Мерф спросил, не хотел бы Майк стать Бондом, и вокруг этого возникло маленькое затруднение. Потом Майк упомянул, что вот у Джули отец был замечательным актером, но это было еще тогда, когда дела не приняли такой скверный оборот.
– Разумеется, папа был настоящим актером.
Зрители захотели прояснить этот крик души, потому что терпеть не могли путаницы.
Роджер Мур стойко выдержал критику.
– Да, это точно.
Но Майк Кейн, претендовавший, в отличие от своего друга, на лавры артиста, не смог устоять.
– Ты так говоришь, Джули, словно не знаешь, как ограничен мир шекспировского театра и как стараются играющие Шекспира актеры хоть немного расширить свои творческие горизонты. Они едут сюда, живут страдая, но снимаются хотя бы в нескольких кинолентах. – Это прозвучало красноречиво, но не милосердно.
– И посмотри, что с ними происходит, – вспылила Джули. – Ты только вспомни Бартона в «Изгоняющем дьявола-2» или Лоренса Оливье в ленте Гарольда Роббинса в роли автомобильного магната. – Каждое ее слово было наполнено презрением. – Нет, коварным папа никогда не был.
– Полегче, Джули. Ты англичанка, а здесь ты лишь пристраиваешь свои книги. – Роджер Мур не мог спустить этого.
Джули проглотила наживку.
– Но я не англичанка. Я гражданка Америки и являюсь ею уже четырнадцать лет. – Немногие знали об этом.
Яростная решимость кипела в голосе Джули. Господи, да если бы она только могла заставить отца совершить то, о чем говорил Майк Кейн. Если бы только она сумела вырвать его тогда из рук своей матери и из паршивых челюстей захудалого старого мира, чтобы дать ему возможность возродиться здесь. Что за радость была бы видеть его блистательного, прославленного под лучами восходящего над Беверли-Хиллз солнца.
– Я и не знал, что ты натурализована, Джули. Что же заставило тебя решиться на этот шаг? – Мерф попытался разрядить тикающую мину. Он не был Донахью и не любил перекрестного огня.
Джули почувствовала теплые волны, осознав, что она, говоря метафорически, оказалась в центре событий. Не так уж плохо для сидящей на краешке софы писательницы, если двое других – признанные звезды кино.
Она подалась вперед и произнесла слова, идущие прямо от сердца в камеру:
– Я люблю Америку, потому что все происходит здесь. Потому что здесь люди не боятся надеяться, быть оптимистами и мечтать. Здесь нет места пессимизму, здесь не аплодируют цинизму, здесь не швыряют камнями в плывущие лодки. Америка – это страна, где любовь не считается наивностью, слезы – проявлением слабости, а желание изменить свое положение – ниспровержением основ. И я люблю эту страну, когда просыпаюсь, я люблю ее, когда ложусь спасть, и я люблю ее всегда.
Ей хлопали целых двадцать секунд, потому что знали, что все это – правда. Джули не помнила, чтобы подобное случалось со зрителями в программе Мерфа прежде. Так что почти все было теперь в порядке. Почти, но не все. Еще оставалась Джейн.
Две крупных слезы катились неровными дорожками по бледным щекам Джейн. Она сидела на полу, прислонившись к беленой стене, сжав руками голову и пытаясь прочистить свои мысли. Она ощущала себя К. – героем Кафки, безвинно заброшенным в темные пучины кошмара, а почему – никак не могла понять. В камере было темно, но какой-то отдаленный шум терзал ее голову, из которой выпотрошили все мысли, вытеснили разум.
Что такое говорил ей этот ужасный человек? Она была так измучена жарой, так устала и так была испугана, но все же попыталась сосредоточиться, глядя на него и слушая его вопросы с затуманенными слезами и страданиями глазами.
– Расскажи же, Джейн, как давно считаешь себя сестрой Джули Беннет? – Доктор Карней тихо присел на краешек кровати. Он был совсем не готов к той бурной реакции, какую вызовет его вопрос.
Словно дикая кошка, Джейн подскочила, в мгновение ока пересекла камеру и повисла на нем, колотя его кулаками и крича на пределе своего голоса:
– Вы что, не можете понять, что я вам говорю? Я и есть сестра Джули Беннет! Я всегда была ее сестрой и понятия не имею, что за безумную игру она затеяла и зачем врет! – Она сползла на пол, бессильно сжимая кулаки, не в силах сдерживать слезы.
Доктор Карней отскочил назад, словно марионетка в кукольном театре, а на его обеспокоенном лице отразилось осознание своего просчета. Глаза его сузились.
– Что ты, Джейн, не расстраивайся. Я тебя слушаю. Я слышу то, что ты говоришь. Я неправильно задал вопрос. На самом деле я хотел спросить про твое детство – про то время, когда вы росли вместе с Джули.
Он совершил ошибку новичка. Никогда нельзя отрицать иллюзию, даже предположением. Психически больные люди полностью уверены в правильности своего искаженного представления о действительности. Расспрашивать их – себе дороже. Интересен был только диагностический вопрос – было ли это шизофренией или маниакальной стадией маниакально-депрессивного синдрома. Сама иллюзорная идея казалась ему грандиозной – сестра-знаменитость; недаром девушка выглядела истощенной, скорее всего из-за суперактивности, которая сопровождает проявления маниакальной страсти. Тщательная история болезни и свидетельства тех, кто хорошо знает пациента, прояснили бы картину. Иногда клиника течения обеих болезней совпадает. Средства известны – сильные транквилизаторы, чтобы успокоить возбуждение и вместе с тем дать отдохнуть измученному телу. Впоследствии курс лечения можно изменить, давая литиум при повторных возникновениях маниакально-депрессивного синдрома шизофрении. Он нутром чувствовал, что это параноидальная шизофрения.
Джейн видела его насквозь. Господи, да он пытается приноровиться к ней. Этот кретин считает ее сумасшедшей. Она обхватила голову руками, но внутри ее клокотала и билась паника. Должен же быть какой-то выход, может же она сказать что-то такое, что убедит его в том, что она здорова. Но что? Надо успокоиться. Они думают, что она безумная, потому что безумно ведет себя ее сестра. Но разубедить их невозможно.
– Моя сестра солгала. – Она говорила медленно, отчетливо, терпеливо, как с маленьким непослушным ребенком. – И я не знаю, почему. Не могу понять. Возможно, это как-то связано с тем, что происходило еще до моего рождения, но она солгала, и вот почему я здесь. Только поэтому.
Доктор Карней прижал кончики обоих указательных пальцев к плотно сжатому рту, что означало: он глубоко задумался.
– Ну хорошо, Джейн, обсудим эту возможность. Представим себе, что твоя «сестра» имеет против тебя зуб. Не было ли ей отчего-то настолько неприятно видеть тебя, что она приказала вышвырнуть тебя из дому? Согласись, позволить полиции арестовать сестру – это уж чересчур? Ты согласна?
Джейн сделала шажок в его сторону: ей было куда легче двигаться, чем заставить себя стоять спокойно.
– Боже мой, Боже! Как вы не можете понять ! Я не знаю. Не знаю!
Он надеялся, что в его голосе слышна твердость:
– Джейн, я хочу, чтобы ты мне верила и позволила сделать укольчик, просто чтобы успокоиться. Думаю, мы поместим тебя в больницу на несколько дней, просто отдохнуть. Нет, правда, тебе следует доверять мне. Для твоей же пользы.
– Нет! – вскрикнула Джейн.
Доктор Карней поднялся. Иногда бунтовщиков нужно подавлять силой.
– Джейн, боюсь, мне придется настоять на том, чтобы ты приняла врачебную помощь. Для твоей же пользы.
– Я не хочу укол… мне не нужно никакой помощи… Я просто устала, и я совсем одна, я… – Джейн простирала руки в мольбе. – Пожалуйста, поверьте мне… пожалуйста…
Он быстро пошел к двери.
– Офицер! – И через секунду вышел.
В помещении полицейского участка, вне стен камеры он был спокоен и деловит.
– Слушай, Фред, – обратился он к сержанту, – это случай параноидальной шизофрении, пациентка слишком возбуждена. Нужно препроводить ее в клинику Паттона в Сан-Бернардино или в больницу «Метрополитен» в Лос-Анджелесе, но прежде я бы хотел ввести немного торазина. Есть ли у тебя парочка сильных офицеров – лучше женщин, чтобы подержать ее?
– Да я с удовольствием. И Фрицци тоже. Сейчас схожу за ней, – раздался голос позади него.
Карней обернулся, чтобы взглянуть на женщину с погонами полицейского. Если бы не уложенные волосы, она напоминала бы борца-тяжеловеса. Фрицци вряд ли бы понадобилась. Одна женщина-гора отправилась на ее поиски, пока доктор Карней наполнял шприц двумястами миллиграммами торазина.
Фрицци была совсем не похожа на свою подругу. Она была меньше, аккуратнее, с короткой стрижкой и почти симпатичной. Карней надеялся, что пациентка, для ее же блага, не станет слишком буйствовать, но по блестящим глазам изготовившихся к борьбе женщин понял, что они не разделяют его мнения. Очаровательная девушка в камере предварительного заключения не ускользнула незамеченной от их глаз.
– Куда будем колоть, доктор? – Голос Фрицци, как и ее наружность, был по-женски мягким.
– В ягодицу, верхний правый квадрат.
– На ней джинсы, – добавила вторая женщина. – Придется побороться, чтобы стянуть их! – Впрочем, перспектива предстоящей борьбы, судя по ее голосу, не отпугивала.
Джейн отпрянула, когда жутковатое трио приблизилось к ней. Вот оно, начинается!
– Джейн, тебе нужно немного спустить джинсы и трусики. Это займет всего секунду… маленький укольчик, и все.
Увидев иглу, Джейн кинулась на них, ужас перед тем, что ждет ее, придал силы ее изнемогающему телу. Но, конечно же, это было бесполезно.
Фрицци подпрыгнула под девушку так, что ее мощное плечо оказалось у Джейн под бедром. В следующее мгновение тело Джейн выгнулось дугой – и обмякло в медвежьих объятиях громадины в форме полицейского.
Джейн застонала, почувствовав, как с нее стянули трусики и кольнули иглой.
Это был стон приговоренного. Беспомощную, лишенную надежд, несчастную Джейн заставили опуститься на дно забвения.
7
Джули Беннет подошла к живописно задрапированному окну и окинула взглядом Палм-Спрингс, как ковер, расстилавшийся внизу. Она видела окрестности до Коачелла-Вэлли, до зыбкой линии гор Санта-Роза. Обычно величественная панорама поднимала ее дух. Но сегодня мерцающий блеск, простор, живая красота природы казались безжизненными и бессмысленными, как речь при получении премии.
Она отвернулась, глаза ее в отчаянии пробежали по рабочему столу. Что могла увидеть она здесь? Обычно ей нравилась эта обстановка – пустые стены, простой стол, несовременный IBM, табуреточки, на которые так хорошо опираться ногами, чтобы избежать боли в спине, столь естественной при сидячем образе жизни. Да, монастырская келья, закрытая для всего внешнего мира, – лучшее место для обдумывания слов, за каждое из которых ей платили по двадцать баксов. Но сегодня она была большей затворницей, чем монахиня в скиту, и ярость доводила ее до исступления.
Джули шлепнулась на широкую софу – обычно она не позволяла себе этого, пока не выполнит дневную норму в полторы тысячи слов, – и потянулась к кошке.
– Орландо, дорогой, – прошептала она, запуская пальцы в густую ярко-рыжую шерсть. – Сегодня не могу. Не могу, дорогой мой. Быть может, никогда уже не смогу!
Орландо тикал, как часовой механизм мины. Так он изображал мурлыканье. Коту нравилось, когда ему почесывали спинку, но без задушевных бесед он вполне мог обойтись. Да, быть котом Беннет – это вам не только рыбка да мышки.
– Что же мне делать, если не пишется? А, Орландо, дорогой? Скажи же, ну что мне делать. – Пальцы Джули рассеянно поглаживали нежную пушистую шерстку. Орландо был похож на нее, он был ее частью . Он жил в одиночестве в своем кошачьем мире, равнодушно взирая на Вселенную и на населяющих ее шумных, грязных людишек.
Проклятье. Хуже всего то, что ей казалось, будто для нее такой проблемы не существует. Во всех передачах она поднимала эту тему, но сейчас, столкнувшись с действительностью, поняла, сколь обманчиво простой была ее теория. Муки творчества, помпезно провозглашала она, считая это болезнью неопытных новичков, полагающих, что в писательском ремесле все просто. Эти люди считали себя «художниками» и верили: чтобы писать книги, нужно творческое вдохновение, участие души, а трудовые усилия, напряжение воли тут ни при чем. Чепуха! Дело вовсе не в том, чтобы уловить колебание тона некой мистической мелодии или поток звездного света, проливавшегося в воображении. Нет, вместо этого были кровь, пот, слезы и каторжный труд, и если слова не приходят, сиди и жди, когда они придут.
Но не слишком ли много теории? Отчего же вдруг она ощутила, что ее перспективы как писателя столь же неуловимы, как промельк ящерицы на горной тропе? Однако сомнений не оставалось. Запасы таланта иссякли. Ливневый запас творчества, который вознес ее в верхние эшелоны плутократии, пересох, как пески пустыни. Мир так никогда и не узнает, что случилось со Скарлетт или что произошло с Реттом, потому что она, Джули Беннет, вышла в тираж. Истощенная, опустошенная, безвольная, такая же никчемная и отвратительная, как использованный презерватив, вышвырнутый на обочину.
– Знаешь, кто сделал это со мной, дорогуша?
Орландо яростно затикал.
– Джейн, кисуля. Моя сестренка Джейн. – Пальцы Беннет сжались, поглаживание теперь уже не было нежным. Скорее стало болезненным, чем приятным. Орландо нервно заворочался. Эти признаки он хорошо знал.
– Какое право она имела приезжать сюда! В мою пустыню. Это мое место. Моя страна. И всегда была моею. Они приняла меня и сделала из меня что-то. И папа здесь кем-то да стал бы.
Слезы застыли в ее глазах. Слишком хорошо она все это помнила. Комнатенку на Сансете. Для многих это было концом пути, последней остановкой перед окончательным падением на самое дно в этом мишурном городе. Сансет никогда не был настоящим Голливудом – грязный, яркий, живой, как «Тропикана» в Санта-Монике, где останавливались рок-группы, или традиционная автостанция «Хайлендз» на Голливудском бульваре, овеянная даже некой романтикой. Сансет был общеизвестным дном для опустившихся людей, находящихся на волосок от гибели, для тех, кто не способен был или не желал прочесть объявление на стене и боялся прочесть приговор неудачнику в понимающих глазах родных и друзей, когда их лодку медленно прибивало к берегу.
Но у Джули Беннет все сложилось по-другому. Это было для нее началом, первой ступенью к исполнению заветных мечтаний, настолько фантастичных, что они превосходили самые смелые мечты обитателей мотеля «Сансет». Каждое утро, дрейфуя в море бразильского кофе, она лупила до изнеможения по древней машинке в мрачной грязной комнатке – дворце ее творчества. Роман «Женщина-ребенок» писался сам собой, как школьное сочинение, и, когда кипа машинописных страничек немного выросла, Джули уже знала, что это шедевр. Она знала, что все уже ждут ее партизанской вылазки против семьи, ждут ее манускрипта и готовы плакать, мечтать вместе с ней, умереть вместе с ней, сидя в своих квартирах, наполненных преступными влечениями.
Вокруг нее, пока она закладывала фундамент своего феномена, слышалась музыка жизненного краха. Следы от затушенных сигарет на столике у кровати, неизвестного происхождения пятна на некогда пушистом, а теперь истоптанном бежевом ковре, занавески, которыми чистили ботинки. Через мутное окно она глядела на тридцатифутовый, похожий на гигантскую почку, бассейн, и мысленным взором видела, как пена сбивается у края старой фильтровальной системы. Там, где виднелось дно сквозь напластования опавших листьев, паутины и обрывков газет, штукатурка растекалась и отслоилась в торжественной мозаике распада. Она мрачно осознавала: в то время как пальцы ее стучат по клавишам машинки, создавая литературную бомбу, ее окружают обломки человеческих крушений – толстая проститутка, потевшая в искусственной шубке по моде начала семидесятых, в широченном головном уборе, достающем до края воротника «под леопарда»; занимающийся бодибилдингом гей, блестящий от пота, его маленькие накачанные мышцы, кругленькие, аккуратненькие, подрагивали, когда он, затаив дыхание, пролистывал журнал «Пипл»; грязный араб, куда более толстый, чем проститутка, изучающе разглядывал ее, ковыряя в носу.
Для этих людей Сансет был словно вспышки Дантова «Ада», но для Джули этот закат символизировал восход солнца славы в великолепной стране, ставшей ее новым домом.
И вот теперь прошлое дотянулось до нее своей длинной рукой. Девушка, которой могли позавидовать даже ангелы, явилась из туманного, сырого, далекого отечества, чтобы мучить и досаждать ей и низвергнуть ее мир.
– Но мы не позволим ей лезть к нам, правда, Орландо? Мы найдем на нее управу, верно? Ведь мы-то знаем, кто она такая, да, Орландо? Это мама, она – мама. Она – мама .
Джули Беннет вскочила на ноги с диким взглядом, и рыжий перс Орландо отлетел прочь. Как ракета, отделившаяся от земли, этот оранжевый мяч вышел на орбиту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48