А затем она вернется домой и обо всем этом забудет?
— Ребенка возьмет на воспитание хорошая католическая семья. В этом мы можем быть уверены.
— Ты напрасно меня уговариваешь. Это невозможно.
— Шандор! Ты не можешь так поступить. Терезе нельзя вот так запросто уехать на шесть-семь месяцев, а потом вернуться сюда. Все будут подсчитывать сроки, все догадаются. Это все равно что во всеуслышание объявить о том, что случилось в нашей семье.
— Агнес, этот ребенок — наш внук. Вполне возможно, что родится мальчик, наследник нашего имени. Я никогда не соглашусь отдать это дитя. Это моя плоть и кровь.
— Мы не можем себе позволить быть сентиментальными. Будущее Терезы…
— Ломаного гроша не дам за ее будущее! Мне наплевать, что скажут твои сестры! И меня не волнует твоя священная репутация матери семейной красавицы. То, о чем ты меня просишь, идет вразрез с тем, во что я верю. Я не буду этого делать. А без моего согласия ты не сможешь ничего предпринять.
Агнес посмотрела на мужа. Она поняла, что его ничем не проймешь, только если… Может быть, Шандор согласится с планом, разработанным специально на этот случай. Она обдумывала его в течение четырех дней и, кажется, все предусмотрела.
— Шандор, если ты получишь другую работу где-то, где нас никто не знает, я могла бы… выдать ребенка за моего. Мне только тридцать три года, это будет выглядеть совершенно естественным.
— И ребенок станет нашим сыном, братом Терезы? — медленно произнес Шандор.
— Или сестрой. Но ты правильно понял: ребенок будет нашим, твоим и моим.
— А как отнесется к этому Тереза?
— Ее чувства не имеют никакого значения. Она потеряла право на то, чтобы с ее желаниями считались. Как ты думаешь, покаяние, которое наложил на нее отец Бреннан, очистило ее от греха?
— Дал ли он ей полное отпущение и приняла ли она таинство покаяния?
— Да.
— Значит, бог простил ее. Ты не могла сделать для нее большего. Завтра же я начну поиски нового места работы.
— Спасибо, Шандор.
Как это типично по-мужски, подумала Агнес, погрузившись в тяжелое, полное невыплеснутой ярости молчание. Мужчинам кажется, что все так просто. Исповедуйся и получи отпущение. Веди себя как грязная, похотливая шлюха, уничтожай радость, гордость, надежды матери, заставляй отца бросать место в престижной школе… И тебя все равно простят, только расскажи священнику о том, что ты натворила, и прочти сотню вызубренных молитв. Нет, с этим она никогда не согласится, пусть это и противоречит всему тому, чему учит святая церковь.
Взволнованный до глубины души возможным появлением на свет внука, продолжателя его рода, но тщательно скрывающий это, Шандор очень быстро нашел себе место на кафедре музыки в хорошо известной Гарвардской школе для мальчиков в Лос-Анджелесе. Там не могли предложить такую же высокую зарплату, как в Стэмфорде, но зато они уезжали достаточно далеко от родственников и знакомых. Шандор немедленно согласился.
Через несколько недель Хорваты взяли в аренду дом в Резеде, городишке, где не было даже тротуаров. У дома, в котором поселилась семья, было одно преимущество. Его окружал участок земли, поросший низкорослым кустарником. Агнес заставила своих родных поверить в то, что Шандору предложили очень хорошее место. Она не могла просить мужа отказаться, отсюда и переезд, отсюда и такая срочность. Мими Петерсен оказалась единственным человеком в Гринвиче, который знал правду. Они с Терезой плакали в школьной раздевалке, расставаясь, понимая, что им никогда больше не разрешат увидеться.
— Может быть, ты сможешь прислать мне письмо, когда ребенок родится, чтобы я знала, что с тобой все в порядке? — спросила Мими.
— Я попытаюсь, но ты не пиши мне, что бы ни случилось. Я и так буду знать, что ты чувствуешь, что ты думаешь обо мне.
— Скажу тебе одну вещь, — прорыдала Мими, — я не буду заниматься сексом, пока не выйду замуж.
— А я вообще никогда больше не буду.
— Не будь дурочкой.
— О, Мими. Я никогда тебя не забуду.
Месяцы в Резеде тянулись, словно годы. Терезе не разрешали ходить в школу, она не могла даже просто пройтись по городку и заглянуть в магазины. Беременная девочка-подросток наверняка привлекла бы всеобщее внимание.
Всю долгую зиму она просидела дома, читая местные газеты и смотря дневные программы по телевизору. Ей разрешили гулять только в тех местах двора, которые не просматривались с соседних участков. Делать ей было совершенно нечего, оставалось только ждать. Теперь Тереза частенько сидела дома одна, потому что ее мать купила себе небольшой подержанный автомобиль и развлекала себя поездками в Беверли-Хиллз. Она никогда не приглашала дочь с собой, а Тереза не осмеливалась просить, хотя в машине ее никто бы не увидел.
Самыми тоскливыми оставались воскресные утра, когда родители усаживались в отцовскую машину и отправлялись на мессу в католическую церковь Резеды. Терезе отчаянно хотелось, чтобы ей разрешили поехать вместе с ними, она так жаждала человеческого тепла и торжественности службы, стремилась получить утешение от причастия. Но, разумеется, было совершенно недопустимо явиться в храм и вызвать всеобщее любопытство.
— Но разве я не грешу, пропуская мессу, особенно в дни церковных праздников? — спросила Тереза свою мать, не теряя надежды.
— Ты носишь ребенка, плохо себя чувствуешь, тебе позволено пропустить службу, — отрезала Агнес. — Тебе это отлично известно. Ты просто лицемерно беспокоишься о мелких грешках. В твоем положении тебе следовало бы вести себя скромнее.
Тереза жила только ради единственного вечера в пятницу или субботу, когда в сгустившихся сумерках отец возил ее в закусочную, где продавали мороженое и газировку навынос. Шандор изредка нежно касался пальцами ее руки, но, и без того молчаливый, он совсем замкнулся в себе. Терезе отчаянно хотелось броситься на грудь отцу, чтобы он ее обнял, утешил. Так бывало, когда она была еще совсем крошкой. Но она чувствовала его нежелание прикасаться к ней из-за набухших грудей и вздувшегося живота.
Тереза спокойно сидела рядом с отцом, отвернувшись к окну, чтобы он не видел, как она плачет. Только в тишине своей комнаты Тереза могла обнять себя и, лежа в кровати, нежно погладить живот и прошептать в темноте:
— Все будет в порядке, малыш, все будет хорошо.
Тереза старалась привлекать к себе как можно меньше внимания матери. Гнев Агнес с течением времени только усиливался. Как только Терезу перестало тошнить по утрам, она почувствовала, как к ней возвращается ее крепкое здоровье. Ни мать, ни дочь даже не заговаривали о необходимости посетить врача, пока Тереза не почувствовала, что ребенок шевелится.
— Ой, он меня толкнул! — восхищенно воскликнула Тереза.
— Рада за тебя, — Агнес отвернулась и с отвращением покачала головой.
— Может быть, надо съездить к доктору и проверить, все ли нормально?
— С моей точки зрения, у тебя все отлично, — буркнула Агнес.
«Тереза еще больше похорошела, черты лица остались такими же точеными и безупречными, несмотря на изуродованное тело». Так думала о дочери Агнес.
— Но, мама, я же ни разу не была у врача. Если я настолько плохо себя чувствую, что не могу ходить к мессе, то разве этого недостаточно для визита к врачу?
— Глупости. Ты хорошо спишь, ешь, словно лошадь, занимаешься физическими упражнениями, ноги не отекают, говоришь, что чувствуешь себя отлично. Так зачем тебе вдруг потребовался врач? Рождение ребенка — это абсолютно естественный процесс.
— Но разве мы не должны выяснить, что с ребенком все в порядке?
— Разумеется, с ним все в порядке. С нежеланными детьми всегда бывает все хорошо. Каждая женщина знает, что теряешь только то дитя, которое тебе отчаянно хочется иметь, — с горьким смешком сказала Агнес. — Неужели ты и в самом деле ничего не понимаешь? Врач для начала поинтересуется, сколько тебе лет. Разумеется, он запомнит твое лицо и твою молодость. Этот ребенок родится в окружной больнице, ты будешь там лежать под моим именем. Чем меньше его будут связывать с тобой, тем лучше.
— Ты все еще думаешь о моем будущем, иначе ты не стала бы все так тщательно скрывать, — неожиданно догадалась Тереза.
— Ты права. Сейчас твое будущее для меня еще важнее, чем раньше. Только подумай, сколько усилий мне пришлось приложить, чтобы ты могла начать с чистого листа и чего-то добиться в жизни. Теперь ты понимаешь, сколько я для тебя сделала и насколько ты должна быть мне благодарна? Понимаешь?
— Да, мама, понимаю. И всегда буду помнить об этом.
Ребенок появился на свет 15 июня 1970 года. Родителями девочки стали Агнес Патрисия Райли Хорват и Шандор Хорват. По горло занятый работой интерн вскользь заметил еще более занятой сестре, что матери с каждым годом становятся все моложе, только и всего. Во всем остальном это было ничем не примечательное появление на свет здорового ребенка обычным утром после совершенно нормальных родов.
Пациентку, известную под именем Агнес Хорват, выписали два дня спустя, и она вернулась в Резеду вместе с родителями. Никто в окружной больнице даже не задумался о том, кто отец малышки. В свидетельстве о рождении записали: Мэри Маргарет Хорват, дочь Агнес Патрисии Райли Хорват и Шандора Хорвата.
Спустя неделю девочку крестили. В Гарвардской школе Шандор не завел себе друзей, кроме Брайана Келли, преподавателя истории, очень дружелюбного и милого человека. Как выяснил Шандор, он был католиком и к тому же женатым. Брайан Келли и его жена Хелен были и удивлены, и польщены просьбой нового знакомого стать крестными родителями для его дочурки.
— Я и подумать не мог, что у тебя в семье ожидается такое радостное событие, Шанди, — заявил Брайан. — Ты темная лошадка, даже мне ничего не сказал.
— Моя жена слишком суеверна. Она просила меня молчать, пока не родится ребенок, — объяснил Шандор. — После Терезы у нее было два выкидыша.
— Мэри Маргарет — прелестный ребенок, — сказал Брайан, осторожно поглаживая редкие волосики на голове младенца. — Теперь мы должны позаботиться о том, чтобы девочка выросла доброй католичкой.
— Если только родители сами не подумают об этом, — легко рассмеялась Агнес. — Ну разве она не красавица? — Она взяла плачущую малышку из рук Хелен Келли так быстро, как только позволяли приличия. — Не плачь, дорогая, не плачь, — заворковала она, — твоя мамочка не допустит, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое. Никогда у моей милой, маленькой Мэгги не будет повода для слез.
— Мэгги? Ты собираешься звать ее Мэгги? — удивленно переспросила Тереза. Всю церемонию она простояла рядом, скромная и исполненная достоинства, в своем лучшем воскресном платье, туго перепоясанном в талии. Грудь у нее все еще болела, хотя молоко, из-за прилива которого Тереза испытывала в течение трех дней нестерпимые страдания, все же ушло.
— Так звали мою бабушку. Ты же знаешь, Тереза, — нетерпеливо ответила Агнес, слишком занятая ребенком, чтобы взглянуть на дочь.
— Я, видимо, прослушала, когда вы это обсуждали, — кротко произнесла Тереза, почувствовав, как рвутся последние нити, связывавшие ее с ребенком. Как только она вернулась из больницы, всем занималась мать, строго-настрого запретив Терезе подходить к новорожденной дочери.
— Подростки, что поделаешь, — с извиняющейся улыбкой вмешался в разговор Шандор. — Мы-то знаем, какими они бывают рассеянными, правда, Брайан?
— Слишком хорошо знаем, — хмыкнул Брайан.
4
15 ноября 1971 года
«Дорогая Мими!
Я надеюсь, что ты еще не переехала. Я на всякий случай помечу на конверте, чтобы письмо переслали по новому адресу. И все же у меня такое ощущение, что я опускаю письмо в бутылку и бросаю ее в океан. Ведь ты не можешь мне ответить. А ведь прошло уже два года с тех пор, как мы приехали в Калифорнию.
После моего последнего письма все переменилось к лучшему. Мы перебрались в Санта-Монику, так как мама решила, что малышке лучше жить на берегу океана. Здесь очень красиво и куда прохладнее, чем в долине. До пляжа добраться легко, и именно там я чувствую себя счастливее всего. Я долго гуляю босиком по краешку прибоя, пока ритм волн не успокаивает меня. Меня охватывает изумительное ощущение покоя и счастья. Я обожаю Тихий океан! Мы сняли миленький домик, моего отца повысили по службе, так что он снова стал заведовать кафедрой.
Самая важная новость касается моей школы. Я учусь в «Мэримаунте», где монахини принадлежат к ордену Святого Сердца Марии. Это на самом деле очень хорошая школа с давними театральными традициями. Сестра Элизабет, которая ведет драматический кружок, это настоящий огонь, и мне кажется, я ей нравлюсь.
Другие девочки, во всяком случае большинство, задавалы. Кажется, они знакомы друг с другом всю жизнь. Многие из них очень богаты. Вот уже два года они только и судачат о своем первом бале, когда протанцуют первый танец с отцом, который непременно будет во фраке и белом галстуке! Многие из них принадлежат к так называемым старинным калифорнийским семьям — откуда в таком молодом штате могут взяться старинные семьи, ума не приложу, — поэтому их бабушки и матери тоже учились в «Мэримаунте». То, что я училась в школе Святого Сердца, хоть как-то поддерживает мой авторитет, потому что мой статус в этой школе очень низок. К счастью, мы все носим форму, но ты даже представить себе не можешь, какие шикарные машины с шофером ожидают некоторых учениц, пока я томлюсь на автобусной остановке!
В последние несколько месяцев было очень много вечеринок. Девочки праздновали свое шестнадцатилетие. Но хотя мне шестнадцать уже исполнилось, я никому ничего не сказала. Ведь мама все равно не разрешила бы мне никого пригласить, да я и сама не знала бы, кому отдать приглашения. А у тебя вечеринка была? Мне приятно думать, что была, что ты повеселилась на славу и хотя бы немножко скучала обо мне.
Забавно, но в Калифорнии, как только тебе исполняется шестнадцать, ты получаешь право водить машину. Многие мои одноклассницы этим пользуются вовсю. Ты можешь в это поверить? Мама мне по-прежнему не доверяет. Я по-прежнему обязана немедленно возвращаться домой после последнего урока, если только у меня нет репетиции. А ведь я могла бы подрабатывать и тоже иметь машину, пусть хоть старенькую. И мне, разумеется, не разрешают ни к кому ходить делать уроки. Так что, как ты догадываешься, мне непросто завести новых друзей. Ты и твое «дурное влияние» еще не забыты моими родителями! Да ладно, мне ли жаловаться! Но, кроме тебя, мне некому излить душу.
Я уверена, что тебя интересует Мэгги. Не беспокойся. Моя мать не отходит от нее ни на шаг. Мой отец тоже, когда он дома. Они просто обожают ее. Представь, они и в самом деле сумели убедить себя, что она их дочь. Как я тебе писала в последнем письме, моя мать не разрешала мне ни кормить ее, ни менять пеленки, потому что я «слишком неуклюжая». А теперь я якобы слишком занята домашними заданиями и не могу даже просто поиграть с ней. Мне кажется, они боятся, что я заражу бедную малышку.
Но Мэгги очень милая, любящая девочка, с каждым днем она становится все сообразительнее и забавнее. Помнишь, мы с тобой говорили о пользе позитивного мышления и о том, что грудь у нас точно вырастет, если мы будем как следует об этом думать? Похоже, мне удалось использовать эту теорию на практике, потому что я искренне считаю Мэгги моей сестрой. Никаких материнских чувств я к ней не испытываю. Ничего, Мими, абсолютно ничего. Я думаю, что это и к лучшему, иначе я бы не выдержала.
Мэгги толстенькая и крепкая. Если она падает, то заливается веселым смехом, словно это очень весело. На ее круглом личике всегда сияет довольная улыбка. Но если она проголодается, то вопит так, словно ее режут. У нее очень темные волосы, розовые щеки и сияющие ярко-голубые глаза моей матери. Она выглядит, как старинная кукла с длинными черными ресницами. Моя мать одевает ее в модные платьица, которые девочка тут же пачкает и вырастает из них через пару месяцев.
Она называет меня Тесса, потому что не может выговорить Тереза. У меня разрывается сердце, когда я прихожу домой, а она еще спит. Я должна отправляться в свою комнату, садиться за уроки, зная, что Мэгги вот-вот проснется, улыбающаяся, душистая, тепленькая… Но это любимое время моей матери, и она предпочитает оставаться с ней наедине. Мэгги — ребенок моей матери, так уж сложилось. Когда-нибудь я выйду замуж и у меня будет свой ребенок.
Тебе разрешили наконец ходить на свидания? И что я спрашиваю, ведь ответа я все равно не получу. Нечего и говорить, что я с мальчиками не встречаюсь. Если бы, господи помилуй, кто-нибудь меня и решился пригласить, мне бы все равно не разрешили пойти. Ведь мы все знаем, к чему это может привести. Можно подумать, я собираюсь заниматься чем-то предосудительным. Пора бы родителям наконец понять, что я не совсем безмозглая. Так что в настоящий момент я скучная, очень послушная, хорошая девочка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Ребенка возьмет на воспитание хорошая католическая семья. В этом мы можем быть уверены.
— Ты напрасно меня уговариваешь. Это невозможно.
— Шандор! Ты не можешь так поступить. Терезе нельзя вот так запросто уехать на шесть-семь месяцев, а потом вернуться сюда. Все будут подсчитывать сроки, все догадаются. Это все равно что во всеуслышание объявить о том, что случилось в нашей семье.
— Агнес, этот ребенок — наш внук. Вполне возможно, что родится мальчик, наследник нашего имени. Я никогда не соглашусь отдать это дитя. Это моя плоть и кровь.
— Мы не можем себе позволить быть сентиментальными. Будущее Терезы…
— Ломаного гроша не дам за ее будущее! Мне наплевать, что скажут твои сестры! И меня не волнует твоя священная репутация матери семейной красавицы. То, о чем ты меня просишь, идет вразрез с тем, во что я верю. Я не буду этого делать. А без моего согласия ты не сможешь ничего предпринять.
Агнес посмотрела на мужа. Она поняла, что его ничем не проймешь, только если… Может быть, Шандор согласится с планом, разработанным специально на этот случай. Она обдумывала его в течение четырех дней и, кажется, все предусмотрела.
— Шандор, если ты получишь другую работу где-то, где нас никто не знает, я могла бы… выдать ребенка за моего. Мне только тридцать три года, это будет выглядеть совершенно естественным.
— И ребенок станет нашим сыном, братом Терезы? — медленно произнес Шандор.
— Или сестрой. Но ты правильно понял: ребенок будет нашим, твоим и моим.
— А как отнесется к этому Тереза?
— Ее чувства не имеют никакого значения. Она потеряла право на то, чтобы с ее желаниями считались. Как ты думаешь, покаяние, которое наложил на нее отец Бреннан, очистило ее от греха?
— Дал ли он ей полное отпущение и приняла ли она таинство покаяния?
— Да.
— Значит, бог простил ее. Ты не могла сделать для нее большего. Завтра же я начну поиски нового места работы.
— Спасибо, Шандор.
Как это типично по-мужски, подумала Агнес, погрузившись в тяжелое, полное невыплеснутой ярости молчание. Мужчинам кажется, что все так просто. Исповедуйся и получи отпущение. Веди себя как грязная, похотливая шлюха, уничтожай радость, гордость, надежды матери, заставляй отца бросать место в престижной школе… И тебя все равно простят, только расскажи священнику о том, что ты натворила, и прочти сотню вызубренных молитв. Нет, с этим она никогда не согласится, пусть это и противоречит всему тому, чему учит святая церковь.
Взволнованный до глубины души возможным появлением на свет внука, продолжателя его рода, но тщательно скрывающий это, Шандор очень быстро нашел себе место на кафедре музыки в хорошо известной Гарвардской школе для мальчиков в Лос-Анджелесе. Там не могли предложить такую же высокую зарплату, как в Стэмфорде, но зато они уезжали достаточно далеко от родственников и знакомых. Шандор немедленно согласился.
Через несколько недель Хорваты взяли в аренду дом в Резеде, городишке, где не было даже тротуаров. У дома, в котором поселилась семья, было одно преимущество. Его окружал участок земли, поросший низкорослым кустарником. Агнес заставила своих родных поверить в то, что Шандору предложили очень хорошее место. Она не могла просить мужа отказаться, отсюда и переезд, отсюда и такая срочность. Мими Петерсен оказалась единственным человеком в Гринвиче, который знал правду. Они с Терезой плакали в школьной раздевалке, расставаясь, понимая, что им никогда больше не разрешат увидеться.
— Может быть, ты сможешь прислать мне письмо, когда ребенок родится, чтобы я знала, что с тобой все в порядке? — спросила Мими.
— Я попытаюсь, но ты не пиши мне, что бы ни случилось. Я и так буду знать, что ты чувствуешь, что ты думаешь обо мне.
— Скажу тебе одну вещь, — прорыдала Мими, — я не буду заниматься сексом, пока не выйду замуж.
— А я вообще никогда больше не буду.
— Не будь дурочкой.
— О, Мими. Я никогда тебя не забуду.
Месяцы в Резеде тянулись, словно годы. Терезе не разрешали ходить в школу, она не могла даже просто пройтись по городку и заглянуть в магазины. Беременная девочка-подросток наверняка привлекла бы всеобщее внимание.
Всю долгую зиму она просидела дома, читая местные газеты и смотря дневные программы по телевизору. Ей разрешили гулять только в тех местах двора, которые не просматривались с соседних участков. Делать ей было совершенно нечего, оставалось только ждать. Теперь Тереза частенько сидела дома одна, потому что ее мать купила себе небольшой подержанный автомобиль и развлекала себя поездками в Беверли-Хиллз. Она никогда не приглашала дочь с собой, а Тереза не осмеливалась просить, хотя в машине ее никто бы не увидел.
Самыми тоскливыми оставались воскресные утра, когда родители усаживались в отцовскую машину и отправлялись на мессу в католическую церковь Резеды. Терезе отчаянно хотелось, чтобы ей разрешили поехать вместе с ними, она так жаждала человеческого тепла и торжественности службы, стремилась получить утешение от причастия. Но, разумеется, было совершенно недопустимо явиться в храм и вызвать всеобщее любопытство.
— Но разве я не грешу, пропуская мессу, особенно в дни церковных праздников? — спросила Тереза свою мать, не теряя надежды.
— Ты носишь ребенка, плохо себя чувствуешь, тебе позволено пропустить службу, — отрезала Агнес. — Тебе это отлично известно. Ты просто лицемерно беспокоишься о мелких грешках. В твоем положении тебе следовало бы вести себя скромнее.
Тереза жила только ради единственного вечера в пятницу или субботу, когда в сгустившихся сумерках отец возил ее в закусочную, где продавали мороженое и газировку навынос. Шандор изредка нежно касался пальцами ее руки, но, и без того молчаливый, он совсем замкнулся в себе. Терезе отчаянно хотелось броситься на грудь отцу, чтобы он ее обнял, утешил. Так бывало, когда она была еще совсем крошкой. Но она чувствовала его нежелание прикасаться к ней из-за набухших грудей и вздувшегося живота.
Тереза спокойно сидела рядом с отцом, отвернувшись к окну, чтобы он не видел, как она плачет. Только в тишине своей комнаты Тереза могла обнять себя и, лежа в кровати, нежно погладить живот и прошептать в темноте:
— Все будет в порядке, малыш, все будет хорошо.
Тереза старалась привлекать к себе как можно меньше внимания матери. Гнев Агнес с течением времени только усиливался. Как только Терезу перестало тошнить по утрам, она почувствовала, как к ней возвращается ее крепкое здоровье. Ни мать, ни дочь даже не заговаривали о необходимости посетить врача, пока Тереза не почувствовала, что ребенок шевелится.
— Ой, он меня толкнул! — восхищенно воскликнула Тереза.
— Рада за тебя, — Агнес отвернулась и с отвращением покачала головой.
— Может быть, надо съездить к доктору и проверить, все ли нормально?
— С моей точки зрения, у тебя все отлично, — буркнула Агнес.
«Тереза еще больше похорошела, черты лица остались такими же точеными и безупречными, несмотря на изуродованное тело». Так думала о дочери Агнес.
— Но, мама, я же ни разу не была у врача. Если я настолько плохо себя чувствую, что не могу ходить к мессе, то разве этого недостаточно для визита к врачу?
— Глупости. Ты хорошо спишь, ешь, словно лошадь, занимаешься физическими упражнениями, ноги не отекают, говоришь, что чувствуешь себя отлично. Так зачем тебе вдруг потребовался врач? Рождение ребенка — это абсолютно естественный процесс.
— Но разве мы не должны выяснить, что с ребенком все в порядке?
— Разумеется, с ним все в порядке. С нежеланными детьми всегда бывает все хорошо. Каждая женщина знает, что теряешь только то дитя, которое тебе отчаянно хочется иметь, — с горьким смешком сказала Агнес. — Неужели ты и в самом деле ничего не понимаешь? Врач для начала поинтересуется, сколько тебе лет. Разумеется, он запомнит твое лицо и твою молодость. Этот ребенок родится в окружной больнице, ты будешь там лежать под моим именем. Чем меньше его будут связывать с тобой, тем лучше.
— Ты все еще думаешь о моем будущем, иначе ты не стала бы все так тщательно скрывать, — неожиданно догадалась Тереза.
— Ты права. Сейчас твое будущее для меня еще важнее, чем раньше. Только подумай, сколько усилий мне пришлось приложить, чтобы ты могла начать с чистого листа и чего-то добиться в жизни. Теперь ты понимаешь, сколько я для тебя сделала и насколько ты должна быть мне благодарна? Понимаешь?
— Да, мама, понимаю. И всегда буду помнить об этом.
Ребенок появился на свет 15 июня 1970 года. Родителями девочки стали Агнес Патрисия Райли Хорват и Шандор Хорват. По горло занятый работой интерн вскользь заметил еще более занятой сестре, что матери с каждым годом становятся все моложе, только и всего. Во всем остальном это было ничем не примечательное появление на свет здорового ребенка обычным утром после совершенно нормальных родов.
Пациентку, известную под именем Агнес Хорват, выписали два дня спустя, и она вернулась в Резеду вместе с родителями. Никто в окружной больнице даже не задумался о том, кто отец малышки. В свидетельстве о рождении записали: Мэри Маргарет Хорват, дочь Агнес Патрисии Райли Хорват и Шандора Хорвата.
Спустя неделю девочку крестили. В Гарвардской школе Шандор не завел себе друзей, кроме Брайана Келли, преподавателя истории, очень дружелюбного и милого человека. Как выяснил Шандор, он был католиком и к тому же женатым. Брайан Келли и его жена Хелен были и удивлены, и польщены просьбой нового знакомого стать крестными родителями для его дочурки.
— Я и подумать не мог, что у тебя в семье ожидается такое радостное событие, Шанди, — заявил Брайан. — Ты темная лошадка, даже мне ничего не сказал.
— Моя жена слишком суеверна. Она просила меня молчать, пока не родится ребенок, — объяснил Шандор. — После Терезы у нее было два выкидыша.
— Мэри Маргарет — прелестный ребенок, — сказал Брайан, осторожно поглаживая редкие волосики на голове младенца. — Теперь мы должны позаботиться о том, чтобы девочка выросла доброй католичкой.
— Если только родители сами не подумают об этом, — легко рассмеялась Агнес. — Ну разве она не красавица? — Она взяла плачущую малышку из рук Хелен Келли так быстро, как только позволяли приличия. — Не плачь, дорогая, не плачь, — заворковала она, — твоя мамочка не допустит, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое. Никогда у моей милой, маленькой Мэгги не будет повода для слез.
— Мэгги? Ты собираешься звать ее Мэгги? — удивленно переспросила Тереза. Всю церемонию она простояла рядом, скромная и исполненная достоинства, в своем лучшем воскресном платье, туго перепоясанном в талии. Грудь у нее все еще болела, хотя молоко, из-за прилива которого Тереза испытывала в течение трех дней нестерпимые страдания, все же ушло.
— Так звали мою бабушку. Ты же знаешь, Тереза, — нетерпеливо ответила Агнес, слишком занятая ребенком, чтобы взглянуть на дочь.
— Я, видимо, прослушала, когда вы это обсуждали, — кротко произнесла Тереза, почувствовав, как рвутся последние нити, связывавшие ее с ребенком. Как только она вернулась из больницы, всем занималась мать, строго-настрого запретив Терезе подходить к новорожденной дочери.
— Подростки, что поделаешь, — с извиняющейся улыбкой вмешался в разговор Шандор. — Мы-то знаем, какими они бывают рассеянными, правда, Брайан?
— Слишком хорошо знаем, — хмыкнул Брайан.
4
15 ноября 1971 года
«Дорогая Мими!
Я надеюсь, что ты еще не переехала. Я на всякий случай помечу на конверте, чтобы письмо переслали по новому адресу. И все же у меня такое ощущение, что я опускаю письмо в бутылку и бросаю ее в океан. Ведь ты не можешь мне ответить. А ведь прошло уже два года с тех пор, как мы приехали в Калифорнию.
После моего последнего письма все переменилось к лучшему. Мы перебрались в Санта-Монику, так как мама решила, что малышке лучше жить на берегу океана. Здесь очень красиво и куда прохладнее, чем в долине. До пляжа добраться легко, и именно там я чувствую себя счастливее всего. Я долго гуляю босиком по краешку прибоя, пока ритм волн не успокаивает меня. Меня охватывает изумительное ощущение покоя и счастья. Я обожаю Тихий океан! Мы сняли миленький домик, моего отца повысили по службе, так что он снова стал заведовать кафедрой.
Самая важная новость касается моей школы. Я учусь в «Мэримаунте», где монахини принадлежат к ордену Святого Сердца Марии. Это на самом деле очень хорошая школа с давними театральными традициями. Сестра Элизабет, которая ведет драматический кружок, это настоящий огонь, и мне кажется, я ей нравлюсь.
Другие девочки, во всяком случае большинство, задавалы. Кажется, они знакомы друг с другом всю жизнь. Многие из них очень богаты. Вот уже два года они только и судачат о своем первом бале, когда протанцуют первый танец с отцом, который непременно будет во фраке и белом галстуке! Многие из них принадлежат к так называемым старинным калифорнийским семьям — откуда в таком молодом штате могут взяться старинные семьи, ума не приложу, — поэтому их бабушки и матери тоже учились в «Мэримаунте». То, что я училась в школе Святого Сердца, хоть как-то поддерживает мой авторитет, потому что мой статус в этой школе очень низок. К счастью, мы все носим форму, но ты даже представить себе не можешь, какие шикарные машины с шофером ожидают некоторых учениц, пока я томлюсь на автобусной остановке!
В последние несколько месяцев было очень много вечеринок. Девочки праздновали свое шестнадцатилетие. Но хотя мне шестнадцать уже исполнилось, я никому ничего не сказала. Ведь мама все равно не разрешила бы мне никого пригласить, да я и сама не знала бы, кому отдать приглашения. А у тебя вечеринка была? Мне приятно думать, что была, что ты повеселилась на славу и хотя бы немножко скучала обо мне.
Забавно, но в Калифорнии, как только тебе исполняется шестнадцать, ты получаешь право водить машину. Многие мои одноклассницы этим пользуются вовсю. Ты можешь в это поверить? Мама мне по-прежнему не доверяет. Я по-прежнему обязана немедленно возвращаться домой после последнего урока, если только у меня нет репетиции. А ведь я могла бы подрабатывать и тоже иметь машину, пусть хоть старенькую. И мне, разумеется, не разрешают ни к кому ходить делать уроки. Так что, как ты догадываешься, мне непросто завести новых друзей. Ты и твое «дурное влияние» еще не забыты моими родителями! Да ладно, мне ли жаловаться! Но, кроме тебя, мне некому излить душу.
Я уверена, что тебя интересует Мэгги. Не беспокойся. Моя мать не отходит от нее ни на шаг. Мой отец тоже, когда он дома. Они просто обожают ее. Представь, они и в самом деле сумели убедить себя, что она их дочь. Как я тебе писала в последнем письме, моя мать не разрешала мне ни кормить ее, ни менять пеленки, потому что я «слишком неуклюжая». А теперь я якобы слишком занята домашними заданиями и не могу даже просто поиграть с ней. Мне кажется, они боятся, что я заражу бедную малышку.
Но Мэгги очень милая, любящая девочка, с каждым днем она становится все сообразительнее и забавнее. Помнишь, мы с тобой говорили о пользе позитивного мышления и о том, что грудь у нас точно вырастет, если мы будем как следует об этом думать? Похоже, мне удалось использовать эту теорию на практике, потому что я искренне считаю Мэгги моей сестрой. Никаких материнских чувств я к ней не испытываю. Ничего, Мими, абсолютно ничего. Я думаю, что это и к лучшему, иначе я бы не выдержала.
Мэгги толстенькая и крепкая. Если она падает, то заливается веселым смехом, словно это очень весело. На ее круглом личике всегда сияет довольная улыбка. Но если она проголодается, то вопит так, словно ее режут. У нее очень темные волосы, розовые щеки и сияющие ярко-голубые глаза моей матери. Она выглядит, как старинная кукла с длинными черными ресницами. Моя мать одевает ее в модные платьица, которые девочка тут же пачкает и вырастает из них через пару месяцев.
Она называет меня Тесса, потому что не может выговорить Тереза. У меня разрывается сердце, когда я прихожу домой, а она еще спит. Я должна отправляться в свою комнату, садиться за уроки, зная, что Мэгги вот-вот проснется, улыбающаяся, душистая, тепленькая… Но это любимое время моей матери, и она предпочитает оставаться с ней наедине. Мэгги — ребенок моей матери, так уж сложилось. Когда-нибудь я выйду замуж и у меня будет свой ребенок.
Тебе разрешили наконец ходить на свидания? И что я спрашиваю, ведь ответа я все равно не получу. Нечего и говорить, что я с мальчиками не встречаюсь. Если бы, господи помилуй, кто-нибудь меня и решился пригласить, мне бы все равно не разрешили пойти. Ведь мы все знаем, к чему это может привести. Можно подумать, я собираюсь заниматься чем-то предосудительным. Пора бы родителям наконец понять, что я не совсем безмозглая. Так что в настоящий момент я скучная, очень послушная, хорошая девочка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39