и была у меня ферма в Африке «Африканская ферма» — название книги датской писательницы Карен Бликсен.
, думаю я, но это неправда, никогда у меня не было фермы в Африке, а вот у моих генов была, у них была в Африке гигантская ферма, отличное было времечко!Я подгребаю к берегу и скрываюсь с лодкой под ветвями нависших над рекой деревьев. Часы идут, бритоголовые то появляются из хижины, то снова в нее уходят, среди них я увидел и Бима, он тоже то появляется, то снова уходит в хижину, немного поудил, но так ничего и не поймал, потом они там выпили пива, немного погомонили, как положено у бритоголовых, но, о чем там говорят, я не расслышал, я жду, когда они наконец устанут и лягут спать, тогда я перейду к следующему пункту плана, который составляет главную цель всего путешествия, а именно заберу Бима; жизнь вообще состоит из промежуточных целей и главной, которой они подчинены, думаю я, поездка из Осло сюда, аренда байдарки, плавание вниз по реке — были промежуточными целями, они были необходимыми подготовительными этапами для осуществления главной цели; по этому принципу мы строим свою работу, так организуем все дела, которыми занимаемся, и, как мне кажется, это изящно; наша уникальность заключается в том, что мы можем ставить себе больше промежуточных целей, чем любые другие животные, мы умеем управлять процессами, имеющими бесчисленное количество этапов, в отличие от других сообразительных животных, которые могут управлять только такими процессами, которые имеют ограниченное число этапов, а началось это еще в Африке, повторяю я себе, никто не должен забывать, что это началось в Африке. Бритоголовые вырубаются один за другим. Они напились до потери сознания, как финны, отмечаю я про себя и вспоминаю одну историю, которую я прочел в прошлом году, в виде исключения на сухой бумаге, потому что я купил тогда шведскую газету, а шведские газеты, в отличие от вечно мокрой «Афтенпостен», всегда бывают сухие; там шла речь об инсталляции одного шведского художника, специально созданной им для выставки в Германии; художник построил типичный, выкрашенный в красный цвет шведский летний домик с белым забором и флагштоком — одним словом, всем, что полагается, — по этот домик он поставил на плоту посреди небольшого немецкого озера и поселил на этом плоту трех шведских бритоголовых — подлинных бритоголовых; о том, как ему удалось с ними договориться, чтобы они там остались, в газете не было сказано; уж наверное, он дал им столько пива, сколько они пожелали, возможно, еще и сигарет, кто его знает, но во всяком случае они не уходили, сидели в домике и в основном ничего не делали и пили пиво, еще они показывали палец посетителям выставки и обзывали их нехорошими словами, но через несколько дней им надоело пить пиво и представлять один из образчиков шведского искусства и шведской культуры, тогда они разгромили домик и вплавь удрали оттуда, а теперь вот я сам разглядываю такой же домик, норвежский домик, с норвежскими бритоголовыми, которые только курят, пьют пиво и что-то там орут, но все это, к сожалению, отнюдь не художественная инсталляция. Уверившись, что все там заснули, я вывожу свою байдарку из-под навеса ветвей и тихонько плыву по реке в сторону домика; поравнявшись с ним, я с близкого расстояния убеждаюсь, что там никто не подает признаков жизни, тогда я поворачиваю к берегу, стараясь не шуметь, вылезаю из байдарки. Сориентировавшись в обстановке и дважды перепроверив, свободен ли путь к отступлению, я, внимательно следя, чтобы нечаянно не наступить на разбросанные пивные банки, вхожу в домик, где на кроватях, диванах и на полу валяются спящие оболтусы, отчего-то мне вспоминается история про негритенка Самбо, у которого шайка тигров украла одежду, и вот когда он очутился раздетый среди тигров, звери перессорились из-за того, кто самый красивый, и, вцепившись друг дружке зубами в хвосты, с такой скоростью закружились вокруг дерева, что превратились в масло, тогда Самбо подобрал свою одежонку, а его мама нажарила блинчиков на тигрином масле, и Самбо до отвала наелся, проглотив сто блинчиков; вот так и бритоголовые сами за меня все сделали, подумал я, напились до бесчувствия, и если бы я захотел, то мог бы тоже напечь бритоголовых блинчиков и съесть сто штук; однако надо быть собранным, говорю я себе, не растекаться мыслями и помнить о собранности; тут наконец я нашел глазами Бима, он лежал на койке в одной из спален; спален тут было несколько, это был, как уже сказано, большой и поместительный рыбачий домик; должно быть, с тех пор, как его построили, в нем перебывало множество рыбаков, которые наловили много лососей, думаю я, одной рукой расталкивая спящего Бима, а другой прикрывая ему рот, чтобы он не закричал; это я — Ньяль, шепчу я, король компьютерных гонщиков, и говорю ему, чтобы он собрал вещички, какие привез с собой: зубную щетку или что там еще; тут я подумал, что зубы-то уж чистить приходится всем, независимо от политических взглядов, ведь зубному врачу не скажешь, что у меня, дескать, такие крайние убеждения, при которых зубы чистить не обязательно, потому что для зубного врача это пустой звук, единственное, что ему интересно, — это твои зубы, так что оставьте при себе свои политические взгляды, думаю я, выводя и чуть ли не волоча на себе изумленного Бима к воде, которая, как нарочно, течет совсем тихо. Подсадив Бима в байдарку, я сел в нее сам и уже взялся было за весло, как вдруг Бим вспоминает, что он оставил в хижине одну книжку; забудь о ней, говорю я, но Бим не желает уезжать без книжки, приходится идти мне, потому что Бим пьян и еле стоит на ногах; в каком-то смысле я выступаю в роли индейца, а Бим в роли белого человека, он объясняет мне, где лежит книжка, и я снова иду к домику, нахожу книжку и уже повернулся, чтобы уйти, как вдруг слышу за спиной какое-то сопение, один из бритоголовых заворочался во сне, я замер па месте и подождал несколько секунд, но он все продолжает сопеть, тогда я погладил его по щеке и стал напевать: «Такой хороший был денек, но день прошел, сыночек, и все ребята спят давно, поспи и ты, дружочек, покуда солнце не взойдет, лучами заиграет и в спаленку заглянет, тогда ты тоже прыг — и встал»; но песенка не помогла, я слышу за спиной сдавленный возглас: какого черта! И с этими словами он встает с постели и прыг на пол, но он такой пьяный, что падает от одного тычка, который я дал ему свободной рукой; спи, голубчик, говорю я ему, скоро будет день опять, с карандашами, красками, бумагой и раскрасками; говорю я на бегу, мчусь к реке, вскакиваю в байдарку и отталкиваюсь от берега. Едва я успел оттолкнуться и заработать веслом, выгребая на середину, как из домика один за другим повыскакивали другие обалдуи; ты еще за это поплатишься, кричат они мне вслед, даром это тебе не пройдет, кричат они, мы найдем тебя, и швыряют мне вслед камни, но ни разу не попадают, все камни пролетают далеко мимо цели; видать, плохо вы старались в африканской школе, прогульщики несчастные, думаю я, ведь в Африке мы учились, как надо в борьбе за выживание кидать камни и другие орудия, правило первое тут гласит, что нельзя приниматься за это дело с пьяных глаз, потому что, если ты напьешься, нарушается мозговая функция координации движений, это же элементарно; конечно, я понимаю, что могут быть всякие причины, почему человек выпивает, понимаю, что в жизни много несправедливости, бывает так, что просто тоска собачья, и как-то нелогично получается, когда у нас иноземцами с иноземной наружностью занимаются, а вот такие, как эти ребята, которые с рождения живут в Норвегии, ни разу не почувствовали, что ими кто-то занимается, и это лишь одна из множества причин для пьянства, и я это понимаю, это же ясно как день, так что я не осулсдаю пьянство, я только хочу сказать, что пиво не способствует меткости броска, об этом еще в «Старшей Эдде» сказано: «Меньше от пива / пользы бывает, / чем думают многие», и «Хуже нельзя в путь запастись, чем пивом опиться», и «Рано встает, / кто хочет отнять / добро или жизнь; / не видеть добычи / лежачему волку, / а победы — проспавшему» Речи Высокого / Пер. А. И. Корсуна // Старшая Эдда. Древнеисландские песни о богах и героях. М.; Л., 1963. С. 16-17.
. И много ли толку напиваться и спать мертвецким сном тому, кому есть что сказать, и много ли проку болтать о культуре викингов, не знакомясь с источниками, думаю я, по-индейски работая байдарочным веслом на середине реки, в самой стремнине текущей воды.Бим пьян и устал, так что помощи от него ждать бесполезно. Все сам да сам, думаю я, старательно работая веслом, получается неважно, но что поделаешь, так или иначе нам надо уплыть подальше, чтобы оторваться от бритоголовых, а то вдруг им вздумается пуститься за нами вдогонку, думаю я, надо удрать так, чтобы они нас уже не нашли, хотя они и грозились меня отыскать, но это они, наверное, так — для красного словца; ну как они меня отыщут, не так-то легко меня отыскать, думаю я, а сам работаю веслом и борюсь, борюсь с течением час за часом.В конце концов я почувствовал, что все — больше не могу бороться с течением, и я причаливаю к песчаной косе. Вытащив Бима из байдарки, я укладываю его на песок, подсовываю ему под голову спасательный жилет вместо подушки, и мы спим. В кои-то веки мне не приснилась вода, мне снится королева Соня, во сне мы с ней оказываемся художниками и вращаемся в одних и тех же кругах, мы с ней не знакомы, но у нас есть общие друзья, и мы встречаемся с одними и теми же людьми, ходим в одни и те же кафе, бываем на одних и тех же выставках и т. д., между нами существует какая-то магическая связь, обоюдное притяжение, никогда не переходящее в физическое, только наши глаза порой на мгновение встречаются, и я всегда знаю, где она находится в данную минуту, а она знает, где я, но мы никак этим не пользуемся, мы просто знаем друг про друга, где мы находимся, так же как в школе всегда знали, когда та, в которую ты влюблен, находится на школьном дворе, мы просто знали, не решаясь подойти, но знать знали, вот так и мы с Соней знаем это, но мы с ней оба — робкие художественные натуры; возможно, мы боимся, что это нанесет нам душевную рану, мы не смеем отдаться своему чувству, и это отражается в нашем искусстве — оно полно комплексов, несвободно, подавленно, мы оба обречены на безвестность и одиночество, но мы не жалуемся, как-то пробавляемся на стипендии, но каждый из нас все время знает про другого, где тот находится, и мы встречаемся взглядами, и для нас существует возможность, какая-то слабая надежда, что когда-нибудь между нами возникнет контакт, мы этого не исключаем, но и не принимаем за должное, мы живем одним днем, бедные мы бедные, думаю я во сне, какие же мы бедные; потом я просыпаюсь и вижу, что Бим сидит на берегу, разглядывая окрестности. Я подсаживаюсь к нему, и Бим говорит: тут мог бы стоять город. Город? — удивляюсь я мысленно. — Здесь? Хотя почему бы и нет! Тут хорошее место, дельта реки, почти как в устье Нила в «National geographic», а речные дельты удобны для жизни, потому что земля там плодородная, приходит мне на память, и это благодаря рекам, они наносят частицы плодородного ила, так продолжается много лет, река изменяет почву, ее наносы все изменили, и происходит это потому, что выше по течению она что-то размыла и тоже изменила, она забрала вещества из другого места и принесла их сюда, прямо по река, а какой-то Робин Гуд, думаю я, и вот уже раскинулась плоская равнина, покрытая травой и поросшая деревьями, равнина с плодородной почвой, так что почему бы и не построить тут город? Ты прав, говорю я, идея хорошая. Она не моя, говорит Бим. О'кэй, соглашаюсь я, твоя или не твоя, но все равно хорошая. Это идея немцев, говорит Бим, они хотели построить тут город, потому что считали это место идеальным, и хотя Тронхейм находится всего в одной миле отсюда или, может быть, в двух и тоже прекрасно расположен, там и река и все прочее, но они считали, что это место еще лучше. После войны нашлись чертежи, говорит Бим. Сам Шпеер участвовал в этом, добавляет он и замечает, что я не сразу сообразил, кто такой Шпеер. Шпеер был архитектором Гитлера, говорит Бим. Альберт Шпеер двадцать лет просидел в Шпандау, но умер свободным человеком, говорит он. Оказывается, этот Шпеер собирался построить здесь город. Я пытаюсь представить себе, как бы это было, но не могу понять, в чем смысл строить город рядом с другим городом, получилось бы два города впритык друг к другу, невольно напрашивается вопрос, зачем нужны два города, когда одного было явно достаточно — точно так же как было бы достаточно одного финна при собеседовании в посольстве, но их было двое, отчего создавалось впечатление излишества; как видно, для финнов посольство не игра, так же как для немцев война была не игра, они были дальновидны и основательны, и если решили, что тут нужен город, то, вероятно, были по-своему правы, мне трудно что-то сказать: что я понимаю в городах и их расположении на местности — действительно, очень мало, можно сказать ничего, я никогда не задавался целью построить город, я не мечу так высоко, я мечу гораздо ниже, наверное, поэтому я и не затеваю войн, с меня довольно тех городов, которые уже построены без меня, мне и этих хватает.Похоже, ты очень интересуешься немцами, говорю я. Бим кивает. Я много о них читаю, говорит он. Да, думаю я, о немцах, кажется, написано немало книг, еще бы не писать об этих сумасшедших, они такого натворили, что о них еще сотни лет будут писать книги, а теперь эти немцы вылавливают у нас рыбу, говорю я вслух, понаедут к нам с жилыми прицепами, с холодильными камерами, наловят нашей рыбы, увезут в Германию и там сварят. Это несправедливо, говорит Бим. Несправедливо, что все не любят немцев. Немцы проиграли войну, но их неправильно поняли, на самом деле они хотели хорошего, их незаслуженно обвиняют, а насчет евреев — так это все выдумки, доказательств-то нету, говорит Бим, этот мальчонка, мне стало смешно: понятное дело — молодо-зелено, но всему же есть предел, думаю я, а затем говорю ему, что после таких слов я просто перестану его уважать, потому что если он действительно в это верит, то, значит, он ограниченный и невежественный человек, а возможно, и просто дурак; и вообще, ну его к чертям, думаю я про себя, хотя и не говорю этого вслух, и это действительно мое мнение, я его не высказываю, но именно так и считаю, пускай сидит тут на отмели и мечтает о городе, который здесь могли бы построить, или возвращается в рыбацкую хижину к своим дружкам, они как раз скоро проспятся, так что если ты поторопишься, то подоспеешь вовремя, говорю я Биму, с похмелья они скорее всего уже позабыли все о ночном происшествии; а что до меня, так мне все равно, у меня есть своя жизнь, какая-никакая, но есть, я же взрослый человек, я причастен к власти СМИ, и у меня есть Финляндия, Финляндия в любом случае при мне, и если Биму ради того, чтобы придать нацизму более приемлемый вид, угодно тратить свои молодые силы на отрицание того факта, что немцы уничтожили миллионы невинных людей, то, по мне, пожалуйста, я в это не стану вмешиваться, каждый отвечает за себя сам, каждый самостоятельно делает выбор, хотя и не обязательно самый лучший, но тут, как говорится, вольному воля, выбирать есть из чего, и каждый выбирает по своему вкусу, любой выбор будет легитимным, если он хорошо обоснован, так что я не стану тебе мешать, можешь стоять на своем, это твое неотъемлемое право верить, будто евреи организовали всемирный заговор против всех и вся и будто нацисты только проучили их, а убивать не убивали, стой на своем хоть до посинения, но ты не можешь требовать от меня, чтобы я тебя слушал, у меня и без тебя есть о чем подумать, мы с тобой живем в разных мирах, мы разные люди, я старше тебя, я живу другой жизнью, но надо признать, что не у тебя одного путаница в голове, мы все запутались, кто-то меньше, кто-то больше, я тоже запутался, даже я запутался, но только в другой паутине, не в той, что ты, потому что нас захлестнула путаница, что-то не так, и Гитлер тут ни при чем, это уж точно, Гитлер пустил себе пулю в лоб и сейчас ничего не запутает, его просто нету, а мне некогда тебя слушать, у меня есть своя жизнь и свои дела, и есть вещи, которые нужно просто принимать как истинную правду, даже если это причиняет тебе боль, я, например, слышал, что есть люди, которые тратят свою жизнь на доказательство того, что никто не летал на Луну, а все это одно вранье и киношные трюки, так они считают, ну и бог с ними, пускай думают что хотят, только меня в это не надо вмешивать, иначе мне жизни не хватит, так что не отнимайте у меня время; вот сейчас я только что съездил за пятьдесят миль от Осло, чтобы разыскать тебя, потому что ты позвонил сестре и сказал, что ты хочешь отсюда выбраться, и в этом нет ничего такого, все мы иногда хотим откуда-то выбраться, и вот я проплыл на байдарке, проделал много миль по воде, чтобы забрать тебя отсюда, а я ведь ненавижу воду, так ненавижу, что далее сказать тебе не могу, и вот мы тут сидим с тобой вдвоем, и если ты собираешься и дальше разговоры разговаривать про немцев и если ты собираешься и дальше требовать, чтобы тебя называли Скарпхедином, то мне это все едино, к черту Скарпхедина, хотя он и сгорел в огне и пи разу не пикнул или как раз потому, что он сгорел и не пикнул;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
, думаю я, но это неправда, никогда у меня не было фермы в Африке, а вот у моих генов была, у них была в Африке гигантская ферма, отличное было времечко!Я подгребаю к берегу и скрываюсь с лодкой под ветвями нависших над рекой деревьев. Часы идут, бритоголовые то появляются из хижины, то снова в нее уходят, среди них я увидел и Бима, он тоже то появляется, то снова уходит в хижину, немного поудил, но так ничего и не поймал, потом они там выпили пива, немного погомонили, как положено у бритоголовых, но, о чем там говорят, я не расслышал, я жду, когда они наконец устанут и лягут спать, тогда я перейду к следующему пункту плана, который составляет главную цель всего путешествия, а именно заберу Бима; жизнь вообще состоит из промежуточных целей и главной, которой они подчинены, думаю я, поездка из Осло сюда, аренда байдарки, плавание вниз по реке — были промежуточными целями, они были необходимыми подготовительными этапами для осуществления главной цели; по этому принципу мы строим свою работу, так организуем все дела, которыми занимаемся, и, как мне кажется, это изящно; наша уникальность заключается в том, что мы можем ставить себе больше промежуточных целей, чем любые другие животные, мы умеем управлять процессами, имеющими бесчисленное количество этапов, в отличие от других сообразительных животных, которые могут управлять только такими процессами, которые имеют ограниченное число этапов, а началось это еще в Африке, повторяю я себе, никто не должен забывать, что это началось в Африке. Бритоголовые вырубаются один за другим. Они напились до потери сознания, как финны, отмечаю я про себя и вспоминаю одну историю, которую я прочел в прошлом году, в виде исключения на сухой бумаге, потому что я купил тогда шведскую газету, а шведские газеты, в отличие от вечно мокрой «Афтенпостен», всегда бывают сухие; там шла речь об инсталляции одного шведского художника, специально созданной им для выставки в Германии; художник построил типичный, выкрашенный в красный цвет шведский летний домик с белым забором и флагштоком — одним словом, всем, что полагается, — по этот домик он поставил на плоту посреди небольшого немецкого озера и поселил на этом плоту трех шведских бритоголовых — подлинных бритоголовых; о том, как ему удалось с ними договориться, чтобы они там остались, в газете не было сказано; уж наверное, он дал им столько пива, сколько они пожелали, возможно, еще и сигарет, кто его знает, но во всяком случае они не уходили, сидели в домике и в основном ничего не делали и пили пиво, еще они показывали палец посетителям выставки и обзывали их нехорошими словами, но через несколько дней им надоело пить пиво и представлять один из образчиков шведского искусства и шведской культуры, тогда они разгромили домик и вплавь удрали оттуда, а теперь вот я сам разглядываю такой же домик, норвежский домик, с норвежскими бритоголовыми, которые только курят, пьют пиво и что-то там орут, но все это, к сожалению, отнюдь не художественная инсталляция. Уверившись, что все там заснули, я вывожу свою байдарку из-под навеса ветвей и тихонько плыву по реке в сторону домика; поравнявшись с ним, я с близкого расстояния убеждаюсь, что там никто не подает признаков жизни, тогда я поворачиваю к берегу, стараясь не шуметь, вылезаю из байдарки. Сориентировавшись в обстановке и дважды перепроверив, свободен ли путь к отступлению, я, внимательно следя, чтобы нечаянно не наступить на разбросанные пивные банки, вхожу в домик, где на кроватях, диванах и на полу валяются спящие оболтусы, отчего-то мне вспоминается история про негритенка Самбо, у которого шайка тигров украла одежду, и вот когда он очутился раздетый среди тигров, звери перессорились из-за того, кто самый красивый, и, вцепившись друг дружке зубами в хвосты, с такой скоростью закружились вокруг дерева, что превратились в масло, тогда Самбо подобрал свою одежонку, а его мама нажарила блинчиков на тигрином масле, и Самбо до отвала наелся, проглотив сто блинчиков; вот так и бритоголовые сами за меня все сделали, подумал я, напились до бесчувствия, и если бы я захотел, то мог бы тоже напечь бритоголовых блинчиков и съесть сто штук; однако надо быть собранным, говорю я себе, не растекаться мыслями и помнить о собранности; тут наконец я нашел глазами Бима, он лежал на койке в одной из спален; спален тут было несколько, это был, как уже сказано, большой и поместительный рыбачий домик; должно быть, с тех пор, как его построили, в нем перебывало множество рыбаков, которые наловили много лососей, думаю я, одной рукой расталкивая спящего Бима, а другой прикрывая ему рот, чтобы он не закричал; это я — Ньяль, шепчу я, король компьютерных гонщиков, и говорю ему, чтобы он собрал вещички, какие привез с собой: зубную щетку или что там еще; тут я подумал, что зубы-то уж чистить приходится всем, независимо от политических взглядов, ведь зубному врачу не скажешь, что у меня, дескать, такие крайние убеждения, при которых зубы чистить не обязательно, потому что для зубного врача это пустой звук, единственное, что ему интересно, — это твои зубы, так что оставьте при себе свои политические взгляды, думаю я, выводя и чуть ли не волоча на себе изумленного Бима к воде, которая, как нарочно, течет совсем тихо. Подсадив Бима в байдарку, я сел в нее сам и уже взялся было за весло, как вдруг Бим вспоминает, что он оставил в хижине одну книжку; забудь о ней, говорю я, но Бим не желает уезжать без книжки, приходится идти мне, потому что Бим пьян и еле стоит на ногах; в каком-то смысле я выступаю в роли индейца, а Бим в роли белого человека, он объясняет мне, где лежит книжка, и я снова иду к домику, нахожу книжку и уже повернулся, чтобы уйти, как вдруг слышу за спиной какое-то сопение, один из бритоголовых заворочался во сне, я замер па месте и подождал несколько секунд, но он все продолжает сопеть, тогда я погладил его по щеке и стал напевать: «Такой хороший был денек, но день прошел, сыночек, и все ребята спят давно, поспи и ты, дружочек, покуда солнце не взойдет, лучами заиграет и в спаленку заглянет, тогда ты тоже прыг — и встал»; но песенка не помогла, я слышу за спиной сдавленный возглас: какого черта! И с этими словами он встает с постели и прыг на пол, но он такой пьяный, что падает от одного тычка, который я дал ему свободной рукой; спи, голубчик, говорю я ему, скоро будет день опять, с карандашами, красками, бумагой и раскрасками; говорю я на бегу, мчусь к реке, вскакиваю в байдарку и отталкиваюсь от берега. Едва я успел оттолкнуться и заработать веслом, выгребая на середину, как из домика один за другим повыскакивали другие обалдуи; ты еще за это поплатишься, кричат они мне вслед, даром это тебе не пройдет, кричат они, мы найдем тебя, и швыряют мне вслед камни, но ни разу не попадают, все камни пролетают далеко мимо цели; видать, плохо вы старались в африканской школе, прогульщики несчастные, думаю я, ведь в Африке мы учились, как надо в борьбе за выживание кидать камни и другие орудия, правило первое тут гласит, что нельзя приниматься за это дело с пьяных глаз, потому что, если ты напьешься, нарушается мозговая функция координации движений, это же элементарно; конечно, я понимаю, что могут быть всякие причины, почему человек выпивает, понимаю, что в жизни много несправедливости, бывает так, что просто тоска собачья, и как-то нелогично получается, когда у нас иноземцами с иноземной наружностью занимаются, а вот такие, как эти ребята, которые с рождения живут в Норвегии, ни разу не почувствовали, что ими кто-то занимается, и это лишь одна из множества причин для пьянства, и я это понимаю, это же ясно как день, так что я не осулсдаю пьянство, я только хочу сказать, что пиво не способствует меткости броска, об этом еще в «Старшей Эдде» сказано: «Меньше от пива / пользы бывает, / чем думают многие», и «Хуже нельзя в путь запастись, чем пивом опиться», и «Рано встает, / кто хочет отнять / добро или жизнь; / не видеть добычи / лежачему волку, / а победы — проспавшему» Речи Высокого / Пер. А. И. Корсуна // Старшая Эдда. Древнеисландские песни о богах и героях. М.; Л., 1963. С. 16-17.
. И много ли толку напиваться и спать мертвецким сном тому, кому есть что сказать, и много ли проку болтать о культуре викингов, не знакомясь с источниками, думаю я, по-индейски работая байдарочным веслом на середине реки, в самой стремнине текущей воды.Бим пьян и устал, так что помощи от него ждать бесполезно. Все сам да сам, думаю я, старательно работая веслом, получается неважно, но что поделаешь, так или иначе нам надо уплыть подальше, чтобы оторваться от бритоголовых, а то вдруг им вздумается пуститься за нами вдогонку, думаю я, надо удрать так, чтобы они нас уже не нашли, хотя они и грозились меня отыскать, но это они, наверное, так — для красного словца; ну как они меня отыщут, не так-то легко меня отыскать, думаю я, а сам работаю веслом и борюсь, борюсь с течением час за часом.В конце концов я почувствовал, что все — больше не могу бороться с течением, и я причаливаю к песчаной косе. Вытащив Бима из байдарки, я укладываю его на песок, подсовываю ему под голову спасательный жилет вместо подушки, и мы спим. В кои-то веки мне не приснилась вода, мне снится королева Соня, во сне мы с ней оказываемся художниками и вращаемся в одних и тех же кругах, мы с ней не знакомы, но у нас есть общие друзья, и мы встречаемся с одними и теми же людьми, ходим в одни и те же кафе, бываем на одних и тех же выставках и т. д., между нами существует какая-то магическая связь, обоюдное притяжение, никогда не переходящее в физическое, только наши глаза порой на мгновение встречаются, и я всегда знаю, где она находится в данную минуту, а она знает, где я, но мы никак этим не пользуемся, мы просто знаем друг про друга, где мы находимся, так же как в школе всегда знали, когда та, в которую ты влюблен, находится на школьном дворе, мы просто знали, не решаясь подойти, но знать знали, вот так и мы с Соней знаем это, но мы с ней оба — робкие художественные натуры; возможно, мы боимся, что это нанесет нам душевную рану, мы не смеем отдаться своему чувству, и это отражается в нашем искусстве — оно полно комплексов, несвободно, подавленно, мы оба обречены на безвестность и одиночество, но мы не жалуемся, как-то пробавляемся на стипендии, но каждый из нас все время знает про другого, где тот находится, и мы встречаемся взглядами, и для нас существует возможность, какая-то слабая надежда, что когда-нибудь между нами возникнет контакт, мы этого не исключаем, но и не принимаем за должное, мы живем одним днем, бедные мы бедные, думаю я во сне, какие же мы бедные; потом я просыпаюсь и вижу, что Бим сидит на берегу, разглядывая окрестности. Я подсаживаюсь к нему, и Бим говорит: тут мог бы стоять город. Город? — удивляюсь я мысленно. — Здесь? Хотя почему бы и нет! Тут хорошее место, дельта реки, почти как в устье Нила в «National geographic», а речные дельты удобны для жизни, потому что земля там плодородная, приходит мне на память, и это благодаря рекам, они наносят частицы плодородного ила, так продолжается много лет, река изменяет почву, ее наносы все изменили, и происходит это потому, что выше по течению она что-то размыла и тоже изменила, она забрала вещества из другого места и принесла их сюда, прямо по река, а какой-то Робин Гуд, думаю я, и вот уже раскинулась плоская равнина, покрытая травой и поросшая деревьями, равнина с плодородной почвой, так что почему бы и не построить тут город? Ты прав, говорю я, идея хорошая. Она не моя, говорит Бим. О'кэй, соглашаюсь я, твоя или не твоя, но все равно хорошая. Это идея немцев, говорит Бим, они хотели построить тут город, потому что считали это место идеальным, и хотя Тронхейм находится всего в одной миле отсюда или, может быть, в двух и тоже прекрасно расположен, там и река и все прочее, но они считали, что это место еще лучше. После войны нашлись чертежи, говорит Бим. Сам Шпеер участвовал в этом, добавляет он и замечает, что я не сразу сообразил, кто такой Шпеер. Шпеер был архитектором Гитлера, говорит Бим. Альберт Шпеер двадцать лет просидел в Шпандау, но умер свободным человеком, говорит он. Оказывается, этот Шпеер собирался построить здесь город. Я пытаюсь представить себе, как бы это было, но не могу понять, в чем смысл строить город рядом с другим городом, получилось бы два города впритык друг к другу, невольно напрашивается вопрос, зачем нужны два города, когда одного было явно достаточно — точно так же как было бы достаточно одного финна при собеседовании в посольстве, но их было двое, отчего создавалось впечатление излишества; как видно, для финнов посольство не игра, так же как для немцев война была не игра, они были дальновидны и основательны, и если решили, что тут нужен город, то, вероятно, были по-своему правы, мне трудно что-то сказать: что я понимаю в городах и их расположении на местности — действительно, очень мало, можно сказать ничего, я никогда не задавался целью построить город, я не мечу так высоко, я мечу гораздо ниже, наверное, поэтому я и не затеваю войн, с меня довольно тех городов, которые уже построены без меня, мне и этих хватает.Похоже, ты очень интересуешься немцами, говорю я. Бим кивает. Я много о них читаю, говорит он. Да, думаю я, о немцах, кажется, написано немало книг, еще бы не писать об этих сумасшедших, они такого натворили, что о них еще сотни лет будут писать книги, а теперь эти немцы вылавливают у нас рыбу, говорю я вслух, понаедут к нам с жилыми прицепами, с холодильными камерами, наловят нашей рыбы, увезут в Германию и там сварят. Это несправедливо, говорит Бим. Несправедливо, что все не любят немцев. Немцы проиграли войну, но их неправильно поняли, на самом деле они хотели хорошего, их незаслуженно обвиняют, а насчет евреев — так это все выдумки, доказательств-то нету, говорит Бим, этот мальчонка, мне стало смешно: понятное дело — молодо-зелено, но всему же есть предел, думаю я, а затем говорю ему, что после таких слов я просто перестану его уважать, потому что если он действительно в это верит, то, значит, он ограниченный и невежественный человек, а возможно, и просто дурак; и вообще, ну его к чертям, думаю я про себя, хотя и не говорю этого вслух, и это действительно мое мнение, я его не высказываю, но именно так и считаю, пускай сидит тут на отмели и мечтает о городе, который здесь могли бы построить, или возвращается в рыбацкую хижину к своим дружкам, они как раз скоро проспятся, так что если ты поторопишься, то подоспеешь вовремя, говорю я Биму, с похмелья они скорее всего уже позабыли все о ночном происшествии; а что до меня, так мне все равно, у меня есть своя жизнь, какая-никакая, но есть, я же взрослый человек, я причастен к власти СМИ, и у меня есть Финляндия, Финляндия в любом случае при мне, и если Биму ради того, чтобы придать нацизму более приемлемый вид, угодно тратить свои молодые силы на отрицание того факта, что немцы уничтожили миллионы невинных людей, то, по мне, пожалуйста, я в это не стану вмешиваться, каждый отвечает за себя сам, каждый самостоятельно делает выбор, хотя и не обязательно самый лучший, но тут, как говорится, вольному воля, выбирать есть из чего, и каждый выбирает по своему вкусу, любой выбор будет легитимным, если он хорошо обоснован, так что я не стану тебе мешать, можешь стоять на своем, это твое неотъемлемое право верить, будто евреи организовали всемирный заговор против всех и вся и будто нацисты только проучили их, а убивать не убивали, стой на своем хоть до посинения, но ты не можешь требовать от меня, чтобы я тебя слушал, у меня и без тебя есть о чем подумать, мы с тобой живем в разных мирах, мы разные люди, я старше тебя, я живу другой жизнью, но надо признать, что не у тебя одного путаница в голове, мы все запутались, кто-то меньше, кто-то больше, я тоже запутался, даже я запутался, но только в другой паутине, не в той, что ты, потому что нас захлестнула путаница, что-то не так, и Гитлер тут ни при чем, это уж точно, Гитлер пустил себе пулю в лоб и сейчас ничего не запутает, его просто нету, а мне некогда тебя слушать, у меня есть своя жизнь и свои дела, и есть вещи, которые нужно просто принимать как истинную правду, даже если это причиняет тебе боль, я, например, слышал, что есть люди, которые тратят свою жизнь на доказательство того, что никто не летал на Луну, а все это одно вранье и киношные трюки, так они считают, ну и бог с ними, пускай думают что хотят, только меня в это не надо вмешивать, иначе мне жизни не хватит, так что не отнимайте у меня время; вот сейчас я только что съездил за пятьдесят миль от Осло, чтобы разыскать тебя, потому что ты позвонил сестре и сказал, что ты хочешь отсюда выбраться, и в этом нет ничего такого, все мы иногда хотим откуда-то выбраться, и вот я проплыл на байдарке, проделал много миль по воде, чтобы забрать тебя отсюда, а я ведь ненавижу воду, так ненавижу, что далее сказать тебе не могу, и вот мы тут сидим с тобой вдвоем, и если ты собираешься и дальше разговоры разговаривать про немцев и если ты собираешься и дальше требовать, чтобы тебя называли Скарпхедином, то мне это все едино, к черту Скарпхедина, хотя он и сгорел в огне и пи разу не пикнул или как раз потому, что он сгорел и не пикнул;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26