мы приучили себя говорить, что нас радуют перемены, для того чтобы не захлебнуться, мы сами себя пытаемся обмануть, говоря, что перемены нас радуют, тогда как на самом деле они нас совсем не радуют; изменения изменениям рознь, говорит на это она, кто бы она пи была, бывают хорошие изменения и бывают плохие, точно так же как разлив бывает хороший и бывает плохой, задача в том, чтобы попасть в хорошую струю, говорит она; надо только попасть в хорошую струю, повторяет она, зачем же бояться хорошего, правда? Я не понимаю, о чем она говорит, и меня опять одолевает усталость. Хороший разлив — — плохой разлив, какая-то там струя, о чем это? — думаю я, сидя на диване в конторе дорожно-транспортного ведомства. Поток есть поток, и он несет изменения, а в изменениях нет ничего хорошего, это всегда плохо, рассуждаю я с глупой категоричностыо, потому что она задела меня за живое. И почему это она, скажите на милость, вдруг решила, что потоп когда-нибудь прекратится?Вот Бима захватил поток, говорит она. Захватил Бима? — спрашиваю я. Да, захватил Бима, говорит она. Я вовремя удержался, чтобы не сказать «понимаю», на самом деле я ведь не понял, я бы солгал, если бы сказал «понимаю». А кто такой Бим? — спрашиваю я. — Он лошадь? Если он лошадь, я готов усомниться в правильности этого высказывания. С лошадьми этого не бывает, уносит людей; вот если Бим не лошадь, тогда, конечно, другое дело, если только он не собака или другое какое-то животное. Бим не лошадь, говорит она. Если бы он был лошадью! Бим — это мой брат, так что можешь мне поверить, что его захватило и понесло в потоке. Так, значит, Бима понесло? — снова спрашиваю я. Бима уже давно уносит. Понимаю, говорю я. Это — ложь, но я чувствую, что как раз тут маленькая ложь вполне уместна и даже необходима, таковы условности общения, они требуют, чтобы я произнес именно это для поддержания разговора и поддержания возникших отношений; я должен был погладить по шерстке, вот я и сказал, что понимаю, хотя на самом деле из того, что она говорила, ничего невозможно было понять; я знаю только то, что Бим не лошадь, а ее брат и что его захватило и унесло потоком.Я повез ее домой на машине. Ей давно уже пора было быть дома, но, пока я спал на диване и пока очухивался, она из-за меня пропустила свой автобус, так что самое меньшее, что я мог сделать, — это хотя бы отвезти ее домой. Ей надо скорее домой к Биму. Бим ждет. Вообще-то, мне некогда, я все время помню, что дома меня ждет Финляндия; Финляндия с нетерпением ждет, чтобы я наконец вернулся и снова занялся ею, принял бы ее в свои любящие объятия, думаю я, ведь время так и бежит, дни проносятся стремительным потоком, а информация о Финляндии все еще не появилась на свет; надо подхлестнуть себя, думаю я, ведь я терпеть не могу авралы, я люблю работать в хорошем ровном темпе, выдавая по нескольку страниц в день, равномерно и добросовестно, то есть работать методично, а авралы — это работа на и: и юс, при авральной работе ты тонешь в пучине, провались она ко всем чертям, авральная работа. Между тем мы уже приехали в один из городов-спутников рядом с Осло, и я остался сидеть в машине, дожидаясь, пока она сбегает наверх в квартиру проверить, дома ли Бим. На всякий случай она попросила меня подождать, предчувствуя, что Бим не стал ее дожидаться и отправился шататься по улицам и теперь он может быть где угодно. Я понял, что они живут вдвоем. Бим и она. Надо будет спросить у нее, как ее зовут; надо не забыть спросить об этом. Они остались без родителей, так она сказала, но «остались без родителей» можно понимать по-всякому: может быть, родители куда-то уехали, например на Канарские острова, или они психически больны, или спились, по в данном случае это означает, что они умерли, то есть оставили детей самым бесповоротным образом, думаю я, вероятно, и самым чистым, потому что если уж ты мертв, так, значит, мертв, тебя нигде нельзя встретить, с тобой никак нельзя связаться, ты недоступен в самом окончательном смысле, то есть тут вообще не о чем говорить, смерть окончательна в самом бесповоротном смысле, она — хозяин-барин, и она так соблазнительно легко протекает мимо нас, смерть — сама текучесть, и она пугает меня больше, чем что бы то ни было, больше, чем даже вода, потому что вода — это одновременно и жизнь и смерть, и я боюсь и того и другого, ведь они одинаково текучи, так что ее родители умерли, а смерть — хозяин-барин, и в каком-то смысле ты тоже станешь хозяин-барин, когда умрешь.Бима нет дома. Она спускается ко мне и говорит, что Бима нет дома, и спрашивает, не мог бы я поехать с ней поискать его. Поискать Бима? Ну что ж, почему бы не поискать! Вот только моя брошюра! — думаю я. Я как раз взялся за один текст, говорю я, и немного зашиваюсь с работой. Какой текст? — спрашивает она, и я говорю, что работаю над текстом о Финляндии; я сказал именно «текст», потому что это оставляет вопрос открытым; «текст» звучит хорошо:я пишу текст о Финляндии, но, ясное дело, раз Бим куда-то подевался, то надо искать Бима, а Финляндия никуда не денется, Финляндия в лес не убежит; кстати, отмечаю я про себя, делаю заметку на память, это тоже одно из свойств, присущих Финляндии, — Финляндия не подведет, она всегда там, где ты ожидаешь ее найти, она никуда не убежит, а спокойно стоит на своем месте, полагаясь на милость тектонических плит под земной корой; в сущности, в этом она ничем не отличается от всякой другой страны, но все же пребывает в относительном покое, она никуда не плывет, такое качество само по себе уже делает ее достаточно притягательной для путешественников, думаю я; и в то время как меня несет течение, и Бима, и многих других несет течение, Финляндия не плывет. «Посетите страну, которая никуда не уплывет» — такие слова можно бы написать на плакатах, выставленных в витринах туристических бюро. «Посетите страну, которая пребывает в покое». А вот Бим в покое не пребывает, и его надо разыскать, и я размышляю про себя, что никому не будет большого вреда, если я потрачу немного времени, чтобы помочь его сестре в поисках брата, помочь сестре, имени которой я даже не знаю. Кстати, как тебя зовут? — спрашиваю я. И она говорит мне, как ее зовут, только берет с меня обещание, что я больше никому не скажу, потому что она не хочет растрезвонить об этом на весь свет, чтобы каждый встречный-поперечныи знал ее имя; по-моему, это неплохо, поскольку тоже своего рода принцип; мне нравится, когда у человека есть свои принципы; теперь я узнал, как ее зовут, но я обещал, что никому этого не скажу, могу только сказать, что у нее красивое имя. Мы объезжаем окрестности здешнего торгового центра, где находится почта, парикмахерская, продовольственный магазин и киоск — словом, все, что обычно можно найти в любом торговом центре нашей страны, но Бима нигде не видно, и его сестра, то есть она — надо придумать, как мне ее теперь называть, назову-ка я ее просто Сестрой, вот и вся недолга, — так вот Сестра подозревает, что он уехал па электричке в город и шатается там один шш н компании со своими дружками, с нехорошими дружками, которые, по ее словам — по словам Сестры, — сбивают его с толку и внушают ему всякие глупости, а он плывет по течению, причем явно не в том направлении, Сестре это не нравится, но она вынуждена пока скрепя сердце мириться: попробуй помешай брату, да вообще любому человеку, делать то, что он хочет, вряд ли из этого выйдет толк, потому что каждый движется туда, куда его тянет; а уж куда его занесет нелегкая, к чему прибьет, никогда не известно; так что, нравится нам это или не нравится, жизнь нас не спрашивает и все поворачивает по-своему, и, сколько ни бейся, она всегда найдет лазейку, как нас обмануть и повернуть дело по-своему, чтобы мы пошлипо той дорожке, которую она для пас выбрала; кто-то называет это судьбой, по к черту судьбу, на самом деле мы сами виноваты, думаю я; Сестра, та во всем винит нехороших приятелей, но я считаю, что виноват сам Бим; обстоятельства тоже, конечно, имеют какое-то значение, но до известной степени, а главное дело в самом Биме, точно так же как в моем случае дело во мне, а в случае Сестры — дело в ней, если уж говорить о том, кто виноват и почему наша жизнь складывается так, а не иначе; я, например, сам виноват в том, что мою машину забрали на штрафную площадку, и я это хорошо сознаю, хотя мне это неприятно, виновато мое легкомысленное отношение к § 12 Дорожно-транспортных правил, и одиночество я сам выбрал, потому что все остальное — хлябь текучая, одиночество же хотя по-своему тоже текуче, но оно течет себе потихоньку, пускай это ни к чему меня не приведет, пропади оно пропадом, это одиночество, но тут я по крайней мере, как уже говорилось, хотя бы знаю, что сам это выбрал.Мы все ездим, ищем Бима. В библиотеке Дейкмана его не нашлось; туда он, по словам Сестры, часто заходит; нет его и в большом торговом центре у железной дороги; словом, нигде его нет; но мы не сдаемся; и день уже клонится к вечеру, а мы все кружим по одним и тем же местам, и Сестра рассказывает мне о Биме. Он был жизнерадостным мальчиком, пока они вдруг не остались одни; родители погибли в автомобильной катастрофе по дороге в летний домик у озера Эйереи, которое является частью системы проточных озер, в бассейне Гломмы — самой большой реки Норвегии и бесконечно длинной, как голодный год, и уж настолько полноводной, что мне даже думать не хочется, сколько там воды, она течет и плещется и время от времени неожиданно выходит из берегов, разрушая все, что только возможно, на своем пути, но это и понятно, как-никак река, а реки — это вода, а вода несет изменения, и похоже, что это уже звучит как постоянный припев, я сочинил песню с припевом, а припев должен повторяться через одинаковые промежутки между куплетами, припеву положено повторяться, и с какой стати мне нарушать закон жанра, а там, глядишь, начнется еще один куплет, и со временем, как знать, получится песня для хора; однако брат и Сестра остались без родителей, и тогда Сестре, которая уже несколько лет как отделилась и жила самостоятельно, волей-неволей пришлось вернуться в отчий дом, чтобы заботиться о Биме; вообще-то, она была студенткой, она и сейчас студентка, но пошла на работу, чтобы обеспечивать себя и Бима; учение пришлось забросить, ее специальность география; география, в моем представлении, занимается картами, глобусами, расположением тех или иных объектов по отношению друг к другу; я подумал и впервые понял, что география включает в себя очень много разного, и Сестра, наверное, знает уйму таких вещей, о которых я даже не подозреваю, и, весьма вероятно, у нее есть запас сведений о Финляндии, отмечаю я мысленно, так что можно порасспрашивать ее при более удобном случае, так как сейчас она рассказывает о Биме. С тех пор как они остались без родителей, Бим так изменился, что его просто не узнать. Сестра старалась проводить с ним как можно больше времени, но ей нужно было ходить на работу, и Бим был подолгу предоставлен сам себе, он начал пропускать школу и познакомился с людьми, которые внушили ему всякие глупости, последнее она повторяет уже во второй раз, это тянется давно, говорит она. А что значит — давно? — спрашиваю я, но она не ответила, а вместо этого просит, чтобы, когда мы найдем Бима, я не называл бы его Бимом. Не называть Бимом, думаю я про себя; можно, конечно, и не называть, но как лее тогда к нему обращаться, как-то ведь надо его назвать, если с ним можно говорить. Или он уже и разговаривать не хочет? Вдруг он вообще отказывается говорить. А он что, не разговаривает? Да нет, разговаривает, отвечает Сестра, по откликается только на Скарпхедина. Не откликается на свое имя, на Бима, но откликается, когда его зовут Скарпхедином, понимаешь?Мы нашли Бима около большого торгового центра у железной дороги. Бим любит околачиваться возле торговых центров, от мечаю я про себя, либо в городе-спутнике, либо на окраине Осло, либо он сидит в библиотеке или находится где-нибудь на пути из одной точки в другую. Это еще куда ни шло, думаю я, не так уж и страшно. В какой-то момент я испугался, что местом его прогулок служит весь белый свет, но в действительности оказалось, что оно ограничено лишь небольшой частью света, очень малой частью, у него лишь несколько излюбленных точек; разыскивать его — дело, конечно, хлопотное, но утешает то, что радиус его странствий так невелик, думаю я. Бим оказался совсем маленьким пареньком, можно сказать мальцом, я бы назвал его мальцом, если бы случайно обратил на него внимание, встретив на улице, но в глаза я, конечно, не скажу ему «малец», тем более что он желает называться Скарпхедином. Сестра вышла из машины и разговаривает с ним; я догадываюсь, что он не желает ехать домой; рядом с ним стоит компания из четырех-пяти таких же мальцов, но ростом повыше и очень крутых, в грубых ботинках и с дурацкими ухмылками на лицах; они хохочут над чем-то, что он сказал Сестре. Она рассердилась, выхватила у него сигарету изо рта и потянула за собой под насмешливый хохот крутых мальцов. Бим и Сестра садятся в машину, и мы едем.Бим сидит на переднем сиденье, Сестра — сзади. Ты хочешь, наверное, знать, кто он такой, спрашивает через некоторое время Сестра, кивая в мою сторону, хотя я что-то не заметил, чтобы Бим мечтал со мной познакомиться; напротив, он всем своим видом показывает нам, что его вообще ничего не интересует, и уж тем более я. Это — мой знакомый, говорит сестра. Его зовут Ньяль. Я смотрю на нее в зеркале и вижу она хочет, чтобы я ей подыграл. Отчего же не подыграть, думаю я. Я не против Ньяля; раз она говорит Биму, что меня зовут Ньяль, то пускай я буду Ньялем, коли ей так нужно. Вообще, надо сказать, мы вкладываем в имена слишком большой смысл. Мы связываем с именем определенные свойства и настроения, но это же глупость, ну ее к чертям; что одно имя, что другое — никакой разницы; итак, теперь меня зовут Ньяль. Бим впервые за все время посмотрел в мою сторону. Тебя зовут Ньяль? — спрашивает он. Ну да! — говорю я. — Меня зовут Ньяль. Хорошее имя! — говорит Бим. Спасибо! А тебя, кажется, зовут Скарпхедин? Бим оборачивается назад и, прежде чем кивнуть, бросает быстрый взгляд на Сестру. Тоже хорошее имя, говорю я, серьезное, оно говорит о стойкости. От моих слов Бим сразу стал немного выше ростом, не такой уж он непонятный, как мне показалось сначала, Бим тоже подвержен действию тех психологических механизмов, которые управляют большинством из нас. Когда нам говорят что-нибудь хорошее, мы сразу становимся немного выше ростом, так уж мы устроены, что в общем-то и неплохо.Мы с Сестрой сидим на балкончике в квартире, где живут Бим и Сестра, и ужинаем простыми бутербродами с сыром, запивая их молоком. Бим отказался ужинать с нами, обидевшись на Сестру за то, что она его приструнила, когда он вздумал показывать палец компании ребят так называемого иммигрантского происхождения; это случилось, когда мы проезжали мимо торгового центра, который Бим упорно называет торговНым центром не потому, что считает это правильным, а, как мне думается, только для того, чтобы посердить Сестру; Сестра попадается на эту удочку и сердится на него, она поправляет Бима каждый раз, как он произносит это слово, а Бим наслаждается тем, что сумел ее раздразнить. Сейчас он ушел к себе в комнату и занялся компьютерными играми. Из его комнаты доносятся приглушенные звуки яростной перестрелки. Сестре сегодня идти в ночную смену, потому что поток арестованных машин течет непрерывно, они прибывают на площадку даже ночью, потом за ними приходят хозяева, это постоянным круговорот и круговращение, хотя и не вечное, отнюдь не вечное, но покамест оно продолжается с неубывающей скоростью, и Сестра дважды в неделю отсиживает двойную смену, чтобы подзаработать немного деньжат, — как говорится, лишние деньжата всегда пригодятся. Так, значит, меня теперь звать Ньяль, говорю я. Сестра улыбается. Иначе было нельзя, говорит она, ведь Ньяль — это отец Скарпхедина из саги о Ньяле; Бим прочел ее и с тех пор все время перечитывает; не пойму я его, он так и глотает книжки, вот прочел сагу о Ньяле, но, кроме того, еще кучу всяких других книг и в то же время играет в свои дурацкие стрелялки и водится с этими балбесами, которые внушают ему всякую ерунду, говорит она вот уже в третий раз. Какую же ерунду они внушают? — спрашиваю я, но она не вдается в объяснения. Вместо ответа она смотрит на часы и говорит, что ей пора собираться, но тут такое дело, что мешает одна загвоздка — забрать Бима с собой на работу не получится, а оставить мальчика одного ей бы тоже не хотелось. Сестра не говорит прямо, чего она хочет, но я чувствую за ее словами невысказанную просьбу, отчаянную просьбу; я вижу, что тут есть над чем хорошенько подумать: я же совсем не знаю эту женщину, эту Сестру, но я сам сделал так, чтобы мою машину забрали на площадку, потому что мне не терпелось выяснить, почему она попросила меня ездить осторожно — потому ли, что я — это я, или потому, что она всем так говорит;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26