– Вы очень заботливы и внимательны, майор. Вы не будете возражать, если я займусь рисованием?
– Ничуть, – рассмеялся я. – Разве не для этого мы и предприняли нашу вылазку?
Она улыбнулась и вытащила альбом.
– Разумеется.
При том что я находил общество мисс Дурвард исключительно приятным, в данный момент ничто не могло доставить мне большего удовольствия, чем тишина и молчание. Мое душевное равновесие было нарушено лязгом, шумом и запахами, пришедшими из прошлого и ввергнувшими меня в беспамятство, продолжавшееся неизвестно сколько. И какой же нежной и тихой, по контрасту, казалась мне радость и даже опасения, содержавшиеся в известиях, которые поведала мисс Дурвард! У меня перед глазами вставал образ ее сестры, когда она подперла рукой бледную щеку за обеденным столом, или изгиб ее нежной шеи, когда она скосила глаза туда, где тонкий батист платья ласково облегал ее живот. У меня более не было желания жениться на миссис Барклай, равно как и на любой другой женщине, но известие о том, что она носит ребенка, причинило мне боль, вызванную сожалением о том, чего я никогда не знал.
К тому времени, когда я очнулся от своих раздумий, экипаж уже сворачивал во двор гостиницы в Катр-Бра, и вот тут-то меня начал бить озноб. А когда мы достигли Брюсселя, состояние мое ухудшилось настолько, что чета Барклаев настояла на том, чтобы отвезти меня на рю де л’Экуйе, где и высадила прямо напротив моего обиталища. Я с трудом пробормотал извинения и попрощался, отчетливо сознавая, что кора хинного дерева не оказала своего лечебного действия. У меня начиналась лихорадка.
Проснувшись в первый раз, я обнаружила, что свернулась калачиком под простыней, что меня колотит крупная дрожь и что холодное окружающее пространство давит на меня, словно стремясь проникнуть в мои плоть и кровь. Я поняла, что проспала. Солнца не было, и, должно быть, именно поэтому мне было холодно. Кроме того, я проголодалась. Да еще и обещала, что приду в бывшую конюшню в десять часов. Вскочив с кровати, я умылась и оделась так быстро, как только смогла, не потрудившись включить радио, поскольку в этом не было никакого смысла: слова и разговор доносились очень уж издалека. Я уже причесывалась, когда вдруг заметила сложенные кучкой листы из альбома для рисования Сесила. Спускаясь вниз, я прихватила их с собой, а заодно и кисточку для макияжа.
В кухне его не было, так что, позавтракав гренками, я зашла в его комнату и положила картинки и кисточку на комод. От его кровати шел сладковатый, влажный запах. Интересно, меняла ли Сюзанна ему простыни? И менял ли их кто-нибудь вообще?
На стене появился новый рисунок. Сесил разбрызгал белую краску по всему листу, и она, подобно снегу, укрыла коричневое животное с длинными ногами, похожее на лошадь, которая распростерлась на белом же пятне. Вся ее голова была заляпана ярко-красной краской, которая стекала по стене на пол. Он говорил, что иногда ему снятся сны, точнее, кошмары. Может быть, это как раз и был один из них. Бедный Сесил!
Выходя из дома, я едва не налетела в коридоре на Рея, который шел из кухни. В руках он нес картонную коробку, полную бутылок.
– Привет, Анна! Собираешься уходить?
– Тео и Эва дали мне работу.
– Смотри-ка, – промолвил он, приглаживая рукой спутанные, клочковатые волосы. – Ну что же, это хорошие новости. И тебе много… много приходится работать?
– На самом деле я еще не знаю. Наверное, я буду работать тогда, когда им нужно. По всей видимости, почти каждое утро. – Я уже собралась проскользнуть в сад, когда вдруг подумала, что лучше рассказать ему о Сесиле. – М-м… по-моему, Сесил намочил свою постель.
– О Боже, опять, – Он испустил тяжелый вздох и улыбнулся мне взрослой понимающей улыбкой. – Я думаю, он совсем перестал следить за собой. Ну ладно, я разберусь. Ты бы никогда не подумала, что за соседней дверью находится его ванная комната, правда?
– Я думаю, он просто еще слишком мал.
– Увы, да. – Он бросил взгляд через мое плечо в кухню. – Хорошо, что вспомнил. Белль сказала мне, что вчера ты взяла его с собой наверх, Анна.
– Да?
– Естественно, ты желала ему только добра, но теперь, когда с нами Белль… В общем, я думаю, будет лучше, если он останется у себя, внизу. Он еще очень мал, а здание такое большое, что за ним просто невозможно уследить. Вдруг он потеряется. Ты меня понимаешь?
– Он не сделал ничего плохого. Я все время была с ним, – возразила я. – И вообще, я думаю, он не способен на дурные поступки.
– Будем надеяться. Но… словом… я решил, что будет лучше, если я скажу тебе об этом. Не нужно, чтобы он привык бывать наверху.
– Почему?
– Ну… Как я говорил… Я ведь уже сказал, нет? Обычно он по пятам ходил везде за Сюзанной, но теперь за ним некому присматривать, во всяком случае сейчас. А если он наткнется на Белль… Ей это не нравится.
Я сдалась. Я ведь тоже не хотела, чтобы Сесил наткнулся на Белль, кроме того Рей в первый раз обратился ко мне с просьбой делать или не делать чего-либо. Поэтому я ответила:
– Хорошо. Он повторил:
– Я рад, что ты нашла работу.
Он тяжело вздохнул, расправил плечи и вернулся на кухню, а я вышла наружу и двинулась по хрустящей коричневой траве к рощице.
Когда я добралась до конюшни, Эва сидела за столом наверху, а перед ней громоздилась куча бумаг.
– О, Анна, слава богу! Я пытаюсь разобраться во всех этих квитанциях, а мне надо срочно подготовить доклад для Мадрида. Налей себе кофе, а потом я расскажу, что нужно сделать.
Я разложила все бумаги по кучкам, как она сказала: оборудование, материалы, билеты, гостиницы, проявка пленки и печатание фотографий, профессиональное вознаграждение и тому подобное. Потом аккуратно и красиво вписала все расходы в правую колонку в большом журнале. Мне даже в голову не пришло пожаловаться, что работа, в общем-то, достаточно нудная и однообразная. На квитанциях значились такие экзотические названия, как «Отель Мамония, Марракеш» или «Компания Эрнст Лейтц Ветцлар». Кое-что непонятное было написано черными чернилами и вычурным неразборчивым почерком, каким пишут монахи. Мне пришлось спросить у Эвы, что это такое. Она мельком взглянула и сказала:
– Это по-немецки. Ремонт повреждений, причиненных песком и падением. Я уронила одну из «леек» с вершины пирамиды. Ремень лопнул.
– Вы имеете в виду, в Египте?
– Да. Это был заказ и командировка, где-то лежит счет на твердую сумму гонорара, по-моему, для журналов «Тайм» и «Лайф». Как бы то ни было, «лейки» можно ремонтировать, слава богу. Итак, на чем я остановилась?
Я вернулась к стопке квитанций. Там значились и адреса учреждений, расположенных несколько ближе, но и они вызывали у меня восторженный трепет. Например, надпись «Британский музей», квитанция на доставку от Фортнума и Мэйсона, на которой значилось «шоколадные конфеты для Андрея Сахарова». Я узнала почерк Эвы. Имя показалось мне смутно знакомым.
В конце концов передо мной осталось несколько квитанций, с которыми я не знала, что делать. Поэтому мне пришлось подождать, пока Эва освободится, тем более что она снова говорила по телефону.
А потом я услышала треск спички и негромкое «пу-ууф», которое издают люди, делая первую затяжку. В комнату с сигаретой во рту вошел Тео, щурясь и помаргивая после яркого солнечного света на улице. Вокруг него витал запах закрепителя, который перебивал аромат сигаретного дыма.
– Ты ведь останешься пообедать с нами, правда? – спросил он как о чем-то само собой разумеющемся.
И я ответила:
– Да, конечно.
И снова готовил Тео.
Мы уже почти покончили с обедом, когда я наконец набралась храбрости и спросила:
– Я буду вам нужна сегодня после обеда?
Я надеялась, что они не заметят, как сильно мне хотелось, чтобы они ответили утвердительно. Я взяла еще один кусочек рассыпчатого черного хлеба, кисловатого, отдающего дымом и какого-то живого, и поняла, что мне очень-очень не хочется возвращаться – я не могла заставить себя сказать «домой» – назад в Холл. А куда еще я могла пойти, если не буду нужна Тео и Эве?
– Тео, ты, по-моему, собирался показать Анне, как проявлять снимки?
Он взглянул на меня.
– Собирался, но, боюсь, я уже все проявил.
Вооружившись кусочком французской булочки, Эва тщательно выбрала мякотью остатки салатной приправы прямо из миски, а потом отправила ломтик в рот.
– Вот что я тебе скажу, Тео. Если мы дадим ей «Ф-второй» и катушку НР-4, она сможет отщелкать собственные кадры. Она научится намного быстрее и лучше, если будет работать со своими снимками, а не смотреть, как ты это делаешь.
– Хорошая мысль, – согласился Тео. – Анна, что скажешь?
– Что такое «Ф-второй»?
– «Никон». Это такой фотоаппарат, – ответила Эва. – А НР-4 – хорошая любительская пленка, вполне приемлемая. Иногда я сама пользуюсь ею. Даже Тео вынужден был согласиться, что она совсем неплохая, особенно когда в Калькутте не смог достать ничего другого и оказался перед выбором – воспользоваться ею или умереть с голоду.
– Черно-белая? – поинтересовалась я с умным видом, откинувшись на спинку стула и стараясь, чтобы голос мой прозвучал так же небрежно профессионально, как и у них. В их словах и голосах мне чудился запах аэропланов, виски и пишущих машинок. Типа «Иметь или не иметь» и тому подобных фильмов.
– Да, – отозвалась Эва, и на мгновение напомнила мою учительницу истории мисс Хадсон, вот только я не думала, что Эва позволила бы мальчишкам довести себя до нервного срыва. – Разумеется, цвет играет важную роль. Никто этого не отрицает. Но только работая со светом, формой, тенью, текстурой и структурой, можно овладеть этой профессией. – Она пододвинула ко мне вазу с персиками. – Ну что, тебе интересно?
Пока Тео готовил кофе, она вложила мне в руки фотоаппарат. Он был большой и тяжелый, металл кое-где поцарапан, и черное воронение стерлось в тех местах, где его часто касались пальцами. А потом и я взялась за него руками в тех же самых местах, а когда поднесла к лицу, мне показалось, что я держу старого друга. Глядя в видоискатель, я ощутила исходящее от него и тепло, и холодок. Я даже уловила слабый запах дыма от сигарет Тео. Эва показала мне, как с ним обращаться. Это было не так просто, как с «Инстаматиком» матери – здесь нужно было крутить колесики и всякие штучки. Следовало также определиться, что должно выглядеть резким и четким, а что, наоборот, расплывчатым: то есть решить, что имеет значение в кадре, а что – нет. Все его части проворачивались тяжеловесно и солидно, как в «ягуаре» приятеля матери, которого он лишился, когда банк перекрыл краник, – сплошная натуральная кожа и двери, закрывающиеся с утробным гулким чавканьем. Приятель был одним из немногих мужчин, которые мне нравились; впрочем, насколько мне помнится, он не задержался надолго. Как правило, хороших людей всегда было мало. Я постоянно надеялась, что уж следующий точно им окажется, равно как и очередная квартира, которая окажется настолько хорошей, что мать захочет в ней остаться.
Эва повесила фотоаппарат мне на шею, похлопала по плечу и отступила в сторону.
– Готово! А теперь ступай и посмотри, что тебе понравится. После обеда мы уходим, но к ужину вернемся, и Тео покажет тебе, как обращаться с пленкой.
Я сразу направилась к одному месту, откуда, как мне помнилось, можно было увидеть Холл в обрамлении деревьев и забора, как на настоящей фотографии или даже картине. Я чувствовала, как фотоаппарат раскачивается у меня на шее, легонько касаясь груди.
Я сделала снимок дома, но никак не могла решить, что же мне сфотографировать еще. Я не знала, на что стоит расходовать пленку, а на что – нет. По словам Эвы, у меня было тридцать шесть кадров, и я отщелкала несколько просто так, чтобы посмотреть, что из этого получится. Странное ощущение, доложу я вам. Я взгромоздилась на забор, но оттуда Холл выглядел каким-то кукольным домиком. Потом я попробовала подойти поближе, чтобы в кадр с одной стороны попала колонна из шершавого, исцарапанного и пятнистого камня, похожего на старческую кожу, в которой не было ничего величественного. Но – вот оно! В оконном стекле отражались две другие колонны и стоящие вдалеке деревья, разрубленные на квадраты и слегка дрожащие в такт раскачиванию створки, но в остальном – то, что надо. Я сделала один снимок и покрутилась на месте, выискивая очередной сюжет, а заодно попыталась втиснуть в отражение в оконной раме и украшенное завитушками основание колонны.
И тут вдруг в одно из окон у входной двери кто-то забарабанил изнутри. Я настолько увлеклась своим занятием, так сосредоточилась на съемке, что едва не подпрыгнула на месте. Я всмотрелась в окно и увидела чью-то тень. Это оказалась Белль. Она глядела на меня с той стороны и стучала по стеклу. Я толкнула половину входной двери, от неожиданности по-прежнему ощущая тяжесть в руках и ногах.
– Что это ты делаешь? – задала она совершенно дурацкий вопрос, учитывая, что я держала в руках фотоаппарат.
– Фотографирую, – отозвалась я. «Отщелкиваю пленку», как выражались на этот счет Тео и Эва.
Дверь в кабинет была приоткрыта. Я не заглядывала туда с тех пор, как из школы вывезли мебель, и теперь оказалось, что там остался письменный стол с телефоном и двумя стульями. На полу валялись какие-то бумаги, а в камине лежала груда мусора.
– Для чего? – пожелала она узнать.
– Эва учит меня, как правильно снимать, – ответила я, – чтобы я могла помогать им.
– Но разве я говорила, что ты можешь заниматься этим здесь? Я удивилась. Мне почему-то казалось, что ее не особенно интересует, чем я занимаюсь.
– Я не знала, что должна спросить разрешения.
– Разумеется, ты должна была спросить разрешения. Здесь я глава семьи.
– Хорошо, я больше не буду фотографировать, если вам это не нравится.
– Дело не в этом, – заявила Белль. – Ты не спросила разрешения. Как же мы можем начать жизнь сначала, одной семьей, если ты упорно меня игнорируешь?
Мне казалось, что в тот момент, когда я смотрела в видоискатель и нажимала на спуск, мой разум оставался чистым и незамутненным. А сейчас ее слова запятнали и исказили эту чудесную чистоту. «Ну что же, – внезапно подумала я, – если в ее понимании семья должна быть такой, то я не желаю становиться ее частью. Мать тоже иногда напивается, но по крайней мере, пьяная или трезвая, она хотя бы меня обнимает и ласкает. И она помнит, когда у меня день рождения, пусть даже то, что она дарит мне в таких случаях, зависит от состоятельности ее нынешнего ухажера. И все равно тогда это была семья. А то, что мне предлагается сейчас, нет».
– Да, конечно, в этом все дело! – громко выкрикнула я, и голос мой эхом прокатился по пустым коридорам, как если бы я вновь оказалась в школе, как если бы вернулась домой, а двух последних дней здесь просто никогда не было. – Я не делаю ничего плохого, никому не причиняю вреда. Я не буду фотографировать вас, а если со своими снимками мне захочется сделать еще что-нибудь, кроме как просто смотреть на них, я спрошу Рея, потому что это его дом. Хорошо?
Она ничего не ответила. На ее щеках цвета непропеченного теста была видна паутина тонких красных прожилок. И внезапно я увидела, что она выглядит как человек, которого согнули годы и прожитая жизнь: несвежая, мятая хлопчатобумажная юбка, высохшие руки, похожие на птичьи лапки, с отвисшей кожей, растоптанные туфли с белыми разводами, как бывает, когда обувь промокает и высыхает нечищеной. Даже волосы у нее были спутанными и неприбранными. Под ногами и позади нее простирались акры черно-белой мраморной плитки, которой был выложен коридор, так что она казалась мне сотканной из морщин, впадин и трещин на фоне древних, строгих линий здания. Кое-где мрамор потрескался, но сохранил свою точность, сохранил линии, которые могли бы служить мерилом или мерой других вещей, людей например. Когда-то этот дом принадлежал Стивену. Он стоял на этом полу, поднимался по этим ступеням. В этих комнатах звучал его голос. «Вы знаете, как получилось так, что я вступил в армию», – написал он однажды мисс Дурвард. Должно быть, эти его слова прозвучали как вполне естественные, само собой разумеющиеся, успокаивающие и все объясняющие. А он, наверное, в тот момент сидел за столом, за большим старым столом в комнате, которую я видела из-за плеча Белль. Сидел и писал, как будто беседовал с мисс Дурвард, зная, что вскоре она прочтет его письмо. Наверное, над камином висел портрет, на котором он был изображен с письмом в руке. Своим письмом или ее? А книги и старая мебель пахли пчелиным воском, как в музее или в картинной галерее. Вечерами же он поднимался наверх, в спальню, и ложился в кровать с пологом на четырех столбиках. Вероятно, ему снились солдатские сны. Внезапно я вспомнила фотографии Тео.
Белль открыла рот, и я увидела, как позади ее, у подножия лестницы, качнулась вращающаяся дверь и в щелку просунулась мордочка Сесила. Он заметил меня и улыбнулся, но тут на глаза ему попалась Белль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54