Ни черта в поездах не смыслишь, что ли? Остановится, будь спокоен. Воды в паровоз нужно набрать, так? Вагоны то прицепляют, то отцепляют, верно? Верно? Да и плевать нам, куда он идет. Лишь бы не попасть в исправительный дом. Знаешь, что там делают?
— Нет.
— Нет, знаешь. У них там попы, католики, они бьют ребят и заставляют каждый день в пять утра ходить в церковь. Мне об этом говорили.
— Кто тебе говорил? Кто? — спросил Бутч.
— Многие. Я знаю точно. Это рассказывал человек, которому известно все про исправительные дома, но я не могу назвать его. Поедешь? В Филадельфии мы будем продавать газеты. Я бывал там и видел, как ребята нашего возраста торгуют газетами, а мы чем хуже? Даже младше нас. Я видел совсем малышей — спорить готов, им было не больше девяти с половиной, — они продавали газеты в «Белвью-Стрэтфорде».
— Ну да? — опять усомнился Бутч.
— А вот да, — утверждал Джулиан. — Спорить готов, ты и понятия не имеешь, что такое «Белвью-Стрэтфорд». Где он находится?
— Всем известно, что в Филадельфии.
— А что это?
— Не знаю. Всего знать нельзя.
— Видишь? Не знаешь. Это — отель, где мы всегда останав… — Джулиан внезапно сообразил, что в эту поездку в Филадельфию ему не придется жить в «Белвью-Стрэтфорде». — Одним словом, едешь со мной?
— Ладно.
Они подождали, пока поезд тронулся, и тогда залезли на переднюю площадку тормозного вагона. Раза два в дороге им пришлось вылезти, и в конце концов их поймали, передали железнодорожной полиции в Рединге и ночным поездом доставили в Гиббсвилл. Бутч Дорфлингер-старший и доктор Инглиш ждали их на платформе, когда поезд пришел на станцию в Гиббсвилл. Старший Дорфлингер много, пожалуй, даже чересчур много раз упомянул, что его сын характером весь в отца, был доволен и даже чуть гордился им. «Всего двенадцать лет — и уже катается на товарных. Ну и дети нынче пошли, а, док?» Планы его были вполне определенны: как следует выпороть Бутча и заставить его ежедневно сопровождать фургон, в котором развозят продукты.
Что же касается доктора Уильяма Дилуорта Инглиша, то он не думал о том, какое наказание изобрести для сына, это можно решить позже. И не гордился сыном, который катается на товарных поездах. Причиной его дурного настроения и хмурости, которую сразу приметил Джулиан, послужили слова Бутча Дорфлингера о том, что «сын весь в отца». Уильям Дилуорт Инглиш думал о собственной жизни, девизом которой была скрупулезная до копейки честность, с оплаченными счетами и с лишениями, честность, которая после самоубийства отца превратилась для него в манию. И вот награда: сын, который, как и его дед, стал вором.
Джулиан никогда больше ничего не крал, но в глазах отца он так и остался вором. Когда Джулиан был в колледже, примерно раз в год случалось так, что у него не хватало денег в банке, чтобы покрыть все выписанные им чеки. Обычно он выписывал их в пьяном виде. Отец ничего ему об этом не говорил, но Джулиан знал от матери, что доктор Инглиш думает про его денежные дела: «…пожалуйста, постарайся быть повнимательнее (писала его мать). У твоего отца и так много забот, а ему еще приходится беспокоиться по поводу твоих денежных дел, считая, из-за деда Инглиша, что небрежность в этих вопросах у тебя в крови».
Было девять тридцать утра после той ночи в «Дилижансе». Новомодные часы на туалетном столе Кэролайн, у которых вместо цифр были металлические квадратики, показывали ровно девять тридцать. Он лежал, а перед его мысленным взором представали картины, вызванные фразой «девять тридцать»: спешат на работу люди, прибывающие в Гиббсвилл из Шведской Гавани, Кольеривилла и всех других городков поблизости; у них озабоченные лица, озабоченные, потому что они опаздывают на работу. И ранние покупатели. Но сегодня, в пятницу, на следующий день после рождества, нет ранних покупателей. Еще не приспело приступать к обмену рождественских подарков. Понедельник — самое подходящее для этого время. Однако магазины открыты, и банки, и контора угольной компании, и бизнесмены, которые считают своим долгом относиться к работе добросовестно, отправляются на работу. «Я, например», — подумал он и встал с постели.
Он был в нижнем белье. А его фрак и аккуратно сложенные брюки висели на спинке стула вместе с галстуком и жилетом. Кэролайн вынула запонки из его рубашки, сняла с носков подвязки и отправила в стирку то, что надо было стирать. Это означало, что она уже встала, потому что в том настроении, в каком она, по всей вероятности, была ночью, когда они вернулись домой, она ни за что не стала бы заниматься его вещами. Он побрился, выкупался, оделся и, сойдя вниз, налил себе рюмку.
— Встали? — спросила кухарка.
— Доброе утро, миссис Грейди, — поздоровался с ней Джулиан.
— Миссис Инглиш позавтракала, а потом снова легла, — объяснила миссис Грейди.
— Почта была?
— Ничего важного с виду, по-моему. Одни рождественские открытки, — ответила она. — Что вы хотите на завтрак? Яйца?
— Обязательно.
— А я думала, вы не будете завтракать, — принялась оправдываться кухарка. — Я видела, вы выпили, и решила, что есть не будете. Сейчас сварю. Кофе готов. Я тоже, когда раздались ваши шаги, пила свою чашечку.
— Ох уж эти чашечки, — сказал Джулиан.
— А?
— Ничего. Абсолютно ничего. Яйца варить три с половиной минуты, помните?
— Приходится помнить после четырех лет-то. Обязана помнить, сколько минут варятся для вас яйца.
— Обязаны-то обязаны, но не всегда помните, — заметил Джулиан. Его раздражал ее снисходительный тон.
— Послушайте, мистер Инглиш…
— Ради бога, замолчите и идите варить яйца.
Опять началось: слуги, полиция, официанты в ресторанах, капельдинеры в театрах — он ненавидел их больше, чем людей, которые действительно могли причинить ему вред. Он ненавидел себя за вспышки гнева против них, но почему, во имя божье, когда с них так мало спрашивается, они не несут как следует своих обязанностей, а лезут в его дела?
На столе газеты не было, но разговаривать с миссис Грейди ему не хотелось, поэтому он сел за стол без этой проклятой газеты, не зная, принесли ли ее. Читать было нечего, говорить не с кем, делать нечего, разве только курить. Без пяти десять, господи боже, должна же быть газета к этому времени; эта старая корова, наверное, отнесла ее на кухню и держит там нарочно, чтобы его злить. Ей-богу, ее следует… Глупости! С Кэролайн она же ладит. А, вот в чем дело! Эта старая корова, по-видимому, по поведению Кэролайн сообразила, что вчера что-то произошло, и симпатии ее, конечно, на стороне Кэролайн. Однако ей платят не за то, чтобы она принимала чью-то сторону в семейных ссорах, и уж, конечно, не за то… Он встал и, топая, пошел на кухню.
— Где газета? — спросил он.
— А?
— Я спрашиваю, где газета. Вы что, не понимаете по-английски?
— Вас я плохо понимаю, — сказала она.
— О господи, миссис Грейди, неужели вам самой еще не надоело? Где газета?
— Ваша жена взяла ее с собой в спальню. Хотела там почитать.
— Откуда вы знаете? Может, она решила разжечь ею камин? — спросил он уже на выходе.
— Наверху нет камина, мистер умник.
Он вынужден был засмеяться. Он засмеялся и налил себе рюмку и как раз закрыл пробкой бутылку, вокруг горлышка которой болтался на цепочке ярлык: «Шотландское виски», когда миссис Грейди внесла большой поднос с завтраком. Ему хотелось помочь ей, но будь он проклят, если это сделает.
— Может, она уснула, я могу пойти взять газету, — предложила миссис Грейди.
— Спасибо, не надо, — отказался Джулиан.
Он подозревал, что Кэролайн не только не спит, но слышит каждое его движение с той минуты, как он встал. Она снова постелила себе в комнате для гостей.
— К обеду придете?
— Нет, — ответил Джулиан не задумываясь.
— А как быть с вином для сегодняшнего вечера?
— О господи, я совсем забыл о нем, — сказал Джулиан.
— Миссис Инглиш велела, чтобы вы оставили чек за виста и шампанское. Их доставят нынче днем.
— Сколько, она не сказала?
— Она велела не писать в чеке сколько. Она сама проставит сумму, когда придет Греко.
Греко. Разговор еще предстоит. Необычным было и то, что Кэролайн потребовала выписать чек. У нее были свои деньги; в данный момент больше, чем у него. У нее были свои деньги, и обычно, когда они ждали гостей, она сама расплачивалась за вино при доставке, если была дома, а потом брала деньги у него. Для такого вечера, какой предстоял сегодня, где будут и его и ее гости, он обычно платил за вино, а она за все остальное. Хорошо бы, если бы сегодня не было никаких гостей.
Он позавтракал и поехал в «Джон Гибб-отель», где каждое утро ему чистили ботинки. Но Джона, негра, который держал монополию на чистку ботинок, на месте не оказалось. «Он сегодня еще не приходил, — объяснил один из парикмахеров. — Наверное, чересчур повеселился вчера, как и большинство из нас». Джулиан с подозрением взглянул на парикмахера, но у того, по-видимому, никакой задней мысли не было, да и вряд ли, решил Джулиан, его вчерашнее поведение будет предметом обсуждения в парикмахерской. С ним были его друзья, а они сплетничать в парикмахерской не будут. Но идя обратно к машине, он припомнил, что вчерашний вечер был вторым из двух его подвигов, а поэтому весьма вероятно, что парикмахеры и все прочие слышали про ссору с Гарри Райли. «Господи боже!» — пробормотал он, припоминая. Этим утром он начисто позабыл про Гарри Райли.
Он передумал ехать прямо в гараж. У Гарри была контора в здании банка, и он решил сначала посетить Гарри. Банк находился всего в двух кварталах от отеля, и, если даже полицейский оштрафует его за то, что он оставил машину в неположенном месте, и он не сумеет с ним договориться, двух долларов не жаль, чтобы уладить недоразумение с Гарри.
В некоторых местах тротуар был совсем очищен от снега, в других — проложена лишь узкая тропка, которую приходилось уступать женщинам, и ботинки его промокли. Он снова стал злиться. Перед входом в ювелирный магазин он встретил Ирму.
— Привет, Джулиан, — сказала она.
— Здравствуй, Ирма, — ответил он и остановился.
На ней была енотовая шуба, а под мышкой несколько свертков. По-прежнему стоял такой холод, что даже на близком расстоянии одну женскую фигуру было трудно отличить от другой, и лишь совсем рядом она превратилась в Ирму Доан или, по крайней мере, в Ирму Флиглер: все еще хорошенькую, хотя и чуть полноватую. Но полнота ее не портила. Было ясно, что она больше не располнеет, не превратится в толстуху. У нее были красивые ноги и руки. Даже сейчас, когда на руках были перчатки, помнилось, какие красивые у нее руки.
— Хороший пример ты показала молодым матерям вчера, — начал Джулиан.
Он понимал, что говорит не то, но надо же было как-то упомянуть прошлую ночь. Лучше самому упомянуть, чем все время думать о том, как бы не всплыла эта тема.
— Я? Да что я делала? Ты сошел с ума, Джулиан.
— Ладно, ладно, Ирма. Думаешь, я не помню, как ты утащила у тромбониста его шляпу?
— Ты шутишь! С тобой всегда приятно поговорить, но вчера ты был ужасно пьян. Нормально добрался до дома?
— Вроде бы, — ответил он. И быстро прибавил: — Меня стало немного мутить, давно уж так не бывало, да я еще танцевал, вот и пришлось выйти на улицу.
— А! — сказала она. Может, она и поверила ему.
— Я заснул в машине как убитый. По-моему, я танцевал с кем-то из вашей компании, — продолжал он. Может, и поверит.
— Нет, не из нашей. Наши, наверное, и рады были бы, но ты выбрал эту певицу.
— Какую певицу?
— Элен Хольман. Она поет в «Дилижансе».
— О господи, оказывается, дело еще хуже, чем я предполагал. Надо будет послать ей цветы. А мне казалось, что это была Фрэнни. Я помню, что разговаривал с ней.
— Фрэнни была в «Дилижансе», но ты с ней не танцевал, — объяснила Ирма. — У нее и своих неприятностей хватает.
— До свидания, — сказал Джулиан.
— Всего хорошего, — отозвалась она.
Он пошел дальше, терзаясь тем, что вел себя крайне глупо и что Ирма не поверила ни единому слову его надуманного объяснения: он, мол, удалился с Элен, потому что почувствовал себя плохо. Но он знал одно: что бы он ни натворил, Ирма на его стороне. Ему всегда нравилась Ирма. Она была самой хорошенькой в школе, и в те дни, когда он еще был совсем мальчишкой и хороводился с Бутчем Дорфлингером, Картером Дейвисом и другими ребятами, она уже стала взрослой. Она преподавала в воскресной школе и не ябедничала на него, когда он пропускал занятия ради бейсбола. Хорошо бы рассказать ей про все свои беды, подумал он, чувствуя, что если есть на свете хоть один человек, с кем можно было бы поделиться, так это Ирма. Но она была миссис Лют Флиглер, женой одного из его служащих. Этого не следует забывать, сказал он себе.
На лифте он поднялся в контору Гарри Райли.
— Здравствуй, Бетти. Босс у себя?
В конторе у Гарри Бетти Фенстермахер исполняла обязанности стенографистки и сидела на коммутаторе. Она была в близких отношениях с Джулианом и еще, по крайней мере, с десятком его приятелей в те годы, когда им всем было по девятнадцать — двадцать лет.
— Привет, Джу, — отозвалась она. — Да, он здесь. Ты что, не слышишь его голоса? Собирается в отъезд, можно подумать, будто он сроду не уезжал. Доложить, что ты пришел?
— Да, пожалуй, лучше доложить. Куда он едет?
— В Нью-Йорк, — ответила она и, нажав кнопку, сказала: — Мистер Инглиш хочет видеть мистера Райли. Можно ему войти?
В эту минуту в дверях в пальто и шляпе и с саквояжем в руке появился Гарри.
— Я вернусь самое позднее ко вторнику, — говорил он. — Позвоните миссис Горман и скажите ей, что я успел на поезд. — Он повернул голову, и впервые Джулиан мог полюбоваться синяком, украшавшим — лучше слова не подыскать — физиономию Гарри. Лед, по-видимому, ударил его по скуле, и под глазом набухло сине-черно-красное пятно. — А, это ты, — сказал Гарри.
— Да, я думал, что могу прийти…
— Послушай, у меня нет ни минуты. Я должен успеть на десять двадцать пять, а осталось минуты четыре. Я вернусь на следующей неделе.
И он выбежал из комнаты. Джулиан решил было поехать с ним на станцию, но потом отказался от этой идеи. Что можно объяснить человеку, у которого осталось до поезда четыре минуты? Погруженный в собственные мысли, Джулиан краем уха услышал, как Бетти Фенстермахер по собственному почину позвонила на станцию и попросила задержать поезд, и, когда она закончила разговор, спросил:
— А что случилось?
— Не знаю. Я слышала только, он разорялся насчет слияния железных дорог. Можно подумать, что это слияние — его рук дело, такой здесь с утра стоял крик и шум. Говорят, это ты, Джу, подбил ему глаз. А что он себе позволил? Лез к твоей жене, что ли?
— Нет. До свиданья, милая, — попрощался он.
Обычно он задерживался пошутить с Бетти, которой можно было сказать что угодно, и она не обижалась, но сейчас он еще не пришел в себя от оказанного ему Гарри прохладного приема. Не похоже на Гарри.
Идя обратно к машине, Джулиан вспомнил, что слышал разговор о слиянии нью-йоркской центральной дороги, Чезапик — Огайо, Никел — Плейт, Балтимор — Огайо, и пенсильванской дороги, а такое слияние, несомненно, не могло не отразиться на капитале Гарри Райли. У Гарри были большие вложения в открытые разработки угля в Виргинии и Западной Виргинии. Но Гарри умел и здорово врать. Он мог воспользоваться этим слиянием как предлогом, чтобы сбежать из Гиббсвилла, пока его синяк не побледнеет. Хорошо бы узнать, действительно ли идет слияние. Не для того, чтобы что-нибудь предпринять, а просто из любопытства, которого не утрачивает до конца тот, кто хоть раз играл на бирже. Приятно заиметь секретную информацию, можно было бы рискнуть сотней-другой. Нет, подумал он, не будет он этого делать. Насколько ему известно, никакого слияния не предстоит. Гарри Райли как был, так и остался жуликом: притворяется, будто уезжает из города по делам.
По дороге в гараж Джулиан не мог думать ни о чем другом, кроме того, что произошло нынче утром и никак не имело целью разозлить его, а именно: об отъезде Гарри Райли, который уехал при наличии вполне законной причины, что не даст возможности людям строить догадки, почему его не будет сегодня на вечере. Принимая во внимание создавшееся положение, это совсем недурно… И еще одна удача: обошлось без штрафа за стоянку в неположенном месте. Но в эту секунду разорвалась цепь на колесе, и весь остаток пути до гаража он ехал, стуча обрывком цепи о заднее крыло: цок-цок-цок.
У входа в гараж он погудел в рожок, но прошло целых две минуты прежде, чем Уилли, мойщик машин и помощник механика, распахнул ворота. Джулиан уже раз пятьдесят, по крайней мере, предупреждал, чтобы людей не держали у ворот, и приготовился было выругать Уилли, как тот прокричал:
— Счастливого рождества вам, босс. Как с вами обошелся Санта Клаус?
— Да-да, — пробормотал в ответ Джулиан.
— Спасибо за подарок, — продолжал Уилли, который получил к рождеству недельное жалованье. — Эти пятнадцать долларов пришлись очень кстати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
— Нет.
— Нет, знаешь. У них там попы, католики, они бьют ребят и заставляют каждый день в пять утра ходить в церковь. Мне об этом говорили.
— Кто тебе говорил? Кто? — спросил Бутч.
— Многие. Я знаю точно. Это рассказывал человек, которому известно все про исправительные дома, но я не могу назвать его. Поедешь? В Филадельфии мы будем продавать газеты. Я бывал там и видел, как ребята нашего возраста торгуют газетами, а мы чем хуже? Даже младше нас. Я видел совсем малышей — спорить готов, им было не больше девяти с половиной, — они продавали газеты в «Белвью-Стрэтфорде».
— Ну да? — опять усомнился Бутч.
— А вот да, — утверждал Джулиан. — Спорить готов, ты и понятия не имеешь, что такое «Белвью-Стрэтфорд». Где он находится?
— Всем известно, что в Филадельфии.
— А что это?
— Не знаю. Всего знать нельзя.
— Видишь? Не знаешь. Это — отель, где мы всегда останав… — Джулиан внезапно сообразил, что в эту поездку в Филадельфию ему не придется жить в «Белвью-Стрэтфорде». — Одним словом, едешь со мной?
— Ладно.
Они подождали, пока поезд тронулся, и тогда залезли на переднюю площадку тормозного вагона. Раза два в дороге им пришлось вылезти, и в конце концов их поймали, передали железнодорожной полиции в Рединге и ночным поездом доставили в Гиббсвилл. Бутч Дорфлингер-старший и доктор Инглиш ждали их на платформе, когда поезд пришел на станцию в Гиббсвилл. Старший Дорфлингер много, пожалуй, даже чересчур много раз упомянул, что его сын характером весь в отца, был доволен и даже чуть гордился им. «Всего двенадцать лет — и уже катается на товарных. Ну и дети нынче пошли, а, док?» Планы его были вполне определенны: как следует выпороть Бутча и заставить его ежедневно сопровождать фургон, в котором развозят продукты.
Что же касается доктора Уильяма Дилуорта Инглиша, то он не думал о том, какое наказание изобрести для сына, это можно решить позже. И не гордился сыном, который катается на товарных поездах. Причиной его дурного настроения и хмурости, которую сразу приметил Джулиан, послужили слова Бутча Дорфлингера о том, что «сын весь в отца». Уильям Дилуорт Инглиш думал о собственной жизни, девизом которой была скрупулезная до копейки честность, с оплаченными счетами и с лишениями, честность, которая после самоубийства отца превратилась для него в манию. И вот награда: сын, который, как и его дед, стал вором.
Джулиан никогда больше ничего не крал, но в глазах отца он так и остался вором. Когда Джулиан был в колледже, примерно раз в год случалось так, что у него не хватало денег в банке, чтобы покрыть все выписанные им чеки. Обычно он выписывал их в пьяном виде. Отец ничего ему об этом не говорил, но Джулиан знал от матери, что доктор Инглиш думает про его денежные дела: «…пожалуйста, постарайся быть повнимательнее (писала его мать). У твоего отца и так много забот, а ему еще приходится беспокоиться по поводу твоих денежных дел, считая, из-за деда Инглиша, что небрежность в этих вопросах у тебя в крови».
Было девять тридцать утра после той ночи в «Дилижансе». Новомодные часы на туалетном столе Кэролайн, у которых вместо цифр были металлические квадратики, показывали ровно девять тридцать. Он лежал, а перед его мысленным взором представали картины, вызванные фразой «девять тридцать»: спешат на работу люди, прибывающие в Гиббсвилл из Шведской Гавани, Кольеривилла и всех других городков поблизости; у них озабоченные лица, озабоченные, потому что они опаздывают на работу. И ранние покупатели. Но сегодня, в пятницу, на следующий день после рождества, нет ранних покупателей. Еще не приспело приступать к обмену рождественских подарков. Понедельник — самое подходящее для этого время. Однако магазины открыты, и банки, и контора угольной компании, и бизнесмены, которые считают своим долгом относиться к работе добросовестно, отправляются на работу. «Я, например», — подумал он и встал с постели.
Он был в нижнем белье. А его фрак и аккуратно сложенные брюки висели на спинке стула вместе с галстуком и жилетом. Кэролайн вынула запонки из его рубашки, сняла с носков подвязки и отправила в стирку то, что надо было стирать. Это означало, что она уже встала, потому что в том настроении, в каком она, по всей вероятности, была ночью, когда они вернулись домой, она ни за что не стала бы заниматься его вещами. Он побрился, выкупался, оделся и, сойдя вниз, налил себе рюмку.
— Встали? — спросила кухарка.
— Доброе утро, миссис Грейди, — поздоровался с ней Джулиан.
— Миссис Инглиш позавтракала, а потом снова легла, — объяснила миссис Грейди.
— Почта была?
— Ничего важного с виду, по-моему. Одни рождественские открытки, — ответила она. — Что вы хотите на завтрак? Яйца?
— Обязательно.
— А я думала, вы не будете завтракать, — принялась оправдываться кухарка. — Я видела, вы выпили, и решила, что есть не будете. Сейчас сварю. Кофе готов. Я тоже, когда раздались ваши шаги, пила свою чашечку.
— Ох уж эти чашечки, — сказал Джулиан.
— А?
— Ничего. Абсолютно ничего. Яйца варить три с половиной минуты, помните?
— Приходится помнить после четырех лет-то. Обязана помнить, сколько минут варятся для вас яйца.
— Обязаны-то обязаны, но не всегда помните, — заметил Джулиан. Его раздражал ее снисходительный тон.
— Послушайте, мистер Инглиш…
— Ради бога, замолчите и идите варить яйца.
Опять началось: слуги, полиция, официанты в ресторанах, капельдинеры в театрах — он ненавидел их больше, чем людей, которые действительно могли причинить ему вред. Он ненавидел себя за вспышки гнева против них, но почему, во имя божье, когда с них так мало спрашивается, они не несут как следует своих обязанностей, а лезут в его дела?
На столе газеты не было, но разговаривать с миссис Грейди ему не хотелось, поэтому он сел за стол без этой проклятой газеты, не зная, принесли ли ее. Читать было нечего, говорить не с кем, делать нечего, разве только курить. Без пяти десять, господи боже, должна же быть газета к этому времени; эта старая корова, наверное, отнесла ее на кухню и держит там нарочно, чтобы его злить. Ей-богу, ее следует… Глупости! С Кэролайн она же ладит. А, вот в чем дело! Эта старая корова, по-видимому, по поведению Кэролайн сообразила, что вчера что-то произошло, и симпатии ее, конечно, на стороне Кэролайн. Однако ей платят не за то, чтобы она принимала чью-то сторону в семейных ссорах, и уж, конечно, не за то… Он встал и, топая, пошел на кухню.
— Где газета? — спросил он.
— А?
— Я спрашиваю, где газета. Вы что, не понимаете по-английски?
— Вас я плохо понимаю, — сказала она.
— О господи, миссис Грейди, неужели вам самой еще не надоело? Где газета?
— Ваша жена взяла ее с собой в спальню. Хотела там почитать.
— Откуда вы знаете? Может, она решила разжечь ею камин? — спросил он уже на выходе.
— Наверху нет камина, мистер умник.
Он вынужден был засмеяться. Он засмеялся и налил себе рюмку и как раз закрыл пробкой бутылку, вокруг горлышка которой болтался на цепочке ярлык: «Шотландское виски», когда миссис Грейди внесла большой поднос с завтраком. Ему хотелось помочь ей, но будь он проклят, если это сделает.
— Может, она уснула, я могу пойти взять газету, — предложила миссис Грейди.
— Спасибо, не надо, — отказался Джулиан.
Он подозревал, что Кэролайн не только не спит, но слышит каждое его движение с той минуты, как он встал. Она снова постелила себе в комнате для гостей.
— К обеду придете?
— Нет, — ответил Джулиан не задумываясь.
— А как быть с вином для сегодняшнего вечера?
— О господи, я совсем забыл о нем, — сказал Джулиан.
— Миссис Инглиш велела, чтобы вы оставили чек за виста и шампанское. Их доставят нынче днем.
— Сколько, она не сказала?
— Она велела не писать в чеке сколько. Она сама проставит сумму, когда придет Греко.
Греко. Разговор еще предстоит. Необычным было и то, что Кэролайн потребовала выписать чек. У нее были свои деньги; в данный момент больше, чем у него. У нее были свои деньги, и обычно, когда они ждали гостей, она сама расплачивалась за вино при доставке, если была дома, а потом брала деньги у него. Для такого вечера, какой предстоял сегодня, где будут и его и ее гости, он обычно платил за вино, а она за все остальное. Хорошо бы, если бы сегодня не было никаких гостей.
Он позавтракал и поехал в «Джон Гибб-отель», где каждое утро ему чистили ботинки. Но Джона, негра, который держал монополию на чистку ботинок, на месте не оказалось. «Он сегодня еще не приходил, — объяснил один из парикмахеров. — Наверное, чересчур повеселился вчера, как и большинство из нас». Джулиан с подозрением взглянул на парикмахера, но у того, по-видимому, никакой задней мысли не было, да и вряд ли, решил Джулиан, его вчерашнее поведение будет предметом обсуждения в парикмахерской. С ним были его друзья, а они сплетничать в парикмахерской не будут. Но идя обратно к машине, он припомнил, что вчерашний вечер был вторым из двух его подвигов, а поэтому весьма вероятно, что парикмахеры и все прочие слышали про ссору с Гарри Райли. «Господи боже!» — пробормотал он, припоминая. Этим утром он начисто позабыл про Гарри Райли.
Он передумал ехать прямо в гараж. У Гарри была контора в здании банка, и он решил сначала посетить Гарри. Банк находился всего в двух кварталах от отеля, и, если даже полицейский оштрафует его за то, что он оставил машину в неположенном месте, и он не сумеет с ним договориться, двух долларов не жаль, чтобы уладить недоразумение с Гарри.
В некоторых местах тротуар был совсем очищен от снега, в других — проложена лишь узкая тропка, которую приходилось уступать женщинам, и ботинки его промокли. Он снова стал злиться. Перед входом в ювелирный магазин он встретил Ирму.
— Привет, Джулиан, — сказала она.
— Здравствуй, Ирма, — ответил он и остановился.
На ней была енотовая шуба, а под мышкой несколько свертков. По-прежнему стоял такой холод, что даже на близком расстоянии одну женскую фигуру было трудно отличить от другой, и лишь совсем рядом она превратилась в Ирму Доан или, по крайней мере, в Ирму Флиглер: все еще хорошенькую, хотя и чуть полноватую. Но полнота ее не портила. Было ясно, что она больше не располнеет, не превратится в толстуху. У нее были красивые ноги и руки. Даже сейчас, когда на руках были перчатки, помнилось, какие красивые у нее руки.
— Хороший пример ты показала молодым матерям вчера, — начал Джулиан.
Он понимал, что говорит не то, но надо же было как-то упомянуть прошлую ночь. Лучше самому упомянуть, чем все время думать о том, как бы не всплыла эта тема.
— Я? Да что я делала? Ты сошел с ума, Джулиан.
— Ладно, ладно, Ирма. Думаешь, я не помню, как ты утащила у тромбониста его шляпу?
— Ты шутишь! С тобой всегда приятно поговорить, но вчера ты был ужасно пьян. Нормально добрался до дома?
— Вроде бы, — ответил он. И быстро прибавил: — Меня стало немного мутить, давно уж так не бывало, да я еще танцевал, вот и пришлось выйти на улицу.
— А! — сказала она. Может, она и поверила ему.
— Я заснул в машине как убитый. По-моему, я танцевал с кем-то из вашей компании, — продолжал он. Может, и поверит.
— Нет, не из нашей. Наши, наверное, и рады были бы, но ты выбрал эту певицу.
— Какую певицу?
— Элен Хольман. Она поет в «Дилижансе».
— О господи, оказывается, дело еще хуже, чем я предполагал. Надо будет послать ей цветы. А мне казалось, что это была Фрэнни. Я помню, что разговаривал с ней.
— Фрэнни была в «Дилижансе», но ты с ней не танцевал, — объяснила Ирма. — У нее и своих неприятностей хватает.
— До свидания, — сказал Джулиан.
— Всего хорошего, — отозвалась она.
Он пошел дальше, терзаясь тем, что вел себя крайне глупо и что Ирма не поверила ни единому слову его надуманного объяснения: он, мол, удалился с Элен, потому что почувствовал себя плохо. Но он знал одно: что бы он ни натворил, Ирма на его стороне. Ему всегда нравилась Ирма. Она была самой хорошенькой в школе, и в те дни, когда он еще был совсем мальчишкой и хороводился с Бутчем Дорфлингером, Картером Дейвисом и другими ребятами, она уже стала взрослой. Она преподавала в воскресной школе и не ябедничала на него, когда он пропускал занятия ради бейсбола. Хорошо бы рассказать ей про все свои беды, подумал он, чувствуя, что если есть на свете хоть один человек, с кем можно было бы поделиться, так это Ирма. Но она была миссис Лют Флиглер, женой одного из его служащих. Этого не следует забывать, сказал он себе.
На лифте он поднялся в контору Гарри Райли.
— Здравствуй, Бетти. Босс у себя?
В конторе у Гарри Бетти Фенстермахер исполняла обязанности стенографистки и сидела на коммутаторе. Она была в близких отношениях с Джулианом и еще, по крайней мере, с десятком его приятелей в те годы, когда им всем было по девятнадцать — двадцать лет.
— Привет, Джу, — отозвалась она. — Да, он здесь. Ты что, не слышишь его голоса? Собирается в отъезд, можно подумать, будто он сроду не уезжал. Доложить, что ты пришел?
— Да, пожалуй, лучше доложить. Куда он едет?
— В Нью-Йорк, — ответила она и, нажав кнопку, сказала: — Мистер Инглиш хочет видеть мистера Райли. Можно ему войти?
В эту минуту в дверях в пальто и шляпе и с саквояжем в руке появился Гарри.
— Я вернусь самое позднее ко вторнику, — говорил он. — Позвоните миссис Горман и скажите ей, что я успел на поезд. — Он повернул голову, и впервые Джулиан мог полюбоваться синяком, украшавшим — лучше слова не подыскать — физиономию Гарри. Лед, по-видимому, ударил его по скуле, и под глазом набухло сине-черно-красное пятно. — А, это ты, — сказал Гарри.
— Да, я думал, что могу прийти…
— Послушай, у меня нет ни минуты. Я должен успеть на десять двадцать пять, а осталось минуты четыре. Я вернусь на следующей неделе.
И он выбежал из комнаты. Джулиан решил было поехать с ним на станцию, но потом отказался от этой идеи. Что можно объяснить человеку, у которого осталось до поезда четыре минуты? Погруженный в собственные мысли, Джулиан краем уха услышал, как Бетти Фенстермахер по собственному почину позвонила на станцию и попросила задержать поезд, и, когда она закончила разговор, спросил:
— А что случилось?
— Не знаю. Я слышала только, он разорялся насчет слияния железных дорог. Можно подумать, что это слияние — его рук дело, такой здесь с утра стоял крик и шум. Говорят, это ты, Джу, подбил ему глаз. А что он себе позволил? Лез к твоей жене, что ли?
— Нет. До свиданья, милая, — попрощался он.
Обычно он задерживался пошутить с Бетти, которой можно было сказать что угодно, и она не обижалась, но сейчас он еще не пришел в себя от оказанного ему Гарри прохладного приема. Не похоже на Гарри.
Идя обратно к машине, Джулиан вспомнил, что слышал разговор о слиянии нью-йоркской центральной дороги, Чезапик — Огайо, Никел — Плейт, Балтимор — Огайо, и пенсильванской дороги, а такое слияние, несомненно, не могло не отразиться на капитале Гарри Райли. У Гарри были большие вложения в открытые разработки угля в Виргинии и Западной Виргинии. Но Гарри умел и здорово врать. Он мог воспользоваться этим слиянием как предлогом, чтобы сбежать из Гиббсвилла, пока его синяк не побледнеет. Хорошо бы узнать, действительно ли идет слияние. Не для того, чтобы что-нибудь предпринять, а просто из любопытства, которого не утрачивает до конца тот, кто хоть раз играл на бирже. Приятно заиметь секретную информацию, можно было бы рискнуть сотней-другой. Нет, подумал он, не будет он этого делать. Насколько ему известно, никакого слияния не предстоит. Гарри Райли как был, так и остался жуликом: притворяется, будто уезжает из города по делам.
По дороге в гараж Джулиан не мог думать ни о чем другом, кроме того, что произошло нынче утром и никак не имело целью разозлить его, а именно: об отъезде Гарри Райли, который уехал при наличии вполне законной причины, что не даст возможности людям строить догадки, почему его не будет сегодня на вечере. Принимая во внимание создавшееся положение, это совсем недурно… И еще одна удача: обошлось без штрафа за стоянку в неположенном месте. Но в эту секунду разорвалась цепь на колесе, и весь остаток пути до гаража он ехал, стуча обрывком цепи о заднее крыло: цок-цок-цок.
У входа в гараж он погудел в рожок, но прошло целых две минуты прежде, чем Уилли, мойщик машин и помощник механика, распахнул ворота. Джулиан уже раз пятьдесят, по крайней мере, предупреждал, чтобы людей не держали у ворот, и приготовился было выругать Уилли, как тот прокричал:
— Счастливого рождества вам, босс. Как с вами обошелся Санта Клаус?
— Да-да, — пробормотал в ответ Джулиан.
— Спасибо за подарок, — продолжал Уилли, который получил к рождеству недельное жалованье. — Эти пятнадцать долларов пришлись очень кстати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25