Она оставила машину у подъезда, прислушиваясь к мерному шелесту прибоя за деревьями.
Но тут в одном из окон мелькнул огонек. Зная, что Эрика нет дома, Энни решила, что в стекле отразился свет фар проезжавшей по шоссе машины. Она открыла входную дверь своим ключом. В гостиной стоял полумрак, но на кухне горела лампа. «Должно быть, предосторожность, чтобы отпугнуть грабителей…» – решила Энни.
На кухонном столе громоздились бутылки. Энни остановилась как вкопанная. Дом почему-то не казался пустым.
Энни встревожилась – уж не воры ли, но тут же подумала, что это Эрик, наверное, пустил друзей пожить на время своего отсутствия.
Почему нет? В конце концов, это его дом. Кроме того, Энни вообще мало что знала об Эрике – многие стороны его жизни оставались для девушки непознанной территорией. Возможно, врываясь таким образом, она поступает крайне бестактно.
Энни выругала себя за то, что не догадалась постучать или позвонить. Нужно, по крайней мере, дать знать о себе и убедиться, что все в порядке.
Она нерешительно двинулась по коридору. Дверь в спальню Эрика была чуть приоткрыта. Луч света падал на пол. Из комнаты доносились тихие голоса. Да, в спальне кто-то был.
Она сделала еще несколько нерешительных шагов, не желая никого беспокоить, но после минутного раздумья все же осторожно постучала в стенку.
– Извините… здесь есть кто-нибудь?
Она подняла глаза. В просвет приоткрытой двери была видна огромная кровать. Энни увидела на постели три обнаженные фигуры. Одна из них поднялась при звуке голоса Энни.
Дверь распахнулась шире. На пороге стояла голая девушка. Позади нее на кровати Энни увидела Эрика. Около него лежал молодой человек, тоже обнаженный.
Девушка выглядела одновременно раздраженной и сконфуженной.
Но Энни видела только Эрика. В глазах его было странное, незнакомое ей выражение… такое отчужденное, непонятное, словно у обитателя луны. Это было лицо Эрика, но в его оболочке жил другой человек.
И в какую-то долю секунды оно изменилось, преобразившись, словно маска. Энни заметила в знакомых глазах беспокойство, сожаление, гнев и неожиданное сочувствие. Но тут же все потускнело, погасло, сменилось блеклым равнодушием, пустотой, причиной которой, возможно, были наркотики, а может нечто гораздо более сложное, чем лекарства.
– Простите, – пробормотала Энни, ни к кому не обращаясь, и, поглядев на голую девушку, добавила:
– Я не хотела… простите.
Никто не сказал ни слова. Энни повернулась и вышла.
Глава XXX
Кристин задыхалась от удушья и боли. Нос зажат подушкой. Рот сведен в болезненной гримасе, зубы впились в губы. Язык отвратительно пересох. Она пыталась вдохнуть хоть немного воздуха, но поняла, что не сможет. Кристин никогда не принимала всерьез леденящие душу рассказы о женщинах, которых любовники душили подушками, но теперь поняла: сильные мужские руки, прижимавшие ее к кровати, не отпустят, не дадут вздохнуть.
Твердый пенис, все еще погруженный в нее, конвульсивно содрогнулся, когда девушка попыталась вырваться. Она ощутила ладонями мускулистые плечи и поняла, что ее руки недостаточно длинны, чтобы дотянуться до его лица. Кристин лихорадочно билась, пытаясь повернуть голову влево или вправо. Но он сжимал ее подушкой, словно тисками.
Кристин расцарапала ногтями его грудь и плечи. Вспомнив анатомию, она нашла соски и с силой скрутила их. Он резко дернулся – видимо, она все-таки сумела причинить ему боль, хотя ничего не слышала, кроме собственных стонов, отдававшихся в ушах.
Кристин знала, что сил осталось всего на несколько секунд. Она попыталась поднять колени, чтобы лягнуть его, но, пригвожденная неумолимым фаллосом, не смогла сделать этого. Ноги беспомощно болтались в воздухе.
Кристин слабела с каждым мгновением и отключилась бы, не приди ей на помощь спасительная мысль.
Просунув тонкую руку между своей ногой и мускулистым мужским бедром, она отыскала вздрагивающую мошонку и из последних сил сжала, впиваясь ногтями. Ноги, удерживавшие ее, ослабли. Она услышала громкий крик, подушка отлетела в сторону. Мужчина мешком рухнул на Кристин. Красное облако, застилавшее глаза, ушло, в ушах стоял бешеный звон. Девушка жадно втягивала воздух.
Несколько секунд она не могла двинуться. Но отчаянная решимость заставила ее выбраться из-под него. Тяжело дыша и извиваясь, она откатилась на край кровати. Кристин знала, что через несколько секунд он придет в себя, и все начнется снова.
Отбросив подушку, девушка поглядела на мужчину. Он лежал неподвижно, держа руки между бедер, глаза закатились, голова откинута назад. Кристин быстро, все еще задыхаясь, приподнялась на колени, сжала пальцы в кулак, подняла его и с силой ударила мужчину по гортани. Дыхание его на миг пресеклось, потом воздух со свистом вырвался из легких. Теперь Кристин знала, что успеет уйти. Мысли все лихорадочнее метались в мозгу. Она должна была знать, почему. Почему сегодня и почему здесь. Необходимо понять, прежде чем она убьет его или позволит жить. Возможно, покончив с ним, она сделает серьезную ошибку.
Обнаженная Кристин встала с колен и взглянула на него. Мужчина тяжело дышал, бессознательно шаря руками по простыне. Не сводя с него глаз, она метнулась к шкафу и нашла пиджак. Кристин не удивилась, отыскав маленький револьвер во внутреннем кармане, но продолжала шарить в пиджаке. Никаких бумаг. Подняв смятые брюки, она обнаружила бумажник. Между банкнотами записка. «Простите меня. Я всех вас люблю». Подписи не было.
Кристин напряженно думала. Ясно, что он собирался убить ее и покончить с собой. Неужели хотел застрелиться здесь, чтобы его нашли рядом с трупом проститутки?
Вряд ли. Даже в смерти его представления о порядочности требовали соблюдения правил приличия. Мужчина оставил бы ее тело здесь, перед тем, как покончить счеты с жизнью в другом месте… А может, избавившись от Кристин, он решил бы попытаться начать жизнь сначала?
Кристин обернулась к кровати. Глаза мужчины были открыты. Он прерывисто дышал.
Взяв револьвер за дуло, она наклонилась над мужчиной и с размаху ударила его чуть повыше виска. Тот сразу обмяк, глаза вновь закатились, но он все еще дышал, хоть и слабо.
Не одеваясь, Кристин села рядом, нащупала пульс, соображая, что делать. Наконец решение было принято. Она поступит, как хотел этот человек.
Вложив револьвер в вялую руку, Кристин поднесла его к тому месту, куда только что ударила, и, накрыв его голову подушкой, осторожно нажала курок.
Звук выстрела оказался не громче лопнувшего воздушного шарика. Когда Кристин подняла подушку, наволочка была залита кровью. Девушка положила ее под голову трупа, и багровая кровь тут же пропитала подушку.
Кристин оглядела комнату.
Полицейские легко обнаружат, что убитый был с женщиной, найдут ее волосы на постели, слюну, почувствуют запах духов. Но мужчина, лежавший навзничь, выглядел так, словно покончил с собой. Детективы сумеют определить, что предсмертная записка написана его рукой. Воссоздать происшедшее им, конечно, не под силу. Но от их глаз не скроется след удара в гортань – будет проведено тщательное расследование, объявят розыск женщины, свидетельницы случившегося, а может быть, и подозреваемой в убийстве.
Никто не видел, как Кристин входила сюда. Она приняла обычные меры предосторожности. Тем не менее ищейки могут взять след, если займутся делом всерьез. Нужно предупредить Тони, чтобы уничтожил фотографии.
Кристин стерла отпечатки пальцев с мебели и подоконника и, подойдя к кровати, взглянула на мертвеца. Значит, он все-таки сумел ускользнуть от нее. И, к счастью, семья никогда не узнает правды. А Кристин и Тони не получат лишних шестидесяти-семидесяти тысяч долларов, на которые рассчитывали.
Глава XXXI
Энни не помнила, как повернула ключ в зажигании, не слышала, как взревел мотор. И пришла в себя, только когда впереди показался бульвар Сансет – бледная бесконечная лента, рвущаяся навстречу с лихорадочной скоростью.
В голове не было ни единой мысли. Холмы мелькнули и остались позади. Энни машинально делала повороты в нужных местах, не замечая, куда едет; тело, не сдерживаемое ремнем безопасности, скользило по сиденью. Она все сильнее жала на педаль. Энни не сознавала, куда направляет машину, но сообразила, что Эрик, должно быть поехал за ней и сейчас ищет ее у миссис Эрнандес. Почему-то эта мысль причиняла больше всего боли. Ей нужно скрыться. Побыть одной. Было бы лучше, если он остался дома. Какое счастье, если никто не найдет ее, не станет расспрашивать…
Только сейчас Энни поняла, как прекрасно будет, если она вообще никуда не приедет. Покинуть этот мир и никогда больше не протягивать рук в напрасной надежде, что тебя поймут и примут…
Да, ничто, пустота – великолепное убежище, особенно сегодня.
И она бежала от Эрика, бежала что было сил, тошнота сжигала горло, вытравляя последние надежды, которые еще жили в Энни.
«…Всегда узнают последними».
Старая пословица, жестокая и унизительная, словно с силой ударила в лицо. Разве она не слышала бесконечных историй о беспорядочной сексуальной жизни Эрика, его легендарных похождениях? Разве не читала о многочисленных связях с актрисами – вряд ли эти слишком правдоподобные истории могли быть полностью лживыми. И несмотря на то, что Эрик так горячо все отрицал, разве он не оказался, насколько узнала сама Энни, лучшим в мире любовником?
«… Узнают последними».
Тело Эрика, лежащее на кровати, его лицо с пустыми глазами… и обнаженные фигуры рядом, свидетельства извращенного наслаждения, с новой силой встали перед глазами – омерзительное, постыдное зрелище, притягивавшее ее словно магнитом. Содрогаясь от отвращения, девушка желала одного – раздавить это лицо каблуком, уничтожить как ядовитую змею, стереть с лица земли, как заклятого врага. Только тогда, быть может, ее стыд, ее позор растворятся в вихре безумного разрушения.
«А ведь я мечтала выйти за него замуж», – повторяла Энни, прибавляя скорость.
Она отчаянно пыталась освободиться от власти этих глаз, но они цепко держали ее; усталость, пресыщение и ужасающее равнодушие впивались в плоть безжалостными крючками.
Гонимая все дальше ненавистью к человеку на постели и убийственным омерзением к глупой девчонке, верившей ему и хотевшей его, Энни ехала все быстрее; машина взлетала на холмы, спускалась в равнины на поворотах, тело Энни с силой ударялось о дверцу. Огни фар высвечивали заросли чапарраля, лавровые кусты, гравий на обочине…
Но Энни ничего не видела. Как она могла быть так непростительно глупа? И Эрик… воображал ли он себя ловким соблазнителем, когда сомневался в собственной мужественности? Казанова, притворившийся импотентом! И она попалась на удочку; женские, материнские инстинкты отозвались на чувственный призыв и отчаянное желание Эрика быть любимым.
«Но нет, – подумала Энни, – кинжал ее ярости внезапно обратился на нее самое, – во всем виновата только я. В чем можно упрекнуть Эрика? Разве он когда-нибудь ранил или предал ее? В конце концов, он был у себя дома, когда она ворвалась со своим назойливым любопытством!»
Разве это преступление – вернуться из Европы на день-два раньше, чем она его ожидала? Получать наслаждение так, как ему хочется, еще до того, как он собрался позвонить Энни? Разве Эрик принадлежит ей? Все эти драгоценные месяцы Эрик оставался ее лучшим другом, единственным источником добра и тепла, таким близким, родным, как только может быть любимый мужчина. Может ли она обвинить его в том, что в узком коридоре, соединявшем их индивидуальности, оказалось несколько закрытых для нее дверей, о которых Энни не имела права знать.
Разве Эрик не отдал ей лучшее, что было в нем, без условий и торга, в тот день, когда встретил Энни в доме Дэймона Риса и научил ее искусству актерской игры? Разве не лечил он раны, нанесенные безжалостной прессой, нежнейшими словами и ласками весь этот мучительный год и никогда ничего не просил взамен, кроме радости быть с ней?
Поддавшись логике самообличения, Энни покорно кивнула ночной тьме, расстилавшейся за лобовым стеклом.
Так можно ли винить Эрика? Нет. Конечно, нет. Нет.
Но почему же это короткое слово наполняет ее такой яростью?
Почему ассоциируется с лицом насытившегося любовью животного там, на подушке, почему врезалось в сердце острым клинком, убивая остатки уважения к себе?
«А я хотела выйти за него замуж…»
Сила собственного гнева испугала даже Энни, и она тряхнула головой, чтобы прояснить мысли. Ведь все виденное сегодня позволило ей в чем-то понять Эрика и пожалеть его.
С самого начала их отношений Энни ощущала на себе пристальный взгляд Эрика, светившийся ненасытным любопытством. Он словно хотел взять у Энни все, что она отдаст, понять все, что сумеет. Энни чувствовала себя почти опустошенной этим постоянным напряжением, глубиной его потребности в ней.
И, возможно, в его сомнениях относительно собственной мужественности было крохотное зернышко правды, и эти обнаженные девушка и юноша в спальне были попыткой найти нечто вроде стимулятора, его способом бороться с импотенцией, делавшей его столь прекрасным трагическим актером, возбуждавшей чувственный голод, всепоглощающую потребность в Энни, в чем-то реальном, словно его мучительная юность навеки опустошила его жизнь. Да, это, несомненно, так. Сам Эрик не был по-настоящему реален и мужественно скрывал это от Энни, позволяя ей опереться на него, на лучшее, что было в нем, защищая ее от сознания того, что он никогда не станет настоящим мужчиной ни для одной женщины на свете. Может ли она осуждать Эрика за эти недостатки? Нет.
Даже сейчас образы обнаженных, готовых на все девушки и молодого человека, раздетых и охваченных желанием, среди смятых простыней, ухмыляющихся лиц, переплетенных рук и ног вытеснялись взглядом этих пустых глаз, глядевших на нее так холодно, с ледяным равнодушием…
В конце концов, какое это имеет значение, – нервно уговаривала себя Энни. Что бы ни случилось и не случится, она всегда может довериться себе, положиться на себя, опереться на себя.
Что бы ни случилось.
Тогда почему же эта ярость вновь и вновь поднимается в ней с такой безумной силой, издеваясь над слабыми попытками быть разумной, спокойной, наполняя легкие, словно ядовитый газ, лишающий дыхания и воли?
Энни не знала. Не знала она и того, когда почувствовала впервые потребность находить опору в себе, в горьком одиночестве, удерживать окружающий мир на расстоянии, словно его щупальца вот-вот высосут из нее жизнь, если Энни подпустит его ближе. Девушка сознавала только, что это чувство старше ее самой. Это настоящая Энни Хэвиленд, единственная Энни, которую она знала, и иной женщиной, наверное, уже не могла быть.
Да, она обладала душевной силой, ее единственным союзником, броней, скрытой за улыбкой, которой Энни приветствовала мир. Но была ли она на самом деле собой? Разве вся история ее жизни не доказала Энни, что глубоко-глубоко в душе она не имела ни малейшего представления, кем была на самом деле.
Не было ли в ней такой же внутренней пустоты, как в Эрике? Разве Энни не чувствовала себя такой же ошибкой природы, как и он? И не в этом ли крылась истинная причина страстного желания и стыда, испытанных в уютном домике Тины Меррил? Да, именно так и есть. В этом кроется источник ярости, бушующей сейчас в Энни, толкающей ее с безумной скоростью лететь сквозь ночь. Была ли в ней, в Энни Хэвиленд, та простая реальность, в которой она была все эти годы так безоговорочно уверена? Она думала, что смело шагает по твердой земле, но под ногами трещал тончайший лед.
Что было настоящим? Ее любовь? Чужой, омерзительный образ Лайны, выставленный перед всем миром в качестве настоящей Энни Хэвиленд? Пустые глаза человека на кровати, обнаженные тела его партнеров?
Что же вообще в мире было реальным, подлинным? Жизнь в Ричлэнде, с ее фальшивой позолотой всеамериканского образа жизни? Лживые истории о прошлом Гарри Хэвиленда? Лихорадочное возбуждение, когда она обрела призвание актрисы, женщины, теряющей себя в фальшивой плоти нереальных, никогда не существовавших персонажей?
Нет… нет… не настоящее… И меньше всего – сама Энни. Веря только в себя, она каким-то образом давно потеряла часть своей души. Зациклившись на будущем, не думая ни о чем ином, завороженная работой, успехом, захваченная планами места, Энни ничего вокруг не видела. Она никогда не была цельной личностью, реальной, живой… и никогда не будет.
И неожиданно узкая полоса дороги, покорно ложившаяся под колеса, словно испуганный кролик, заслонила собой все остальное, ускользая от нее, оставаясь позади. Фары выхватывали из темноты фрагменты пейзажа только для того, чтобы позволить тьме, молчаливой и торжествующей, поглотить все, что оставалось за машиной.
Но жесткий, ослепительный свет разочарования, никогда не испытываемый раньше, резанул по глазам, беспощадно обеднив те великие цели, за которые боролась Энни, те вещи, на которые, как считала, могла положиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Но тут в одном из окон мелькнул огонек. Зная, что Эрика нет дома, Энни решила, что в стекле отразился свет фар проезжавшей по шоссе машины. Она открыла входную дверь своим ключом. В гостиной стоял полумрак, но на кухне горела лампа. «Должно быть, предосторожность, чтобы отпугнуть грабителей…» – решила Энни.
На кухонном столе громоздились бутылки. Энни остановилась как вкопанная. Дом почему-то не казался пустым.
Энни встревожилась – уж не воры ли, но тут же подумала, что это Эрик, наверное, пустил друзей пожить на время своего отсутствия.
Почему нет? В конце концов, это его дом. Кроме того, Энни вообще мало что знала об Эрике – многие стороны его жизни оставались для девушки непознанной территорией. Возможно, врываясь таким образом, она поступает крайне бестактно.
Энни выругала себя за то, что не догадалась постучать или позвонить. Нужно, по крайней мере, дать знать о себе и убедиться, что все в порядке.
Она нерешительно двинулась по коридору. Дверь в спальню Эрика была чуть приоткрыта. Луч света падал на пол. Из комнаты доносились тихие голоса. Да, в спальне кто-то был.
Она сделала еще несколько нерешительных шагов, не желая никого беспокоить, но после минутного раздумья все же осторожно постучала в стенку.
– Извините… здесь есть кто-нибудь?
Она подняла глаза. В просвет приоткрытой двери была видна огромная кровать. Энни увидела на постели три обнаженные фигуры. Одна из них поднялась при звуке голоса Энни.
Дверь распахнулась шире. На пороге стояла голая девушка. Позади нее на кровати Энни увидела Эрика. Около него лежал молодой человек, тоже обнаженный.
Девушка выглядела одновременно раздраженной и сконфуженной.
Но Энни видела только Эрика. В глазах его было странное, незнакомое ей выражение… такое отчужденное, непонятное, словно у обитателя луны. Это было лицо Эрика, но в его оболочке жил другой человек.
И в какую-то долю секунды оно изменилось, преобразившись, словно маска. Энни заметила в знакомых глазах беспокойство, сожаление, гнев и неожиданное сочувствие. Но тут же все потускнело, погасло, сменилось блеклым равнодушием, пустотой, причиной которой, возможно, были наркотики, а может нечто гораздо более сложное, чем лекарства.
– Простите, – пробормотала Энни, ни к кому не обращаясь, и, поглядев на голую девушку, добавила:
– Я не хотела… простите.
Никто не сказал ни слова. Энни повернулась и вышла.
Глава XXX
Кристин задыхалась от удушья и боли. Нос зажат подушкой. Рот сведен в болезненной гримасе, зубы впились в губы. Язык отвратительно пересох. Она пыталась вдохнуть хоть немного воздуха, но поняла, что не сможет. Кристин никогда не принимала всерьез леденящие душу рассказы о женщинах, которых любовники душили подушками, но теперь поняла: сильные мужские руки, прижимавшие ее к кровати, не отпустят, не дадут вздохнуть.
Твердый пенис, все еще погруженный в нее, конвульсивно содрогнулся, когда девушка попыталась вырваться. Она ощутила ладонями мускулистые плечи и поняла, что ее руки недостаточно длинны, чтобы дотянуться до его лица. Кристин лихорадочно билась, пытаясь повернуть голову влево или вправо. Но он сжимал ее подушкой, словно тисками.
Кристин расцарапала ногтями его грудь и плечи. Вспомнив анатомию, она нашла соски и с силой скрутила их. Он резко дернулся – видимо, она все-таки сумела причинить ему боль, хотя ничего не слышала, кроме собственных стонов, отдававшихся в ушах.
Кристин знала, что сил осталось всего на несколько секунд. Она попыталась поднять колени, чтобы лягнуть его, но, пригвожденная неумолимым фаллосом, не смогла сделать этого. Ноги беспомощно болтались в воздухе.
Кристин слабела с каждым мгновением и отключилась бы, не приди ей на помощь спасительная мысль.
Просунув тонкую руку между своей ногой и мускулистым мужским бедром, она отыскала вздрагивающую мошонку и из последних сил сжала, впиваясь ногтями. Ноги, удерживавшие ее, ослабли. Она услышала громкий крик, подушка отлетела в сторону. Мужчина мешком рухнул на Кристин. Красное облако, застилавшее глаза, ушло, в ушах стоял бешеный звон. Девушка жадно втягивала воздух.
Несколько секунд она не могла двинуться. Но отчаянная решимость заставила ее выбраться из-под него. Тяжело дыша и извиваясь, она откатилась на край кровати. Кристин знала, что через несколько секунд он придет в себя, и все начнется снова.
Отбросив подушку, девушка поглядела на мужчину. Он лежал неподвижно, держа руки между бедер, глаза закатились, голова откинута назад. Кристин быстро, все еще задыхаясь, приподнялась на колени, сжала пальцы в кулак, подняла его и с силой ударила мужчину по гортани. Дыхание его на миг пресеклось, потом воздух со свистом вырвался из легких. Теперь Кристин знала, что успеет уйти. Мысли все лихорадочнее метались в мозгу. Она должна была знать, почему. Почему сегодня и почему здесь. Необходимо понять, прежде чем она убьет его или позволит жить. Возможно, покончив с ним, она сделает серьезную ошибку.
Обнаженная Кристин встала с колен и взглянула на него. Мужчина тяжело дышал, бессознательно шаря руками по простыне. Не сводя с него глаз, она метнулась к шкафу и нашла пиджак. Кристин не удивилась, отыскав маленький револьвер во внутреннем кармане, но продолжала шарить в пиджаке. Никаких бумаг. Подняв смятые брюки, она обнаружила бумажник. Между банкнотами записка. «Простите меня. Я всех вас люблю». Подписи не было.
Кристин напряженно думала. Ясно, что он собирался убить ее и покончить с собой. Неужели хотел застрелиться здесь, чтобы его нашли рядом с трупом проститутки?
Вряд ли. Даже в смерти его представления о порядочности требовали соблюдения правил приличия. Мужчина оставил бы ее тело здесь, перед тем, как покончить счеты с жизнью в другом месте… А может, избавившись от Кристин, он решил бы попытаться начать жизнь сначала?
Кристин обернулась к кровати. Глаза мужчины были открыты. Он прерывисто дышал.
Взяв револьвер за дуло, она наклонилась над мужчиной и с размаху ударила его чуть повыше виска. Тот сразу обмяк, глаза вновь закатились, но он все еще дышал, хоть и слабо.
Не одеваясь, Кристин села рядом, нащупала пульс, соображая, что делать. Наконец решение было принято. Она поступит, как хотел этот человек.
Вложив револьвер в вялую руку, Кристин поднесла его к тому месту, куда только что ударила, и, накрыв его голову подушкой, осторожно нажала курок.
Звук выстрела оказался не громче лопнувшего воздушного шарика. Когда Кристин подняла подушку, наволочка была залита кровью. Девушка положила ее под голову трупа, и багровая кровь тут же пропитала подушку.
Кристин оглядела комнату.
Полицейские легко обнаружат, что убитый был с женщиной, найдут ее волосы на постели, слюну, почувствуют запах духов. Но мужчина, лежавший навзничь, выглядел так, словно покончил с собой. Детективы сумеют определить, что предсмертная записка написана его рукой. Воссоздать происшедшее им, конечно, не под силу. Но от их глаз не скроется след удара в гортань – будет проведено тщательное расследование, объявят розыск женщины, свидетельницы случившегося, а может быть, и подозреваемой в убийстве.
Никто не видел, как Кристин входила сюда. Она приняла обычные меры предосторожности. Тем не менее ищейки могут взять след, если займутся делом всерьез. Нужно предупредить Тони, чтобы уничтожил фотографии.
Кристин стерла отпечатки пальцев с мебели и подоконника и, подойдя к кровати, взглянула на мертвеца. Значит, он все-таки сумел ускользнуть от нее. И, к счастью, семья никогда не узнает правды. А Кристин и Тони не получат лишних шестидесяти-семидесяти тысяч долларов, на которые рассчитывали.
Глава XXXI
Энни не помнила, как повернула ключ в зажигании, не слышала, как взревел мотор. И пришла в себя, только когда впереди показался бульвар Сансет – бледная бесконечная лента, рвущаяся навстречу с лихорадочной скоростью.
В голове не было ни единой мысли. Холмы мелькнули и остались позади. Энни машинально делала повороты в нужных местах, не замечая, куда едет; тело, не сдерживаемое ремнем безопасности, скользило по сиденью. Она все сильнее жала на педаль. Энни не сознавала, куда направляет машину, но сообразила, что Эрик, должно быть поехал за ней и сейчас ищет ее у миссис Эрнандес. Почему-то эта мысль причиняла больше всего боли. Ей нужно скрыться. Побыть одной. Было бы лучше, если он остался дома. Какое счастье, если никто не найдет ее, не станет расспрашивать…
Только сейчас Энни поняла, как прекрасно будет, если она вообще никуда не приедет. Покинуть этот мир и никогда больше не протягивать рук в напрасной надежде, что тебя поймут и примут…
Да, ничто, пустота – великолепное убежище, особенно сегодня.
И она бежала от Эрика, бежала что было сил, тошнота сжигала горло, вытравляя последние надежды, которые еще жили в Энни.
«…Всегда узнают последними».
Старая пословица, жестокая и унизительная, словно с силой ударила в лицо. Разве она не слышала бесконечных историй о беспорядочной сексуальной жизни Эрика, его легендарных похождениях? Разве не читала о многочисленных связях с актрисами – вряд ли эти слишком правдоподобные истории могли быть полностью лживыми. И несмотря на то, что Эрик так горячо все отрицал, разве он не оказался, насколько узнала сама Энни, лучшим в мире любовником?
«… Узнают последними».
Тело Эрика, лежащее на кровати, его лицо с пустыми глазами… и обнаженные фигуры рядом, свидетельства извращенного наслаждения, с новой силой встали перед глазами – омерзительное, постыдное зрелище, притягивавшее ее словно магнитом. Содрогаясь от отвращения, девушка желала одного – раздавить это лицо каблуком, уничтожить как ядовитую змею, стереть с лица земли, как заклятого врага. Только тогда, быть может, ее стыд, ее позор растворятся в вихре безумного разрушения.
«А ведь я мечтала выйти за него замуж», – повторяла Энни, прибавляя скорость.
Она отчаянно пыталась освободиться от власти этих глаз, но они цепко держали ее; усталость, пресыщение и ужасающее равнодушие впивались в плоть безжалостными крючками.
Гонимая все дальше ненавистью к человеку на постели и убийственным омерзением к глупой девчонке, верившей ему и хотевшей его, Энни ехала все быстрее; машина взлетала на холмы, спускалась в равнины на поворотах, тело Энни с силой ударялось о дверцу. Огни фар высвечивали заросли чапарраля, лавровые кусты, гравий на обочине…
Но Энни ничего не видела. Как она могла быть так непростительно глупа? И Эрик… воображал ли он себя ловким соблазнителем, когда сомневался в собственной мужественности? Казанова, притворившийся импотентом! И она попалась на удочку; женские, материнские инстинкты отозвались на чувственный призыв и отчаянное желание Эрика быть любимым.
«Но нет, – подумала Энни, – кинжал ее ярости внезапно обратился на нее самое, – во всем виновата только я. В чем можно упрекнуть Эрика? Разве он когда-нибудь ранил или предал ее? В конце концов, он был у себя дома, когда она ворвалась со своим назойливым любопытством!»
Разве это преступление – вернуться из Европы на день-два раньше, чем она его ожидала? Получать наслаждение так, как ему хочется, еще до того, как он собрался позвонить Энни? Разве Эрик принадлежит ей? Все эти драгоценные месяцы Эрик оставался ее лучшим другом, единственным источником добра и тепла, таким близким, родным, как только может быть любимый мужчина. Может ли она обвинить его в том, что в узком коридоре, соединявшем их индивидуальности, оказалось несколько закрытых для нее дверей, о которых Энни не имела права знать.
Разве Эрик не отдал ей лучшее, что было в нем, без условий и торга, в тот день, когда встретил Энни в доме Дэймона Риса и научил ее искусству актерской игры? Разве не лечил он раны, нанесенные безжалостной прессой, нежнейшими словами и ласками весь этот мучительный год и никогда ничего не просил взамен, кроме радости быть с ней?
Поддавшись логике самообличения, Энни покорно кивнула ночной тьме, расстилавшейся за лобовым стеклом.
Так можно ли винить Эрика? Нет. Конечно, нет. Нет.
Но почему же это короткое слово наполняет ее такой яростью?
Почему ассоциируется с лицом насытившегося любовью животного там, на подушке, почему врезалось в сердце острым клинком, убивая остатки уважения к себе?
«А я хотела выйти за него замуж…»
Сила собственного гнева испугала даже Энни, и она тряхнула головой, чтобы прояснить мысли. Ведь все виденное сегодня позволило ей в чем-то понять Эрика и пожалеть его.
С самого начала их отношений Энни ощущала на себе пристальный взгляд Эрика, светившийся ненасытным любопытством. Он словно хотел взять у Энни все, что она отдаст, понять все, что сумеет. Энни чувствовала себя почти опустошенной этим постоянным напряжением, глубиной его потребности в ней.
И, возможно, в его сомнениях относительно собственной мужественности было крохотное зернышко правды, и эти обнаженные девушка и юноша в спальне были попыткой найти нечто вроде стимулятора, его способом бороться с импотенцией, делавшей его столь прекрасным трагическим актером, возбуждавшей чувственный голод, всепоглощающую потребность в Энни, в чем-то реальном, словно его мучительная юность навеки опустошила его жизнь. Да, это, несомненно, так. Сам Эрик не был по-настоящему реален и мужественно скрывал это от Энни, позволяя ей опереться на него, на лучшее, что было в нем, защищая ее от сознания того, что он никогда не станет настоящим мужчиной ни для одной женщины на свете. Может ли она осуждать Эрика за эти недостатки? Нет.
Даже сейчас образы обнаженных, готовых на все девушки и молодого человека, раздетых и охваченных желанием, среди смятых простыней, ухмыляющихся лиц, переплетенных рук и ног вытеснялись взглядом этих пустых глаз, глядевших на нее так холодно, с ледяным равнодушием…
В конце концов, какое это имеет значение, – нервно уговаривала себя Энни. Что бы ни случилось и не случится, она всегда может довериться себе, положиться на себя, опереться на себя.
Что бы ни случилось.
Тогда почему же эта ярость вновь и вновь поднимается в ней с такой безумной силой, издеваясь над слабыми попытками быть разумной, спокойной, наполняя легкие, словно ядовитый газ, лишающий дыхания и воли?
Энни не знала. Не знала она и того, когда почувствовала впервые потребность находить опору в себе, в горьком одиночестве, удерживать окружающий мир на расстоянии, словно его щупальца вот-вот высосут из нее жизнь, если Энни подпустит его ближе. Девушка сознавала только, что это чувство старше ее самой. Это настоящая Энни Хэвиленд, единственная Энни, которую она знала, и иной женщиной, наверное, уже не могла быть.
Да, она обладала душевной силой, ее единственным союзником, броней, скрытой за улыбкой, которой Энни приветствовала мир. Но была ли она на самом деле собой? Разве вся история ее жизни не доказала Энни, что глубоко-глубоко в душе она не имела ни малейшего представления, кем была на самом деле.
Не было ли в ней такой же внутренней пустоты, как в Эрике? Разве Энни не чувствовала себя такой же ошибкой природы, как и он? И не в этом ли крылась истинная причина страстного желания и стыда, испытанных в уютном домике Тины Меррил? Да, именно так и есть. В этом кроется источник ярости, бушующей сейчас в Энни, толкающей ее с безумной скоростью лететь сквозь ночь. Была ли в ней, в Энни Хэвиленд, та простая реальность, в которой она была все эти годы так безоговорочно уверена? Она думала, что смело шагает по твердой земле, но под ногами трещал тончайший лед.
Что было настоящим? Ее любовь? Чужой, омерзительный образ Лайны, выставленный перед всем миром в качестве настоящей Энни Хэвиленд? Пустые глаза человека на кровати, обнаженные тела его партнеров?
Что же вообще в мире было реальным, подлинным? Жизнь в Ричлэнде, с ее фальшивой позолотой всеамериканского образа жизни? Лживые истории о прошлом Гарри Хэвиленда? Лихорадочное возбуждение, когда она обрела призвание актрисы, женщины, теряющей себя в фальшивой плоти нереальных, никогда не существовавших персонажей?
Нет… нет… не настоящее… И меньше всего – сама Энни. Веря только в себя, она каким-то образом давно потеряла часть своей души. Зациклившись на будущем, не думая ни о чем ином, завороженная работой, успехом, захваченная планами места, Энни ничего вокруг не видела. Она никогда не была цельной личностью, реальной, живой… и никогда не будет.
И неожиданно узкая полоса дороги, покорно ложившаяся под колеса, словно испуганный кролик, заслонила собой все остальное, ускользая от нее, оставаясь позади. Фары выхватывали из темноты фрагменты пейзажа только для того, чтобы позволить тьме, молчаливой и торжествующей, поглотить все, что оставалось за машиной.
Но жесткий, ослепительный свет разочарования, никогда не испытываемый раньше, резанул по глазам, беспощадно обеднив те великие цели, за которые боролась Энни, те вещи, на которые, как считала, могла положиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78