Проснувшись, она приняла ванну, выпила чаю с поджаренным хлебом, выкурила сигарету и почувствовала себя лучше, но тут вдруг вспомнила, что начинается день, хотя часть его она уже проспала. Ей хотелось пойти к Джулиану. Но Джулиан был скорее в этой комнате, на улице, по которой он вчера так сердито шагал, идя от ее машины к своей, а тем более, в комнате внизу, где в один прекрасный день они стали близки, чем там, где он лежал, и в том, что лежало там. Она посмотрела из окна на улицу, ничуть не ожидая увидеть его следы. Но если бы увидела их, то ни капли бы не удивилась. Среди доносившихся с улицы звуков были слышны его шаги. У него на каблуках всегда были металлические подковки, и уже никогда больше не сможет она слышать этот звук без… Нет, плакать она не будет, но ей всегда будет хотеться плакать. Весь остаток своей жизни, такой долгой, даже если ей суждено умереть через час, она всегда будет готова плакать по Джулиану. Не по нему — ему сейчас хорошо, — а из-за него, потому что он ушел от нее, и никогда больше она не услышит цокота его металлических подковок по паркету, не ощутит его запах, запах свежих белых сорочек, сигарет, а порой и виски. Скажут, что он был пьян, а он не был пьян. Нет, был. Он был пьян, но это был Джулиан, и, пьяный или трезвый, он был лучше всех. В нем было нечто такое, чего не было ни в ком другом. Он был похож на тех, кто погиб в войну, на молодого офицера в заморской фуражке и в кителе с поясом, в таком кителе, который застегивается до самого горла, но пуговиц не видно, с крылышками авиатора на том месте, где должен быть карман, и в высоких со шнурками до блеска начищенных башмаках и с грязью, прилипшей к подошвам, с сигаретой в руке, обнимающей талию американки во французской форме. Никто не умел держать так сигарету, так насвистывать, напевать что-то про себя, раскладывая пасьянс или размахивать клюшкой для игры в гольф взад и вперед, взад и вперед, шлепать ее чуть сильнее, чем следовало, и говорить: «Ах, миссис Инглиш, это вы?», зная, что шлепает чересчур сильно, и боясь, что она рассердится. Вот в чем беда. Никогда больше она не сможет сердиться на него. Зла на него не было — он умер. У нее уже появилась манера разговаривать с ним: «Почему ты так поступил? Почему ушел от меня? Подожди ты немного, и все бы наладилось. Сегодня же днем я вернулась бы домой». Нет, думала она, на сей раз она бы не вернулась домой, и он это понял, и, господи прости, был прав. Ему суждено было умереть. Ему ничего не оставалось делать, ему ничего не оставалось делать… Все понятно. Начнем сначала.
— Китти Хофман здесь, — сказала миссис Уокер. — Хочешь ее видеть?
— Нет, но придется, — ответила Кэролайн.

Помещение гиббсвиллского «Стэндарда».
— Прошу не забывать, что сегодня суббота. Мы кончаем раньше. Первый выпуск назначен на час десять, поэтому работаем без перерыва. — Эти слова Сэм Доэрти, редактор отдела новостей «Стэндарда», произносил каждую субботу в течение двадцати с лишнем лет. Они стали неотъемлемой частью его вместе с мешками под глазами, пенковой трубкой и геморроем. В его обязанности редактора отдела новостей также входило читать гранки и придумывать заголовки для первой страницы. — Послушай, Элис, — сказал он, прерывая чтение и опуская карандаш.
— Что? — отозвалась она.
— Тебе известно что-нибудь про самоубийство Инглиша? Может, ты слышала какие-нибудь разговоры по этому поводу?
— Нет, — ответила она.
— А ты интересовалась? — спросил он.
— Нет, — повторила она и добавила: — Я слышала, босс не велел вам много распространяться на эту тему.
— Вот видишь? — спросил он, укоризненно покачав головой. — В этом-то и есть твоя беда, Элис. Хороший репортер знает в десять раз больше, чем печатается в газете. А такой материал тебе следовало бы знать. Подробности, девочка, подробности. Не для газеты. Ты должна быть в курсе всех подробностей такого крупного события, даже если не будешь о нем писать. Глядишь, может, такой материал и пригодится. Понятно, о чем я говорю?

Гарри Райли вернулся в гостиницу освежиться перед завтраком с одним нужным человеком. Ему передали, что его просила позвонить миссис Горман. Поднявшись к себе в номер, он заказал разговор с Гиббсвиллом, штат Пенсильвания, один, один, один, восемь.
— Алло!
— Алло!
— Алло! Алло, это ты, Гарри?
— Да. В чем дело?
— Послушай, Гарри, вчера вечером Джулиан Инглиш покончил с собой.
— Что?
— Инглиш покончил с собой. Каким-то газом у себя в гараже. Углекислым, что ли.
— Ты хочешь сказать, угарным?
— Именно. Это ведь отрава. Он принял отраву.
— Еще бы не отрава! Только он не принял ее, угарный газ вырабатывает мотор.
— Вот как? А я и не знала. Я слышала только про какой-то газ и что он был в гараже.
— Когда? Кто тебе сказал?
— Вчера вечером. Весь город говорит. Я слышала от четырех-пяти людей, а я все утро и с крыльца-то не сходила. Пошла к семичасовой мессе и больше…
— Откуда известно, что это самоубийство? Кто сказал? Такое может с любым случиться. Он был пьян?
— Да.
— Тогда он мог заснуть или еще что-нибудь.
— И вовсе нет. Он вошел в гараж и закрыл дверь. И я слышала, что у него была с собой бутылка виски. Кэролайн, говорят, хотела от него уйти. Она была у матери.
— А!
— Поэтому я и позвонила тебе, Гарри. Ты к этому никакого отношения не имеешь, правда?
— Господи, нет, конечно.
— Ты же знаешь, какие бывают люди.
— Я знаю, какая ты.
— Нашел время для оскорблений, когда я стараюсь ради него. Ты прекрасно знаешь, что будут говорить люди. Они скажут, что ты имеешь прямое к этому отношение, потому что Инглиш плеснул тебе виски в лицо позавчера. Они сложат два и два и получат пять.
— О чем ты говоришь?
— Ты не соображаешь, что ли? Скажут, что он разозлился на тебя, потому что ты влюблен в Кэролайн.
— О господи, о чем ты говоришь, женщина? Инглиш был у меня в конторе вчера. Пришел меня повидать. Двадцать четыре часа назад он был у меня в конторе, и мы с ним разговаривали.
— О чем вы говорили?
— Долго разговаривать у меня не было времени. Я спешил на поезд в Нью-Йорк. Даже если нет беды, ты ее накличешь. Это все, что ты хотела сообщить?
— А разве не достаточно? Тебе что, не интересно было услышать про Инглиша?
— Только чтобы пойти и заказать цветы, вот и все. Мне нравился Инглиш, и я, должно быть, нравился ему, иначе он не одолжил бы у меня деньги. Он не взял бы у меня и пятака, если бы я был ему не по душе. Успокойся, дорогая, не волнуйся по пустякам. В этом твоя беда. Тебе нечего делать, сидишь дома и волнуешься. Что тебе привезти из Нью-Йорка?
— Мне ничего не нужно. Но если ты будешь на Барклей-стрит, купи монсеньору шапочку. Я заметила сегодня утром, что ему нужна новая, и пусть это будет сюрпризом для него, но помни, монсеньору нужна пурпурная.
— Что я, не знаю, что ли? Ладно, куплю и пошлю от твоего имени. Еще что? Я спешу на завтрак.
— Больше ничего.
— Все остальное в порядке? — спросил он.
— Да, все в порядке. Поэтому я, пожалуй, повешу трубку. До свиданья, Гарри.
— До свиданья. — Он медленно положил трубку на рычаг. — Инглиш был настоящим джентльменом. Ума не приложу, из-за чего он это сделал? — Потом снова снял трубку. — Я хочу заказать цветы, — объяснил он.

Женщина стояла в ожидании, пока мужчина сдавал на вешалку пальто и шляпу. Она была высокой, светловолосой. Мужчина тоже был высокий, чуть сутулый, в превосходно сшитом костюме. Он взял ее за локоть и повел к крошечному столику напротив стойки бара. Они сели.
Чем-то занятый молодой человек прервал свои занятия, чтобы поздороваться.
— Здравствуй, Мэк, — ответил мужчина. — Мэри, это — Мэк. Мэк, познакомься с мисс Мэннерс.
Они улыбнулись друг другу, затем Мэк удалился, а мужчина повернулся к Мэри, объяснил ей, что Мэк — брат одного из владельцев ресторана, и спросил, что она будет пить.
— Мартини, лучше сухое, — ответила она.
— Два, — сказал мужчина, и официант ушел.
Они закурили.
— Ну, — сказал мужчина, — нравится вам здесь?
— Ничего, — улыбнулась она.
— Вот умница, — сказал он. — Откуда вы родом?
— Я родилась в Пенсильвании, — ответила она.
— Правда? И я тоже. Где? Я в Скрантоне.
— В Скрантоне? Нет, я не из тех мест, — сказала она. — Я выросла в городке, о котором вы и не слыхали.
— В какой части штата? Рядом с чем?
— Вы когда-нибудь слышали про Гиббсвилл?
— Конечно, слышал. И часто бывал там. Вы из Гиббсвилла?
— Нет, но поблизости. Из городка под названием Риджвилл.
— Я там бывал. Но лишь проездом. Кого вы знаете в Гиббсвилле? Вы знаете Кэролайн Уокер? Хотя она замужем. Она вышла замуж за Джулиана Инглиша. Вы их знаете?
— Я знаю его, — ответила она.
— А Кэролайн?
— Нет, я с ней не знакома. Я была знакома только с Джулианом.
— А я его мало знаю. И не видел их обоих уже давно. Так значит, вы из Пенсильвании?
— Ага.
— Мэри Мэннерс, — сказал он, — вы самая красивая на свете женщина.
— «Благодарю вас, мой добрый господин, — сказала она», — пошутила женщина. — Вы и сами мужчина что надо. Росс Кэмпбелл.
— Правильно. И буду, если вы поедете со мной сегодня.
— Сегодня не могу.
— Но на следующей неделе у меня не будет машины Эда.
— Возьмете напрокат. Я должна вести себя осторожно, Росс, и здесь нам не следует бывать. Сюда приходит Рифкин с приятелями и множество киношников. Они все бывают здесь.
— Поедем, пока машина при мне.
— Нет, ни в коем случае. На этой неделе не могу.

— Лют, дай пять долларов. Я должна мусорщику.
Заложив руки за голову, Лют Флиглер лежал на тахте, а его пиджак с жилетом висели на стуле рядом. Он полез в карман и от тонкой пачки денег отделил пятидолларовую купюру. Достав деньги, он встретился взглядом с женой, и она была благодарна ему за то, что он не высказал вслух их общую мысль: пока положение не прояснится, им, наверное, следует быть более экономными. Она вышла на кухню отдать деньги мусорщику и, когда вернулась в гостиную, спросила:
— Может, сделать тебе сэндвич, Лют? Съешь что-нибудь.
— Нет, не надо. Что-то не хочется есть.
— Да не беспокойся ты. Пожалуйста, не беспокойся. Увидишь, во главе поставят тебя. Ты знаешь больше других, и на тебя всегда можно положиться. Доктору Инглишу это хорошо известно.
— Ты уверена? Боюсь, он считает, что мы все там пьяницы. Я не хочу сказать ничего дурного про Джулиана, но ты же знаешь.
— Знаю, — подтвердила она.
Если бы принято было целоваться днем, она бы его сейчас поцеловала. Все это — мебель, дом, дети, она сама — вот о чем Лют беспокоился. Ей хотелось плакать, и она улыбнулась.
— Пойди сюда, — позвал он.
— О, Лют! — отозвалась она и, опустившись на колени возле тахты, сначала немного поплакала, а потом поцеловала его. — Мне так жаль Кэролайн. Ты, я…
— Успокойся, — сказал он. — Я получаю пособие от государства и могу найти десятки мест… — Он откашлялся. — По правде говоря, в этом-то и загвоздка. На днях я разговаривал с Альфредом П.Слоаном. Он звонил мне. Я хотел было рассказать тебе, но подумал, зачем тревожить тебя по пустякам. Так вот, я сказал Аль…
— Кто этот Альфред П.Слоан?
— О господи! Пресвятая богородица… Это президент «Дженерал моторс».
— А! И что ты ему сказал? — спросила Ирма.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25