Ты увидишь, как все их темные тайны начнут выходить наружу — как они будут сказываться на психическом и физическом облике твоих друзей и зазвучат в их собственных откровениях — да-да, Гармоник, Гея, Мей-Линь, Дэвидсон и все прочие, все по очереди начнут говорить начистоту, где-нибудь поближе к рассвету, пока ты смазываешь йодом их ссадины, делаешь необходимые приготовления, чтобы ввести им противостолбнячную сыворотку, звонишь в «911» и терпеливо ждешь, когда они выплачутся. И единственная награда за все это — за то, что их когда-то юные сердца превратились в черный битум, — в любви к твоим друзьям, которые после всего этого, как ни странно, станут тебе еще дороже, хотя из-за них мир покажется тебе пустыннее и страшнее, — и в их любви к тебе, потому что ты тоже станешь им дороже. Нулевой баланс (формула успеха из учебного пособия для распространителей «Китти-крема»®).
Наши достижения — это то, благодаря чему мы, возможно, вызываем у других интерес, Тайлер, но любят нас за наше потаенное, темное. У тебя будут свои темные тайны, Тайлер, а я все равно буду любить тебя. У Дэна есть свои темные тайны (ну, в его случае не такие уж тайны, верно?) — а я все равно по-своему его люблю. И — да, Тайлер, да, — у меня тоже есть свои темные тайны. И я надеюсь, меня ты все равно будешь любить. Прекрасное и печальное сплетены неразрывно; и даже Франкенштейну бывает одиноко. Потому, Тайлер, тебе нужно простить Дэна, только и всего. Если у тебя это получится, ты преуспеешь больше, чем я сама, но в конечном счете прощение — это то, к чему нам надлежит всеми силами стремиться, в противном случае мы ничем не отличаемся от животных. Темные звери. А с этим смириться уж совсем невмочь. И если ты сидишь дома и ничего не делаешь, Господу это понравится куда меньше, чем если, ты отважишься пуститься в путь и, не исключено, нарвешься на неприятности. Рискни пойти на неприятности и прости Дэна. А после просто забудь о нем.
Ну, хватит, хватит. Последнее, что тебе нужно, — чтобы твоя хипповая мамашка тебя доставала. Ты мой сын, Тайлер, и, смею надеяться, я указывала тебе верную дорогу. Дом у нас был, может, и не совсем как в семейных телесериалах, но ты знаешь: тебя здесь любят, и что бы ты ни сделал, я никогда не разлюблю тебя. Поступай как знаешь, только потом возвращайся домой. Возвращайся скорее. Мы по тебе скучаем, мы тебя любим… и, возможно, Норман наконец-то ответит тебе на вопрос, почему Киттикатя барабанит лапами по крыше у тебя над головой.
Ну вот, опять рассюсюкалась. Что с меня взять, старуха-олдуха? Не пропадай из виду, драгоценный плод сердца моего.
Твоя мама,
Джасмин.
59
На очереди письмо от Дейзи, в которое вложено еще одно, нераспечатанное, письмо — письмо, пришедшее на мой ланкастерский адрес из (нет, не верю!) фирмы «Бектол», Сиэтл.
4 декабря
Дорогой нелюбящий БРАТ!
Вчера тебе пришло это письмо. «Бектол» — это ведь та компания, во главе которой стоит, как его, ну тот, о ком ты все уши прожужжал… Фрэнк Мейлер, кажется, нет? Не иначе зовут тебя к ним на работу, какое-нибудь искрометное предложение. Если вдруг окажется, что тебе припасли местечко в аппарате управления, постарайся пристроить на работу Мюррея. Увы, мой ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ все еще понапрасну обивает пороги. Он, правда, мог бы устроиться в «Бифштексы у Дейли» — на подноску в салат-баре, но тогда ему пришлось бы в рабочее время носить СЕТОЧКУ ДЛЯ ВОЛОС. Унизительно.
Само собой, тут у нас происходит УЙМА ВСЕГО ИНТЕРЕСНОГО, но ты не дождешься от меня ни словечка. Я нарочно пользуюсь таким подлым приемом, чтобы заставить тебя поскорей ВЕРНУТЬСЯ ДОМОЙ. Или, на худой конец, снова ПОЗВОНИТЬ, Или написать. Почему молчишь?
Обнимаю, целую.
Дейзи.
P.S. Прилагаемые сувениры: 1) наводящие тоску, навеки замолчавшие наушнички от плейера; 2) красивый осенний лист, подобранный у нас за домом; 3) зернышко попкорна из киноцентра, где работает… АННА-ЛУИЗА
Корпорация «Бектол» Сиэтл, Вашингтон
12 ноября
Уважаемый мистер Джонсон!
Мистер Фрэнк Миллер с большим удовольствием прочел Ваше письмо от 31 октября и поручил мне условиться с Вами о встрече в нашем головном офисе в Сиэтле, как только у Вас найдется для этого свободное время. Прошу сообщить мне по телефону, когда Ваш график позволит Вам нанести нам визит. Мистер Миллер и я сам будем рады познакомиться с Вами лично.
С уважением,
Дональд Б. Кепке,
начальник отдела по подбору сотрудников
корпорации «Бектол».
60
Я звоню в «Бектол» из квартиры Лоренса, чтобы грохот машин, со всех сторон окружающий мой «офис» — телефонную будку на углу, не омрачал впечатления от моего звонка. Мистер Дональд Кепке, главный охотник за головами в «Бектоле» (код зоны 206, Сиэтл), отвечает с первой же попытки— добрый знак.
— В пятницу мистер Миллер инспектирует автомобильный завод в Теннесси, — говорит мистер Кепке. — А четверг вас никак не устроит? В четверг у мистера Миллера не такой напряженный график.
— Ну, разумеется, мистер Кепке, — соглашаюсь я, польщенный его предупредительностью. — Просто улечу обратно другим рейсом. — (Ха-ха. А что — лучше признаться Фрэнку, что я собираюсь трястись на автобусах?) Мы ко взаимному удовольствию уточняем всякие детали.
— Договорились, мистер Джонсон. Ждем вас в четверг в десять утра.
Никакого намека, зачем я понадобился «Бектолу». Им просто хочется со мной «поговорить». По всей вероятности, их заинтересовал «Мир истории»™. Хм-мм.
Я произвожу в голове полный микроанализ состоявшегося телефонного разговора. Что в итоге? Думаю, звонок из Калифорнии должен был произвести хорошее впечатление как довод в пользу моей деловой активности. А благодаря тому, что письмо из «Бектола» дошло до меня с большой задержкой, я «по умолчанию» оказался в выигрыше — не выказал излишней готовности бежать по первому зову.
Я смотрю в окно на героиновое семейство, на их нескончаемую распродажу на обочине.
— Знаешь, Лоренс, — говорю я, опуская на рычаг трубку, — я в Лос-Анджелесе уже — дай сообразить — пять недель? И за все пять недель мне ни разу не приснилось, что я в Лос-Анджелесе. А тебе снится, что ты в Лос-Анджелесе? Вот ты, ты где в твоих снах?
— Я снов не вижу.
— Не занудствуй, Лоренс. Все видят сны.
— Ничего подобного! — Лоренс занят тем, что раскладывает на кучки и помечает разными цветами экспонаты своего музея рубашек-поло. — По-моему, большинство людей во сне видят дом, где прошло их детство. Даже если потом они переехали в Нью-Йорк, или, скажем, на дно океана, или в какое-нибудь раскрутейшее место, все равно во сне они всегда обитают там, где жили в детстве. Дом, где ты жил в детстве, — это вроде как материнская плата, встроенная в тебя на всю оставшуюся жизнь.
— Ну так почему ты не видишь снов?
— Гарнизонное детство. Пока я рос, мы без конца переезжали с места на место. Я не знаю, где мой дом.
На следующий день.
Прежде чем я во второй половине дня покину Лос-Анджелес, нужно запастись сувенирами для всех своих дома. Бот почему я решил прогуляться до Вайн-авеню, где самое большое количество звезд, а чудиков как раз шляется немного. Сейчас у меня за спиной похожее на стопку блинов здание звукозаписывающей фирмы «Кэпитол» — архитектура абсолютно в духе шестидесятых, воплощение идеи «будущее уже здесь». У моих ног звезда Джона Леннона. Из поясной сумки я достаю огрызки цветных мелков, оставшихся со вчерашнего дня, который ознаменовался сказочным коммерческим взлетом, — слива, лесная земляника, мандарин, лимон, зелень леса и небесная лазурь. Я принимаюсь за дело, покрываю бумажный четырехугольник размашистыми разноцветными штрихами — перевожу на бумагу звезду Леннона.
Руки ноют, силы на исходе. Этой ночью я не сомкнул глаз — столько сразу новостей на меня свалилось, такие перемены грядут. Смешно — здесь, в этом городе, нет никого, с кем я мог бы отпраздновать мой предпринимательский успех. Никого во всем Лос-Анджелесе, с кем меня связывало бы нечто большее, чем память о нескольких полуреальных безрадостных неделях, и даже эти немногие, с кем меня связывают жалкие обрывки воспоминаний, накануне вечером разбрелись кто куда: Лоренс на просмотр для каталога «Эспри», а мистер Мур на собрание «Анонимных алкоголиков». Так что собеседником у меня был радиоприемник.
Я притираю. Где-то внизу взвывает сирена службы «911» — где-то чуть впереди, в зловонной лагуне выхлопного газа на Голливудском бульваре, в гуще пестрой дорожной пробки. И там, в толчее намертво застывших машин, я вижу кого-то похожего на Стефани — может, она, может, нет, какой-то Стефани-клон или Стефани-двойник — в красном «феррари». А может, это и не она, а другая такая же охотница за «зеленой картой».
Ладно.
Стефани поступила так, как поступила. Ну да, от разговоров про амбиции ее, видите ли, тошнит, но еще вопрос, у кого амбиций больше. Как задолго начала она планировать свой вояж туда, где сейчас пребывает? По каким законам работает ее сознание? Не знаю, просто не знаю. В лучшем случае, ее мысли, направленные на меня, — как кинофильм на черной стене: видно-то видно все, да только чистого белого цвета не бывает. Могла ли маячить в ее сознании поездка на «феррари» по Голливудскому бульвару, когда она в ту первую ночь в Париже привезла меня к себе домой, — в ночь, когда она чуть было не обменяла меня на блок «Мальборо»? Почем мне знать? Впрочем, я бы должен восхищаться ее умением строить такие далеко идущие планы. Возможно, тут есть чему поучиться — усвоить некий ценный принцип для моих будущих менеджмент-стратегий. Учись из лимонов делать лимонад, салага.
Я тяжело перевожу дух, откладывая очередную радужную картинку в сторону, к стопке уже готовых. Какой-то прохожий интересуется, нельзя ли купить у меня штучку, и я говорю, пожалуйста, — его денег мне хватит на такси до микроквартиры, мне ведь надо забрать оттуда свои вещи.
Спрятав в карман деньги, я рассеянно опускаю руку плашмя на звезду Леннона, которая все утро разогревалась на солнце, так что теперь латунь накалилась как конфорка на электроплите. Я обжигаюсь, и боль пронзает меня острым шипом.
Я поднимаю руку к небу, идиотически помахивая ей, чтобы ее остудило ветром. Незнакомцы в проезжающих мимо машинах машут мне в ответ. Тогда я подношу обожженную ладонь к языку, закрываю глаза и, стоя на коленях под полуденным солнцем, зализываю рану. В ушах у меня стоит гул, и гул этот цвета солнца.
61
На следующий день.
Сегодня утром под ноги служащим «Бектола» не иначе как подсыпали перца. Начиная с 9.00 небо над Сиэтлом разрывалось в клочья невидимыми для глаза военными учениями, реактивные самолеты, выстраивая невидимый «потолок» локальной безопасности, курсируют между Сиэтлом и Такомой. Служащие «Бектола» то и дело входят в угольно-черные двери Бектол-башни и тут же стремглав вылетают обратно на небольшую площадь, где я сижу и глазею на все вот уже почти час, и все равно не успевают углядеть самолеты, которые летают быстрее звука.
Когда стрелки часов приближаются к десяти, я поднимаюсь на лифте на 74-й этаж, украдкой поглядывая на свое отражение в элегантных коричневатых зеркалах. Но, боюсь, я себя все-таки выдаю, потому что какая-то женщина, собравшаяся выходить на 55-м, вдруг говорит: «Позвольте-ка», улыбается и поправляет мне сзади галстук, как следует пряча его под воротничок рубашки. «Удачи!» — говорит она и взмахивает рукой на прощание. Люблю незнакомцев.
Двери открываются. Офисные помещения «Бектола» встречают меня разными оттенками загара, лазерными принтерами и оживленной деятельностью.
А служащие — служащие просто глаз не оторвать: все сплошь щеголеватые интеллектуалы, у них на завтрак, как пить дать, мартини и шоколадный торт. Я успеваю заметить, что омертвевшие побуревшие кончики на листьях растений в коридоре аккуратно обстрижены — верный признак, что фирма процветает.
Я сообщаю дежурному в приемной, что мне назначено, и в ответ слышу, что мистер Дональд Кепке выйдет ко мне буквально через минуту. Внутренне готовый к предстоящему мне изнурительному ожиданию, я утыкаюсь взглядом в утреннюю газету, но воспринимать что-либо я не в состоянии — ведь скоро я увижу самого Фрэнка Э. Миллера!
Мистер Кепке появляется ровно в десять, секунда в секунду. Темно-синий костюм, вид подтянутый и солидный одновременно.
— Надеюсь, вы меня не заждались?
— Нет-нет, что вы!
— Дональд Кепке.
— Тайлер Джонсон.
Я бросаю взгляд на туфли мистера Кепке — в жизни своей не видел, чтобы шнурки были продеты таким вот образом. О Боже, богатые даже обувь шнуруют по-особому, и мне, верно, никогда этого не постичь.
Мы пожимаем друг другу руку. Он, конечно же, мысленно меня оценивает. Секундная паника: может, надо было тщательнее уложить волосы, но мой фен сдох, а гостиничный попросту отсутствовал.
— Пойдемте со мной, мистер Джонсон, — говорит он, — Фрэнк ждет нас.
Вот это скорость!
Мы идем через офисный лабиринт: благотворно действующая на глаза изумрудно-серая гамма стен и ковровых покрытий; велюр — для звукоизоляции; прозрачные стены, окружающие небольшие конференц-залы; электронное табло с оперативными сводками о котировках акций «Бектола» на Нью-Йоркской фондовой бирже; выключенные из сети компьютеры, во сне мечтающие о диаграммах; широкие проходы, где легко разойтись и никто никому не мешает; множество кодовых и голосовых идентификационных устройств, открывающих доступ туда или сюда. От всего этого офисного великолепия у меня голова идет кругом. Я чувствую, что не справляюсь, словно меня пригласили на пиршество со средневековым размахом, где угощение готовится по принципу «свинья в баране»: это когда повар берет, скажем, голубя и засовывает его в курицу, курицу в козленка, козленка в свинью, свинью в барана, барана в корову — а потом все вместе на вертел!
Мы в очередной раз сворачиваем за угол, и — вуаля (обморок!) — передо мной Фрэнк Э. Миллер собственной персоной, сидит за столом темного дерева, в точности как на фотографии в книге. Он говорит по телефону, соединенному с наушниками и микрофончиком у него на голове, и говорит — ни за что не догадаетесь — про шкуры белых медведей! Он жестом велит нам садиться и кивает в сторону кофейника. Справа от него медный телескоп. Слева карта мира. Позади потухший вулкан — гора Рейнир.
Мистер Кепке наливает мне кофе. Фрэнк нараспев произносит в микрофон «до свидания» (наушники с микрофоном почти такие же, как были у меня, когда я управлял известным агрегатом в «Крылатом мире») и широко улыбается нам обоим. Кажется, настроение у него превосходное.
— Джонсон, — говорит он, жестом приглашая меня подойти поближе, — что вы думаете о будущем?
Ничего себе начало!
— Что я думаю, сэр? — спотыкаюсь я. — Я думаю, для того, чтобы быть счастливым — чтобы подходить к будущему с правильным, позитивным настроем, — нельзя зацикливаться на мысли, что жизнь не так хороша, как была когда-то. Жизнь сейчас по определению должна быть лучше, чем когда-либо в прошлом, и в будущем она неизбежно будет все лучше и лучше.
— Верно. Правильно. А то вот мой приятель только что убивался по телефону из-за того, что эскимосы не желают больше использовать мочу при выделке медвежьих шкур. Придумали взамен старого дедовского способа что-то новенькое. Лично я обеими руками за. Молодцы эскимосы! — Фрэнк встает из-за стола, и мы обмениваемся рукопожатием. — Это ведь вы написали письмо о захороненных свалках? Сильно. Сильно.
— Спасибо, сэр.
— Ваше письмо уже стало у нас в фирме своего рода классикой жанра, — от себя добавляет мистер Кепке. — Мы его скопировали и разослали факсом по внутренним линиям — надеюсь, вы не против. У нас на 74-м вы теперь местная знаменитость.
— Я считаю, вы должны работать у нас, Джонсон, — решительно вклинивается Фрэнк Э. Миллер. — Золотых гор сразу не обещаю, но вы быстро продвинетесь. Нам нужны люди со свежими идеями. С мечтами. Без идей нет новой продукции, а без мечты нет идеи. Дональд вам что-нибудь подберет. Дональд, найди для Тайлера подходящую работу. Стойте… Я хоть спросил — вы хотите работать в «Бектоле»?
— Я бы очень хотел работать в «Бектоле», мистер Миллер.
— Фрэнк. Фрэнк!
— Фрэнк.
— Если вы пройдете со мной, мистер Джонсон, мы прямо сейчас что-нибудь для вас подыщем.
— На разговоры сейчас нет времени, Джонсон, — говорит Фрэнк. — Но ничего, проявишь себя в работе — скоро встретимся снова.
— Да, сэр.
— Фрэнк.
— Да, Фрэнк.
— Постарайся, чтоб я гордился тобой, Джонсон, — гордился!
Мы снова пожимаем друг другу руку, Фрэнк включает наушники, и Дональд Кепке уводит меня. Я оглушен — в голове снова и снова прокручивается блиц-разговор с Фрэнком. Мистер Кепке ведет меня в ту часть здания, где находится его служба. Из его кабинета открывается вид на океан.
Всего час спустя я уже сижу в автобусе, который везет меня домой, в Ланкастер. В одном Стефани была права:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Наши достижения — это то, благодаря чему мы, возможно, вызываем у других интерес, Тайлер, но любят нас за наше потаенное, темное. У тебя будут свои темные тайны, Тайлер, а я все равно буду любить тебя. У Дэна есть свои темные тайны (ну, в его случае не такие уж тайны, верно?) — а я все равно по-своему его люблю. И — да, Тайлер, да, — у меня тоже есть свои темные тайны. И я надеюсь, меня ты все равно будешь любить. Прекрасное и печальное сплетены неразрывно; и даже Франкенштейну бывает одиноко. Потому, Тайлер, тебе нужно простить Дэна, только и всего. Если у тебя это получится, ты преуспеешь больше, чем я сама, но в конечном счете прощение — это то, к чему нам надлежит всеми силами стремиться, в противном случае мы ничем не отличаемся от животных. Темные звери. А с этим смириться уж совсем невмочь. И если ты сидишь дома и ничего не делаешь, Господу это понравится куда меньше, чем если, ты отважишься пуститься в путь и, не исключено, нарвешься на неприятности. Рискни пойти на неприятности и прости Дэна. А после просто забудь о нем.
Ну, хватит, хватит. Последнее, что тебе нужно, — чтобы твоя хипповая мамашка тебя доставала. Ты мой сын, Тайлер, и, смею надеяться, я указывала тебе верную дорогу. Дом у нас был, может, и не совсем как в семейных телесериалах, но ты знаешь: тебя здесь любят, и что бы ты ни сделал, я никогда не разлюблю тебя. Поступай как знаешь, только потом возвращайся домой. Возвращайся скорее. Мы по тебе скучаем, мы тебя любим… и, возможно, Норман наконец-то ответит тебе на вопрос, почему Киттикатя барабанит лапами по крыше у тебя над головой.
Ну вот, опять рассюсюкалась. Что с меня взять, старуха-олдуха? Не пропадай из виду, драгоценный плод сердца моего.
Твоя мама,
Джасмин.
59
На очереди письмо от Дейзи, в которое вложено еще одно, нераспечатанное, письмо — письмо, пришедшее на мой ланкастерский адрес из (нет, не верю!) фирмы «Бектол», Сиэтл.
4 декабря
Дорогой нелюбящий БРАТ!
Вчера тебе пришло это письмо. «Бектол» — это ведь та компания, во главе которой стоит, как его, ну тот, о ком ты все уши прожужжал… Фрэнк Мейлер, кажется, нет? Не иначе зовут тебя к ним на работу, какое-нибудь искрометное предложение. Если вдруг окажется, что тебе припасли местечко в аппарате управления, постарайся пристроить на работу Мюррея. Увы, мой ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ все еще понапрасну обивает пороги. Он, правда, мог бы устроиться в «Бифштексы у Дейли» — на подноску в салат-баре, но тогда ему пришлось бы в рабочее время носить СЕТОЧКУ ДЛЯ ВОЛОС. Унизительно.
Само собой, тут у нас происходит УЙМА ВСЕГО ИНТЕРЕСНОГО, но ты не дождешься от меня ни словечка. Я нарочно пользуюсь таким подлым приемом, чтобы заставить тебя поскорей ВЕРНУТЬСЯ ДОМОЙ. Или, на худой конец, снова ПОЗВОНИТЬ, Или написать. Почему молчишь?
Обнимаю, целую.
Дейзи.
P.S. Прилагаемые сувениры: 1) наводящие тоску, навеки замолчавшие наушнички от плейера; 2) красивый осенний лист, подобранный у нас за домом; 3) зернышко попкорна из киноцентра, где работает… АННА-ЛУИЗА
Корпорация «Бектол» Сиэтл, Вашингтон
12 ноября
Уважаемый мистер Джонсон!
Мистер Фрэнк Миллер с большим удовольствием прочел Ваше письмо от 31 октября и поручил мне условиться с Вами о встрече в нашем головном офисе в Сиэтле, как только у Вас найдется для этого свободное время. Прошу сообщить мне по телефону, когда Ваш график позволит Вам нанести нам визит. Мистер Миллер и я сам будем рады познакомиться с Вами лично.
С уважением,
Дональд Б. Кепке,
начальник отдела по подбору сотрудников
корпорации «Бектол».
60
Я звоню в «Бектол» из квартиры Лоренса, чтобы грохот машин, со всех сторон окружающий мой «офис» — телефонную будку на углу, не омрачал впечатления от моего звонка. Мистер Дональд Кепке, главный охотник за головами в «Бектоле» (код зоны 206, Сиэтл), отвечает с первой же попытки— добрый знак.
— В пятницу мистер Миллер инспектирует автомобильный завод в Теннесси, — говорит мистер Кепке. — А четверг вас никак не устроит? В четверг у мистера Миллера не такой напряженный график.
— Ну, разумеется, мистер Кепке, — соглашаюсь я, польщенный его предупредительностью. — Просто улечу обратно другим рейсом. — (Ха-ха. А что — лучше признаться Фрэнку, что я собираюсь трястись на автобусах?) Мы ко взаимному удовольствию уточняем всякие детали.
— Договорились, мистер Джонсон. Ждем вас в четверг в десять утра.
Никакого намека, зачем я понадобился «Бектолу». Им просто хочется со мной «поговорить». По всей вероятности, их заинтересовал «Мир истории»™. Хм-мм.
Я произвожу в голове полный микроанализ состоявшегося телефонного разговора. Что в итоге? Думаю, звонок из Калифорнии должен был произвести хорошее впечатление как довод в пользу моей деловой активности. А благодаря тому, что письмо из «Бектола» дошло до меня с большой задержкой, я «по умолчанию» оказался в выигрыше — не выказал излишней готовности бежать по первому зову.
Я смотрю в окно на героиновое семейство, на их нескончаемую распродажу на обочине.
— Знаешь, Лоренс, — говорю я, опуская на рычаг трубку, — я в Лос-Анджелесе уже — дай сообразить — пять недель? И за все пять недель мне ни разу не приснилось, что я в Лос-Анджелесе. А тебе снится, что ты в Лос-Анджелесе? Вот ты, ты где в твоих снах?
— Я снов не вижу.
— Не занудствуй, Лоренс. Все видят сны.
— Ничего подобного! — Лоренс занят тем, что раскладывает на кучки и помечает разными цветами экспонаты своего музея рубашек-поло. — По-моему, большинство людей во сне видят дом, где прошло их детство. Даже если потом они переехали в Нью-Йорк, или, скажем, на дно океана, или в какое-нибудь раскрутейшее место, все равно во сне они всегда обитают там, где жили в детстве. Дом, где ты жил в детстве, — это вроде как материнская плата, встроенная в тебя на всю оставшуюся жизнь.
— Ну так почему ты не видишь снов?
— Гарнизонное детство. Пока я рос, мы без конца переезжали с места на место. Я не знаю, где мой дом.
На следующий день.
Прежде чем я во второй половине дня покину Лос-Анджелес, нужно запастись сувенирами для всех своих дома. Бот почему я решил прогуляться до Вайн-авеню, где самое большое количество звезд, а чудиков как раз шляется немного. Сейчас у меня за спиной похожее на стопку блинов здание звукозаписывающей фирмы «Кэпитол» — архитектура абсолютно в духе шестидесятых, воплощение идеи «будущее уже здесь». У моих ног звезда Джона Леннона. Из поясной сумки я достаю огрызки цветных мелков, оставшихся со вчерашнего дня, который ознаменовался сказочным коммерческим взлетом, — слива, лесная земляника, мандарин, лимон, зелень леса и небесная лазурь. Я принимаюсь за дело, покрываю бумажный четырехугольник размашистыми разноцветными штрихами — перевожу на бумагу звезду Леннона.
Руки ноют, силы на исходе. Этой ночью я не сомкнул глаз — столько сразу новостей на меня свалилось, такие перемены грядут. Смешно — здесь, в этом городе, нет никого, с кем я мог бы отпраздновать мой предпринимательский успех. Никого во всем Лос-Анджелесе, с кем меня связывало бы нечто большее, чем память о нескольких полуреальных безрадостных неделях, и даже эти немногие, с кем меня связывают жалкие обрывки воспоминаний, накануне вечером разбрелись кто куда: Лоренс на просмотр для каталога «Эспри», а мистер Мур на собрание «Анонимных алкоголиков». Так что собеседником у меня был радиоприемник.
Я притираю. Где-то внизу взвывает сирена службы «911» — где-то чуть впереди, в зловонной лагуне выхлопного газа на Голливудском бульваре, в гуще пестрой дорожной пробки. И там, в толчее намертво застывших машин, я вижу кого-то похожего на Стефани — может, она, может, нет, какой-то Стефани-клон или Стефани-двойник — в красном «феррари». А может, это и не она, а другая такая же охотница за «зеленой картой».
Ладно.
Стефани поступила так, как поступила. Ну да, от разговоров про амбиции ее, видите ли, тошнит, но еще вопрос, у кого амбиций больше. Как задолго начала она планировать свой вояж туда, где сейчас пребывает? По каким законам работает ее сознание? Не знаю, просто не знаю. В лучшем случае, ее мысли, направленные на меня, — как кинофильм на черной стене: видно-то видно все, да только чистого белого цвета не бывает. Могла ли маячить в ее сознании поездка на «феррари» по Голливудскому бульвару, когда она в ту первую ночь в Париже привезла меня к себе домой, — в ночь, когда она чуть было не обменяла меня на блок «Мальборо»? Почем мне знать? Впрочем, я бы должен восхищаться ее умением строить такие далеко идущие планы. Возможно, тут есть чему поучиться — усвоить некий ценный принцип для моих будущих менеджмент-стратегий. Учись из лимонов делать лимонад, салага.
Я тяжело перевожу дух, откладывая очередную радужную картинку в сторону, к стопке уже готовых. Какой-то прохожий интересуется, нельзя ли купить у меня штучку, и я говорю, пожалуйста, — его денег мне хватит на такси до микроквартиры, мне ведь надо забрать оттуда свои вещи.
Спрятав в карман деньги, я рассеянно опускаю руку плашмя на звезду Леннона, которая все утро разогревалась на солнце, так что теперь латунь накалилась как конфорка на электроплите. Я обжигаюсь, и боль пронзает меня острым шипом.
Я поднимаю руку к небу, идиотически помахивая ей, чтобы ее остудило ветром. Незнакомцы в проезжающих мимо машинах машут мне в ответ. Тогда я подношу обожженную ладонь к языку, закрываю глаза и, стоя на коленях под полуденным солнцем, зализываю рану. В ушах у меня стоит гул, и гул этот цвета солнца.
61
На следующий день.
Сегодня утром под ноги служащим «Бектола» не иначе как подсыпали перца. Начиная с 9.00 небо над Сиэтлом разрывалось в клочья невидимыми для глаза военными учениями, реактивные самолеты, выстраивая невидимый «потолок» локальной безопасности, курсируют между Сиэтлом и Такомой. Служащие «Бектола» то и дело входят в угольно-черные двери Бектол-башни и тут же стремглав вылетают обратно на небольшую площадь, где я сижу и глазею на все вот уже почти час, и все равно не успевают углядеть самолеты, которые летают быстрее звука.
Когда стрелки часов приближаются к десяти, я поднимаюсь на лифте на 74-й этаж, украдкой поглядывая на свое отражение в элегантных коричневатых зеркалах. Но, боюсь, я себя все-таки выдаю, потому что какая-то женщина, собравшаяся выходить на 55-м, вдруг говорит: «Позвольте-ка», улыбается и поправляет мне сзади галстук, как следует пряча его под воротничок рубашки. «Удачи!» — говорит она и взмахивает рукой на прощание. Люблю незнакомцев.
Двери открываются. Офисные помещения «Бектола» встречают меня разными оттенками загара, лазерными принтерами и оживленной деятельностью.
А служащие — служащие просто глаз не оторвать: все сплошь щеголеватые интеллектуалы, у них на завтрак, как пить дать, мартини и шоколадный торт. Я успеваю заметить, что омертвевшие побуревшие кончики на листьях растений в коридоре аккуратно обстрижены — верный признак, что фирма процветает.
Я сообщаю дежурному в приемной, что мне назначено, и в ответ слышу, что мистер Дональд Кепке выйдет ко мне буквально через минуту. Внутренне готовый к предстоящему мне изнурительному ожиданию, я утыкаюсь взглядом в утреннюю газету, но воспринимать что-либо я не в состоянии — ведь скоро я увижу самого Фрэнка Э. Миллера!
Мистер Кепке появляется ровно в десять, секунда в секунду. Темно-синий костюм, вид подтянутый и солидный одновременно.
— Надеюсь, вы меня не заждались?
— Нет-нет, что вы!
— Дональд Кепке.
— Тайлер Джонсон.
Я бросаю взгляд на туфли мистера Кепке — в жизни своей не видел, чтобы шнурки были продеты таким вот образом. О Боже, богатые даже обувь шнуруют по-особому, и мне, верно, никогда этого не постичь.
Мы пожимаем друг другу руку. Он, конечно же, мысленно меня оценивает. Секундная паника: может, надо было тщательнее уложить волосы, но мой фен сдох, а гостиничный попросту отсутствовал.
— Пойдемте со мной, мистер Джонсон, — говорит он, — Фрэнк ждет нас.
Вот это скорость!
Мы идем через офисный лабиринт: благотворно действующая на глаза изумрудно-серая гамма стен и ковровых покрытий; велюр — для звукоизоляции; прозрачные стены, окружающие небольшие конференц-залы; электронное табло с оперативными сводками о котировках акций «Бектола» на Нью-Йоркской фондовой бирже; выключенные из сети компьютеры, во сне мечтающие о диаграммах; широкие проходы, где легко разойтись и никто никому не мешает; множество кодовых и голосовых идентификационных устройств, открывающих доступ туда или сюда. От всего этого офисного великолепия у меня голова идет кругом. Я чувствую, что не справляюсь, словно меня пригласили на пиршество со средневековым размахом, где угощение готовится по принципу «свинья в баране»: это когда повар берет, скажем, голубя и засовывает его в курицу, курицу в козленка, козленка в свинью, свинью в барана, барана в корову — а потом все вместе на вертел!
Мы в очередной раз сворачиваем за угол, и — вуаля (обморок!) — передо мной Фрэнк Э. Миллер собственной персоной, сидит за столом темного дерева, в точности как на фотографии в книге. Он говорит по телефону, соединенному с наушниками и микрофончиком у него на голове, и говорит — ни за что не догадаетесь — про шкуры белых медведей! Он жестом велит нам садиться и кивает в сторону кофейника. Справа от него медный телескоп. Слева карта мира. Позади потухший вулкан — гора Рейнир.
Мистер Кепке наливает мне кофе. Фрэнк нараспев произносит в микрофон «до свидания» (наушники с микрофоном почти такие же, как были у меня, когда я управлял известным агрегатом в «Крылатом мире») и широко улыбается нам обоим. Кажется, настроение у него превосходное.
— Джонсон, — говорит он, жестом приглашая меня подойти поближе, — что вы думаете о будущем?
Ничего себе начало!
— Что я думаю, сэр? — спотыкаюсь я. — Я думаю, для того, чтобы быть счастливым — чтобы подходить к будущему с правильным, позитивным настроем, — нельзя зацикливаться на мысли, что жизнь не так хороша, как была когда-то. Жизнь сейчас по определению должна быть лучше, чем когда-либо в прошлом, и в будущем она неизбежно будет все лучше и лучше.
— Верно. Правильно. А то вот мой приятель только что убивался по телефону из-за того, что эскимосы не желают больше использовать мочу при выделке медвежьих шкур. Придумали взамен старого дедовского способа что-то новенькое. Лично я обеими руками за. Молодцы эскимосы! — Фрэнк встает из-за стола, и мы обмениваемся рукопожатием. — Это ведь вы написали письмо о захороненных свалках? Сильно. Сильно.
— Спасибо, сэр.
— Ваше письмо уже стало у нас в фирме своего рода классикой жанра, — от себя добавляет мистер Кепке. — Мы его скопировали и разослали факсом по внутренним линиям — надеюсь, вы не против. У нас на 74-м вы теперь местная знаменитость.
— Я считаю, вы должны работать у нас, Джонсон, — решительно вклинивается Фрэнк Э. Миллер. — Золотых гор сразу не обещаю, но вы быстро продвинетесь. Нам нужны люди со свежими идеями. С мечтами. Без идей нет новой продукции, а без мечты нет идеи. Дональд вам что-нибудь подберет. Дональд, найди для Тайлера подходящую работу. Стойте… Я хоть спросил — вы хотите работать в «Бектоле»?
— Я бы очень хотел работать в «Бектоле», мистер Миллер.
— Фрэнк. Фрэнк!
— Фрэнк.
— Если вы пройдете со мной, мистер Джонсон, мы прямо сейчас что-нибудь для вас подыщем.
— На разговоры сейчас нет времени, Джонсон, — говорит Фрэнк. — Но ничего, проявишь себя в работе — скоро встретимся снова.
— Да, сэр.
— Фрэнк.
— Да, Фрэнк.
— Постарайся, чтоб я гордился тобой, Джонсон, — гордился!
Мы снова пожимаем друг другу руку, Фрэнк включает наушники, и Дональд Кепке уводит меня. Я оглушен — в голове снова и снова прокручивается блиц-разговор с Фрэнком. Мистер Кепке ведет меня в ту часть здания, где находится его служба. Из его кабинета открывается вид на океан.
Всего час спустя я уже сижу в автобусе, который везет меня домой, в Ланкастер. В одном Стефани была права:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28