на веревках, натянутых между рухнувшими истребителями, облепленными политическими лозунгами, сушится белье; в спальных номерах разоренных «Хилтонов» болтаются подвешенные за ноги обезглавленные трупы, разукрашенные краской из баллончика.
Я бью Ронни в худосочную грудь — не так чтобы сильно, я же знаю, что на нем бронежилет. И все равно от удара бейсбольная кепочка слетает у него с головы.
— Что я говорил! Ничего не почувствовал, хоть бы хны. Нет, ты глянь, какие материалы, — Ронни извлекает из алюминиевого кейса и демонстрирует мне образцы чудо-материалов от производителей амуниции, которую он подрядился рекламировать. — Вот это все, все там есть: номекс, ПЛЗТ, тайролит. термопластик, поликарбонаты. — Он благоговейно, как если бы в руках у него были чистой воды бриллианты, протягивает мне квадратики из материалов, которых до недавних пор не существовало на свете, — конкретное воплощение уникальной роли человека.
Я возвращаю Ронни образцы с подчеркнутой почтительностью, словно это новорожденные дети суперзвезд. В сравнении с этими новыми материалами стены «Ковбойского бара» сразу начинают казаться мне эфемерными и бессмысленными. Такое впечатление, будто они сложены из плит пенопласта и для виду чем-то сверх) замазаны, — первый же дождь или порыв ветра, и стены рухнут и не смогут защитить меня от сил зла, таких как эти вот материалы у меня в руках.
— Ходят слухи, — доверительно сообщает мне Ронни, — что Завод вот-вот начнет заказывать такие штуки целыми партиями — придется, как только окончательно примут новый закон о ликвидации токсичных отходов. У меня в грузовичке радиозащитной амуниции на любой вкус. Не хочешь взглянуть?
— Да мне вроде бы ни к чему, Ронни.
Я наступаю ногой на что-то маленькое, твердое. Наклоняюсь и выковыриваю из резиновой подошвы кроссовок застрявший там «камешек» — чей-то выбитый зуб, который я брезгливо отбрасываю в угол, к лохматым комкам пыли и другим таким же сметенным в сторону утраченным зубам. И делаю хороший глоток из стоящей передо мной бутылки пива «За рулем»®.
Странно — пока я был в Европе, я даже скучал по атмосфере «Ковбойского бара», по размаху Нового Света: уж если мясо на вертеле, то целиком корова; бары размером с торговый центр; торговые центры размером с королевство… по откровенной сексуальной заряженности этой атмосферы — всё в полный голос, всё ведрами-корытами… по брутальному колориту Дикого Запада, от которого то повеет вдруг свободой, то пахнёт черт знает чем.
— Заходи как-нибудь к нам, — приглашает Ронни, — Мы с Рене в «Луковом» живем, недалеко от Дэна. Классный район. Просто жилье там сейчас продается плоховато.
— Конечно, Ронни. Спасибо.
Я был у Ронни только раз, несколько лет назад, с Дэном — он зашел отдать какие-то планы. Дверь нам открыла жена Ронни, Рене, на ходу втиравшая ланолиновую мазь в покраснения на локтях и голени. «Аллергия», — пояснила она в ответ на мой недоумевающий взгляд. Дэн пошел взять еще какие-то документы, а я остался его ждать, и Рене сидела на диване и рассеянно колупала пальцем прыщик в уголке рта. И я, просто чтобы не пялиться на нее, стал тоже колупать желтые пятнышки на коричневой обивке дивана. «Это от амилнитрита», — с готовностью сообщили мне.
Ронни ест вареные куриные яйца, но не простые, а оплодотворенные — новое повальное увлечение, на которое бар тут же откликнулся.
— Совсем другой вкус, — рекомендует он, — яйца и курица вместе.
— Могу себе представить.
Вверху на большом экране крупный план — штаб-квартира повстанцев после мощного взрыва: бараньи косточки и прочие объедки запихнуты в обугленные мониторы с выбитыми экранами; шеренга суперкомпьютеров «Крэй» использовалась для отработки навыков прицельной стрельбы.
— Дэн здесь был сегодня незадолго до тебя, — сообщает мне Ронии.
— Правда? — откликаюсь я, мысленно благодаря судьбу за то, что я с ним разминулся.
— Похоже, у него наклевывается работа.
— Да?
— Думает заняться кое-чем в частном порядке — будет перепродавать скидки на билеты, которые авиакомпании дают своим постоянным клиентам. Налетал, допустим, 210 000 миль на самолетах «Дельты» — предъяви купоны и лети себе задарма в Таиланд. Или еще куда.
— А это законно?
— Какая разница? — Ронни принимается за следующее яйцо. — Да у него мало что можно было понять.
Пьяный в дымину. Мамашу твою, между прочим, поминал — не лучшими словами. — На лице у Ронни мелькает какая-то беспричинная запальчивость. С подвыпившими такое часто случается: он понимает, что уже выдал маленький секрет, и путь у него теперь только один — разболтать его уже до конца, и до того ему охота поскорей выложить все как есть, что это ясно читается у него на лице. Я и бровью не веду. — Не, правда. Говорит, к нему сегодня шериф приходил. Всучил ему постановление суда — чтоб он держался от вашего дома подальше.
— Да ну?
— Ему это не очень понравилось. Совсем не понравилось, — Ронни с упоением наблюдает за моей реакцией. А я срочно переключаюсь на односложный режим. — Говорит, мамаша твоя много стала о себе понимать. А он вроде как уже и не в счет. Волосы, говорит, обстригла под мальчишку — наверно, и в другом у нее теперь вкусы переменились.
— Да ну?
— Не мешало бы ее проучить, говорит.
— Проучить?
— Ну, оставить ей на память подарочек. Я ж сказал тебе — пьяный он.
— Подарочек?
— Ты не меня, его спрашивай. Я же сказал — ты его чуть-чуть не застал. С час как ушел. Может, прямо отсюда и поехал твою мамашу проведать. А может, и нет. Но мысль такая у него была. Но ведь, с другой-то стороны, — (не без ехидства в голосе) — есть же судебное постановление? Не враг же он себе, чтобы против суда переть! Так и по рукам схлопотать можно.
Я со всех ног бегу на парковку.
65
Я еду домой — во рту у меня привкус железа, мысли разбегаются. Я дышу шумно и ровно, с настойчивой регулярностью, и сам слышу каждый выдох, как будто голова у меня под водой, а во рту трубка.
В Ланкастере пустынно и холодно. Когда я сворачиваю на подъездную дорогу, то вижу, что в доме свет горит почти везде, но, кажется, свет этот не способен дарить тепло. На дороге машина Дэна.
Я выхожу, как будто специально отрабатывал быстрый, без суеты выход из автомобиля, и закрываю за собой дверцу, сам поражаясь своему внутреннему спокойствию. Прихваченные морозом листья в траве хрустят у меня под ногами, как битое стекло, пока я иду к двери. И вот дверь открыта.
Телевизора в доме не слышно. Кошек след простыл, а в кухне горит весь свет, какой только есть. Проходя по коридору, я слышу тихое урчание холодильника. Тогда я иду вверх по лестнице — и тут раздается глухой удар. Занавеска из бус при входе в спальню Джасмин рассыпается дробной скороговоркой; я раздвигаю нитки бус — и передо мной Дэн. Заломив Джасмин руку за спину, он пытается отхватить клок волос с ее головы какими-то черными ножницами.
— Одну прядь, и всё, — говорит он, еще не видя меня, — мне в приданое, договорились, киска?
Джасмин молча вырывается, волосы у нее спутаны, липнут к лицу. Колебаний у меня нет. Мускулам, которые я годами неизвестно зачем качал в тренажерном зале, нашлось полезное применение. Убить Дэна.
— Ты…— хриплю я, кидаясь к кровати, — убери… руки… от моей… матери! — Я с силой опускаю ему на голову ладонь, хватаю за волосы и рывком дергаю голову назад, одновременно двинув его коленом в хребтину так, чтоб его парализовало.
— Тайлер! — истошно вопит Джасмин, пытаясь вывинтиться из-под Дэна, который, не выпуская из руки ножниц, хочет развернуться ко мне. Я сжимаю его правую кисть и шарахаю ею по стакану возле кровати, так что кровища бьет фонтаном, как из разбрызгивателя на газоне, однако ножницы все еще у него. Инерция нашего общего движения дает Дэну преимущество надо мной, и он валит меня на спину на пол, по пути сметая шкатулку с украшениями и разметывая по сторонам всякую косметику. Ножницы в руках Дэна на миг замирают в воздухе. Потом втыкаются раз, другой мне в бок.
— Дэн! Ты что делаешь… не смей! — истерично кричит Джасмин, нависая над нами, — лицо у нее пунцовое, сморщенное, бесформенное и мокрое, как у новорожденного младенца.
Джасмин хзатает стул от своего туалетного столика и замахивается, чтобы садануть Дэна, но он отшвыривает стул в сторону — и теряет равновесие. Я валю его на пол, и ножницы, лязгнув, выпадают у него из рук и, растопырившись, отлетают на другой конец комнаты — как те ножницы, которые мы с Анной-Луизой бросили в Британской Колумбии, в долине, оставшейся без легких.
— Да кто ты такой? — всхлипываю я. Дэн лежит, придавленный мной, и мои кулаки ритмично, как молоток бондаря, бьют по его на глазах раздувающейся физиономии, тело его извивается, зубы скрежещут и тонут в красной пене. — По какому праву ты… вытворяешь… такое?…
Настает момент, когда Дэн перестает отбиваться, но я уже не могу себя остановить и все бью и бью, желая только одного — уничтожить его.
— Тайлер! — говорит мама. — Прекрати.
Но я не могу прекратить. Я как заведенный крушу Дэна, все его тело. Теперь уже не ясное сознание питает мои силы. Их питают взрывы, вспышками озаряющие мою память. Память о токсичном локомотивном двигателе, захороненном на территории Завода, который даже нельзя просто оставить лежать где он лежит, а надо раскромсать на куски и забросить в сердцевину Земли. И силы мои питает осознание всего зла, творящегося в нашем мире, — зла, с которым я до сих пор мирился, потому что предпочитал не видеть его в его истинном свете. И силы мои питает стыд за мое глубочайшее заблуждение, будто бы возможность жить и пользоваться свободой сама по себе гарантирует эту свободу и впредь.
Дэн испускает какое-то подобие судорожного вздоха. Колотьба моя замедляется.
— Тайлер, милый… ты бы уже прекратил…— несмело просит Джасмин.
— Мам…— Я плачу. — Я так старался быть хорошим с ним, так долго!… И все зря.
— Знаю, милый, знаю.
Руки мои двигаются все медленнее и наконец замирают. Меня лихорадит — я словно в бреду.
— Мам… в пустыне такие цветы…— Но досказать я не в состоянии. Завтра, в другом мире, я расскажу маме о цветах, которые растут в пустыне в Неваде и зацветают, доверчиво поддаваясь обману всякий раз, когда над ними восходит псевдосолнце ночных ядерных взрывов, раскрываются навстречу свету, только для того, чтобы опылять стерильные пески и ставить крест на будущем цветов, которые не придут им на смену.
— Знаю, милый, знаю. — Джасмии обходит меня спереди и обнимает меня, а я все сижу верхом на стихшем Дэне. Она опускает голову мне на плечо.
— Ты говорила, тебе нужна моя помощь, мама. Я ведь должен был стать твоими руками, глазами, ногами.
— Знаю, милый, знаю — я так говорила.
— Я твоя иммунная система, мама.
— Знаю, милый, знаю.
У нас сплошные перемены. Начать с того, что сегодня утром Дейзи и Мюррей поженились — съездили в городок на берегу Тихого океана, и готово. Такой вот сюрприз. В качестве свадебных подарков они преподнесли друг другу татуировки, цветы в волосы и всякие «бесценные и бесполезные вещички». Медовый месяц они намерены провести, приковав себя цепями к деревьям на полуострове Олимпик, где группа молодежи устраивает акцию протеста против вырубки лесов.
— Ой, Тайлер, — мечтательно сказала мне сегодня по телефону Дейзи, — чем это не сон? Я самая везучая девчонка на свете.
Стоит ли говорить, что мы все от души желаем молодым удачи и шлем им свои поздравления с поцелуями. Был бы я король, я осыпал бы их недвижимостью.
Когда молодожены вернутся домой, их обоих ждет работа в компании «Год 3000», которая получила правительственный заказ на детоксикацию окружающей Завод территории.
— Даже ты, Тайлер, не нашел бы, к чему придраться, — заверил меня Мюррей. — Мы получаем медицинскую / стоматологическую страховку, нам не нужно остригать дреды, плюс нам еще бесплатно выдают белые рабочие комбинезоны из нервущегося материала — называется «тайвек».
— Просто фантастика! — радостно вклинилась Дейзи. — Мы упакованы, как депеша для отправки курьерской почтой.
Еще одна сногсшибательная новость: Хизер-Джо Локхид и Берт Рокни скоро поженятся. Нет, правда. В следующем месяце. Уже сейчас целый небоскреб юристов в Лос-Анджелесе не покладая рук трудится над распределением прав на кино— и видеосъемку во время брачной церемонии, которая, вне всякого сомнения, соберет по всему земному шару миллионы и миллионы человеко-часов у телеэкранов. И очень может быть, что в некоторых штатах этот день будет объявлен всенародным праздником; журнал «Звездочет» предупреждает о вероятности стихийного солнечного затмения.
Еще новость — из разряда печальных: Эдди Вудмен умер два дня назад от пневмонии в Бентонской окружной больнице. «Какая жалость! — сокрушается дедушка. — Такого агента по распространению „Китти-крема" лишиться!» Джоанне и Дебби вскоре предстоит выполнить его последнюю волю — развеять его прах над рекой Колумбия, и я надеюсь, что, когда это случится, я еще буду в городе.
Если уж я вспомнил о бабке с дедом. Им удалось выкупить обратно свой прежний дом в Луковой балке — еще чуть-чуть, и опоздали бы, поскольку на них свалились федералы и корпорацию «Китти-крем»® прикрыли.
— Но мы ликвидны! — торжествующе сообщила маме бабушка по моему беспроводному, вытанцовывая круги в своем старом доме, где вместо мебели громоздятся повсюду бесчисленные коробки с кошачьим кормом. Старики всегда в выигрыше. Вся система однозначно подтасована в их пользу.
Что еще? Скай и Гармоник живут теперь вместе. Их отношения, возможно, не совсем то, что называется вечный праздник любви и что показывают в рекламе безалкогольных напитков, но, как говорит Скай: «По крайней мере, Гармоника можно не бояться, и на том спасибо, ну и, будем надеяться, меня он тоже не боится. У нас общее прошлое, еще с дошкольной поры. Мы знаем друг друга. Когда я сталкиваюсь с теми, кого не знаю, я все время чего-то боюсь. Нет уж, не надо мне приключений, лишь бы не было огорчений».
Как-то не укладывается в голове, что Скай, в ее-то годы, на глазах делается такой старой и ленивой, шарахается от новых знакомств. Да, люди — удивительные существа.
«Прекрасная дева, — в свою очередь признается Гармоник, — премного дивных способов знает, как лучше приготовить в микроволновой печи отменную пиццу».
Я рад был бы, вслед за Скай и Гармоникой, сказать, что мы с Анной-Луизой решили: не надо нам приключений, лишь бы не было огорчений. Но, с другой стороны, мне этого, наверное, не хочется.
После моей драки с Дэном по Ланкастеру быстро поползли слухи о том, что я ранен, а Дэн и вовсе в больнице на искусственном дыхании, как и о визитах полиции, об отказе от исковых заявлений, о бинтах и перевязках, — обо всем. И какие бы тревоги ни одолевали Анну-Луизу в связи с проблематичностью нашего совместного будущего, их все перевесила тревога обо мне — как о физически пострадавшем живом организме. Этим объясняется ее сегодняшний звонок мне и, как его следствие, мой приезд сюда, в ее квартиру, спустя несколько часов — уже после того, как я побывал на свадебном ужине в «Ривер-Гардене», а потом забросил Марка и Джасмин на ее машине домой (езжу непристегнутый — ремень безопасности больно давит на швы).
— Потрясающе выглядишь, — сказал я Анне-Луизе, когда она открыла мне дверь: стройная, словно сбросившая с себя все лишнее, подтянутая и энергичная Анна-Луиза, малогабаритная и одновременно более «эффективная», как микросхема нового поколения. Ни жириики. И вся затянута в лайкру.
— Спасибо. — (Платонический клевок в щеку.) — Я не ем конфет, кстати говоря, так что твой кулек стоит нетронутый. Но с твоей стороны это было мило.
— По крайней мере, они приятно пахнут — праздником, Хэллоуином, так мне кажется.
— Мне тоже. Жаль, что нельзя ими пользоваться как духами.
В эту минуту стены в ее квартире подозрительно заскрипели.
— Сегодня целый день так. Наверно, стены на свой манер приспосабливаются к зиме. Располагайся, Тайлер. Давай налью тебе чаю. Есть хочешь?
— Мы поели в «Ривер-Гардене».
— Ну, тогда сделаю тебе сандвич.
Скоро мы уже вместе сидели и пили чай в гостиной, которую было теперь не узнать: кругом всякие тренировочные причиндалы и графики достижений. Небо за окном уже почернело, и стекла подернулись морозом. Мы радовались, что можем сидеть в тепле и нам нипочем холод и полнолуние, тогда как некоторых менее удачливых бедолаг они способны довести до безумия и даже до смерти. Над головой у нее скрипнуло перекрытие между нами и «Человеком, у которого 100 зверей и…» — то есть, прошу прощения, Альбертом Ланкастерам: перекрытие между нами и Альбертом Ланкастером. В камине у Анны-Луизы горел слабый огонь. А я все силился соединить в своем сознании эту новую, подтянутую, без щенячьей мягкости в облике Анну-Луизу с тем образом, который жил у меня в памяти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Я бью Ронни в худосочную грудь — не так чтобы сильно, я же знаю, что на нем бронежилет. И все равно от удара бейсбольная кепочка слетает у него с головы.
— Что я говорил! Ничего не почувствовал, хоть бы хны. Нет, ты глянь, какие материалы, — Ронни извлекает из алюминиевого кейса и демонстрирует мне образцы чудо-материалов от производителей амуниции, которую он подрядился рекламировать. — Вот это все, все там есть: номекс, ПЛЗТ, тайролит. термопластик, поликарбонаты. — Он благоговейно, как если бы в руках у него были чистой воды бриллианты, протягивает мне квадратики из материалов, которых до недавних пор не существовало на свете, — конкретное воплощение уникальной роли человека.
Я возвращаю Ронни образцы с подчеркнутой почтительностью, словно это новорожденные дети суперзвезд. В сравнении с этими новыми материалами стены «Ковбойского бара» сразу начинают казаться мне эфемерными и бессмысленными. Такое впечатление, будто они сложены из плит пенопласта и для виду чем-то сверх) замазаны, — первый же дождь или порыв ветра, и стены рухнут и не смогут защитить меня от сил зла, таких как эти вот материалы у меня в руках.
— Ходят слухи, — доверительно сообщает мне Ронни, — что Завод вот-вот начнет заказывать такие штуки целыми партиями — придется, как только окончательно примут новый закон о ликвидации токсичных отходов. У меня в грузовичке радиозащитной амуниции на любой вкус. Не хочешь взглянуть?
— Да мне вроде бы ни к чему, Ронни.
Я наступаю ногой на что-то маленькое, твердое. Наклоняюсь и выковыриваю из резиновой подошвы кроссовок застрявший там «камешек» — чей-то выбитый зуб, который я брезгливо отбрасываю в угол, к лохматым комкам пыли и другим таким же сметенным в сторону утраченным зубам. И делаю хороший глоток из стоящей передо мной бутылки пива «За рулем»®.
Странно — пока я был в Европе, я даже скучал по атмосфере «Ковбойского бара», по размаху Нового Света: уж если мясо на вертеле, то целиком корова; бары размером с торговый центр; торговые центры размером с королевство… по откровенной сексуальной заряженности этой атмосферы — всё в полный голос, всё ведрами-корытами… по брутальному колориту Дикого Запада, от которого то повеет вдруг свободой, то пахнёт черт знает чем.
— Заходи как-нибудь к нам, — приглашает Ронни, — Мы с Рене в «Луковом» живем, недалеко от Дэна. Классный район. Просто жилье там сейчас продается плоховато.
— Конечно, Ронни. Спасибо.
Я был у Ронни только раз, несколько лет назад, с Дэном — он зашел отдать какие-то планы. Дверь нам открыла жена Ронни, Рене, на ходу втиравшая ланолиновую мазь в покраснения на локтях и голени. «Аллергия», — пояснила она в ответ на мой недоумевающий взгляд. Дэн пошел взять еще какие-то документы, а я остался его ждать, и Рене сидела на диване и рассеянно колупала пальцем прыщик в уголке рта. И я, просто чтобы не пялиться на нее, стал тоже колупать желтые пятнышки на коричневой обивке дивана. «Это от амилнитрита», — с готовностью сообщили мне.
Ронни ест вареные куриные яйца, но не простые, а оплодотворенные — новое повальное увлечение, на которое бар тут же откликнулся.
— Совсем другой вкус, — рекомендует он, — яйца и курица вместе.
— Могу себе представить.
Вверху на большом экране крупный план — штаб-квартира повстанцев после мощного взрыва: бараньи косточки и прочие объедки запихнуты в обугленные мониторы с выбитыми экранами; шеренга суперкомпьютеров «Крэй» использовалась для отработки навыков прицельной стрельбы.
— Дэн здесь был сегодня незадолго до тебя, — сообщает мне Ронии.
— Правда? — откликаюсь я, мысленно благодаря судьбу за то, что я с ним разминулся.
— Похоже, у него наклевывается работа.
— Да?
— Думает заняться кое-чем в частном порядке — будет перепродавать скидки на билеты, которые авиакомпании дают своим постоянным клиентам. Налетал, допустим, 210 000 миль на самолетах «Дельты» — предъяви купоны и лети себе задарма в Таиланд. Или еще куда.
— А это законно?
— Какая разница? — Ронни принимается за следующее яйцо. — Да у него мало что можно было понять.
Пьяный в дымину. Мамашу твою, между прочим, поминал — не лучшими словами. — На лице у Ронни мелькает какая-то беспричинная запальчивость. С подвыпившими такое часто случается: он понимает, что уже выдал маленький секрет, и путь у него теперь только один — разболтать его уже до конца, и до того ему охота поскорей выложить все как есть, что это ясно читается у него на лице. Я и бровью не веду. — Не, правда. Говорит, к нему сегодня шериф приходил. Всучил ему постановление суда — чтоб он держался от вашего дома подальше.
— Да ну?
— Ему это не очень понравилось. Совсем не понравилось, — Ронни с упоением наблюдает за моей реакцией. А я срочно переключаюсь на односложный режим. — Говорит, мамаша твоя много стала о себе понимать. А он вроде как уже и не в счет. Волосы, говорит, обстригла под мальчишку — наверно, и в другом у нее теперь вкусы переменились.
— Да ну?
— Не мешало бы ее проучить, говорит.
— Проучить?
— Ну, оставить ей на память подарочек. Я ж сказал тебе — пьяный он.
— Подарочек?
— Ты не меня, его спрашивай. Я же сказал — ты его чуть-чуть не застал. С час как ушел. Может, прямо отсюда и поехал твою мамашу проведать. А может, и нет. Но мысль такая у него была. Но ведь, с другой-то стороны, — (не без ехидства в голосе) — есть же судебное постановление? Не враг же он себе, чтобы против суда переть! Так и по рукам схлопотать можно.
Я со всех ног бегу на парковку.
65
Я еду домой — во рту у меня привкус железа, мысли разбегаются. Я дышу шумно и ровно, с настойчивой регулярностью, и сам слышу каждый выдох, как будто голова у меня под водой, а во рту трубка.
В Ланкастере пустынно и холодно. Когда я сворачиваю на подъездную дорогу, то вижу, что в доме свет горит почти везде, но, кажется, свет этот не способен дарить тепло. На дороге машина Дэна.
Я выхожу, как будто специально отрабатывал быстрый, без суеты выход из автомобиля, и закрываю за собой дверцу, сам поражаясь своему внутреннему спокойствию. Прихваченные морозом листья в траве хрустят у меня под ногами, как битое стекло, пока я иду к двери. И вот дверь открыта.
Телевизора в доме не слышно. Кошек след простыл, а в кухне горит весь свет, какой только есть. Проходя по коридору, я слышу тихое урчание холодильника. Тогда я иду вверх по лестнице — и тут раздается глухой удар. Занавеска из бус при входе в спальню Джасмин рассыпается дробной скороговоркой; я раздвигаю нитки бус — и передо мной Дэн. Заломив Джасмин руку за спину, он пытается отхватить клок волос с ее головы какими-то черными ножницами.
— Одну прядь, и всё, — говорит он, еще не видя меня, — мне в приданое, договорились, киска?
Джасмин молча вырывается, волосы у нее спутаны, липнут к лицу. Колебаний у меня нет. Мускулам, которые я годами неизвестно зачем качал в тренажерном зале, нашлось полезное применение. Убить Дэна.
— Ты…— хриплю я, кидаясь к кровати, — убери… руки… от моей… матери! — Я с силой опускаю ему на голову ладонь, хватаю за волосы и рывком дергаю голову назад, одновременно двинув его коленом в хребтину так, чтоб его парализовало.
— Тайлер! — истошно вопит Джасмин, пытаясь вывинтиться из-под Дэна, который, не выпуская из руки ножниц, хочет развернуться ко мне. Я сжимаю его правую кисть и шарахаю ею по стакану возле кровати, так что кровища бьет фонтаном, как из разбрызгивателя на газоне, однако ножницы все еще у него. Инерция нашего общего движения дает Дэну преимущество надо мной, и он валит меня на спину на пол, по пути сметая шкатулку с украшениями и разметывая по сторонам всякую косметику. Ножницы в руках Дэна на миг замирают в воздухе. Потом втыкаются раз, другой мне в бок.
— Дэн! Ты что делаешь… не смей! — истерично кричит Джасмин, нависая над нами, — лицо у нее пунцовое, сморщенное, бесформенное и мокрое, как у новорожденного младенца.
Джасмин хзатает стул от своего туалетного столика и замахивается, чтобы садануть Дэна, но он отшвыривает стул в сторону — и теряет равновесие. Я валю его на пол, и ножницы, лязгнув, выпадают у него из рук и, растопырившись, отлетают на другой конец комнаты — как те ножницы, которые мы с Анной-Луизой бросили в Британской Колумбии, в долине, оставшейся без легких.
— Да кто ты такой? — всхлипываю я. Дэн лежит, придавленный мной, и мои кулаки ритмично, как молоток бондаря, бьют по его на глазах раздувающейся физиономии, тело его извивается, зубы скрежещут и тонут в красной пене. — По какому праву ты… вытворяешь… такое?…
Настает момент, когда Дэн перестает отбиваться, но я уже не могу себя остановить и все бью и бью, желая только одного — уничтожить его.
— Тайлер! — говорит мама. — Прекрати.
Но я не могу прекратить. Я как заведенный крушу Дэна, все его тело. Теперь уже не ясное сознание питает мои силы. Их питают взрывы, вспышками озаряющие мою память. Память о токсичном локомотивном двигателе, захороненном на территории Завода, который даже нельзя просто оставить лежать где он лежит, а надо раскромсать на куски и забросить в сердцевину Земли. И силы мои питает осознание всего зла, творящегося в нашем мире, — зла, с которым я до сих пор мирился, потому что предпочитал не видеть его в его истинном свете. И силы мои питает стыд за мое глубочайшее заблуждение, будто бы возможность жить и пользоваться свободой сама по себе гарантирует эту свободу и впредь.
Дэн испускает какое-то подобие судорожного вздоха. Колотьба моя замедляется.
— Тайлер, милый… ты бы уже прекратил…— несмело просит Джасмин.
— Мам…— Я плачу. — Я так старался быть хорошим с ним, так долго!… И все зря.
— Знаю, милый, знаю.
Руки мои двигаются все медленнее и наконец замирают. Меня лихорадит — я словно в бреду.
— Мам… в пустыне такие цветы…— Но досказать я не в состоянии. Завтра, в другом мире, я расскажу маме о цветах, которые растут в пустыне в Неваде и зацветают, доверчиво поддаваясь обману всякий раз, когда над ними восходит псевдосолнце ночных ядерных взрывов, раскрываются навстречу свету, только для того, чтобы опылять стерильные пески и ставить крест на будущем цветов, которые не придут им на смену.
— Знаю, милый, знаю. — Джасмии обходит меня спереди и обнимает меня, а я все сижу верхом на стихшем Дэне. Она опускает голову мне на плечо.
— Ты говорила, тебе нужна моя помощь, мама. Я ведь должен был стать твоими руками, глазами, ногами.
— Знаю, милый, знаю — я так говорила.
— Я твоя иммунная система, мама.
— Знаю, милый, знаю.
У нас сплошные перемены. Начать с того, что сегодня утром Дейзи и Мюррей поженились — съездили в городок на берегу Тихого океана, и готово. Такой вот сюрприз. В качестве свадебных подарков они преподнесли друг другу татуировки, цветы в волосы и всякие «бесценные и бесполезные вещички». Медовый месяц они намерены провести, приковав себя цепями к деревьям на полуострове Олимпик, где группа молодежи устраивает акцию протеста против вырубки лесов.
— Ой, Тайлер, — мечтательно сказала мне сегодня по телефону Дейзи, — чем это не сон? Я самая везучая девчонка на свете.
Стоит ли говорить, что мы все от души желаем молодым удачи и шлем им свои поздравления с поцелуями. Был бы я король, я осыпал бы их недвижимостью.
Когда молодожены вернутся домой, их обоих ждет работа в компании «Год 3000», которая получила правительственный заказ на детоксикацию окружающей Завод территории.
— Даже ты, Тайлер, не нашел бы, к чему придраться, — заверил меня Мюррей. — Мы получаем медицинскую / стоматологическую страховку, нам не нужно остригать дреды, плюс нам еще бесплатно выдают белые рабочие комбинезоны из нервущегося материала — называется «тайвек».
— Просто фантастика! — радостно вклинилась Дейзи. — Мы упакованы, как депеша для отправки курьерской почтой.
Еще одна сногсшибательная новость: Хизер-Джо Локхид и Берт Рокни скоро поженятся. Нет, правда. В следующем месяце. Уже сейчас целый небоскреб юристов в Лос-Анджелесе не покладая рук трудится над распределением прав на кино— и видеосъемку во время брачной церемонии, которая, вне всякого сомнения, соберет по всему земному шару миллионы и миллионы человеко-часов у телеэкранов. И очень может быть, что в некоторых штатах этот день будет объявлен всенародным праздником; журнал «Звездочет» предупреждает о вероятности стихийного солнечного затмения.
Еще новость — из разряда печальных: Эдди Вудмен умер два дня назад от пневмонии в Бентонской окружной больнице. «Какая жалость! — сокрушается дедушка. — Такого агента по распространению „Китти-крема" лишиться!» Джоанне и Дебби вскоре предстоит выполнить его последнюю волю — развеять его прах над рекой Колумбия, и я надеюсь, что, когда это случится, я еще буду в городе.
Если уж я вспомнил о бабке с дедом. Им удалось выкупить обратно свой прежний дом в Луковой балке — еще чуть-чуть, и опоздали бы, поскольку на них свалились федералы и корпорацию «Китти-крем»® прикрыли.
— Но мы ликвидны! — торжествующе сообщила маме бабушка по моему беспроводному, вытанцовывая круги в своем старом доме, где вместо мебели громоздятся повсюду бесчисленные коробки с кошачьим кормом. Старики всегда в выигрыше. Вся система однозначно подтасована в их пользу.
Что еще? Скай и Гармоник живут теперь вместе. Их отношения, возможно, не совсем то, что называется вечный праздник любви и что показывают в рекламе безалкогольных напитков, но, как говорит Скай: «По крайней мере, Гармоника можно не бояться, и на том спасибо, ну и, будем надеяться, меня он тоже не боится. У нас общее прошлое, еще с дошкольной поры. Мы знаем друг друга. Когда я сталкиваюсь с теми, кого не знаю, я все время чего-то боюсь. Нет уж, не надо мне приключений, лишь бы не было огорчений».
Как-то не укладывается в голове, что Скай, в ее-то годы, на глазах делается такой старой и ленивой, шарахается от новых знакомств. Да, люди — удивительные существа.
«Прекрасная дева, — в свою очередь признается Гармоник, — премного дивных способов знает, как лучше приготовить в микроволновой печи отменную пиццу».
Я рад был бы, вслед за Скай и Гармоникой, сказать, что мы с Анной-Луизой решили: не надо нам приключений, лишь бы не было огорчений. Но, с другой стороны, мне этого, наверное, не хочется.
После моей драки с Дэном по Ланкастеру быстро поползли слухи о том, что я ранен, а Дэн и вовсе в больнице на искусственном дыхании, как и о визитах полиции, об отказе от исковых заявлений, о бинтах и перевязках, — обо всем. И какие бы тревоги ни одолевали Анну-Луизу в связи с проблематичностью нашего совместного будущего, их все перевесила тревога обо мне — как о физически пострадавшем живом организме. Этим объясняется ее сегодняшний звонок мне и, как его следствие, мой приезд сюда, в ее квартиру, спустя несколько часов — уже после того, как я побывал на свадебном ужине в «Ривер-Гардене», а потом забросил Марка и Джасмин на ее машине домой (езжу непристегнутый — ремень безопасности больно давит на швы).
— Потрясающе выглядишь, — сказал я Анне-Луизе, когда она открыла мне дверь: стройная, словно сбросившая с себя все лишнее, подтянутая и энергичная Анна-Луиза, малогабаритная и одновременно более «эффективная», как микросхема нового поколения. Ни жириики. И вся затянута в лайкру.
— Спасибо. — (Платонический клевок в щеку.) — Я не ем конфет, кстати говоря, так что твой кулек стоит нетронутый. Но с твоей стороны это было мило.
— По крайней мере, они приятно пахнут — праздником, Хэллоуином, так мне кажется.
— Мне тоже. Жаль, что нельзя ими пользоваться как духами.
В эту минуту стены в ее квартире подозрительно заскрипели.
— Сегодня целый день так. Наверно, стены на свой манер приспосабливаются к зиме. Располагайся, Тайлер. Давай налью тебе чаю. Есть хочешь?
— Мы поели в «Ривер-Гардене».
— Ну, тогда сделаю тебе сандвич.
Скоро мы уже вместе сидели и пили чай в гостиной, которую было теперь не узнать: кругом всякие тренировочные причиндалы и графики достижений. Небо за окном уже почернело, и стекла подернулись морозом. Мы радовались, что можем сидеть в тепле и нам нипочем холод и полнолуние, тогда как некоторых менее удачливых бедолаг они способны довести до безумия и даже до смерти. Над головой у нее скрипнуло перекрытие между нами и «Человеком, у которого 100 зверей и…» — то есть, прошу прощения, Альбертом Ланкастерам: перекрытие между нами и Альбертом Ланкастером. В камине у Анны-Луизы горел слабый огонь. А я все силился соединить в своем сознании эту новую, подтянутую, без щенячьей мягкости в облике Анну-Луизу с тем образом, который жил у меня в памяти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28