OCR: Марсель из Казани
«Коупленд Д. Планета шампуня»: Симпозиум; 2003
ISBN 5-89091-215-1
Оригинал: Douglas Coupland, “Shampoo Planet”, 1992
Перевод: Наталия Роговская
Аннотация
В романе «Планета шампуня» канадский писатель Дуглас Коупленд воссоздает один год жизни молодого обитателя заштатного американского городка, — год, который вмещает в себя утрату и обретение иллюзий, начало и конец бегства из родного дома, опыт любви и нелюбви, соотнесение себя с миром еще живой и уже погубленной прогрессом природы.
Дуглас Коупленд
Планета шампуня
Часть первая
1
В то утро, когда Джасмин (моя мать) открыла глаза, на лбу у нее жирным черным фломастером было выведено слово Р-А-3-В-О-Д, в зеркальном отражении. Едва очнувшись от сна, сама она, конечно, об этом не знала. И только зайдя в ванную почистить зубы и взглянув в зеркало (зеркало, обвитое многострадальной традесканцией, то самое зеркало, перед которым я несколько лет назад учился бриться), она увидела это слово в его надлежащем виде и завопила так, что мертвый проснулся бы, — применительно к нашему дому это значит, что своим криком она разбудила мою сестру Дейзи.
А вот меня в то знаменательное утро дома не было. Я летел над Атлантикой в «Боинге-7б7», стремительно приближаясь к родным берегам. Но потом Дейзи по телефону подробно описала мне весь этот кошмар, и сейчас, переваривая то, что я от нее услышал (Джасмин, понятно, беседовать не в кондиции), я сижу на семнадцатом этаже недурственной гостиницы при Международном аэропорте в Лос-Анджелесе, Калифорния, и вижу из окна взлетную полосу — вижу, как садятся лайнеры и как стаи птиц, которым вой турбин явно нипочем, невозмутимо что-то поклевывают, примостившись у самого края взлетной полосы.
— Какая-то ерунда, Тайлер. Толком от нее ничего не добиться, — сказала Дейзи. — В общем, ужас. Как можно было так поступить, просто кошмар! Свинство и всё тут. С души воротит,
— И куда же он направился, Дэн-то? — спросил я, имея в виду теперь уже (как я полагал) бывшего муженька Джасмин и бывшего отчима — Дейзиного, моего и моего младшего братишки Марка.
— Без понятия. Маме даже на люди стыдно показываться. Чернила так въелись в кожу, что несколько дней пришлось оттирать. Я ее от раковины буквально силком оттаскивала. Она до того себе лоб дотерла, что он у нее стал как сырой гамбургер. Сейчас она на транквиликах, такие дела.
Да, дела, думаю я про себя, опять безотцовщина. Умеет Джасмин выбирать себе спутников жизни, так и тянет ее на любителей какой-нибудь отравы, не той, так этой, вот и результат. И опять — как тогда, когда мой биологический предок, Нил, ушел от Джасмин, чтобы навсегда раствориться в наркотическом дурмане где-то в округе Гумбольдт (штат Невада) — у меня такое чувство, будто в нашем доме настежь отворилась дверь и родители объявили нам, детям, притихшим внутри: Вот незадача! Проиграли мы вас в покер, ребятки, не держите зла. Так что придется вам отсюда выметаться, прямо сейчас.
Дейзи испытывает то же, что и я. И когда наш телефонный разговор окончен — разговор, на протяжении которого Дейзи главным образом кричала, а я главным образом молчал, — я сижу на краешке кровати в гостиничном номере при аэропорте ЛА, и здесь, у меня в номере, так тихо, что я, кажется, слышу уютную, без соринки и пятнышка, чистую мебель, которой он обставлен, — и я размышляю.
Я понимаю, что я вроде как должен быть расстроен и подавлен, но, если честно, расстроиться по-настоящему мне трудно. В моей жизни наступила волнующая пора, и я не позволю судьбе отнять у меня это радостное ощущение. Я только что вернулся в Новый Свет, вернулся в мир огромных красных флоридских грейпфрутов, и понятно устроенных телефонных автоматов, и кофейных кружек без блюдец, и нормальных торговых центров, и неуемных амбиций, — вернулся, проведя потрясающее лето в Старом Свете, в Европе. И сейчас я сижу здесь и втайне радуюсь тому, что прохлопал стыковочный рейс домой, в Сиэтл, радуюсь, что на ушах у меня были наушники от плейера и я пропустил объявление о посадке, просто отключился (такие кайфовые пошли темы из Лондона, не оторваться, — машинного сочинения песенки про деньги!).
И еще я радуюсь потому, что если бы я не застрял на ночь в Лос-Анджелесе, я сейчас, в этот» самый момент, не вышел бы на балкон и не смотрел бы сверху на вид внизу, на тихоокеанский закат, такой новехонький, оранжевый, чистый, как затянутый в прозрачную пленку экзотический овощ. И я не подносил бы к носу долларовую банкноту и не вдыхал бы ее запах — чистый, приятно ничей запах, такой же, как в безупречном гостиничном номере у меня за спиной, в номере, освещенном нежным, медовым солнечным завитком. И еще — мною не владело бы ощущение, которое я испытываю, стоя здесь, на этом балконе, и обозревая разделенный на квадратики внеземной, мандариновый Лос-Анджелес: что прыгни я сейчас с этого балкона, я поплыву в теплом воздухе, над янтарными пальмами и полями для гольфа, поплыву, оставляя позади незыблемые, как закон, воспоминания о Диснейленде, поплыву над теплыми горами, и пустынями, и лесами моего новосветовского дома, — поплыву к дому.
Ну ладно, хватит.
Я разворачиваюсь и захожу опять в свой гостиничный номер, задвигая за собой дымчатую стеклянную дверь, и падаю навзничь в прохладную, застланную немнущимися простынями постель, и тут меня вдруг захлестывает новое ощущение — одновременно жуткое, романтическое и грандиозное: все равно как, вырядившись в смокинг, шлепнуться в бассейн. У меня такое ощущение, что комната, любая комната, не бывает абсолютно безмолвной — такое ощущение, будто в самой что ни на есть тишайшей, пустейшей и безсобытийной комнате всегда происходит некое событие первостепенной важности. Это событие — само Время, оно пенится, бурлит, клокочет, как речной ноток, с ревом проносясь через эту комнату, через все вообще комнаты, — Время, протекающее сквозь кровати, выплескивающееся из мини-баров, пеной и пузырями изливающееся из зеркал, Время, с его могучим несокрушимым течением, уносящее меня с собой.
Волосы — это вам не фунт изюму!
Какой шампунь выбрать сегодня? Может, взять «Сердцееда»®, спортивный шампунь с профессиональной микропротеиновой формулой, залитый в черную пластмассовую банку — совсем как от машинного масла, — очень мужественно! Так, потом что? Для тонуса и подпитки чуток «Пламенного монаха»®, содержащего плаценту, экстракт косточек нектарина и витамины группы В. А для фиксации? «В одно касание»® — пена для укладки, продукция, разработанная научно-исследовательским институтом по проблемам ухода за волосами «плю ТОНиум»™ в городке Шерман-Оукс, Калифорния. Она обладает эффектом саморегуляции, и в ее состав входит алоэ, ромашка и смоловидные вытяжки из перепелиных яиц. Придает блеск, форму и — уверенность. Пойдет.
Правильно рассчитать, как должны выглядеть твои волосы сегодня, — это как рассчитать, какую бумагу заправить в копировальную машину: обычного формата, «для писем», или посолиднее, для официальных бумаг. Твои волосы — это ты, твоя тусовка, твое свидетельство, что у тебя все в порядке. Это твоя визитная карточка. Что у тебя на голове говорит о том, что у тебя в голове. Моешь голову каждый день? Пользуйся «Незаменимым»® на календуле с пивом. А если фактура «гормонозависимых» волос меняется чуть ли не каждые пять минут? Тогда бери «Настроение по заказу»® шведского производства с мощным стимулирующим и «оживляющим» эффектом. Содержит лист грецкого ореха и специально предназначено для слабых, саморазрушающихся волос. Средство обалденное — термоядерное: мой личный крутометр от него шкалит.
Если у тебя вдруг выдастся свободная минута, можно от нечего делать глянуть, что пишут в брошюрках-путеводителях для туристов, наведывающихся в городок, где ты себе тихо проживаешь. Имей в виду: можешь сильно удивиться. Можешь даже захотеть поскорей оттуда смотаться.
Ланкастер если чем и примечателен, так это тем, что здесь никто не напрягается. Еноты, как ни в чем не бывало, топают через задние дворики, лениво покуривая на ходу. Голубые сойки-балаболки носят серьги и запросто станцуют вам любой новомодный танец. Олени пялятся в телевизор.
Уже полтора месяца, как я вернулся сюда, в Ланкастер, покинув гостиничный номер по соседству с Лос-Анджелесским международным аэропортом, и хотя многое здесь, в моем родном городе, радикально изменилось по сравнению с тем, что было, когда я в начале лета отбыл в Европу, все-таки многое осталось неизменным.
Жителей в Ланкастере по-прежнему около 50 000 — столько же, сколько было в Париже в дремучую эпоху раннего Средневековья. И стоит городок по-прежнему там, где всегда находился и будет находиться: посреди засушливых равнин на юго-востоке штата Вашингтон, располагаясь что с научной, что со стратегической точки зрения на возможно максимальном удалении от всего сколько-нибудь значительного и интересного, в самом центре аридного, более или менее пустынного климатического пояса, который тянется от мексиканского штата Сонора до самого Ледовитого океана.
Еще кое-что о местных прелестях: в Ланкастере практически не бывает дождей, зима тут сухая и холодная, а лето сухое и жаркое. Пульсирующая, отливающая шоколадом гнутая лента реки Колумбии рассекает город, как готовая вот-вот распрямиться тугая металлическая пружина. Не только дожди, но и деревья в Ланкастере -большой праздник, а те немногие, что все-таки попадаются на глаза, — все до единого завезены откуда-то и только подчеркивают специфику местного ландшафта: вид у них как у уборщиц, которые ни минуты лишней здесь не остались бы, если бы только подвернулось место получше, — иссохшие, сучковатые тополя обычные и всклокоченные, словно осыпанные перхотью тополя трехгранные. Роскошными их не назовешь.
Что в Ланкастере хорошо (вообще-то хорошего тут много чего), так это то, что все постройки в нашем городке вместительные и все отстоят друг от друга на приличное расстояние. Места здесь навалом, земля дешевая, как, впрочем, и электричество, чтобы спокойно отапливать любое здание. Чего ж и не строить с размахом? И у всех машины, чтобы без хлопот добираться куда надо. Машин много.
Как и в большинстве небольших городков, в Ланкастере мало что меняется. Лично мне кажется, что отсутствие перемен нагляднее всего проявляется в привычных глазу фигурах стариков (обоего пола) — тут и тролли, и Лупоглазы, и просто кто дошел до ручки: они ползают по центру города и по окраинным поселкам, бродят между тявкающими собаками и проволочными изгородями, с интересом изучая содержимое муторных баков, останавливаясь поболтать со всякими штучками-дрючками на капотах машин и с изумлением разевая рот на тарелки спутниковых антенн, которые дружно всходят на ланкастерской почве, высовываясь тут и там, словно любопытные детские уши, прислушивающиеся к небу: только и ждут, что сверху им по секрету шепнут что-то эдакое непристойное. Старики-бродяги — это, сдается мне, последняя ниточка, связывающая Ланкастер с его недолгим прошлым, и связывающая просто потому, что они слишком бедны, чтобы вместе со всеми поддаться добровольной амнезии, которая неуклонно приближает остальных жителей городка к сверкающему будущему, куда и мне страшно хочется попасть.
Для меня, выросшего в Ланкастере, никогда не было большой загадкой, как жителям нашего городка удается заполнить свои дни. Ты или работаешь в торговом центре «Риджкрест», или на Заводе. В свободные от работы дни ты шляешься по магазинам, гоняешь на машине так, чтоб дух захватывало, ходишь с ружьем на всякую живность или носишься очертя голову по реке на ярко разукрашенном скутере.
Мда… Завод. Лучше сразу объясню, что это такое, потому что без этого не понять, почему Ланкастер возник и что он собой представляет. Дело в том, что в свое время в Ланкастере было крупнейшее в мире производство, как бы это помягче, запрещенных веществ — всякие непроизносимые сверхконцентрированные жидкости, порошки, металлические штуковины — какие-то чурки, стержни, кнопки, цилиндры — вещества, куда более гнусные, в миллиарды раз гнуснее, чем любая из ваших самых ужасных тайн, — вещества, которые, стоило им появиться на свет, правительство тотчас же прибирало к рукам (точно как в историях про НЛО и младенцев), определяя их в новые дома: куда-то в утробы кораблей, ракет, снарядов и силовых установок.
Вся алхимия, связанная с производством этих веществ, творилась непосредственно в заводских корпусах, расположенных в пятнадцати минутах езды к северу от города, в комплексе, состоявшем из громадных, без единого окна, конструктивистских кубов, которые мой братишка Марк навеки запечатлел в своем рисунке, укрепленном на стенке семейного холодильника. Когда Марка попросили объяснить, что это за сооружения, он высказался в том духе, что это вереница платформ (какие используются во время праздничных шествий), оставшихся от умственно деградировавшего и теперь уже полностью вымершего племени великанов, и первоначального их назначения теперь уже никто никогда не узнает. Надо же такое придумать!
Нет-нет, постойте: я так расписал наш Завод, что картинка получилась какая-то мрачная и зловещая, а на деле все совсем не так. Пока мы подрастали, Завод вовсю старался разнообразить нашу жизнь, и делал это многими способами — об одних мы знали, о других и не догадывались. Молодежь заводского клуба «4-Эйч» регулярно устраивала неизменно популярный конкурс на самую безобразную картофелину. Баскетбольная команда старшеклассников в нашей школе называлась «Нейтроны» (команда младших классов, соответственно, «Нейтрины»), а эмблемой у нас был «атомный гриб», он же украшал наши форменные куртки. Мы, ланкастерцы, как члены семьи, привыкшие к тому, что с нами под одной крышей живет тяжелый хроник, бывали рады щегольнуть в повседневной речи мудреными словечками из лексикона приобщенных к высоким технологиям: изотоп, перколяция, полураспад, иодиды. Получается как будто слова к синтезаторной немецкой музыке. Круто.
В детстве мы просыпались от страха, когда нам во сне являлись таинственные живые мертвецы — заводские рабочие, с желтыми, как сыр, лицами и жидкими волосенками, пучками и клочками торчавшими во все стороны на их черепушках, — как они, сунув в рот пластинку мятной жвачки, подходят по очереди к одному-единственному на весь завод окошку-иллюминатору и пугают нас, меня и Дейзи, рассказами об испепеленных городах, о нестерпимо жгучих солнцах и о всех, какие только есть в мире, рыбах, плавающих в морях кверху брюхом.
А еще, пока мы росли, нам на уроках по мерам личной безопасности без конца крутили черно-белые фильмы, сделанные по заказу военных, фильмы, которые призваны были внедрить в юные умы осознание нужности и важности нашего Завода. Фильмы эти наверняка сейчас понемногу окисляются в своих железных банках, задвинутых в самый дальний угол фильмохранилища в Беверли-Хиллз, приобретая ценную патину времени и спокойно дожидаясь своего часа, когда они бодренько снова явятся в мир живущих, теперь уже в качестве оригинального развлекательного фона, чтобы позабавить посетителей супермодных лос-анджелесских ночных клубов.
Впрочем, все споры вокруг Завода если и ведутся, то исключительно в прошедшем времени. Завод закрыли в начале лета, просто взяли и закрыли — через день после того, как я улетел в Европу, — и вместе с ним канул в небытие почти весь торговый центр «Риджкрест» и вообще практически вся коммерческая жизнь. И неприкаянные жители Ланкастера слоняются по городу, будто в гипнотическом сне. Неверной походкой стариков, впервые рискнувших пройтись по улице с плейером в кармане и наушниками на голове, они ковыляют мимо уцелевших еще фанерных перегородок торгового центра, и в глазах у них пустота и неприкаянность. Это несчастные, которые маются синдромом абстиненции — у них отобрали магазины и цель жизни, и все их существование теперь сводится к тому, как и на что употребить свободное время. Хотел бы я знать, чем теперь жители нашего городка будут заполнять свои дни. Как им теперь быть?
Я? Я выход найду. Это я знаю твердо. У меня есть план. У меня есть брат и сестра. Есть хороший автомобиль и целая коллекция превосходных средств по уходу за волосами. Я знаю, чего хочу от жизни. Я мечу высоко.
Небо сегодня насыщенного электронно-синего цвета. Я стою посреди тыквенного поля на окраине Ланкастера и пытаюсь сделать полароидный портрет Джасмин: она сидит на стуле, который я притащил сюда из дома, — тонкие деревянные ножки глубоко воткнулись в рыжую землю. Солнце только что село, и у дальнего края поля маячат мистер Хо Ван и его жена, Гуэй-Ли, которым это поле принадлежит; они чешут в затылке и не могут взять в толк, чего ради они пустили двух шизанутых на свою территорию. Я упрашиваю Джасмин придать лицу выражение поинтереснее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28