в жизни все быстро. Через две недели, считая с сегодняшнего дня, я перееду в Сиэтл, чтобы приступить к работе в корпорации «Бектол» — в отделе, контролирующем качество приема и обслуживания клиентов на территории Тихоокеанского северо-западного региона. Мне полагается служебная машина, медицинская/стоматологическая страховка, учеба на семинарах плюс денежные премии по итогам работы. Если я покажу лучшие результаты в своем регионе, то получу право на бесплатную поездку в Кабо Сан-Лукас, Мексика. Да, если…
Водитель переключает передачу. Мы перевалили через Каскадные горы и начинаем долгий медленный спуск в плодородные засушливые долины центральной части штата Вашингтон, все едем и едем через виноградники на склонах, и стада коров, и ширь небес, и память.
Где-то уже за Якимой старуха, которая сидит через проход от меня, начинает клевать носом, и вставные челюсти падают ей на колени и соскальзывают на пол. Я поднимаю их и вкладываю ей в руки, сжимая пальцы так, чтобы протезы снова из них не выскользнули. Потом я возвращаюсь на место, и тут со мной что-то случается: какое-то колесико внутри меня до того устало и истерлось, что вертеться дальше ему невмочь, и оно вдруг замирает, и я ничего не могу с собой поделать — я плачу.
Я плачу потому, что будущее снова засверкало передо мной и стало еще в миллион раз огромнее. И еще я плачу потому, что мне стыдно, до чего мерзко я обходился с людьми, которых люблю, — до чего мерзко я себя вел, пока длилось мое личное дремучее средневековье, пока я не обрел будущего и кого-то, кто сверху печется обо мне. Сегодня для меня словно раскрылось небо, и лишь теперь мне дозволено с ним соприкоснуться.
62
— Скажи мне.
— Сказать — что?
— Скажи, что было самое-самое первое, что ты во мне заметил. Почему из всех девчонок ты выбрал меня. Мне нужно знать. Чем я тебе понравилась, Тайлер?
— Честно?
— Честно. Ты пока не принят даже на испытательный срок. Так что выбирай: либо честно сейчас, либо никогда.
Этот телефонный разговор — первый шаг в моей кампании, задуманной с целью убедить Анну-Луизу изменить мнение обо мне и разрешить мне снова занять место в ее жизни. Мы уже договорились, что, может быть, сходим вместе пообедать, — начало многообещающее. Я даже не представляю, как теперь выглядит новая, суперстройная Анна-Луиза. Какая она сейчас там, в своей квартире, с трубкой в руке. Дейзи говорит, она теперь носит на голове обруч, убирает волосы со лба. «Сама поэзия и хрупкость, так-то, братец!»
Я говорю по Дейзиному беспроводному телефону. Сейчас я в моей прежней комнате — теперь это уже не просто «моя комната». Сижу верхом на моем мини-холодильнике, который стараниями Джасмин,
Дейзи и Марка укомплектован к моему приезду не хуже, чем любой мини-бар в гостиничном номере, все только самое мое любимое — ассортимент пива и газировок, призмы шоколада «Тоблерон», жестянки с орешками-кешью и макадамией, шотландское виски и полоска вяленого мяса. Ничего удручающего, излишне реального, вроде овощей. «Мы покупали только известные марки! — горделиво объявил Марк, как только я открыл дверцу, растроганный обрушившимся на меня потоком всеобщей любви. — Все проверено и вовсю рекламируется!»
— Скажи, Тайлер, — требует Анна-Луиза на другом конце провода.
Так, снова возвращаюсь к нашему телефонному разговору, к ее требованию сказать, почему из всех я выбрал ее.
— Условие принимается, — говорю я. — Я сам себе дал слово стараться говорить только правду тем, кто мне дорог. Ты когда-нибудь собирала марки?
— А?… Нет. И вообще, при чем тут марки?
— При том. Это по существу, Анна-Луиза. И это как раз правда.
— Слушаю.
— Значит, марки. На планете штук сто разных маленьких государств, у которых процентов примерно восемьдесят семь национального валового продукта приходится на доходы от продажи марок детишкам в индустриально развитых странах. Чтобы подогреть покупательский интерес, идут на любые ухищрения — отсюда марки с голографическими изображениями разных героев мультяшек поверх обработанной лазером золотой фольги: потрешь их пальцем — они поют. Марки с рекламой. Всех уловок и фокусов не перечесть.
Ну и я, конечно, тоже собирал марки и аккуратно размещал их в специальном альбоме, потихоньку сколачивал свой первый капитал и заодно учил географию и запоминал всякие занимательные факты, например, какие страны экспортируют полевой шпат и ячмень. Но самое увлекательное в этом деле — совершать воображаемые путешествия. Моя коллекция стала для меня каталогом тех мест на планете, где я хотел бы побывать, но где, как я понимал, побывать мне, может, и не доведется — слишком далеко, слишком дорого, да мало ли еще что… в общем, побывать там я только и мог, листая мой альбом с марками.
И была там одна страна, захудалый арабский эмират, где даже нефти нет, — так они придумали выпустить серию марок с отдушкой. Я покупал их в бостонской филателистической фирме Харриса по шестьдесят девять центов за штуку. И весь мой альбом насквозь пропах этими духами, то есть у него с тех пор появилось еще одно свойство, которого раньше ему явно не хватало, — свой особый запах, как, допустим, у лососевой протоки, его ведь ни с чем не спутаешь. Или как запах дома, твоего дома.
Так вот, суть всей этой истории в том, что когда я первый раз увидел тебя возле фотокопировальной машины…, ну да, мы с тобой почти сразу перешли на телемарафонский и всякое такое, но главное — от тебя тогда пахло теми духами… это был запах моего альбома с марками, запах стран, где я мечтал побывать, но где, как я думал, мне побывать не доведется. В общем, от тебя пахло так, будто в тебе — целый мир.
На том конце молчание.
— Анна-Луиза?…
— Я здесь. — Дышит. — Что тебе снилось сегодня ночью?
— Ну, это просто. Мне снилось, что неделю за неделей идет дождь, настоящий потоп, и на газоне перед твоим домом разлилось озеро. И однажды утром на твое озеро прилетел лебедь.
— Лебеди — это молитвы, Тайлер.
— Да?
— Да. А скажи мне — что тебя сейчас тревожит? — Голос у нее как у маленькой девочки, которая снова и снова просит попить, лишь бы оттянуть момент, когда нужно укладываться в постель.
Я обдумываю вопрос.
— Меня тревожит, что тело мое слишком быстро стареет. Волоски в бровях делаются толстыми, непослушными — и точно такие же торчат теперь из ноздрей. Почему же в школе никто не предупреждает нас, что все так будет?
— Ты пользуешься все тем же гнусным одеколоном?
— Нет. Перешел на другой, для пробы. Хочется, чтобы запах был стильный, как от свежего номера «Вэнити фэр». И волосы у меня теперь не особенно тщательно причесаны и совсем не уложены — существуют, так сказать, в вольном режиме. Для меня это что-то новенькое. Пытаюсь изменить себя.
— В чем именно?
Я набираю в легкие побольше воздуха.
— Пытаюсь стать уязвимым. Признать, что мне кто-то нужен.
— А ты часом не пытаешься водить меня за нос, Тайлер?
— Анна-Луиза, сделанного не воротишь. Я совершил ошибку. Так разреши мне признать это. Уступи хоть чуть-чуть.
— Мне нужно время, Тайлер, и тебе придется с этим смириться. Ты обошелся со мной подло. Не знаю, Тайлер, что и думать о тебе. Знаю только, что я чувствую. Я разрываюсь. — Судя по тональности, Анна-Луиза собирается закруглять разговор. — Так и быть, ты принят на испытательный срок. И только. Насчет сходить пообедать пока не знаю. Там посмотрим.
— Через двенадцать дней я уезжаю в Сиэтл. Сразу после Рождества.
— Не дави на меня, Тайлер.
— Но мы еще поговорим?
— У тебя испытательный срок.
63
Мы с Марком в гостиной — обкусываем щипчиками для ногтей катышки на черных орлоновых покрышках, которыми затянуты шарообразные динамики выпущенной еще в семидесятые квадрифонической стереосистемы Джасмин. Сама Джасмин периодически выплывает из кухни, чтобы одарить нас счастливой улыбкой, — она ничего не говорит, просто радуется, что я снова дома; за три дня, прошедшие с того момента, как она приехала за мной на автовокзал, она ни словом не обмолвилась о моем отъезде, предпочитая сполна насладиться моим двухнедельным пребыванием дома и не омрачать его ни единым пятнышком тягостных воспоминаний из недавней семейной истории, ведь у нас всего две недели, а дальше меня ждет Сиэтл и работа в «Бектоле».
Когда наше с Марком задание почти выполнено, он раскладывает передо мной комикс собственного изготовления, выполненный им в качестве домашнего задания для урока английского языка.
— Называется «Животинки». История такая: все животные в мире в большом горе. Они вынуждены замаскироваться, потому что хотят вернуть себе тайное сокровище, которое давным-давно похитили у них люди. Они одеваются в костюмы людей и называют себя «животинками».
Марк показывает мне свои рисунки, а я все еще старательно обкусываю катышки. Животинки получились у него потешные: из-под мешковатых костюмов тут и там высовывается то хвостик, то крылышко; из обвислого, накладного, гуттаперчевого носа торчит клюв; съехавший набок парик открывает треугольничек уха; у красоток в бикини мохнатые лапки.
— Но дальше происходит вот что: пока животные, то есть животинки, ищут свое сокровище, они волей-неволей привыкают жить по-людски. И ничего с этим поделать не могут. Лисицы начинают работать на Уолл-Стрит. Собаки ошиваются в барах, пьют коктейли и смотрят спортивный канал. Жирафы, как самые невозмутимые, становятся пилотами самолетов. Овцы занимаются чем попало.
А людям ничего не остается, как тратить все свое время на то, чтобы справиться с ужасной неразберихой, которая получилась из-за того, что среди них поселилось сразу столько животинок. Пришлось срочно увеличивать число полицейских, создавать бесплатные столовые, переучивать социальных работников, без конца изобретать какие-то новые развлекательные экшн-программы, показывать по телевизору пробные, пилотные выпуски.
— И что же дальше?
— Люди наконец узнают о том, что среди них поселились животинки, и решают, что теперь им самим пора маскироваться, — надо же им разузнать, что замышляют животные. И тогда уже люди начинают маскироваться под животных.
— Ну и? — Щелк, щелк.
— История повторяется. Только не совсем. Люди в костюмах животных, вместо того чтобы самим стать как животные, становятся еще больше людьми. Они начинают организовывать настоящих животных в команды и политические партии. Начинают строить вокруг участков земли заборы, сажать растения, давать всем животным имена и налаживать разные программы по типу «двенадцать шагов», чтобы помочь своим меньшим братьям вылезти из мрака на свет.
— И чем все кончается?
— В конце и люди и животные забывают, что же такое они все искали — и даже зачем они нарядились в костюмы. Но они все равно так и носят свои костюмы. И в самом конце остается только маленькое тайное общество из людей и животных, которые еще помнят о поисках сокровища, похищенного давным-давно.
— Ты запросто можешь писать продолжение, Марк.
— Спасибо.
Покончив с катышками, мы еще как следует обметаем динамики выпуска далеких семидесятых годов моей чудо-щеткой для волос и устанавливаем их во всех четырех углах гостиной поверх припрятанных там дедушкиных приспособлений для рекламы «Китти-крема»®. Я протираю ножки под динамиками влажной тряпкой, и теперь они выглядят как новые.
— Они теперь совсем неплохо смотрятся, а, Марк?
— Угу, — соглашается он, — только звучат они все равно как раньше. Телек лучше.
Намеченный на сегодня обед Анна-Луиза отменила. Дурной знак. До отъезда в Сиэтл остается всего неделя, а я еще ни разу даже не видел ее. На все мои звонки отвечает только автоответчик. Пока я раскладываю по коробкам и рассовываю по пакетам содержимое моей спальни, я спрашиваю себя, а что, если Анна-Луиза просто фильтрует звонки и нарочно не отвечает, когда слышит мой голос? Гадать можно сколько угодно. Но я на всякий случай подстраховываюсь. Вчера днем, когда, как я знал наверняка, она была на занятиях в колледже, я оставил у нее под дверью кулек конфет — такой, какие принято покупать на Хэллоуин. Кроме того, я прошмыгнул на задний двор, где осенью посадил луковицы крокусов, чтобы весной у нее под окнами расцвело ЛЮБИ МЕНЯ: ликвидировал слово «меня» и переделал «люби» на «люблю». Мне стало казаться, что первоначальный вариант может быть воспринят как проявление эгоизма с моей стороны. Осторожность не помешает.
Коробки, коробки, коробки. Упаковывать вещи — занятие не то чтобы физически утомительное, но эмоционально опустошающее. Скоро уже глубокая ночь, и башка моя изнемогает от необходимости снова и снова делать выбор — а потом снова, и снова, и снова. И с кожей у меня творится неизвестно что от чрезмерного усердия, с каким я взялся уничтожать запасы «мини-бара» — чтобы покончить с ними до отъезда в Сиэтл. Вот с Глобофермой вопросов нет: я твердо знаю, что не расстанусь с ней. Она уже уложена в коробку и спокойно дожидается того часа, когда для нас начнется новая жизнь в моем новом доме. Предположительно это будет квартира на верхнем этаже в доме, принадлежащем тетке Гармоника. Дом деревянный, в старомодном стиле, и стоит на тихой улочке, так что за окнами у меня будет дождь, и листва, и птицы, и я буду пить кофе, вдыхать нежный утренний воздух и смотреть на облака. Новая жизнь.
Помимо упаковки, я в эти дни занимаюсь еще тем, что изучаю объявления в разделе «Продается» в сиэтлском «Почтовом осведомителе», в частности рубрику «автомобили», поскольку в планах у меня приобрести «Комфортмобиль-2: Ликвидатор», который был бы укомплектован плейером для компакт-дисков, автомобильным телефоном, мини-холодильником и подставками под кофейные чашки. Солидное место в «Бектоле» позволит мне без труда взять кредит на покупку машины. Что значит штатная должность!
— Тайлер, телефон! — кричит Джасмин снизу.
— Я возьму у Дейзи. — Мой собственный беспроводный аппарат экспроприировали для своих нужд бабушка с дедушкой. Мне еще предстоит извлекать его из Беттиного чрева завтра, когда они вернутся из пропагандистского тура по городам Паско и Бентон, которые они пытаются опутать сетью по распространению «Китти-крема»®.
— Алло?
— Тайлер Джонсон? Это Рэй — из «Ковбойского бара».
Рэй из «Ковбойского бара»?
— Да?…
— Ну да. Мы с тобой вместе работали на заправке «Шеврон». Помнишь?
— Точно. Рэй! Я тогда еще в школе учился. Привет! Ну как ты? — (Чего это Рэй надумал мне звонить?) — Случилось что?
— Вообще-то жизнь у меня полная засада, если тебе интересно, Тай. Но я чего тебе звоню: по-моему, твоя девчонка обронила у нас в баре какую-то побрякушку. Во всяком случае, так говорит Ронни. Знаешь такого? Дэна приятель.
— Знаю такого.
— Ты бы, может, забрал ее, а то Лилиан своим длинным клювом ее быстро сцапает и утащит к себе в гнездо. Она насчет этого шустрая. Побрякушка-то знаешь какая? Вроде заколки. Она в кассовом ящике, под счетами.
— Понял. Спасибо, Рэй. — Пауза. — Через полчасика буду.
— Ну, давай.
Надо же, нашлась пропажа. Ладно, поступлю как добрый самаритянин, заберу для Стефани ее брошку.
— Я в «Ковбойский бар», — на ходу бросаю я Джасмии, которая хлопочет внизу в кухне.
— Ты? В «Ковбойский бар»?
— Нашлась брошка Стефани.
— А, это!…
— Да, это. Заодно проветрюсь. Надо немного отвлечься от сборов. Ты меня дождешься?
— Нет, хочу лечь пораньше. С утра у нас завтрак в женской группе. Марк с головой ушел в мультики. Дейзи с Мюрреем уехали на весь уик-энд. Так что мы, считай, с тобой вдвоем.
— Если хочешь, можем вместе посмотреть по кабельному обзор мод.
— Я пас. И так с ног валюсь. Машину возьмешь?
Я чмокаю ее в щеку и снимаю с крючка ключи.
— Тогда до завтра.
— Удачно тебе проветриться в «Ковбойском баре».
— Как получится.
64
Когда я появляюсь в «Ковбойском баре», Ронни, Дэнов «деловой приятель» по достопамятной эпохе сделок с недвижимостью, поначалу прикидывается, что не может вспомнить, кто я. Потом, так и быть, вспоминает с превеликим трудом, и то благодаря старине Дэну.
— Ну, точно, видел я тебя. Это ж ты лопал гамбургер в новеньком «ягуаре», и Дэн потом всю жизнь не мог тебе этого простить, потому что с того дня машина у него уже никогда не пахла как новая.
— Верно, это я и был.
— Дэн мужик что надо.
— Да уж.
Лилиан, администраторша, у которой хранится ключ от кассового ящика, где спрятана брошка Стефани, удалилась на перерыв, и мне хочешь не хочешь приходится ждать, пока она снова появится.
— Ударь меня.
Ронни пристает, чтобы я ударил его прямо в «сердце» из кевлара, прикрытое жилетом из пуленепробиваемого материала. Мы стоим у стойки в «Ковбойском баре», на шоссе Три Шестерки, считай уже за городом, за Луковой балкой. Над головой у нас на большом экране прокручиваются нелегальные, контрабандные пленки — кинохроника последней войны: из развороченных «шевроле» свешиваются наружу, как бесформенные куски сырого теста, обугленные черные тела;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Водитель переключает передачу. Мы перевалили через Каскадные горы и начинаем долгий медленный спуск в плодородные засушливые долины центральной части штата Вашингтон, все едем и едем через виноградники на склонах, и стада коров, и ширь небес, и память.
Где-то уже за Якимой старуха, которая сидит через проход от меня, начинает клевать носом, и вставные челюсти падают ей на колени и соскальзывают на пол. Я поднимаю их и вкладываю ей в руки, сжимая пальцы так, чтобы протезы снова из них не выскользнули. Потом я возвращаюсь на место, и тут со мной что-то случается: какое-то колесико внутри меня до того устало и истерлось, что вертеться дальше ему невмочь, и оно вдруг замирает, и я ничего не могу с собой поделать — я плачу.
Я плачу потому, что будущее снова засверкало передо мной и стало еще в миллион раз огромнее. И еще я плачу потому, что мне стыдно, до чего мерзко я обходился с людьми, которых люблю, — до чего мерзко я себя вел, пока длилось мое личное дремучее средневековье, пока я не обрел будущего и кого-то, кто сверху печется обо мне. Сегодня для меня словно раскрылось небо, и лишь теперь мне дозволено с ним соприкоснуться.
62
— Скажи мне.
— Сказать — что?
— Скажи, что было самое-самое первое, что ты во мне заметил. Почему из всех девчонок ты выбрал меня. Мне нужно знать. Чем я тебе понравилась, Тайлер?
— Честно?
— Честно. Ты пока не принят даже на испытательный срок. Так что выбирай: либо честно сейчас, либо никогда.
Этот телефонный разговор — первый шаг в моей кампании, задуманной с целью убедить Анну-Луизу изменить мнение обо мне и разрешить мне снова занять место в ее жизни. Мы уже договорились, что, может быть, сходим вместе пообедать, — начало многообещающее. Я даже не представляю, как теперь выглядит новая, суперстройная Анна-Луиза. Какая она сейчас там, в своей квартире, с трубкой в руке. Дейзи говорит, она теперь носит на голове обруч, убирает волосы со лба. «Сама поэзия и хрупкость, так-то, братец!»
Я говорю по Дейзиному беспроводному телефону. Сейчас я в моей прежней комнате — теперь это уже не просто «моя комната». Сижу верхом на моем мини-холодильнике, который стараниями Джасмин,
Дейзи и Марка укомплектован к моему приезду не хуже, чем любой мини-бар в гостиничном номере, все только самое мое любимое — ассортимент пива и газировок, призмы шоколада «Тоблерон», жестянки с орешками-кешью и макадамией, шотландское виски и полоска вяленого мяса. Ничего удручающего, излишне реального, вроде овощей. «Мы покупали только известные марки! — горделиво объявил Марк, как только я открыл дверцу, растроганный обрушившимся на меня потоком всеобщей любви. — Все проверено и вовсю рекламируется!»
— Скажи, Тайлер, — требует Анна-Луиза на другом конце провода.
Так, снова возвращаюсь к нашему телефонному разговору, к ее требованию сказать, почему из всех я выбрал ее.
— Условие принимается, — говорю я. — Я сам себе дал слово стараться говорить только правду тем, кто мне дорог. Ты когда-нибудь собирала марки?
— А?… Нет. И вообще, при чем тут марки?
— При том. Это по существу, Анна-Луиза. И это как раз правда.
— Слушаю.
— Значит, марки. На планете штук сто разных маленьких государств, у которых процентов примерно восемьдесят семь национального валового продукта приходится на доходы от продажи марок детишкам в индустриально развитых странах. Чтобы подогреть покупательский интерес, идут на любые ухищрения — отсюда марки с голографическими изображениями разных героев мультяшек поверх обработанной лазером золотой фольги: потрешь их пальцем — они поют. Марки с рекламой. Всех уловок и фокусов не перечесть.
Ну и я, конечно, тоже собирал марки и аккуратно размещал их в специальном альбоме, потихоньку сколачивал свой первый капитал и заодно учил географию и запоминал всякие занимательные факты, например, какие страны экспортируют полевой шпат и ячмень. Но самое увлекательное в этом деле — совершать воображаемые путешествия. Моя коллекция стала для меня каталогом тех мест на планете, где я хотел бы побывать, но где, как я понимал, побывать мне, может, и не доведется — слишком далеко, слишком дорого, да мало ли еще что… в общем, побывать там я только и мог, листая мой альбом с марками.
И была там одна страна, захудалый арабский эмират, где даже нефти нет, — так они придумали выпустить серию марок с отдушкой. Я покупал их в бостонской филателистической фирме Харриса по шестьдесят девять центов за штуку. И весь мой альбом насквозь пропах этими духами, то есть у него с тех пор появилось еще одно свойство, которого раньше ему явно не хватало, — свой особый запах, как, допустим, у лососевой протоки, его ведь ни с чем не спутаешь. Или как запах дома, твоего дома.
Так вот, суть всей этой истории в том, что когда я первый раз увидел тебя возле фотокопировальной машины…, ну да, мы с тобой почти сразу перешли на телемарафонский и всякое такое, но главное — от тебя тогда пахло теми духами… это был запах моего альбома с марками, запах стран, где я мечтал побывать, но где, как я думал, мне побывать не доведется. В общем, от тебя пахло так, будто в тебе — целый мир.
На том конце молчание.
— Анна-Луиза?…
— Я здесь. — Дышит. — Что тебе снилось сегодня ночью?
— Ну, это просто. Мне снилось, что неделю за неделей идет дождь, настоящий потоп, и на газоне перед твоим домом разлилось озеро. И однажды утром на твое озеро прилетел лебедь.
— Лебеди — это молитвы, Тайлер.
— Да?
— Да. А скажи мне — что тебя сейчас тревожит? — Голос у нее как у маленькой девочки, которая снова и снова просит попить, лишь бы оттянуть момент, когда нужно укладываться в постель.
Я обдумываю вопрос.
— Меня тревожит, что тело мое слишком быстро стареет. Волоски в бровях делаются толстыми, непослушными — и точно такие же торчат теперь из ноздрей. Почему же в школе никто не предупреждает нас, что все так будет?
— Ты пользуешься все тем же гнусным одеколоном?
— Нет. Перешел на другой, для пробы. Хочется, чтобы запах был стильный, как от свежего номера «Вэнити фэр». И волосы у меня теперь не особенно тщательно причесаны и совсем не уложены — существуют, так сказать, в вольном режиме. Для меня это что-то новенькое. Пытаюсь изменить себя.
— В чем именно?
Я набираю в легкие побольше воздуха.
— Пытаюсь стать уязвимым. Признать, что мне кто-то нужен.
— А ты часом не пытаешься водить меня за нос, Тайлер?
— Анна-Луиза, сделанного не воротишь. Я совершил ошибку. Так разреши мне признать это. Уступи хоть чуть-чуть.
— Мне нужно время, Тайлер, и тебе придется с этим смириться. Ты обошелся со мной подло. Не знаю, Тайлер, что и думать о тебе. Знаю только, что я чувствую. Я разрываюсь. — Судя по тональности, Анна-Луиза собирается закруглять разговор. — Так и быть, ты принят на испытательный срок. И только. Насчет сходить пообедать пока не знаю. Там посмотрим.
— Через двенадцать дней я уезжаю в Сиэтл. Сразу после Рождества.
— Не дави на меня, Тайлер.
— Но мы еще поговорим?
— У тебя испытательный срок.
63
Мы с Марком в гостиной — обкусываем щипчиками для ногтей катышки на черных орлоновых покрышках, которыми затянуты шарообразные динамики выпущенной еще в семидесятые квадрифонической стереосистемы Джасмин. Сама Джасмин периодически выплывает из кухни, чтобы одарить нас счастливой улыбкой, — она ничего не говорит, просто радуется, что я снова дома; за три дня, прошедшие с того момента, как она приехала за мной на автовокзал, она ни словом не обмолвилась о моем отъезде, предпочитая сполна насладиться моим двухнедельным пребыванием дома и не омрачать его ни единым пятнышком тягостных воспоминаний из недавней семейной истории, ведь у нас всего две недели, а дальше меня ждет Сиэтл и работа в «Бектоле».
Когда наше с Марком задание почти выполнено, он раскладывает передо мной комикс собственного изготовления, выполненный им в качестве домашнего задания для урока английского языка.
— Называется «Животинки». История такая: все животные в мире в большом горе. Они вынуждены замаскироваться, потому что хотят вернуть себе тайное сокровище, которое давным-давно похитили у них люди. Они одеваются в костюмы людей и называют себя «животинками».
Марк показывает мне свои рисунки, а я все еще старательно обкусываю катышки. Животинки получились у него потешные: из-под мешковатых костюмов тут и там высовывается то хвостик, то крылышко; из обвислого, накладного, гуттаперчевого носа торчит клюв; съехавший набок парик открывает треугольничек уха; у красоток в бикини мохнатые лапки.
— Но дальше происходит вот что: пока животные, то есть животинки, ищут свое сокровище, они волей-неволей привыкают жить по-людски. И ничего с этим поделать не могут. Лисицы начинают работать на Уолл-Стрит. Собаки ошиваются в барах, пьют коктейли и смотрят спортивный канал. Жирафы, как самые невозмутимые, становятся пилотами самолетов. Овцы занимаются чем попало.
А людям ничего не остается, как тратить все свое время на то, чтобы справиться с ужасной неразберихой, которая получилась из-за того, что среди них поселилось сразу столько животинок. Пришлось срочно увеличивать число полицейских, создавать бесплатные столовые, переучивать социальных работников, без конца изобретать какие-то новые развлекательные экшн-программы, показывать по телевизору пробные, пилотные выпуски.
— И что же дальше?
— Люди наконец узнают о том, что среди них поселились животинки, и решают, что теперь им самим пора маскироваться, — надо же им разузнать, что замышляют животные. И тогда уже люди начинают маскироваться под животных.
— Ну и? — Щелк, щелк.
— История повторяется. Только не совсем. Люди в костюмах животных, вместо того чтобы самим стать как животные, становятся еще больше людьми. Они начинают организовывать настоящих животных в команды и политические партии. Начинают строить вокруг участков земли заборы, сажать растения, давать всем животным имена и налаживать разные программы по типу «двенадцать шагов», чтобы помочь своим меньшим братьям вылезти из мрака на свет.
— И чем все кончается?
— В конце и люди и животные забывают, что же такое они все искали — и даже зачем они нарядились в костюмы. Но они все равно так и носят свои костюмы. И в самом конце остается только маленькое тайное общество из людей и животных, которые еще помнят о поисках сокровища, похищенного давным-давно.
— Ты запросто можешь писать продолжение, Марк.
— Спасибо.
Покончив с катышками, мы еще как следует обметаем динамики выпуска далеких семидесятых годов моей чудо-щеткой для волос и устанавливаем их во всех четырех углах гостиной поверх припрятанных там дедушкиных приспособлений для рекламы «Китти-крема»®. Я протираю ножки под динамиками влажной тряпкой, и теперь они выглядят как новые.
— Они теперь совсем неплохо смотрятся, а, Марк?
— Угу, — соглашается он, — только звучат они все равно как раньше. Телек лучше.
Намеченный на сегодня обед Анна-Луиза отменила. Дурной знак. До отъезда в Сиэтл остается всего неделя, а я еще ни разу даже не видел ее. На все мои звонки отвечает только автоответчик. Пока я раскладываю по коробкам и рассовываю по пакетам содержимое моей спальни, я спрашиваю себя, а что, если Анна-Луиза просто фильтрует звонки и нарочно не отвечает, когда слышит мой голос? Гадать можно сколько угодно. Но я на всякий случай подстраховываюсь. Вчера днем, когда, как я знал наверняка, она была на занятиях в колледже, я оставил у нее под дверью кулек конфет — такой, какие принято покупать на Хэллоуин. Кроме того, я прошмыгнул на задний двор, где осенью посадил луковицы крокусов, чтобы весной у нее под окнами расцвело ЛЮБИ МЕНЯ: ликвидировал слово «меня» и переделал «люби» на «люблю». Мне стало казаться, что первоначальный вариант может быть воспринят как проявление эгоизма с моей стороны. Осторожность не помешает.
Коробки, коробки, коробки. Упаковывать вещи — занятие не то чтобы физически утомительное, но эмоционально опустошающее. Скоро уже глубокая ночь, и башка моя изнемогает от необходимости снова и снова делать выбор — а потом снова, и снова, и снова. И с кожей у меня творится неизвестно что от чрезмерного усердия, с каким я взялся уничтожать запасы «мини-бара» — чтобы покончить с ними до отъезда в Сиэтл. Вот с Глобофермой вопросов нет: я твердо знаю, что не расстанусь с ней. Она уже уложена в коробку и спокойно дожидается того часа, когда для нас начнется новая жизнь в моем новом доме. Предположительно это будет квартира на верхнем этаже в доме, принадлежащем тетке Гармоника. Дом деревянный, в старомодном стиле, и стоит на тихой улочке, так что за окнами у меня будет дождь, и листва, и птицы, и я буду пить кофе, вдыхать нежный утренний воздух и смотреть на облака. Новая жизнь.
Помимо упаковки, я в эти дни занимаюсь еще тем, что изучаю объявления в разделе «Продается» в сиэтлском «Почтовом осведомителе», в частности рубрику «автомобили», поскольку в планах у меня приобрести «Комфортмобиль-2: Ликвидатор», который был бы укомплектован плейером для компакт-дисков, автомобильным телефоном, мини-холодильником и подставками под кофейные чашки. Солидное место в «Бектоле» позволит мне без труда взять кредит на покупку машины. Что значит штатная должность!
— Тайлер, телефон! — кричит Джасмин снизу.
— Я возьму у Дейзи. — Мой собственный беспроводный аппарат экспроприировали для своих нужд бабушка с дедушкой. Мне еще предстоит извлекать его из Беттиного чрева завтра, когда они вернутся из пропагандистского тура по городам Паско и Бентон, которые они пытаются опутать сетью по распространению «Китти-крема»®.
— Алло?
— Тайлер Джонсон? Это Рэй — из «Ковбойского бара».
Рэй из «Ковбойского бара»?
— Да?…
— Ну да. Мы с тобой вместе работали на заправке «Шеврон». Помнишь?
— Точно. Рэй! Я тогда еще в школе учился. Привет! Ну как ты? — (Чего это Рэй надумал мне звонить?) — Случилось что?
— Вообще-то жизнь у меня полная засада, если тебе интересно, Тай. Но я чего тебе звоню: по-моему, твоя девчонка обронила у нас в баре какую-то побрякушку. Во всяком случае, так говорит Ронни. Знаешь такого? Дэна приятель.
— Знаю такого.
— Ты бы, может, забрал ее, а то Лилиан своим длинным клювом ее быстро сцапает и утащит к себе в гнездо. Она насчет этого шустрая. Побрякушка-то знаешь какая? Вроде заколки. Она в кассовом ящике, под счетами.
— Понял. Спасибо, Рэй. — Пауза. — Через полчасика буду.
— Ну, давай.
Надо же, нашлась пропажа. Ладно, поступлю как добрый самаритянин, заберу для Стефани ее брошку.
— Я в «Ковбойский бар», — на ходу бросаю я Джасмии, которая хлопочет внизу в кухне.
— Ты? В «Ковбойский бар»?
— Нашлась брошка Стефани.
— А, это!…
— Да, это. Заодно проветрюсь. Надо немного отвлечься от сборов. Ты меня дождешься?
— Нет, хочу лечь пораньше. С утра у нас завтрак в женской группе. Марк с головой ушел в мультики. Дейзи с Мюрреем уехали на весь уик-энд. Так что мы, считай, с тобой вдвоем.
— Если хочешь, можем вместе посмотреть по кабельному обзор мод.
— Я пас. И так с ног валюсь. Машину возьмешь?
Я чмокаю ее в щеку и снимаю с крючка ключи.
— Тогда до завтра.
— Удачно тебе проветриться в «Ковбойском баре».
— Как получится.
64
Когда я появляюсь в «Ковбойском баре», Ронни, Дэнов «деловой приятель» по достопамятной эпохе сделок с недвижимостью, поначалу прикидывается, что не может вспомнить, кто я. Потом, так и быть, вспоминает с превеликим трудом, и то благодаря старине Дэну.
— Ну, точно, видел я тебя. Это ж ты лопал гамбургер в новеньком «ягуаре», и Дэн потом всю жизнь не мог тебе этого простить, потому что с того дня машина у него уже никогда не пахла как новая.
— Верно, это я и был.
— Дэн мужик что надо.
— Да уж.
Лилиан, администраторша, у которой хранится ключ от кассового ящика, где спрятана брошка Стефани, удалилась на перерыв, и мне хочешь не хочешь приходится ждать, пока она снова появится.
— Ударь меня.
Ронни пристает, чтобы я ударил его прямо в «сердце» из кевлара, прикрытое жилетом из пуленепробиваемого материала. Мы стоим у стойки в «Ковбойском баре», на шоссе Три Шестерки, считай уже за городом, за Луковой балкой. Над головой у нас на большом экране прокручиваются нелегальные, контрабандные пленки — кинохроника последней войны: из развороченных «шевроле» свешиваются наружу, как бесформенные куски сырого теста, обугленные черные тела;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28