Одни только поиски открытой больницы оказались настоящей пыткой, а когда они увенчались успехом, пришлось оформить массу бумажек и собрать кучу печатей. Мистеру Бердену надоели мои слезы и сопли, так что, пока я хныкала в вонючем такси, он проявлял откровенное недружелюбие. Наконец мы встретились с обходительной молодой женщиной-врачом; та спросила, что я принимала до сих пор, и выяснилось, что вожделенный препарат свободно отпускают в любой итальянской аптеке. И слава Богу. Хотя вы только представьте — какой, должно быть, спокойный народ, эти итальянцы. Впрочем, трудности на том не закончились: все аптеки как назло закрылись — не знаю, что у них там было: религиозный праздник, забастовка или еще какая катастрофа. Мы с мистером Пузо целый час колесили по городу; в итоге почти весь день (единственный свободный день, когда можно было свободно погулять по городу) ушел на поиски пилюль от хандры.
Когда таблетки оказались в наших руках, мистер Берден выдал мне три штуки, снабдив деньгами и подробными инструкциями, как пройти к ресторану. Мы всей группой договорились собраться в восемь часов, чтобы отведать «домашней итальянской пищи». Затем он меня покинул. Думаю, бедняге не терпелось разыскать пиццерию и глотнуть там горячительного.
Должна сказать, если «сидишь» на транквилизаторах, Европа кажется сказкой. Размалеванные граффити стены подземки выглядят нарядными. Хромые убогие животные, которые в те времена свободно ковыляли по улицам, уже не внушают жалости и не портят настроения своим видом. Замызганные прокопченные здания перестают напоминать о неминуемой гибели матери-природы. С интересом рассматриваешь даже припаркованные кое-как машины, походящие на рыбин, выброшенных на берег. Советую попробовать.
В этаком безмятежном состоянии я пришла на ужин в большой фирменный ресторан, который неплохо наживался на названии «домашняя кухня». Из всей группы я приперлась первой. Мистер Пузо пребывал в скверном расположении духа. Он сидел за столиком, уставленным хлебными палочками и блюдцами с маслом, которые приманили к себе через открытую форточку стаю ос. Три престарелых официанта курили, недружелюбно на нас поглядывая. Я посмотрела в окно и увидела дворик, заполненный велосипедами, бельем и вездесущими крохотными автомобильчиками, разбросанными тут и там без всякого порядка.
— Мерзкие соплячки. Все до одной. — Мистер Пузо успел раскупорить вторую бутылку «Шанти». Было очевидно, что справиться с ней ему труда не составит. Я налила себе бокальчик, на что он только усмехнулся. Официант, почуяв чаевые, принес нам «гноччи» в соусе, напоминающем грибной суп-пюре. При воспоминании о супчике опять невыносимо захотелось домой. Мистер Пузо, заметив, что снова начинаются всхлипывания, протянул пузырек с успокоительным и сказал: «Смотри не переборщи». Я взяла две пилюли. Он вручил официанту примерно двадцать баксов и заказал еще еды и вина.
Я сидела за столиком как испанская инфанта, тихо предвкушая скорое возвращение домой — осталось потерпеть пять дней (благодаря таблеткам я намеревалась как-нибудь продержаться сто двадцать часов). А еще я чувствовала себя взрослой и важной, поскольку присутствовала на самом настоящем ужине с красным вином и мужчиной. Хотя мистер Пузо скорее всего особых восторгов не испытывал: этот ужин был еще одной мелью на реке его жизни. Он тыкал мертвую еду вилкой, словно малыш садовую улитку. Нам подали пару апельсинов с начинкой из шербета, и скоро стали потихоньку подтягиваться остальные ученицы; каждая рассыпалась в извинениях, на ходу бесстыдно придумывая самые искренние оправдания.
Постепенно все подошли, не столько для еды, сколько ради обещанной дискотеки. В те времена «диско» лишь входило в обиход; новомодное, притягательное словцо обещало приключения и возможность пофлиртовать с европейцами. А если посчастливится, то и найти какого-нибудь паренька, похожего на солиста из группы «АББА». К счастью, мистер Пузо сильно набрался и ему было недосуг нами командовать; он залез в автобус и покатывался со смеху на пару с Кристи и Аланом. Я к тому времени тоже перехватила и, как мне казалось, источала остроумие. Тогда-то меня и стали замечать, хотя до истинного восхищения было далеко. Никто не думал: «Как она крута!», скорее: «Ну и развезло чувиху, давайте ее упоим до потери сознания». Но откуда мне было знать! Внимание стало животворным бальзамом. Я вела себя все глупее и глупее, а окружающие подначивали меня с растущим остервенением — особенно мальчишки.
«Лиз, я ведь знаю, если только захочешь, ты и свинг забацаешь».
Я пустилась вертеть бедрами в проходе автобуса.
«Лиз, смотри, что мы из ресторана стянули. На-ка, глотни».
Бутылка красного. Я отхлебнула. У меня был праздник.
«Лиз, а ты когда-нибудь свитер снимаешь?»
Я сняла, открыв на всеобщее обозрение моднючую, как мне тогда казалось, «левисовскую» рубашку в красно-белую клеточку.
Молодежь на дискотеке дергалась в большом зале с зеркальным шаром и светомузыкой всех цветов радуги под непривычные европейские шлягеры — в общем, слушать можно, если не обращать внимания на тяжелый ритмичный фон, который создавали (вы не поверите!) саксофонисты и трубачи. С нами веселилась еще одна туристическая группа, из Австрии. Мы перезнакомились и, к своей радости, обнаружили массу общего. Нас одинаково удивляло, что в Вене продаются жареные куры по-кентуккийски и что в итальянских лирах до нелепости много нулей. И еще я танцевала. О, как я танцевала! Жуть берет, когда представляю, что это было за зрелище.
Прошел еще час, и мы небольшой компашкой в семь человек поднялись на крышу покурить — вернее сказать, шестеро отправились покурить, а я трусила сзади, радуясь, что меня хотя бы не гонят. Во влажном ночном воздухе пахло как из давно не мытого холодильника. Начался дождь, и мы сгрудились под небольшим выступом, отчаянно пытаясь умерить дрожь.
Выяснилось, что дискотека совсем близко от Колизея. Величественное здание казалось тогда скорее заставкой из мультика про Багза Банни, чем ареной, где творилась история. Полуденная расправа над рабами? «Веселенькое зрелище», — думала я. Интересно, у них тоже сновали в проходах разносчики с тогдашним подобием пива и хот-догов? Австрийцы дали мне отпить красного вина из своей бутылки; помню, кружилась голова и хотелось спрятаться от всех. Я зашла за вентиляционную отдушину и слушала, как кислотный дождь капает на город, растворяя его атом за атомом. В голове закрутилось, завертелось, а потом?… На этом месте поставим знак вопроса.
Следующее, что я помню, — меня заталкивали в автобус, который направлялся в гостиницу. Все выглядели кошмарно. Мистер Пузо упился вдрызг, а я сидела, сунув голову в пакет из магазина «Станда». Когда мы вернулись в гостиницу, девчонки, которые были в состоянии самостоятельно передвигаться, смотались на заправку — сходить в туалет и пококетничать (почти в два утра) с золотистыми «эльфами». Шлюшки. Я бы с радостью к ним присоединилась, если бы голова не шла кругом, как на карусели.
Остальные сто десять часов царила хрестоматийная скука. После ночной гулянки все мучались похмельем и вели себя на удивление тихо. Утверждают, что мы увидели фонтан Треви, купол Пантеона, еще сотню фонтанов и столько же церквей, церквей и еще раз церквей. Мало что помню. Пожалуй, только поездка на руины произвела на меня глубокое впечатление — глядя на раскопки, можно было представить, как текла жизнь в древности. То же чувство у меня было, когда я вернулась домой от стоматолога; в квартире давно не мешало бы покопаться в поисках чего-то, что внесет в мою повседневность хоть толику смысла и жизни.
Ну что еще сказать вам про Рим? Потрескавшиеся травертиновые полы музеев, неоновые вывески с рекламой бытовой техники «Канди», искусно разоблаченные статуи на каждом углу. Ах да, еще улицы, названные в честь известных событий, как «Улица двадцатого сентября». Я начала размышлять о человеческой цивилизации (более подходящего места для подобных мыслей, чем Рим, и не придумаешь) и задалась вопросом: а что случится, если жизнь будет идти, идти и идти, и через тысячу лет повсюду будут улицы, названные в честь каждого дня, без повторений? Интересно, почему в Северной Америке не увековечивают знаменитых дат?
В 2004-м я уже ничему не удивляюсь.
***
Домой мы долетели за три секунды — такое было впечатление; а когда сели в аэропорту Ванкувера, от моей тоски по дому не осталось и следа. Меня встречали родители, и я при виде их визжала от радости. Единственный вопрос отец задал, когда мы ждали багаж: «Ну, как слетала в прошлое?» Мать на него шикнула, и по пути домой мы разговаривали исключительно о том, какую замечательную работу отхватила старшая сестрица. Да, пусть я только что вернулась из Италии, судьба Лесли все равно любопытнее.
Ну что ж, теперь подошло время кое в чем признаться. Первая новость заслуживает внимания лишь потому, что она поможет объяснить вторую. Итак, я толстуха. Как уже упоминалось, я была толстым ребенком и, повзрослев, превратилась в толстую женщину.
Вот так. Может, и не стоит дальше продолжать. Кому интересно знать о горестях какой-то дурнушки и о том, что у нее творится в голове. Думаю, проблема веса красной нитью проходит сквозь каждый день моей жизни: даже — жиры — когда — углеводы — я — калории — пытаюсь — сахар — скрыть — свинья — это — свинина — я — холестерин — говорю — сельдерей — как — творог — обыкновенная — тунец — толстуха.
Итак, мы возвращались из аэропорта, и я уже знала, что приключения Лесли затмят любые события моей жизни. Я реалист. Мне не тяжело быть собой; беспокоит лишь одиночество. В последние годы я сбросила пару килограммов (качественное мясо, больше фруктов и все такое), но четыре десятка лет даром не проходят: я привыкла рассуждать, как толстая, и даже если я превращусь в щепку, проблема никуда не денется — все сидит в голове. Парни такие вещи просекают мгновенно, да и я буду помнить о собтвенных телесах.
Ну вот. Думаю, о втором откровении вы и сами уже догадались. Девять месяцев спустя… Не стану делать вид, будто зачала от Святого Духа. Пропустив первые несколько менструаций, я решила, что природа склонна подкидывать подобные сюрпризы и все образуется само собой. Месяце на пятом я подумала: «Так, что-то не чисто». Следующие недели прошли в размышлениях или, иначе говоря, в попытках отрицать очевидное. К шестому месяцу малыш начал выделывать кульбиты и пинаться, но и тогда я побоялась рассказывать родителям — особенно матери.
Я почти ничего не говорила о ней. Она человек не злобный, просто иногда на нее находит. В последнее время матушка сидит на каком-то чудном препарате и вполне стабильна — у нее, конечно, до сих пор иногда случаются припадки, но приступы чрезмерного буйства прекратились. А в те годы… Если она срывалась, псы по всей округе выли с ней за компанию. Когда Уильям и Лесли обрели некоторую самостоятельность, они уматывали куда-нибудь на летние заработки — как можно дальше от дома. Дни напролет находиться с матерью в одном доме, да еще летом? Вот уж увольте. К сожалению, со мной этот номер не прошел: двух неудачных попыток уехать в детский лагерь мне вполне хватило (нестерпимая тоска по дому). Наверное, поэтому я и шастала по коттеджам: хотелось побыть там, где тебя не найдет никто из родных. А чужие — пусть, не страшно.
Больше всего мне нравится в юных созданиях их ограниченность. В младые лета ты даже не подозреваешь, насколько глуп. К седьмому месяцу, когда закончились занятия в школе, у меня началась хроническая усталость. Мать нашла какие-то общие симптомы с мононуклеозом, однако в настоящие подозрения это так и не вылилось: матушка вспомнила, что заболевание передается при поцелуе. К счастью, утренний токсикоз прошел быстро и почти незаметно — настолько легко, что я сама приняла его за грипп.
Пока ребенок развивался в утробе, у меня не было ни малейших сомнений, что с ним придется расстаться. Многие женщины воображают себе умильные пальчики и пушок на голове будущего чада. Я же соображала, как бы поскорее родить, уложить младенца в ящик из-под молока и оставить на ступенях церкви на Тэйлор-Уэй. Глупо, но все же я надеялась, что схватки начнутся рано утром, я смотаюсь в лес у муниципального водораздела, благополучно разрожусь и занесу ребенка в церковь, чтобы поспеть домой к обеду.
Мечтать не вредно.
Схватки начались в конце августа, во вторник. Отец сидел в своей комнате и слушал приемник, а мы с матерью смотрели телевизор. Вдруг я ощутила сильнейший спазм — в жиз-ни такого не было: будто земля сотряслась. Мать взглянула на меня и спросила:
— Чего ты?
— Спазм.
— Хм, какие-то спазмы себе придумала…
— М-м. — Я держалась изо всех сил: хладнокровие мне еще ой как понадобится. Надо взять родильные принадлежности, которые я заранее подготовила и уложила в желтый пластмассовый ящик, с какими ходят молочники: одеяла, содовую воду, аспирин, женские прокладки и, отдельно, в полиэтиленовом пакете чистое одеяло для младенца.
— Что ты ела?
— Ничего. Только обедала со всеми. И немного клубники.
— А клубника, конечно, местная?
— Да. Девчонка угостила из фургончика за углом.
— Да они ягоды в сточной канаве полощут.
— Ничего подобного.
— Не вини в своих коликах мой обед. Я тут ни при чем.
— Разве я кого-то обвиняю?
Мы опять уставились в телевизор. Я уже собиралась тихонько выскользнуть из комнаты, как меня снова шарахнуло. Так бывает, когда в дерево влетишь на велосипеде. Да уж, в таком состоянии о прогулке до леса можно забыть. На что ты надеялась, дуреха?
— Нет ведь, обязательно надо было наесться немытой клубники.
— Отвези меня в больницу.
Мать повернулась ко мне. Я не слыла ни паникершей, ни симулянткой. Так что просто отмахнуться матушка не могла.
— Хорошо. Одевайся.
Поездка была напряженной. Отец ни о чем не догадывался, а мать сразу просекла, что дело не чисто.
— Лиззи, ты что-то не договариваешь.
— Потом, мама. — Нервный припадок в машине — это уж слишком. Мать всю дорогу закидывала удочку, но я с ней не церемонилась. Пока терпимо; может, и дальше как-нибудь продержусь.
Ночка выдалась долгой, хотя в те времена больницы финансировались лучше и персонал был отменный. Меня отвезли в свободную палату (всего через две от той, где много лет спустя я повстречалась с Джереми) и стали заполнять анкету. Мать все твердила про немытую клубнику, сталкиваясь в коридоре с прохожими. Вошел дежурный врач, поздоровался, задал пару вопросов, поглядел, пощупал и скомандовал: «В родильное отделение, быстро».
Я пожала плечами, и меня укатили.
Видели бы вы ее лицо!
Джейн приехала через полчаса после звонка, и все это время Джереми почти не разговаривал. Мы с Лесли не знали, что и думать. Обе пеняли на наркотики. Наконец сын сказал:
— Отлегло: вижу левым глазом. И наркотики тут ни при чем.
— Да? А что же тогда?
— У меня… не могу сказать. Язык не поворачивается.
— В смысле?
— Обождите, скоро придет Джейн.
Мы сидели в гостиной среди кассет с грустными фильмами, пили кофе и ждали.
И вот появилась та самая Джейн. Подспудно я готовилась к встрече с воинственной мужеподобной дамочкой или варваршей с небритыми подмышками. Когда же я открыла, в дверях стояла приличного вида девушка в синей спортивной куртке, с приятным овалом лица и миловидной улыбкой. На вид я бы дала ей, пожалуй, чуть больше двадцати. Такие обычно заводят умниц-колли и собирают подписи против жестокого обращения с животными.
— Меня зовут Джейн.
— Я Лиз.
— Где он?
— Там, в комнате.
Я с облегчением вздохнула. Девушка села рядом с Джереми и коснулась его лица. Он положил руку на ее ладонь и сказал:
— Прости, что так вышло.
И тут же заснул, будто повинуясь жесту гипнотизера. Я совсем отчаялась: мне было необходимо узнать, что с ним происходит. Однако вместо того чтобы все прояснить, Джейн сама стала задавать вопросы. Ее интересовало, как мы с ним связались и как он оказался у меня в квартире. Наконец, удовлетворившись моими ответами и поняв, что я отношусь к ее другу с самым искренним участием, Джейн ответила:
— У него рассеянный склероз.
— Хм, вот, значит, как…
— Я вижу, для вас это пустое слово?
— Кто его знает.
Лесли подкинула гипотезу:
— А-а, это, наверное, когда считают с невероятной скоростью?
— Нет, другое.
Я поинтересовалась:
— Надо думать, случай серьезный?
Джейн кивнула:
— Да.
— Насколько все плохо? — поинтересовалась сестрица.
Гостья не спешила отвечать.
— А можно кофе?
Я налила ей чашечку.
Мы не знали, с чего начать, но затем разговор быстро перешел в медицинское русло. Краткости ради скажу, что рассеянному склерозу, как и Риму, посвящено много страниц в Интернете.
А если в двух словах, то по неизвестной причине миелиновый слой, который защищает мозг и нервные клетки спинного мозга, у больного начинает уничтожаться — постепенно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Когда таблетки оказались в наших руках, мистер Берден выдал мне три штуки, снабдив деньгами и подробными инструкциями, как пройти к ресторану. Мы всей группой договорились собраться в восемь часов, чтобы отведать «домашней итальянской пищи». Затем он меня покинул. Думаю, бедняге не терпелось разыскать пиццерию и глотнуть там горячительного.
Должна сказать, если «сидишь» на транквилизаторах, Европа кажется сказкой. Размалеванные граффити стены подземки выглядят нарядными. Хромые убогие животные, которые в те времена свободно ковыляли по улицам, уже не внушают жалости и не портят настроения своим видом. Замызганные прокопченные здания перестают напоминать о неминуемой гибели матери-природы. С интересом рассматриваешь даже припаркованные кое-как машины, походящие на рыбин, выброшенных на берег. Советую попробовать.
В этаком безмятежном состоянии я пришла на ужин в большой фирменный ресторан, который неплохо наживался на названии «домашняя кухня». Из всей группы я приперлась первой. Мистер Пузо пребывал в скверном расположении духа. Он сидел за столиком, уставленным хлебными палочками и блюдцами с маслом, которые приманили к себе через открытую форточку стаю ос. Три престарелых официанта курили, недружелюбно на нас поглядывая. Я посмотрела в окно и увидела дворик, заполненный велосипедами, бельем и вездесущими крохотными автомобильчиками, разбросанными тут и там без всякого порядка.
— Мерзкие соплячки. Все до одной. — Мистер Пузо успел раскупорить вторую бутылку «Шанти». Было очевидно, что справиться с ней ему труда не составит. Я налила себе бокальчик, на что он только усмехнулся. Официант, почуяв чаевые, принес нам «гноччи» в соусе, напоминающем грибной суп-пюре. При воспоминании о супчике опять невыносимо захотелось домой. Мистер Пузо, заметив, что снова начинаются всхлипывания, протянул пузырек с успокоительным и сказал: «Смотри не переборщи». Я взяла две пилюли. Он вручил официанту примерно двадцать баксов и заказал еще еды и вина.
Я сидела за столиком как испанская инфанта, тихо предвкушая скорое возвращение домой — осталось потерпеть пять дней (благодаря таблеткам я намеревалась как-нибудь продержаться сто двадцать часов). А еще я чувствовала себя взрослой и важной, поскольку присутствовала на самом настоящем ужине с красным вином и мужчиной. Хотя мистер Пузо скорее всего особых восторгов не испытывал: этот ужин был еще одной мелью на реке его жизни. Он тыкал мертвую еду вилкой, словно малыш садовую улитку. Нам подали пару апельсинов с начинкой из шербета, и скоро стали потихоньку подтягиваться остальные ученицы; каждая рассыпалась в извинениях, на ходу бесстыдно придумывая самые искренние оправдания.
Постепенно все подошли, не столько для еды, сколько ради обещанной дискотеки. В те времена «диско» лишь входило в обиход; новомодное, притягательное словцо обещало приключения и возможность пофлиртовать с европейцами. А если посчастливится, то и найти какого-нибудь паренька, похожего на солиста из группы «АББА». К счастью, мистер Пузо сильно набрался и ему было недосуг нами командовать; он залез в автобус и покатывался со смеху на пару с Кристи и Аланом. Я к тому времени тоже перехватила и, как мне казалось, источала остроумие. Тогда-то меня и стали замечать, хотя до истинного восхищения было далеко. Никто не думал: «Как она крута!», скорее: «Ну и развезло чувиху, давайте ее упоим до потери сознания». Но откуда мне было знать! Внимание стало животворным бальзамом. Я вела себя все глупее и глупее, а окружающие подначивали меня с растущим остервенением — особенно мальчишки.
«Лиз, я ведь знаю, если только захочешь, ты и свинг забацаешь».
Я пустилась вертеть бедрами в проходе автобуса.
«Лиз, смотри, что мы из ресторана стянули. На-ка, глотни».
Бутылка красного. Я отхлебнула. У меня был праздник.
«Лиз, а ты когда-нибудь свитер снимаешь?»
Я сняла, открыв на всеобщее обозрение моднючую, как мне тогда казалось, «левисовскую» рубашку в красно-белую клеточку.
Молодежь на дискотеке дергалась в большом зале с зеркальным шаром и светомузыкой всех цветов радуги под непривычные европейские шлягеры — в общем, слушать можно, если не обращать внимания на тяжелый ритмичный фон, который создавали (вы не поверите!) саксофонисты и трубачи. С нами веселилась еще одна туристическая группа, из Австрии. Мы перезнакомились и, к своей радости, обнаружили массу общего. Нас одинаково удивляло, что в Вене продаются жареные куры по-кентуккийски и что в итальянских лирах до нелепости много нулей. И еще я танцевала. О, как я танцевала! Жуть берет, когда представляю, что это было за зрелище.
Прошел еще час, и мы небольшой компашкой в семь человек поднялись на крышу покурить — вернее сказать, шестеро отправились покурить, а я трусила сзади, радуясь, что меня хотя бы не гонят. Во влажном ночном воздухе пахло как из давно не мытого холодильника. Начался дождь, и мы сгрудились под небольшим выступом, отчаянно пытаясь умерить дрожь.
Выяснилось, что дискотека совсем близко от Колизея. Величественное здание казалось тогда скорее заставкой из мультика про Багза Банни, чем ареной, где творилась история. Полуденная расправа над рабами? «Веселенькое зрелище», — думала я. Интересно, у них тоже сновали в проходах разносчики с тогдашним подобием пива и хот-догов? Австрийцы дали мне отпить красного вина из своей бутылки; помню, кружилась голова и хотелось спрятаться от всех. Я зашла за вентиляционную отдушину и слушала, как кислотный дождь капает на город, растворяя его атом за атомом. В голове закрутилось, завертелось, а потом?… На этом месте поставим знак вопроса.
Следующее, что я помню, — меня заталкивали в автобус, который направлялся в гостиницу. Все выглядели кошмарно. Мистер Пузо упился вдрызг, а я сидела, сунув голову в пакет из магазина «Станда». Когда мы вернулись в гостиницу, девчонки, которые были в состоянии самостоятельно передвигаться, смотались на заправку — сходить в туалет и пококетничать (почти в два утра) с золотистыми «эльфами». Шлюшки. Я бы с радостью к ним присоединилась, если бы голова не шла кругом, как на карусели.
Остальные сто десять часов царила хрестоматийная скука. После ночной гулянки все мучались похмельем и вели себя на удивление тихо. Утверждают, что мы увидели фонтан Треви, купол Пантеона, еще сотню фонтанов и столько же церквей, церквей и еще раз церквей. Мало что помню. Пожалуй, только поездка на руины произвела на меня глубокое впечатление — глядя на раскопки, можно было представить, как текла жизнь в древности. То же чувство у меня было, когда я вернулась домой от стоматолога; в квартире давно не мешало бы покопаться в поисках чего-то, что внесет в мою повседневность хоть толику смысла и жизни.
Ну что еще сказать вам про Рим? Потрескавшиеся травертиновые полы музеев, неоновые вывески с рекламой бытовой техники «Канди», искусно разоблаченные статуи на каждом углу. Ах да, еще улицы, названные в честь известных событий, как «Улица двадцатого сентября». Я начала размышлять о человеческой цивилизации (более подходящего места для подобных мыслей, чем Рим, и не придумаешь) и задалась вопросом: а что случится, если жизнь будет идти, идти и идти, и через тысячу лет повсюду будут улицы, названные в честь каждого дня, без повторений? Интересно, почему в Северной Америке не увековечивают знаменитых дат?
В 2004-м я уже ничему не удивляюсь.
***
Домой мы долетели за три секунды — такое было впечатление; а когда сели в аэропорту Ванкувера, от моей тоски по дому не осталось и следа. Меня встречали родители, и я при виде их визжала от радости. Единственный вопрос отец задал, когда мы ждали багаж: «Ну, как слетала в прошлое?» Мать на него шикнула, и по пути домой мы разговаривали исключительно о том, какую замечательную работу отхватила старшая сестрица. Да, пусть я только что вернулась из Италии, судьба Лесли все равно любопытнее.
Ну что ж, теперь подошло время кое в чем признаться. Первая новость заслуживает внимания лишь потому, что она поможет объяснить вторую. Итак, я толстуха. Как уже упоминалось, я была толстым ребенком и, повзрослев, превратилась в толстую женщину.
Вот так. Может, и не стоит дальше продолжать. Кому интересно знать о горестях какой-то дурнушки и о том, что у нее творится в голове. Думаю, проблема веса красной нитью проходит сквозь каждый день моей жизни: даже — жиры — когда — углеводы — я — калории — пытаюсь — сахар — скрыть — свинья — это — свинина — я — холестерин — говорю — сельдерей — как — творог — обыкновенная — тунец — толстуха.
Итак, мы возвращались из аэропорта, и я уже знала, что приключения Лесли затмят любые события моей жизни. Я реалист. Мне не тяжело быть собой; беспокоит лишь одиночество. В последние годы я сбросила пару килограммов (качественное мясо, больше фруктов и все такое), но четыре десятка лет даром не проходят: я привыкла рассуждать, как толстая, и даже если я превращусь в щепку, проблема никуда не денется — все сидит в голове. Парни такие вещи просекают мгновенно, да и я буду помнить о собтвенных телесах.
Ну вот. Думаю, о втором откровении вы и сами уже догадались. Девять месяцев спустя… Не стану делать вид, будто зачала от Святого Духа. Пропустив первые несколько менструаций, я решила, что природа склонна подкидывать подобные сюрпризы и все образуется само собой. Месяце на пятом я подумала: «Так, что-то не чисто». Следующие недели прошли в размышлениях или, иначе говоря, в попытках отрицать очевидное. К шестому месяцу малыш начал выделывать кульбиты и пинаться, но и тогда я побоялась рассказывать родителям — особенно матери.
Я почти ничего не говорила о ней. Она человек не злобный, просто иногда на нее находит. В последнее время матушка сидит на каком-то чудном препарате и вполне стабильна — у нее, конечно, до сих пор иногда случаются припадки, но приступы чрезмерного буйства прекратились. А в те годы… Если она срывалась, псы по всей округе выли с ней за компанию. Когда Уильям и Лесли обрели некоторую самостоятельность, они уматывали куда-нибудь на летние заработки — как можно дальше от дома. Дни напролет находиться с матерью в одном доме, да еще летом? Вот уж увольте. К сожалению, со мной этот номер не прошел: двух неудачных попыток уехать в детский лагерь мне вполне хватило (нестерпимая тоска по дому). Наверное, поэтому я и шастала по коттеджам: хотелось побыть там, где тебя не найдет никто из родных. А чужие — пусть, не страшно.
Больше всего мне нравится в юных созданиях их ограниченность. В младые лета ты даже не подозреваешь, насколько глуп. К седьмому месяцу, когда закончились занятия в школе, у меня началась хроническая усталость. Мать нашла какие-то общие симптомы с мононуклеозом, однако в настоящие подозрения это так и не вылилось: матушка вспомнила, что заболевание передается при поцелуе. К счастью, утренний токсикоз прошел быстро и почти незаметно — настолько легко, что я сама приняла его за грипп.
Пока ребенок развивался в утробе, у меня не было ни малейших сомнений, что с ним придется расстаться. Многие женщины воображают себе умильные пальчики и пушок на голове будущего чада. Я же соображала, как бы поскорее родить, уложить младенца в ящик из-под молока и оставить на ступенях церкви на Тэйлор-Уэй. Глупо, но все же я надеялась, что схватки начнутся рано утром, я смотаюсь в лес у муниципального водораздела, благополучно разрожусь и занесу ребенка в церковь, чтобы поспеть домой к обеду.
Мечтать не вредно.
Схватки начались в конце августа, во вторник. Отец сидел в своей комнате и слушал приемник, а мы с матерью смотрели телевизор. Вдруг я ощутила сильнейший спазм — в жиз-ни такого не было: будто земля сотряслась. Мать взглянула на меня и спросила:
— Чего ты?
— Спазм.
— Хм, какие-то спазмы себе придумала…
— М-м. — Я держалась изо всех сил: хладнокровие мне еще ой как понадобится. Надо взять родильные принадлежности, которые я заранее подготовила и уложила в желтый пластмассовый ящик, с какими ходят молочники: одеяла, содовую воду, аспирин, женские прокладки и, отдельно, в полиэтиленовом пакете чистое одеяло для младенца.
— Что ты ела?
— Ничего. Только обедала со всеми. И немного клубники.
— А клубника, конечно, местная?
— Да. Девчонка угостила из фургончика за углом.
— Да они ягоды в сточной канаве полощут.
— Ничего подобного.
— Не вини в своих коликах мой обед. Я тут ни при чем.
— Разве я кого-то обвиняю?
Мы опять уставились в телевизор. Я уже собиралась тихонько выскользнуть из комнаты, как меня снова шарахнуло. Так бывает, когда в дерево влетишь на велосипеде. Да уж, в таком состоянии о прогулке до леса можно забыть. На что ты надеялась, дуреха?
— Нет ведь, обязательно надо было наесться немытой клубники.
— Отвези меня в больницу.
Мать повернулась ко мне. Я не слыла ни паникершей, ни симулянткой. Так что просто отмахнуться матушка не могла.
— Хорошо. Одевайся.
Поездка была напряженной. Отец ни о чем не догадывался, а мать сразу просекла, что дело не чисто.
— Лиззи, ты что-то не договариваешь.
— Потом, мама. — Нервный припадок в машине — это уж слишком. Мать всю дорогу закидывала удочку, но я с ней не церемонилась. Пока терпимо; может, и дальше как-нибудь продержусь.
Ночка выдалась долгой, хотя в те времена больницы финансировались лучше и персонал был отменный. Меня отвезли в свободную палату (всего через две от той, где много лет спустя я повстречалась с Джереми) и стали заполнять анкету. Мать все твердила про немытую клубнику, сталкиваясь в коридоре с прохожими. Вошел дежурный врач, поздоровался, задал пару вопросов, поглядел, пощупал и скомандовал: «В родильное отделение, быстро».
Я пожала плечами, и меня укатили.
Видели бы вы ее лицо!
Джейн приехала через полчаса после звонка, и все это время Джереми почти не разговаривал. Мы с Лесли не знали, что и думать. Обе пеняли на наркотики. Наконец сын сказал:
— Отлегло: вижу левым глазом. И наркотики тут ни при чем.
— Да? А что же тогда?
— У меня… не могу сказать. Язык не поворачивается.
— В смысле?
— Обождите, скоро придет Джейн.
Мы сидели в гостиной среди кассет с грустными фильмами, пили кофе и ждали.
И вот появилась та самая Джейн. Подспудно я готовилась к встрече с воинственной мужеподобной дамочкой или варваршей с небритыми подмышками. Когда же я открыла, в дверях стояла приличного вида девушка в синей спортивной куртке, с приятным овалом лица и миловидной улыбкой. На вид я бы дала ей, пожалуй, чуть больше двадцати. Такие обычно заводят умниц-колли и собирают подписи против жестокого обращения с животными.
— Меня зовут Джейн.
— Я Лиз.
— Где он?
— Там, в комнате.
Я с облегчением вздохнула. Девушка села рядом с Джереми и коснулась его лица. Он положил руку на ее ладонь и сказал:
— Прости, что так вышло.
И тут же заснул, будто повинуясь жесту гипнотизера. Я совсем отчаялась: мне было необходимо узнать, что с ним происходит. Однако вместо того чтобы все прояснить, Джейн сама стала задавать вопросы. Ее интересовало, как мы с ним связались и как он оказался у меня в квартире. Наконец, удовлетворившись моими ответами и поняв, что я отношусь к ее другу с самым искренним участием, Джейн ответила:
— У него рассеянный склероз.
— Хм, вот, значит, как…
— Я вижу, для вас это пустое слово?
— Кто его знает.
Лесли подкинула гипотезу:
— А-а, это, наверное, когда считают с невероятной скоростью?
— Нет, другое.
Я поинтересовалась:
— Надо думать, случай серьезный?
Джейн кивнула:
— Да.
— Насколько все плохо? — поинтересовалась сестрица.
Гостья не спешила отвечать.
— А можно кофе?
Я налила ей чашечку.
Мы не знали, с чего начать, но затем разговор быстро перешел в медицинское русло. Краткости ради скажу, что рассеянному склерозу, как и Риму, посвящено много страниц в Интернете.
А если в двух словах, то по неизвестной причине миелиновый слой, который защищает мозг и нервные клетки спинного мозга, у больного начинает уничтожаться — постепенно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23