Влезет же в голову мысль, хотя для нее нет никаких оснований. Но в свои двадцать шесть лет Аль Греко твердо усвоил одно, а именно: если у тебя возникает подозрение по поводу кого-нибудь, подозрение, которое тебя не оставляет, жди случая, который докажет, что твое подозрение было либо совершенно справедливым, либо полной ерундой.
От клуба до здания банка было семь с лишним миль, из которых последние три приходились на новый и почти прямой отрезок дороги, где ехать было легче, ибо с одной стороны его защищала от ветра железнодорожная насыпь. Когда Инглиш вылетел на этот отрезок, выжимая из лимузина максимум возможного, Алю Греко пришлось еще сильнее надавить на педаль газа. Теперь Аль целиком сосредоточился на езде. Он не хотел держаться к Инглишу слишком близко, чтобы тот не разозлился. Но и упускать его не желал. Он старался быть поблизости на случай, если Инглиш попадет в беду. Но Инглиш был малый что надо. Из тех, кто умеет править и в пьяном и в трезвом виде, с той только разницей, что пьяному ему плевать на машину.
Когда оба автомобиля влетели в Гиббсвилл, Аль Греко решил в угоду Эду Чарни проводить Инглиша до дому и повернул вслед за лимузином на Лантененго-стрит. Весь путь по Лантененго до Двадцатой улицы он держался от лимузина на расстоянии примерно квартала. Дом Инглишей стоял на Туин-оукс-роуд, но с пересечения Двадцатой и Лантененго проглядывалась вся Туин-оукс, поэтому Аль остановился. Инглиш перешел на вторую скорость, чтобы преодолеть заснеженный подъем на Двадцатой улице, ловко повернул и через несколько секунд уже стоял перед своим домом. Огни машины погасли, вспыхнула лампочка на крыльце, и Аль увидел, как миссис Инглиш открыла дверь. Зажегся свет в одной из комнат на первом этаже. Потом на крыльце появился сам Инглиш, а свет внизу погас и одновременно вспыхнул в спальне наверху. Инглиш оставил машину на улице на всю ночь. Должно быть, набрался как следует. Что ж, его дело.
Аль Греко дал задний ход, выехал на Двадцатую улицу, повернул и покатил обратно по Лантененго-стрит. Он решил ехать прямо в ночной ресторан «Аполлон», где в это время можно было встретить Эда Чарни. И вдруг сообразил, что Эда там нет. Ведь была та единственная ночь, когда Эд там отсутствовал. «Господи боже, — сказал Аль Греко, — а я и забыл, что сегодня рождество». Он опустил окно в машине и обратился к темным домам на Лантененго-стрит, мимо которых проезжал: «С рождеством вас, сволочи! Аль Греко желает вам счастливого рождества».
2
Джулиан Инглиш проснулся мгновенно, почувствовав, что лишь на секунду опередил появление их служанки Мэри. Так и есть: в дверях показалась Мэри.
— Мистер Инглиш, миссис Инглиш говорит, уже одиннадцать часов. — И чуть потише добавила: — С рождеством вас, мистер Инглиш.
— И вас с рождеством, Мэри. Вы получили свой конверт?
— Да, сэр. Мне его дала миссис Инглиш. Большое вам спасибо. Мамаша просила передать, что будет молиться за вас и за миссис Инглиш. Закрыть окна?
— Да, пожалуйста.
Он полежит, пока Мэри в комнате. Какой хороший день! Солнце, а на окнах висят сосульки, настоящие сосульки, которые вместе с рождественским венком и занавесями делают окно похожим на праздничную открытку. На улице тихо. Весь Гиббсвилл отдыхает после снегопада. Раздался звук, который мог означать только одно: кто-то из детей в семье Харли, живущей в соседнем доме, получил в подарок на рождество санки и теперь обновляет их на своем дворике, отделенном от дворика Инглишей лишь двухфутовой живой изгородью. Комната согреется быстро, лучше полежать еще несколько минут.
Хорошо бы таких дней было побольше. Медленно, не поворачивая головы, он приподнялся на подушках и взял со столика между кроватями пачку сигарет. И почувствовал, что лучше не смотреть на кровать Кэролайн, и — посмотрел. Так и есть: ее постель осталась неразобранной. И в ту же минуту все случившееся вернулось к нему, оглушив его, как будто он очутился слишком близко к огромному колоколу, который вдруг стал звонить. Пальцы сунули в рот сигарету, умело помогли закурить. Он не думал о сигарете, ибо вместе со звоном колокола пришло желание опохмелиться и чувство раскаяния. Не сразу, но припомнилось все, что он натворил. Мерзость! Он представил себе, как плеснул виски в Гарри Райли, в его жирную, вульгарную ирландскую морду. А сейчас на земле царят рождество и покой.
Он вскочил, позабыв про тепло и уют — пол оказался ледяным, — сунул ноги в шлепанцы и пошел в ванную. Физически он много раз чувствовал себя гораздо хуже, но и нынче ему было порядком плохо. Самочувствие, прямо сказать, неважное, коли смотришь на себя в зеркало и выше переносицы ничего не видишь. Не видишь своих глаз, не видишь, растрепаны ли у тебя волосы. Видишь только щетину на лице, волосок за волоском, волосы на груди да ключицы, что выпирают чуть ниже горла. Видишь свою пижаму и складки на шее и что-то похожее на кровь на нижней губе, но это не кровь. Сначала чистишь зубы, что немного помогает, но этого явно не достаточно. Тогда пробуешь одно полосканье для рта за другим. Ко времени выхода из ванной ты уже готов закурить, жаждешь либо кофе, либо виски и страшно сожалеешь, что у тебя нет лакея, который зашнуровал бы тебе ботинки. Надеть брюки оказывается делом непростым, но ты справляешься с этой задачей, напялив на себя первые, которые нащупал в гардеробе. Зато выбор галстука требует долгого размышления. Снова и снова разглядываешь галстуки, смотришь на них, переводишь взгляд на ноги: какого цвета на тебе брюки? Темно-серые. Что ж, к темно-серому костюму идет практически любой галстук.
Наконец Джулиан выбрал галстук с мелким черно-белым рисунком, решив надеть рубашку с крахмальным воротничком. Такую рубашку приходится надеть, потому что рождество, а значит, его ждет обед в родительском доме. Наконец он завершил свой туалет, но когда оглядел себя в зеркале в полный рост, он все еще не мог посмотреть самому себе в глаза, хотя и знал, что выглядит неплохо. Черные кожаные туфли блестели от ваксы, как лакированные. Он разложил по карманам в определенном порядке все нужные ему вещи: бумажник, часы на цепочке, крошечный золотой баскетбольный мяч, значок клуба «Фи Бета Каппа» в виде ключика, два доллара серебром, самопишущую ручку, носовой платок, портсигар и кожаный кошелек для ключей. Еще раз посмотрел на себя и подумал, как хорошо бы снова лечь спать. Но если бы он лег, то опять бы принялся думать, а думать он себе не разрешал, пока не выпьет кофе. Держась за перила, он спустился вниз по лестнице.
Посреди гостиной на столе он увидел груду свертков, очевидно, рождественских подарков. Кэролайн в комнате не было, поэтому он прошел в столовую и, раздвинув двери в буфетную, сказал:
— Мэри, пожалуйста, только апельсиновый сок и кофе.
— Апельсиновый сок на столе, мистер Инглиш, — отозвалась Мэри.
Он залпом проглотил сок. В нем был лед, чудесный лед. Мэри принесла кофе. Когда она вышла, он вдохнул идущий от кофе пар. Не менее приятно, чем пить. Сначала он выпил черный кофе без сахара. Потом положил в чашку кусок сахара. И лишь остаток разбавил сливками и закурил сигарету. «Хорошо бы не выходить из дому, — размышлял он. — Сидеть дома всю жизнь и никого не видеть. Кроме Кэролайн, Кэролайн мне нужна».
Допив кофе, он отхлебнул воды со льдом и вышел из столовой. Стоя перед столом с грудой подарков, он услышал, что кто-то вытирает ноги на крыльце. Почти тотчас же дверь распахнулась. Это была Кэролайн.
— Здравствуй, — сказала она.
— Здравствуй, — ответил он. — С рождеством тебя.
— Спасибо, — сухо поблагодарила она.
— Извини, конечно, — сказал он, — но куда ты ходила?
— Относила подарки детям Харли, — ответила она, вешая свое пальто из верблюжьей шерсти в стенной шкаф под лестницей. — Бубби желает тебе счастливого рождества и спрашивает, не хочешь ли ты покататься на его новых санках. Я сказала, что вряд ли у тебя сегодня появится такое желание. — Она села и принялась расстегивать свои теплые ботинки. У нее были красивые ноги, их не портили даже толстые шерстяные чулки в клетку. — Послушай… — начала она.
— Я весь внимание.
— Хватит шутить, — сказала она, вставая и одергивая юбку. — Послушай меня. Вот что я хочу тебе сказать. По-моему, лучше отнести браслет обратно ювелиру.
— Почему? Тебе он не нравится?
— Нравится. Красивая вещь, такую не часто увидишь. Только он тебе не по карману. Я знаю, сколько он стоит.
— Ну и что? — спросил он.
— Ничего. По-моему, нам теперь надо экономить каждый цент.
— Почему?
Она закурила сигарету.
— Из-за твоего вчерашнего поступка. Нет смысла обсуждать, зачем ты это сделал, я хочу тебе только сказать, что ты приобрел себе врага на всю жизнь.
— Глупости. Он, конечно, разозлился, но не беспокойся, я все улажу. Что-нибудь придумаю.
— Это ты так полагаешь. А я тебе вот что скажу. Знаешь ли ты, с какой быстротой расходятся по нашему городу слухи? Тебе, наверное, кажется, что да, но лучше послушай меня. Я только что пришла от Харли — кроме них и Мэри, я сегодня еще никого не видела. Так вот, не успела я войти в их дом, как Герберт Харли сказал: «Наконец-то нашелся человек, который поставил Гарри Райли на место». Я, конечно, постаралась отшутиться, как будто это все очень смешно, но понимаешь ли ты, что это значит, если Герберту Харли уже все известно? Вывод такой: об этом известно всему городу. Харли, по-видимому, сообщили по телефону, потому что их машина еще не выезжала из гаража. На снегу нет следов от колес.
— Ну и что?
— Как что? Ты стоишь и спрашиваешь меня: «Ну и что?» Ты что, перестал соображать или до сих пор пьян? Весь город знает, что произошло, и как только Гарри это поймет, он будет мстить тебе всеми способами, кроме разве убийства. И не мне тебе объяснять, что он и без убийства легко с тобой расправится. — Она встала и разгладила юбку. — Поэтому-то я и думаю, что лучше отнести браслет обратно ювелиру.
— Но я же купил его тебе. Я заплатил за него.
— Его возьмут обратно. Тебя там знают.
— Я могу позволить себе такой подарок, — сказал он.
— Нет, не можешь, — возразила она. — Кроме того, мне он не нужен.
— Ты хочешь сказать, тебе не нужен подарок от меня?
Прикусив губу, она помедлила с секунду, потом кивнула.
— Да. Именно это я имела в виду.
Он подошел к ней и взял ее за плечи. Она не вырывалась, но отвернула голову.
— В чем дело? — спросил он. — Неужели Райли что-нибудь для тебя значит?
— Нет. Ничего. Но ты этому не веришь.
— Вот уж чепуха, — возразил он. — У меня и в мыслях не было, будто у тебя с ним роман.
— В мыслях не было? Серьезно? — Она освободилась из его рук. — Может, ты вправду и не думал, что у меня с ним роман, но в голову тебе это приходило. Что то же самое. Вот почему ты и плеснул ему в лицо виски.
— Я мог гадать, целовалась ли ты с ним, но я никогда не считал, что у тебя с ним роман. И виски я плеснул ему в лицо только потому, что не люблю его. Терпеть не могу его дурацкую ирландскую морду. И его анекдоты.
— Однако прошлым летом, когда тебе понадобились деньги, его лицо тебя не раздражало. И между прочим, учти вот еще что. Ты, наверное, считаешь, что, если дойдет до полного разлада, люди примут твою сторону, а все твои друзья тебя поддержат, и это его напугает, раз он хочет вершить дела в Ассамблее. Так вот: не слишком рассчитывай на это, потому что практически все твои приятели, за исключением одного-двух, состоят в должниках у Гарри Райли.
— Откуда ты знаешь?
— Он сам мне сказал, — ответила она. — Быть может, Джеку, Картеру, Бобу и прочим и хотелось бы принять твою сторону, и, быть может, в другое время они бы так и поступили, но не мне тебе напоминать, что сейчас депрессия и что Гарри Райли практически единственный человек в городе, у кого есть деньги.
— Держу пари, он придет к нам на вечер, — сказал Джулиан.
— Если придет, то только благодаря мне. Я постараюсь его уговорить, но удовольствия мне это не доставит. — Она подняла на него взгляд. — О господи, Джу, зачем ты это сделал? Зачем ты делаешь такие вещи? — Она заплакала, но когда он приблизился к ней, отстранила его. — Противно все это, а ведь я так тебя любила.
— Я люблю тебя. Ты это знаешь.
— Как у тебя все просто. По дороге домой ты обзывал меня и проституткой и сукой, но то унижение, какое я пережила в клубе, еще хуже. — Она взяла у него носовой платок. — Мне еще нужно переодеться, — сказала она.
— Как ты думаешь, мама с папой знают об этом?
— Вряд ли. Твой отец, если б услышал, уже примчался бы сюда. Впрочем, откуда мне знать? — Она вышла из комнаты, но тотчас же вернулась. — Мой подарок в самом низу, — сказала она.
От этих слов ему стало совсем тошно. Под всеми этими свертками лежало нечто, купленное ею много дней, а может и недель, назад, когда все было совсем иначе, чем теперь. Когда она это покупала, она думала о нем и о том, что ему хотелось бы получить в подарок, рассматривала одно, другое, выбирала, искала что-то определенное, потому что именно это ему было нужно или нравилось. Кэролайн, когда делала подарок, думала, что купить, а не хватала первую попавшуюся на глаза вещь. Один раз она подарила ему на рождество носовые платки. Никто не дарил ему носовых платков, а они как раз были ему нужны. И сейчас что бы ни лежало в свертке, покупая это, она думала о нем. По размеру свертка он не мог догадаться, что там. Он развернул его. Там было два подарка: свиной кожи коробочка, в которой хватало места для двух пар запонок, для кнопок от пристяжных воротничков и набора булавок и зажимов для галстуков — Кэролайн положила туда с дюжину передних и задних кнопок. Вторая вещь была тоже свиной кожи: футляр для носовых платков, который растягивался, как аккордеон. На крышке каждого из этих двух предметов были маленькие золотые буковки Дж.М.И., и это тоже был знак внимания: Кэролайн, выбирая подарок, хотела, чтобы ему понравилось. Кроме нее, никто на свете не знал, что он любит инициалы Дж.М.И., а не Д.И. или Д.М.И. Может, она была даже способна объяснить, почему именно так ему нравилось. Сам он не знал.
Он стоял возле стола, не сводя глаз с футляра и коробочки, и испытывал страх. На-верху, в спальне, была не просто женщина, а личность. То, что он ее любил, казалось незначительным по сравнению с тем, что она собой представляла. Он только любил ее и поэтому знал о ней гораздо меньше, чем любой приятель или знакомый. Другие люди видели ее и беседовали с ней, когда она была самой собой, собственным, неискаженным «я». Мысль о том, что ты знаешь человека лучше остальных только потому, что делишь с ним постель и ванную комнату, глубоко неверна. Да, только он, он один знал, как она ведет себя в минуту экстаза, лишь ему было ведомо, когда она чересчур расходилась, грустно ли ей или весело до безумия — сама она этого не знала. Но это отнюдь не означало, что он знает ее. Вовсе нет. Это значило только, что он ей ближе всех, когда они близки, но (эта мысль пришла к нему впервые), быть может, дальше, чем остальные в другие минуты. Именно так казалось сейчас. «Какая же я сволочь!» — сказал он себе.
II
На первой странице утренней газеты «Гиббсвилл-сан» разместилось на ширину двух колонок взятое в рамки и украшенное Санта Клаусом и рождественскими шариками длинное стихотворение.
— Ну, наконец-то Мервин Шворц добился того, что искал.
— Чего? — спросила Ирма.
— Пули в лоб в борделе вчера вечером, — ответил ее муж.
— Что? — воскликнула Ирма. — О чем ты говоришь?
— Пожалуйста, — сказал ее муж, — вот здесь на первой странице. Мервин Шворц, тридцати пяти лет от роду, житель Гиббсвилла, был убит в «Капле росы»…
— Ну-ка покажи, — сказала Ирма и вырвала газету из рук мужа. — Где?.. Да ну тебя! — рассердилась она и бросила в него газету.
Он смеялся, чуть захлебываясь и повизгивая.
— Думаешь, смешно? — спросила она. — Нашел, чем шутить, когда тебя могут услышать дети.
Продолжая смеяться, он подобрал газету и принялся читать рождественские стихи Мервина Шворца, который прежде все свои праздничные опусы (по случаю рождества, дня рождения Вашингтона, пасхи, Дня поминовения, Дня независимости, Дня перемирия) отдавал в вечернюю газету «Стэндард». Но «Стэндард» в день перемирия не поместил его стихи на первой странице, поэтому теперь он сотрудничал в «Гиббсвилл-сан». Первую строфу Лют Флиглер прочитал вслух нараспев и сюсюкая.
— В котором часу подавать обед? — спросила Ирма.
— Как только будет готов, — ответил Лют.
— Ты только час назад завтракал. Зачем тебе обедать так рано? Я думала, часа в два.
— Не возражаю, — согласился он. — Я не очень голоден.
— Откуда тебе быть голодным? — спросила она. — После такого завтрака. Пойду застелю постели, а миссис Линч тем временем поставит индейку, и мы сможем пообедать в два или в половине третьего.
— Не возражаю.
— Дети не очень проголодаются. Кэрли пихал в себя конфеты до тех пор, пока я не забрала коробку.
— Пусть ест, — разрешил Лют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
От клуба до здания банка было семь с лишним миль, из которых последние три приходились на новый и почти прямой отрезок дороги, где ехать было легче, ибо с одной стороны его защищала от ветра железнодорожная насыпь. Когда Инглиш вылетел на этот отрезок, выжимая из лимузина максимум возможного, Алю Греко пришлось еще сильнее надавить на педаль газа. Теперь Аль целиком сосредоточился на езде. Он не хотел держаться к Инглишу слишком близко, чтобы тот не разозлился. Но и упускать его не желал. Он старался быть поблизости на случай, если Инглиш попадет в беду. Но Инглиш был малый что надо. Из тех, кто умеет править и в пьяном и в трезвом виде, с той только разницей, что пьяному ему плевать на машину.
Когда оба автомобиля влетели в Гиббсвилл, Аль Греко решил в угоду Эду Чарни проводить Инглиша до дому и повернул вслед за лимузином на Лантененго-стрит. Весь путь по Лантененго до Двадцатой улицы он держался от лимузина на расстоянии примерно квартала. Дом Инглишей стоял на Туин-оукс-роуд, но с пересечения Двадцатой и Лантененго проглядывалась вся Туин-оукс, поэтому Аль остановился. Инглиш перешел на вторую скорость, чтобы преодолеть заснеженный подъем на Двадцатой улице, ловко повернул и через несколько секунд уже стоял перед своим домом. Огни машины погасли, вспыхнула лампочка на крыльце, и Аль увидел, как миссис Инглиш открыла дверь. Зажегся свет в одной из комнат на первом этаже. Потом на крыльце появился сам Инглиш, а свет внизу погас и одновременно вспыхнул в спальне наверху. Инглиш оставил машину на улице на всю ночь. Должно быть, набрался как следует. Что ж, его дело.
Аль Греко дал задний ход, выехал на Двадцатую улицу, повернул и покатил обратно по Лантененго-стрит. Он решил ехать прямо в ночной ресторан «Аполлон», где в это время можно было встретить Эда Чарни. И вдруг сообразил, что Эда там нет. Ведь была та единственная ночь, когда Эд там отсутствовал. «Господи боже, — сказал Аль Греко, — а я и забыл, что сегодня рождество». Он опустил окно в машине и обратился к темным домам на Лантененго-стрит, мимо которых проезжал: «С рождеством вас, сволочи! Аль Греко желает вам счастливого рождества».
2
Джулиан Инглиш проснулся мгновенно, почувствовав, что лишь на секунду опередил появление их служанки Мэри. Так и есть: в дверях показалась Мэри.
— Мистер Инглиш, миссис Инглиш говорит, уже одиннадцать часов. — И чуть потише добавила: — С рождеством вас, мистер Инглиш.
— И вас с рождеством, Мэри. Вы получили свой конверт?
— Да, сэр. Мне его дала миссис Инглиш. Большое вам спасибо. Мамаша просила передать, что будет молиться за вас и за миссис Инглиш. Закрыть окна?
— Да, пожалуйста.
Он полежит, пока Мэри в комнате. Какой хороший день! Солнце, а на окнах висят сосульки, настоящие сосульки, которые вместе с рождественским венком и занавесями делают окно похожим на праздничную открытку. На улице тихо. Весь Гиббсвилл отдыхает после снегопада. Раздался звук, который мог означать только одно: кто-то из детей в семье Харли, живущей в соседнем доме, получил в подарок на рождество санки и теперь обновляет их на своем дворике, отделенном от дворика Инглишей лишь двухфутовой живой изгородью. Комната согреется быстро, лучше полежать еще несколько минут.
Хорошо бы таких дней было побольше. Медленно, не поворачивая головы, он приподнялся на подушках и взял со столика между кроватями пачку сигарет. И почувствовал, что лучше не смотреть на кровать Кэролайн, и — посмотрел. Так и есть: ее постель осталась неразобранной. И в ту же минуту все случившееся вернулось к нему, оглушив его, как будто он очутился слишком близко к огромному колоколу, который вдруг стал звонить. Пальцы сунули в рот сигарету, умело помогли закурить. Он не думал о сигарете, ибо вместе со звоном колокола пришло желание опохмелиться и чувство раскаяния. Не сразу, но припомнилось все, что он натворил. Мерзость! Он представил себе, как плеснул виски в Гарри Райли, в его жирную, вульгарную ирландскую морду. А сейчас на земле царят рождество и покой.
Он вскочил, позабыв про тепло и уют — пол оказался ледяным, — сунул ноги в шлепанцы и пошел в ванную. Физически он много раз чувствовал себя гораздо хуже, но и нынче ему было порядком плохо. Самочувствие, прямо сказать, неважное, коли смотришь на себя в зеркало и выше переносицы ничего не видишь. Не видишь своих глаз, не видишь, растрепаны ли у тебя волосы. Видишь только щетину на лице, волосок за волоском, волосы на груди да ключицы, что выпирают чуть ниже горла. Видишь свою пижаму и складки на шее и что-то похожее на кровь на нижней губе, но это не кровь. Сначала чистишь зубы, что немного помогает, но этого явно не достаточно. Тогда пробуешь одно полосканье для рта за другим. Ко времени выхода из ванной ты уже готов закурить, жаждешь либо кофе, либо виски и страшно сожалеешь, что у тебя нет лакея, который зашнуровал бы тебе ботинки. Надеть брюки оказывается делом непростым, но ты справляешься с этой задачей, напялив на себя первые, которые нащупал в гардеробе. Зато выбор галстука требует долгого размышления. Снова и снова разглядываешь галстуки, смотришь на них, переводишь взгляд на ноги: какого цвета на тебе брюки? Темно-серые. Что ж, к темно-серому костюму идет практически любой галстук.
Наконец Джулиан выбрал галстук с мелким черно-белым рисунком, решив надеть рубашку с крахмальным воротничком. Такую рубашку приходится надеть, потому что рождество, а значит, его ждет обед в родительском доме. Наконец он завершил свой туалет, но когда оглядел себя в зеркале в полный рост, он все еще не мог посмотреть самому себе в глаза, хотя и знал, что выглядит неплохо. Черные кожаные туфли блестели от ваксы, как лакированные. Он разложил по карманам в определенном порядке все нужные ему вещи: бумажник, часы на цепочке, крошечный золотой баскетбольный мяч, значок клуба «Фи Бета Каппа» в виде ключика, два доллара серебром, самопишущую ручку, носовой платок, портсигар и кожаный кошелек для ключей. Еще раз посмотрел на себя и подумал, как хорошо бы снова лечь спать. Но если бы он лег, то опять бы принялся думать, а думать он себе не разрешал, пока не выпьет кофе. Держась за перила, он спустился вниз по лестнице.
Посреди гостиной на столе он увидел груду свертков, очевидно, рождественских подарков. Кэролайн в комнате не было, поэтому он прошел в столовую и, раздвинув двери в буфетную, сказал:
— Мэри, пожалуйста, только апельсиновый сок и кофе.
— Апельсиновый сок на столе, мистер Инглиш, — отозвалась Мэри.
Он залпом проглотил сок. В нем был лед, чудесный лед. Мэри принесла кофе. Когда она вышла, он вдохнул идущий от кофе пар. Не менее приятно, чем пить. Сначала он выпил черный кофе без сахара. Потом положил в чашку кусок сахара. И лишь остаток разбавил сливками и закурил сигарету. «Хорошо бы не выходить из дому, — размышлял он. — Сидеть дома всю жизнь и никого не видеть. Кроме Кэролайн, Кэролайн мне нужна».
Допив кофе, он отхлебнул воды со льдом и вышел из столовой. Стоя перед столом с грудой подарков, он услышал, что кто-то вытирает ноги на крыльце. Почти тотчас же дверь распахнулась. Это была Кэролайн.
— Здравствуй, — сказала она.
— Здравствуй, — ответил он. — С рождеством тебя.
— Спасибо, — сухо поблагодарила она.
— Извини, конечно, — сказал он, — но куда ты ходила?
— Относила подарки детям Харли, — ответила она, вешая свое пальто из верблюжьей шерсти в стенной шкаф под лестницей. — Бубби желает тебе счастливого рождества и спрашивает, не хочешь ли ты покататься на его новых санках. Я сказала, что вряд ли у тебя сегодня появится такое желание. — Она села и принялась расстегивать свои теплые ботинки. У нее были красивые ноги, их не портили даже толстые шерстяные чулки в клетку. — Послушай… — начала она.
— Я весь внимание.
— Хватит шутить, — сказала она, вставая и одергивая юбку. — Послушай меня. Вот что я хочу тебе сказать. По-моему, лучше отнести браслет обратно ювелиру.
— Почему? Тебе он не нравится?
— Нравится. Красивая вещь, такую не часто увидишь. Только он тебе не по карману. Я знаю, сколько он стоит.
— Ну и что? — спросил он.
— Ничего. По-моему, нам теперь надо экономить каждый цент.
— Почему?
Она закурила сигарету.
— Из-за твоего вчерашнего поступка. Нет смысла обсуждать, зачем ты это сделал, я хочу тебе только сказать, что ты приобрел себе врага на всю жизнь.
— Глупости. Он, конечно, разозлился, но не беспокойся, я все улажу. Что-нибудь придумаю.
— Это ты так полагаешь. А я тебе вот что скажу. Знаешь ли ты, с какой быстротой расходятся по нашему городу слухи? Тебе, наверное, кажется, что да, но лучше послушай меня. Я только что пришла от Харли — кроме них и Мэри, я сегодня еще никого не видела. Так вот, не успела я войти в их дом, как Герберт Харли сказал: «Наконец-то нашелся человек, который поставил Гарри Райли на место». Я, конечно, постаралась отшутиться, как будто это все очень смешно, но понимаешь ли ты, что это значит, если Герберту Харли уже все известно? Вывод такой: об этом известно всему городу. Харли, по-видимому, сообщили по телефону, потому что их машина еще не выезжала из гаража. На снегу нет следов от колес.
— Ну и что?
— Как что? Ты стоишь и спрашиваешь меня: «Ну и что?» Ты что, перестал соображать или до сих пор пьян? Весь город знает, что произошло, и как только Гарри это поймет, он будет мстить тебе всеми способами, кроме разве убийства. И не мне тебе объяснять, что он и без убийства легко с тобой расправится. — Она встала и разгладила юбку. — Поэтому-то я и думаю, что лучше отнести браслет обратно ювелиру.
— Но я же купил его тебе. Я заплатил за него.
— Его возьмут обратно. Тебя там знают.
— Я могу позволить себе такой подарок, — сказал он.
— Нет, не можешь, — возразила она. — Кроме того, мне он не нужен.
— Ты хочешь сказать, тебе не нужен подарок от меня?
Прикусив губу, она помедлила с секунду, потом кивнула.
— Да. Именно это я имела в виду.
Он подошел к ней и взял ее за плечи. Она не вырывалась, но отвернула голову.
— В чем дело? — спросил он. — Неужели Райли что-нибудь для тебя значит?
— Нет. Ничего. Но ты этому не веришь.
— Вот уж чепуха, — возразил он. — У меня и в мыслях не было, будто у тебя с ним роман.
— В мыслях не было? Серьезно? — Она освободилась из его рук. — Может, ты вправду и не думал, что у меня с ним роман, но в голову тебе это приходило. Что то же самое. Вот почему ты и плеснул ему в лицо виски.
— Я мог гадать, целовалась ли ты с ним, но я никогда не считал, что у тебя с ним роман. И виски я плеснул ему в лицо только потому, что не люблю его. Терпеть не могу его дурацкую ирландскую морду. И его анекдоты.
— Однако прошлым летом, когда тебе понадобились деньги, его лицо тебя не раздражало. И между прочим, учти вот еще что. Ты, наверное, считаешь, что, если дойдет до полного разлада, люди примут твою сторону, а все твои друзья тебя поддержат, и это его напугает, раз он хочет вершить дела в Ассамблее. Так вот: не слишком рассчитывай на это, потому что практически все твои приятели, за исключением одного-двух, состоят в должниках у Гарри Райли.
— Откуда ты знаешь?
— Он сам мне сказал, — ответила она. — Быть может, Джеку, Картеру, Бобу и прочим и хотелось бы принять твою сторону, и, быть может, в другое время они бы так и поступили, но не мне тебе напоминать, что сейчас депрессия и что Гарри Райли практически единственный человек в городе, у кого есть деньги.
— Держу пари, он придет к нам на вечер, — сказал Джулиан.
— Если придет, то только благодаря мне. Я постараюсь его уговорить, но удовольствия мне это не доставит. — Она подняла на него взгляд. — О господи, Джу, зачем ты это сделал? Зачем ты делаешь такие вещи? — Она заплакала, но когда он приблизился к ней, отстранила его. — Противно все это, а ведь я так тебя любила.
— Я люблю тебя. Ты это знаешь.
— Как у тебя все просто. По дороге домой ты обзывал меня и проституткой и сукой, но то унижение, какое я пережила в клубе, еще хуже. — Она взяла у него носовой платок. — Мне еще нужно переодеться, — сказала она.
— Как ты думаешь, мама с папой знают об этом?
— Вряд ли. Твой отец, если б услышал, уже примчался бы сюда. Впрочем, откуда мне знать? — Она вышла из комнаты, но тотчас же вернулась. — Мой подарок в самом низу, — сказала она.
От этих слов ему стало совсем тошно. Под всеми этими свертками лежало нечто, купленное ею много дней, а может и недель, назад, когда все было совсем иначе, чем теперь. Когда она это покупала, она думала о нем и о том, что ему хотелось бы получить в подарок, рассматривала одно, другое, выбирала, искала что-то определенное, потому что именно это ему было нужно или нравилось. Кэролайн, когда делала подарок, думала, что купить, а не хватала первую попавшуюся на глаза вещь. Один раз она подарила ему на рождество носовые платки. Никто не дарил ему носовых платков, а они как раз были ему нужны. И сейчас что бы ни лежало в свертке, покупая это, она думала о нем. По размеру свертка он не мог догадаться, что там. Он развернул его. Там было два подарка: свиной кожи коробочка, в которой хватало места для двух пар запонок, для кнопок от пристяжных воротничков и набора булавок и зажимов для галстуков — Кэролайн положила туда с дюжину передних и задних кнопок. Вторая вещь была тоже свиной кожи: футляр для носовых платков, который растягивался, как аккордеон. На крышке каждого из этих двух предметов были маленькие золотые буковки Дж.М.И., и это тоже был знак внимания: Кэролайн, выбирая подарок, хотела, чтобы ему понравилось. Кроме нее, никто на свете не знал, что он любит инициалы Дж.М.И., а не Д.И. или Д.М.И. Может, она была даже способна объяснить, почему именно так ему нравилось. Сам он не знал.
Он стоял возле стола, не сводя глаз с футляра и коробочки, и испытывал страх. На-верху, в спальне, была не просто женщина, а личность. То, что он ее любил, казалось незначительным по сравнению с тем, что она собой представляла. Он только любил ее и поэтому знал о ней гораздо меньше, чем любой приятель или знакомый. Другие люди видели ее и беседовали с ней, когда она была самой собой, собственным, неискаженным «я». Мысль о том, что ты знаешь человека лучше остальных только потому, что делишь с ним постель и ванную комнату, глубоко неверна. Да, только он, он один знал, как она ведет себя в минуту экстаза, лишь ему было ведомо, когда она чересчур расходилась, грустно ли ей или весело до безумия — сама она этого не знала. Но это отнюдь не означало, что он знает ее. Вовсе нет. Это значило только, что он ей ближе всех, когда они близки, но (эта мысль пришла к нему впервые), быть может, дальше, чем остальные в другие минуты. Именно так казалось сейчас. «Какая же я сволочь!» — сказал он себе.
II
На первой странице утренней газеты «Гиббсвилл-сан» разместилось на ширину двух колонок взятое в рамки и украшенное Санта Клаусом и рождественскими шариками длинное стихотворение.
— Ну, наконец-то Мервин Шворц добился того, что искал.
— Чего? — спросила Ирма.
— Пули в лоб в борделе вчера вечером, — ответил ее муж.
— Что? — воскликнула Ирма. — О чем ты говоришь?
— Пожалуйста, — сказал ее муж, — вот здесь на первой странице. Мервин Шворц, тридцати пяти лет от роду, житель Гиббсвилла, был убит в «Капле росы»…
— Ну-ка покажи, — сказала Ирма и вырвала газету из рук мужа. — Где?.. Да ну тебя! — рассердилась она и бросила в него газету.
Он смеялся, чуть захлебываясь и повизгивая.
— Думаешь, смешно? — спросила она. — Нашел, чем шутить, когда тебя могут услышать дети.
Продолжая смеяться, он подобрал газету и принялся читать рождественские стихи Мервина Шворца, который прежде все свои праздничные опусы (по случаю рождества, дня рождения Вашингтона, пасхи, Дня поминовения, Дня независимости, Дня перемирия) отдавал в вечернюю газету «Стэндард». Но «Стэндард» в день перемирия не поместил его стихи на первой странице, поэтому теперь он сотрудничал в «Гиббсвилл-сан». Первую строфу Лют Флиглер прочитал вслух нараспев и сюсюкая.
— В котором часу подавать обед? — спросила Ирма.
— Как только будет готов, — ответил Лют.
— Ты только час назад завтракал. Зачем тебе обедать так рано? Я думала, часа в два.
— Не возражаю, — согласился он. — Я не очень голоден.
— Откуда тебе быть голодным? — спросила она. — После такого завтрака. Пойду застелю постели, а миссис Линч тем временем поставит индейку, и мы сможем пообедать в два или в половине третьего.
— Не возражаю.
— Дети не очень проголодаются. Кэрли пихал в себя конфеты до тех пор, пока я не забрала коробку.
— Пусть ест, — разрешил Лют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25