. Он неизменно подмечал мельчайшие детали ее туалета и не стеснялся давать советы, которым она привыкла следовать, ибо вкус его был безупречен. Он устраивал для нее пикники, поражавшие истинно восточным размахом, катания на лодках и танцевальные вечера. Партнер он был великолепный, и когда она кружилась с ним в танце, то казалась сама себе невесомым эльфом, сияющей феей, залетевшей на огонек.Марго была слишком женщиной, чтобы остаться равнодушной к той роскоши, которая ее окружала. Комната на Малой Дмитровке казалась серой и унылой. Володя уже давно перестал задавать вопросы, мрачнел и отдалялся. Впервые в жизни им стало трудно разговаривать друг с другом. Но Марго, увлеченная своей новой яркой жизнью, не обращала на это внимания. Ее словно несло в бурном ослепительном потоке, и не было ни времени, ни сил, ни желания остановиться.В глубине души она понимала, что ведет опасную игру, что за все в жизни рано или поздно приходится платить и ничего не дается просто так. Когда-нибудь, может быть даже скоро, Осман-бей выставит ей счет, а она слишком далеко зашла, чтобы уклониться от оплаты. Да она и не хочет уклоняться. Чего он может хотеть от нее? Конечно, того же, что и все мужчины. Что еще она может ему дать, кроме себя? Марго поразилась тому спокойствию, с которым подумала об этом. Осман-бей давно уже заслонил, отодвинул всех на второй план, всех, даже Володю. «Я становлюсь куртизанкой», — подумала Марго, но даже эта мысль не испугала ее.Был сияющий день ранней осени. Машина неслась по пригородному шоссе плавно, будто летела. На такой скорости кроны деревьев, сливаясь, мелькали над головой, и казалось, что мчишься по золотому коридору. Легкий газовый шарф Марго трепетал на ветру, словно у нее вдруг выросли крылья.Она потянулась навстречу ветру, вдыхая пряный хрустальный воздух. Невыразимая радость бытия наполняла каждую клеточку ее тела.— Замрите так. Хоть на секунду, — услышала она голос Осман-бея. — Вы напоминаете изваяние на носу бригантины. И почему я не художник? Остановить мгновение не в моей власти.Он взял ее руку, медленно снял перчатку и прижался губами к белой нежной кисти.— У вас грация тигрицы, Маргарет. Вы становитесь опасной.Она живо повернулась к нему:— Почему вы так сказали?Но он промолчал, задумчиво глядя вдаль.— Куда мы едем?— Потерпите. Я приготовил вам сюрприз.Машина подъехала к обширному загону, окруженному изгородью. Шофер распахнул дверцу машины. Осман-бей вышел, помог выбраться Марго и повел ее к ограде. У Марго дух перехватило. На зеленой траве паслись лошади всевозможных мастей. В горле встал комок, руки задрожали. Чтобы унять дрожь, Марго вцепилась в рукав Осман-бея. Она не видела лошадей с тех пор, с тех пор, как…— Я не ездила верхом с самой войны, — выдохнула Марго.— Знаю. — Осман-бей успокаивающе похлопал ее по руке. — Здесь конный завод. Великолепные животные. Выбирайте любую, и она ваша.— О-о-о! — Марго быстро чмокнула его в щеку и устремилась к ограде.Ее внимание привлекла кобылка ровной дымчатой масти, великолепно сложенная, с тонкими, изящными бабками.— Вот эта. Можно ее оседлать прямо сейчас?— Я это предвидел.Осман-бей сделал знак шоферу, и он достал из машины несколько больших коробок.— Переоденьтесь вон там. — Он указал на стоящий поодаль дом. — А ее пока оседлают.Когда Марго вышла, одетая в палевый костюм для верховой езды, лошадь была уже оседлана и дожидалась ее у крыльца. Служитель держал ее под уздцы. Марго, тонкая и стремительная, затянутая в брюки галифе и высокие кожаные сапожки, подбежала к ним и потрепала лошадь по холке.— Милая моя, красавица, — шептала она, целуя лошадь в трепещущие ноздри.Будто не бывало всех этих лет. Она снова девочка, беззаботный мотылек, вся жизнь впереди и обещает одни только радости.Одним махом взлетела она в седло, и они помчались. Куда глаза глядят, не разбирая дороги. Ветер бил в лицо, и ей казалось, что вот сейчас возникнет на горизонте Арарат в фиолетовой дымке, а старый чабан даст холодной воды из ручья и назовет ее «джана».
Он терял ее. С каждым проходящим днем это становилось все очевиднее. Она ускользала, как вода между пальцев, прекрасная и отстраненная, холодноватая, будто чужая, будто вовсе не его возлюбленная, не его жена. Самое ужасное, что ему вроде не в чем было упрекнуть себя. Ему казалось, что он счастливо избежал общего греха, в который впадает большинство мужей, — с годами не стал воспринимать свою жену как данность, как привычный атрибут повседневной жизни, как мебель, удобную и комфортабельную, но мебель.Но с Марго это было и невозможно. Она была вся как огонек на ветру, трепетная и сияющая, манящая и недосягаемая. Он потянулся, устремился к ней, подумал, что огонек этот всегда будет гореть в его дому. Ан нет, обжегся.Куда-то подевались их вечера вдвоем, ушли в прошлое, словно и не нужны были никому. Они почти не разговаривали, так, о пустых, незначащих вещах. Он ловил себя на том, что боится задавать ей вопросы, чтобы ненароком не узнать чего-нибудь лишнего. Всю жизнь он считал, что самая страшная правда лучше любой неопределенности. И вот теперь изо всех сил цеплялся за эту самую неопределенность, стремясь продлить ее как можно дольше. И презирал себя за слабость, и давал себе слово сегодня же выяснить все до конца, и опять пасовал.Что она ответит на прямой вопрос? Разлюбила, прости. И это будет конец. Если это правда, она все равно рано или поздно это скажет. Но он не станет ей помогать.По вечерам одиночество гнало его из дома. Он бродил допоздна по тускло освещенным улицам, и ночь становилась его товарищем. Она скрывала от него лица случайных встречных, как скрывала и его лицо. Он не хотел никого видеть, не хотел никого знать. Только он и тупая грызущая боль, прочно угнездившаяся под сердцем. Он знал, что Марго ни о чем его не спросит, как он не спросит ее. Между ними словно установился негласный пакт о невмешательстве.Когда мужчина бросает женщину, она несчастна. Когда женщина бросает мужчину, он к тому же еще и жалок. Басаргин поневоле примерял на себя одежку жалкого брошенного мужа, но она была ему явно не по росту. Пока. Поэтому, должно быть, и не хотелось торопить события.Однажды он от нечего делать забрел в Большой театр. Давали «Чио-Чио-сан». Место было отличное, в третьем ряду, в проходе. Басаргин устроился поудобнее и, прикрыв глаза, окунулся в волшебный мир Пуччини. Божественные звуки причудливо переплетались, омывали душу светлыми волнами, возрождали к жизни. И тут он услышал голос. Он пел о любви, о вере в счастье, о радости соединения с любимым. Хрустальный, звонкий, какой рождается только в горлышке соловья, он взмывал под самый потолок и оттуда струился на притихший, завороженный зал. Басаргин сидел как околдованный. Трагическая история японки, брошенной ветреным возлюбленным-американцем, сегодня особенно тронула его. Он не замечал ни яркого света, вспыхивающего в антрактах, ни шумного хождения публики. Слезы текли по его щекам, и он не стеснялся их.В программке стояло: Ксения Гнедич. Это было имя голоса. Басаргин даже толком не разглядел ее, вышел из театра как пьяный и на следующий спектакль сидел на том же месте, уже с цветами.
— Шарлатанка ты, вымогательница. Сколько денег тебе отдала, и все зачем? Чтобы он в другую влюбился?Вероника металась по комнате, как тигрица, от ярости забыв весь свой страх перед ворожеей. Поминутно натыкалась на какие-то углы, пинала ногами табуретки, смачно, что есть силы, совершенно не чувствуя боли. Праскева тихо сидела на лавке у стола, сложив сухонькие ручки на коленях. Невозмутимая, как идол, только глаза нет-нет, а сверкнут недобро из-под набрякших век.Веронику словно сам дьявол вел в тот вечер. Она сама не помнила, как очутилась у служебного входа в Большой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31