OCR Незабудка
«Математика любви»: Книжный Клуб «Клуб Семенного Досуга»; Харьков; 2007
ISBN 978-966-343-602-9
Аннотация
Праправнучка Чарлза Дарвина (1964), росла в Лондоне, Нью-Йорке и Брюсселе. «Математика любви» – первый роман, который она начала писать уже после того, как у нее появилось двое детей.
1819 год. Стивен Фэрхерст, искалеченный в битве при Ватерлоо, возвращается в свое поместье Керси-Холл. Он пытается забыть ужасы войны, сохранив лишь воспоминания о своей тайной трагической любви…
Жарким летом 1976 года пятнадцатилетняя Анна приезжает к дяде в сельскую школу, которая находится на территории старого поместья. Здесь в ее жизнь входят двое мужчин: фотокорреспондент Тео, страсть к которому вспыхивает в ней с невероятной силой, и Стивен Фэрхерст – в письмах полуторавековой давности…
Безумно трогательная история об удивительной связи прошлого и будущего, в которой есть место для войны и боли потерь, для пылкой страсти и искупительной силы любви.
Эмма Дарвин
Математика любви
Посвящается Хью и Люси
Что я знал о ней? Я даже не мог представить, о чем она сейчас думает. Вспоминает ли хотя бы иногда обо мне? Она наверняка думает о своем ребенке. Выносить ребенка девять месяцев, в муках произвести его на свет, а потом отдать в чужие руки… Я понимал лишь, что не знаю и не могу знать того, что она чувствует. Это было выше моих сил, мне не хватало для этого воображения. Но все равно она оставалась моей любимой: были времена, когда я точно знал, что означает каждое движение ее губ или улыбка в ее глазах. Я так долго и молча жаждал ее, страдал и мучился столько лет, и вот теперь вернулся. Зачем и для чего?
Но разве не должны сии новомодные чудеса отступать перед самым волнительным и в то же время доставляющим наибольшее беспокойство деянием… Тем самым, что в конце концов дает человеку силы и возможности творить, облекает в плоть неуловимый дух, чей образ рассеивается, как только на него падает чей-либо взор, не оставляя после себя даже и следа тени в зеркале, ни малейшей ряби на воде?
Надар. Когда я был фотографом. 1899
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Восприятие и осознание становятся языком… Намного более значимая часть того, что принято полагать осознанием и восприятием, являет собой всего лишь основу идей и мыслей, которые они пробудили к жизни.
Томас Веджвуд. Очерки о светописи
I
Ланкашир, 1819 год
Если бы я не видел этого собственными глазами, то никакие сообщения в газетах, никакие рассказы, никакие свидетельства очевидцев не смогли бы убедить меня в том, что произошло в тот день на самом деле.
Я прибыл в особняк Дурвардов только накануне вечером, а на следующий день у мистера Дурварда оказалось достаточно причин для треволнений, чтобы он почувствовал себя обязанным с самого утра отправиться на свою ситценабивную фабрику. Старшая его дочь, мисс Дурвард, отсутствовала, но дело шло к полудню, и его младшая дочь, миссис Гриншоу, не могла более скрывать беспокойства о сестре. Она пропустила несколько петель в своем вязанье и даже высказала предположение, не следует ли послать за Томом, ее сыном, который играл на своей любимой площадке в парке, чтобы привести его сюда. В данном случае я счел долгом предложить свои услуги, дабы разыскать и сопроводить мисс Дурвард домой. Впрочем, должен упомянуть, что миссис Гриншоу была молодой вдовой и я прибыл в Ланкашир именно для того, чтобы завоевать ее расположение, хотя мы и предпочитали не называть вещи своими именами.
Мое предложение было принято с облегчением и благодарностью. И я получил распоряжение отыскать мисс Дурвард в городе, в доме ее старой няни миссис Хилис, которая жила на Дикинсон-стрит, неподалеку от площади Святого Петра, на которой и должен был состояться митинг, вызывавший столько тревоги и опасений. Ходили слухи, что магистрат объявил сбор ополченцев и милиции, чтобы разогнать его. Оказавшись в городе, я увидел, что все лавки закрыты, окна забраны ставнями, и, хотя мы находились еще на изрядном расстоянии от площади, моя коляска вынуждена была остановиться – уж слишком много людей было вокруг. Заплатив вознице, я отпустил его и двинулся пешком по раскаленным улицам. Точнее, меня несла толпа, которая выглядела почти столь же уверенной и непоколебимой, как и та, какую я привык наблюдать на Пиренейском полуострове, разве что эта была намного более пестрой и добродушной. Прибыв на площадь неподалеку от Дикинсон-стрит, я увидел, что люди там стоят буквально плечом к плечу. Мне пришлось отказаться от намерения прямиком проследовать к цели, и я решил пробираться окольными путями, обойдя толпу стороной. Люди в рубашках с закатанными рукавами, кожаных фартуках, женских платьях и воскресных нарядах вряд ли составили бы роту или полк, но труб и барабанов было великое множество. Да еще флаги, или, скорее, транспаранты, которые колыхались в жарком мареве с гордостью и величавостью, присущей, наверное, только знаменам полкового сержанта-знаменщика Королевской гвардии. Я был поражен, увидев кроваво-красные оловянные каски, раскачивающиеся на шестах над головой. Разумеется, рабочие-литейщики и ткачи были слеплены из другого теста, в отличие от моих медлительных, с неспешной речью сельских жителей округа Керси, но я едва ли мог ожидать, что какой-либо англичанин по собственной воле возьмет в руки этот имеющий дурную славу символ революции и иноземной тирании.
Я проделал уже изрядный путь, но продвижение сквозь толпу было медленным, отчего ноги у меня неизбежно заныли, и, несмотря на тросточку, я то и дело спотыкался, пытаясь протиснуться между человеческими телами и железными прутьями ограды. В ушах у меня стоял неумолкающий приветственный рев собравшихся и грохот музыки, висевший над нами подобно сплошной пелене копоти, пыли и пота, через которую мы пробирались. Поверх фуражек, чепцов и касторовых шляп я разглядел небольшую группу, составленную равно из мужчин и женщин, стоявшую на двух повозках, сдвинутых вместе, так что получилось некое подобие помоста. Один мужчина, похоже, держал речь, хотя лишь немногие из собравшихся могли слышать его слова, в то время как остальные волновались и передвигались с места на место, выражая тем самым свое нетерпение.
А потом откуда-то слева, с юго-запада, до меня донесся шум кавалерии, передвигающейся галопом. Конники приближались, нарушив строй еще до того, как достигли открытого места, с саблями наголо, рубя всех подряд – мужчин, женщин и детей, которые оказывались у них на пути. Некоторые из собравшихся попытались убежать, остальные остались стоять на месте. Я увидел, как констебль для специальных поручений рухнул под копыта коня, хозяин которого в поднявшейся пыли принял его жезл за дубину. Прямо возле меня упал ничком какой-то малый с лицом, залитым кровью, и я схватил за узду коня милицейского ополченца, который свалил его.
– Стыдитесь, сэр! – воскликнул я. – Неужели вы не дадите им времени разойтись? Разве вы не видите, что они гибнут?
Он взглянул на меня, но на мне не было формы (я более не находился на военной службе), и рывком высвободил голову коня.
– Это Билли Керби! – раздался вдруг девичий голос. – Билли, это мы! Ты же не причинишь зла своим подружкам!
Но всадник не захотел или не смог сдержать жеребца, и девушка исчезла под копытами.
Я двинулся было вперед, но не устоял на ногах, когда меня оттолкнул какой-то здоровяк – кузнец, судя по его одеянию, – который принялся выдирать из земли железные прутья ограды. Прошло только несколько лет с той поры, как я оставил армейскую службу в конном полку, но все равно был далеко не так проворен, имея в своем распоряжении лишь пару собственных ног. Я мешком свалился на землю и, с трудом поднявшись, увидел, что йоменская кавалерия прорвалась сквозь толпу под градом камней, кирпичей и железных прутьев. У моих ног распростерлась женщина, прижимающая руки к груди; сквозь пальцы у нее сочилась кровь, и она еле слышно стонала от нестерпимой боли. Я огляделся по сторонам, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, но стоны вдруг прекратились. Я опустился на колени со всей доступной мне быстротой, но она была уже мертва, окончательно и бесповоротно, как любой из моих людей при осаде Бадахоса.
Толпа понемногу рассеивалась. На противоположном конце площади я разглядел эскадрон 15-го гусарского полка. Всадники спешились и, пробираясь между погибшими, эфесами сабель разгоняли уцелевшие остатки огромного сборища по дворам, мельницам, фабрикам и деревням, откуда они сюда явились. Люди разбредались. Одни – испуганно спотыкаясь, другие шли медленно и понуро, согнув плечи, как идут военнопленные, унося с собой раненых и искалеченных. Только несколько безрассудно храбрых и столь же глупых молодых парней остановились и повернулись, чтобы, демонстрируя войскам свой несломленный дух, швырнуть последние камни.
Женщине у моих ног уже ничем нельзя было помочь, и я огляделся по сторонам. Оказалось, что я нахожусь совсем рядом с Дикинсон-стрит. Пытаясь вспомнить, какой из маленьких домишек мне нужен, я вдруг увидел, как дверь одного из них распахнулась и оттуда вниз по ступенькам сбежала молодая леди, громко крича:
– Том? Том!
– Мисс Дурвард?
От неожиданности она замерла на месте.
– Прошу простить меня. Майор Фэрхерст. Я приехал только накануне вечером. Ваша сестра попросила меня отыскать вас и проводить домой.
– О… да… я потеряла Тома.
– Вы потеряли его? Тома Гриншоу? Так он был здесь !
– Да, – она часто и тяжело дышала. – Он увязался за мной сегодня утром. Я решила, что будет лучше, если он останется здесь, с нами, но не смогла сообщить об этом Хетти, миссис Гриншоу. А потом, когда он увидел этих ужасных солдат, то убежал. Я не знаю, где он! Он потерялся!
– Мы найдем его, – заверил я ее. – Он не мог уйти далеко. В такой-то толпе…
Не говоря более ни слова, она бросилась на площадь. Большинство пострадавших, способных передвигаться самостоятельно, уже покинули ее, других унесли друзья. Повсюду на глаза попадались потерянная обувь, дамские шляпки, детские чепчики, среди них валялся растоптанный фригийский колпак и ярко-красный вращающийся волчок. Чье-то неподвижное тело – слишком крупное, чтобы оказаться детским, – лежало, накрытое аккуратно расправленным знаменем. На красной материи были вытканы слова «Лучше умереть, как мужчина, чем быть проданным в рабство».
Позади нас прогремел голос лейтенанта 88-го пехотного полка:
– Слушайте все! В соответствии с законом об охране общественного порядка приказываю вам разойтись! Солдаты, вперед!
И я увидел гусар, которые волокли две шестифунтовые пушки. Я закричал, пытаясь предупредить мисс Дурвард, что необходимо укрыться, но она меня не услышала. Прогремел пушечный залп. Но она не обратила на него внимания, лишь вздрогнула и пригнулась, продолжая метаться по площади и выкрикивая имя мальчика. Она добралась до импровизированного помоста, в роли которого выступали повозки, и обнаружила его, лежащего около колеса.
Жалобно вскрикнув, она упала рядом с ним на колени. Мальчик застыл в неестественной и неудобной позе, подогнув под себя одну руку. Его курточка была перепачкана грязью и пылью, но никаких видимых повреждений я не заметил, если не считать царапины на щеке, ярко выделявшейся на бледной коже.
– Он дышит, – всхлипнула она, пытаясь приподнять его и прижать к себе. – Ах, что же я скажу Хетти? – Я попробовал было помешать ей, заметив, что мальчика лучше не трогать, но она оттолкнула мою руку. – Вот еще, какие глупости! Он не очень тяжелый. Я достаточно сильная.
– Возможно, так оно и есть, – ответил я. – Но, думаю, Тома сбили с ног и затоптали. Вот почему не стоит тормошить и беспокоить его. – Я оторвал от повозки доску и положил ее на землю. – Его необходимо занести в дом, а потом я схожу за доктором.
И вот увечный мужчина и слабая женщина на руках понесли пострадавшего мальчика. Жаркий, пропитанный пылью ветер швырял в нас утерянными носовыми платками и скомканными листками воззваний.
К тому времени, когда я вернулся с известием, что единственный доктор, которого я смог найти, пообещал навестить нас не ранее наступления темноты, прибыл один из грумов Дурвардов. Собственно говоря, в дом меня впустил именно он.
– Вы, должно быть, майор Фэрхерст, осмелюсь спросить? Миссис Гриншоу приказала мне отправиться сюда с сообщением, что мастер Том сбежал. На тот случай, если он окажется здесь… – сообщил он. – Она также сказала, что я должен найти вас, поскольку вы можете быть тут. Но какой-то негодяй-агитатор отнял у меня лошадь, чтобы удрать на ней. Мисс Дурвард сейчас пишет письмо.
Я кивнул ему, испытывая облегчение уже оттого, что ему не пришлось сообщать мне, что случилось самое худшее, и, поднявшись на второй этаж так быстро, как только мог, постучал в дверь спальни.
Том по-прежнему лежал без чувств, укрытый одним лишь тонким покрывалом. Комната располагалась под самой крышей, и жаркое августовское солнце раскалило ее до умопомрачения. У него были темные волосы матери, сейчас испачканные пылью, и бледное, осунувшееся лицо. У няни, миссис Хилис, глаза покраснели от слез, но морщинистые руки двигались быстро и умело. Мисс Дурвард сидела у окна и что-то поспешно писала на листе бумаги, вырванном, очевидно, из альбома для рисования, лежавшего перед ней. Я рассказал им о докторе.
– Его здесь еще не знают, у него практика в Шрусбери, так что он не слишком занят. Но он производит впечатление опытного и грамотного человека. Во всяком случае именно так отозвались о нем два джентльмена, с которыми я имел честь беседовать.
– Благодарю вас, – ответила мисс Дурвард. – Няня делает все, что в ее силах, хотя, ничего не зная о природе его ран, мы мало чем можем помочь Тому. Мы решили не приводить его в чувство с помощью солей или жженых перьев, чтобы он не начал чихать или кашлять.
– Вы уже закончили письмо? – полюбопытствовал я. – Похоже, на улицах достаточно спокойно. Если посыльный не станет медлить, то с ним ничего не случится.
– Да, – ответила она, капая воск на бумагу и запечатывая его с аккуратностью, достойной опытного чиновника.
– Или я могу доставить его сам, если вы полагаете, что подобный поступок с моей стороны способен вселить некоторую уверенность в миссис Гриншоу и ваших родителей.
– Нет, – заявила няня, выпрямляясь и вытирая руки о фартук. – Пусть отправляется этот малый, Джеймс. Сэр, не будете ли вы любезны сопроводить мисс Дурвард вниз и напоить ее чаем? – Мисс Дурвард встала из-за стола, сделала несколько шагов и беспомощно остановилась у изножья кровати. – Ступайте, ступайте, моя дорогая мисс Люси. Вы только что написали мисс Хетти – миссис Джек, правильнее будет сказать, – то есть сделали то, чего не могла бы сделать я, в отличие от вас. Малышу не станет лучше, даже если вы будете рядом. Я позову вас, когда в том возникнет нужда.
Я последовал за мисс Дурвард вниз в небольшую гостиную, уютную и опрятную. Едва войдя в комнату, она опустилась на первый попавшийся стул и заплакала, так что не кому-нибудь, а именно мне пришлось отправляться на поиски прислуги или горничной, выполняющей работу по дому. От имени мисс Дурвард я распорядился приготовить чай. Когда я вернулся, она выглядела уже спокойнее, как будто обыкновенно слезы были неспособны смутить ее душевное расположение или же расстроить надолго.
Когда же перед нами появилась служанка, держа в руках чайный поднос, мисс Дурвард выпрямилась на стуле и утерла слезы, не сделав, однако, ни малейшей попытки пригладить растрепавшиеся и запылившиеся волосы. На мой взгляд, она по-прежнему пребывала в расстроенных чувствах, так что пришлось налить ей чашку чая и отнести туда, где она сидела, к двери.
– Благодарю вас, – негромко произнесла она. – Прошу простить меня. Тома очень любит Хетти, и мои родители тоже без ума от него. С тех пор как умер Джек и с ней случилось… недомогание, у нее остался только Том. И если… – Она беспомощно подняла на меня глаза. – Это глупо, разумеется, но я никак не могу забыть, что на следующей неделе у него день рождения. Хетти приготовила для него подарки и развлечения. И если он… Ах, если бы только она была здесь!
– Миссис Гриншоу не сможет прибыть сюда, это вполне естественно. А как насчет миссис Дурвард?
– Моя мать непременно отправится сюда, как только сможет. Как вы полагаете, она не подвергнется при этом опасности?
– Право же, затрудняюсь ответить.
Я встал и подошел к окну. На площади уже не осталось тел погибших, хотя она по-прежнему была усеяна сорванными афишами и плакатами, кирпичами, железными прутьями, тросточками и испачканными кровью носовыми платками. До меня донеслись слабые звуки мушкетной стрельбы и беспорядков, несомненно продолжающихся где-то вдалеке. На дальней стороне площади группа бюргеров и джентльменов в темных плащах поспешно направлялась к воротам Динз Гейт в окружении, мне показалось, специальных констеблей, превосходивших их числом по меньшей мере втрое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54