Волосы заскрипели, словно огрызаясь. Когти убрались и почти сразу вернулись, еще ближе. Я понял: так выглядит черная рука смерти.Протиснуться через сплетения волос в глубине шевелюры было почти невозможно. Неужто меня проткнут, словно шиш-кебаб? Ужасно. Неужто я окончу дни свои, задохнувшись в грязном забитом стоке какой-нибудь ванны в гетто? Или мучительно умру от голода здесь, у Руфуса в волосах, ослабев от ран, в зловонии собственного разложения?К восьмому налету когтей я добрался до кожи. Прозорливость вывела меня к псориазу, болезни, от которой человеческая кожа теряет чешуйки. Я спрятался между чешуйкой и кожей внизу, и было мне уютно, будто на свежезастеленной кровати.После достойного самки сеанса прихорашивания шляпа вернулась на место. Я вылез из новой постели. Задняя нога дернулась и порвала чешуйку. Я замер: этот промах мог стоить мне жизни. Но ничего не случилось. Видимо, кожа совсем мертва. Я попробовал ее на вкус, но она была такая горькая, что пришлось выплюнуть. Жалко. Мы с Руфусом могли бы жить в подлинном симбиозе: я бы ел вволю, а он бы избавился от перхоти.Воздуха не хватало, и я уже собрался наверх, когда заметил на соседней чешуйке какой-то комок. Компания гнид, маленьких личинок вшей, – Руфус им и тепло, и еда. Неудивительно, что он так долго скребся – гниды славятся острыми клешнями. Я не стал приближаться.– Как раскопки, парни? Я тут новенький. Что мне нужно знать?Прожорливые сосунки и головы не повернули. А мне нужно много информации. Как часто Руфус моет голову? Сколько нужно времени, чтобы привыкнуть к его вкусу? Как они могут жить на коже, почти без воздуха? Я вот не мог.Я всплыл и выглянул из-под шляпы. Холодный вечерний ветер ужасен. Мы с Руфусом двигались полным ходом. Скоро мы вошли в гриль-бар «У Регги».– Ёпть, Руфус, как дела? – раздался мощный глас.Здоровенный негр положил Руфусу на плечо ладонь размером с пиццу. Гигантская голова круто скошена от покатого лба к огромному, мощному подбородку. Голова обрита, исключая густой ирокез по центру. В правой мочке – золотая серьга в форме револьвера. Такой же амулет свисал с золотой цепи на шее. Сигара с лейбаком «Эль Продукто» уютно устроилась в дыре, где не хватало желтеющего переднего зуба.Мы втроем уселись на растерзанные барные стулья. К нам подошел бармен с мутными красными глазками кокаиниста.– Что желаете, джентльмены?У Регги все сплошь были черные, кроме жирной крашеной блондинки за стойкой напротив нас, чья тонкая белая футболка, я так понял, должна была продемонстрировать обвисшие груди во всем их меркнущем великолепии. Под толстыми очками в металлической оправе блондинкины глаза походили на лягушачьи. Возможно, миопия виной тому, что огненно-красная помада почти совсем промахнулась мимо губ. Блондинка нетерпеливо вздыхала, пока седеющий мужик на стальных костылях пытался не рухнуть на пол, давая ей прикурить.– Мне как обычно, – ответил Руфус.– Чем был занят? – спросил здоровяк.– Особо ничем. Торговлю торговал. Бармен вернулся и смешал Руфусу «курвуазье» и «севен-ап». Руфус отхлебнул и почмокал губами.– А-а, хорошее дерьмо.Меня обрызгала пара гнусных капелек. Я вытерся о волосы. Я поклялся завязать с выпивкой навсегда.– Малой, я тебя видел с какой-то мрачной девахой на днях. В «Жириках».Малой широко улыбнулся и захохотал. Во рту запрыгала сигара.– Ага, клевая, правда?– Шустрая девка, Джим. – Руфус улыбнулся и подставил ладонь. Малой хлопнул так сильно, что я испугался, как бы он ее не сломал.Другой голос сказал:– Пошустрее бы не мешало. Этой корове диетические таблетки – в самый раз.Я был поражен таким вызовом и еще больше тем, что Малой его проигнорировал.– Так вы с ней живете? – спросил Руфус.– И не думаю. Эта сучка выглядит ничего себе, и дырка у нее такая, что медок течет. Но ей бы только удолбаться.– Ее можно понять. На себя посмотри. Уродливый бизон. Такой чумазый, что не поймешь, где грязь, а где ниггер, – сказал голос.Малой опять не почтил вниманием этот инстинкт смерти. Не понимаю.Внезапно Руфус уронил голову. Быстро ухватившись за волос, я избежал падения на барную стойку. Руфус хлопнул в ладоши и фальцетом взвизгнул.– Чего ты ржешь? – спросил Малой.– У тебя самый здоровенный негритянский нос на свете. Маме следовало тебя назвать Пылесосом.– Ну, я тяну иногда пару дорожек. Конечно.Но эта сучка только этого и хочет. Дорожку за дорожкой, дни и ночи напролет.– Ага, прямо как ты. Только ты выбрасываешь мертвых президентов. Потому что у нее есть пизда, а у тебя нет, ну еще бы.Малой расстроился. Ему одного удара хватит, чтобы уложить Руфуса на стойку. Я глянул вниз – куда придется падать.Местная популяция Блаттелла Германика была достаточно велика, ее защищал тусклый свет и бурая полировка. Они жили на орешках к пиву и попкорне. В их движениях не сквозили страх или бешенство, как у Айры в квартире. Хорошая простая жизнь.– Ты понял, о чем я. С этой сучкой и не поговоришь даже, – сказал Малой.Руфус опять засмеялся.– Только слышишь, как бедра по ушам хлопают. «Сладкая крошка, раздвинь-ка ножки, угости немножко».Он хлопнул Малого по плечу, и я опять чуть не упал. Но теперь я заметил, что граждане в баре – бледные, ненатурального оттенка, жалкие в неоновом свете. Как и люди вокруг, они чересчур злоупотребляли алкоголем.– Заткнись, Руфус, – сказал я. – Больше со здоровяком не спорь. Я тут жить не хочу.– Сучка тащит зарплату прямо из-под носа. Не знаю, что с ней делать, – жаловался Малой.– Чек на пособие, а не зарплату. Вчера три часа в очереди, не забыл?Мерзкий голос нужно заткнуть. Сколько еще Малой вытерпит?– Ну то есть что делать-то? Чтоб грина не тратила, но дело делала? – спросил Малой.– Не спрашивай, – ответил Руфус. – Меня твои мерзкие телки не цепляют.Я вцепился ему в волосы.– Ты понял, да, о чем речь? – снова вмешался голос. – Пять минут назад она была шустрая девка. Теперь жаднюга слышит, что она тянет бабки, и шустрая девка превращается в мерзкую телку. Не волнуйся, Малой под кайфом, потом и не вспомнит.– Я в телку не сунусь, если не чувствую ни хрена, – продолжал Руфус.Теперь настал черед Малого смеяться. «Эль Продукто» закачался у него в зубах.– То есть что – встает, если вдарят?– Телки с мордой в кокаине – это не для меня. Чистый бизнес. И, раз уж речь о бизнесе, ты Лестера не встречал?Малой допил пиво и заказал еще. Судя по отражению циферблата в его потном кумполе, дело к ночи.– Слыхал про Лестера? Сделал табличку: «Я слепой, благослови тебя господь». Каждый божий день сидит на тротуаре у больших контор в центре, с палкой для слепых. К осени столько бабок сделает, что на «Линкольн» хватит. А зачем он тебе? Подать ему хочешь?– Парень занял у меня полгода назад, и тут у него случилась амнезия.– Да ну? Я думал, вы друзья.Руфус допил коктейль и тыльной стороной ладони вытер губы.– У меня один друг – зеленый доллар.– Первое правдивое слово из уст твоего ниггера, – заметил голос.Он меня видел. Я нырнул в дебри. Но на полпути к коже подумал – «мой ниггер»? Парень думает, что я вывел Руфуса на прогулку?Кто меня тут может заметить? Кто станет со мной так разговаривать? И почему Руфус и Малой игнорируют провокации? Ну конечно – это же тараканий голос. Постоянное общение с людьми разъедает основные инстинкты.Я поискал взглядом невоспитанного наглеца. Блаттелла в баре предавались обжорству. Те, что на полу и в попкорновой машине, – тоже.– Теплее, – сказал голос.Наконец я его увидел. Он взгромоздился на ирокез Малого.– Это вьючное животное – не мой ниггер, – сказал я. – Не проецируй на меня свои проблемы, приятель.– И что? Думаешь, этот – мой? Ничего подобного. Я живу в центре со специалистом по релаксации. Зовут Нирвана.– А здесь ты что забыл?– Как-то ночью спал с моей крошкой, а потом очнулся в метро на этой заплатке из скунса. Не иначе гелем для волос засосало.Руфус вдруг поднял карающую руку.– Мне двигаться пора. Замри, Малой.– Желаю тебе здесь приятно пожить, – сказал я.– Я отсюда свалю. Вот увидишь. А то он совсем обдолбанный, жалкий недоумок.– А почему не уходишь?– А крысиные патрули на каждом углу? Голуби! Ты смеешься? Шансов ноль.– Хотя бы в бар спустись. Бон аппетит! Руфус поднимался со стула.– Нет, не хочу. Я тут не останусь. Вернусь к Нирване. Он ей обещал, и на этот раз…Он бубнил, топоча Малому по голове, будто Румпельштихен, и вдруг наступил в лужу геля. С ужасающим воплем он слетел по ирокезу, прокатился по лбу Малого и с негромким «плюх» нырнул в пиво.Малой его не заметил.– Ага, остынь, старик. Смотри не загнись. – Он махнул стаканом и выпил содержимое одним глотком.– Спасибо, – сказал новый голос.На этот раз я прислушался: еще один Блаттелла. Тот устроился в высоком помпадуре бармена.– Меня уже тошнило от этого трепа про Нирвану. Каждую ночь, сколько недель уж. Я думал, мы от него никогда не отделаемся.– На здоровье, – ответил я.Минутой позже мы с Руфусом уже шагали по улице. Я слышал примитивный ритм ударных. Когда он стал громче, я разобрал голоса рэпперов. Это не музыка: ни мелодии, ни гармонии, даже тон не меняется. Голос бубнил сплошь о страсти, обольщении и сексе, порой вкрапляя деньги. Живительная квинтэссенция человеческих амбиций; если бы Айра мыслил так же трезво, сидел бы я сейчас дома, в безопасности и тепле. Должно быть, приход рэпа завершил некий цикл человеческого развития. Когда «сапиенс» впервые заболботал и стукнул по бревну, вряд ли звук сильно отличался от этого.Скоро я увидел раскуроченные дома: окна и двери закрыты шлакобетоном и листовым металлом. У дверей на газетных подстилках спали бродяги. Я порадовался, увидев толпы Перипланета, что ищут тепла у бродяг под боком. Вечер был прохладный.– Ч-черт, – проворчал Руфус, передернулся, сошел с тротуара и помахал такси.Он сел в машину, и над полуразложившейся обивкой взлетела копоть. Пластиковая перегородка, мутная и заплеванная, приоткрылась, и водитель спросил:– Куда едем?Шины завизжали, мы рванули с места.– Эй! – закричал Руфус. – Мы в Америке, Джек. Красный свет означает «стоп».– Извини, приятель. Вымотался. Ночью пуэрториканцы по соседству гуляли. – Он обернулся и в рупор из пальцев весьма достоверно проревел сальсу на трубе. – До пяти утра уснуть не мог.– Смотри, куда едешь. Со мной однажды такое было. Я набрал 911. Сказали, что вышлют машину. Никто не приехал. Тогда я позвонил еще раз и самым белым своим голосом сказал, что слышал выстрел. Четыре тачки прилетели, как ангелы. С сиренами и агентами в пуленепробиваемых жилетах. В ту ночь больше не шумели.– В следующий раз попробую, – рассмеялся водитель.Машина прижалась к обочине. Мы ехали не туда, прочь от Цыганкиной квартиры. Можно остаться в машине – рано или поздно вернется же водитель в тот район. Но там было так душно и грязно, что я предпочел Руфуса.Он заплатил таксисту и добавил пять процентов чаевых. Едва мы вышли, он сунул руку под мышку. Из-под шляпы я заметил перламутровую рукоятку. Щелк. Предосторожность? Пуля в барабане? Мы куда идем – в джунгли?Спрыгни я сейчас со шляпы, каковы шансы выбраться из гетто живым? Крысиные патрули на каждом углу. Нельзя так рисковать.У меня одна защита – череп Руфуса. В отличие от яйцевидной Айриной головы этот кумпол поднимался ото лба до макушки, а затем резко обрывался к шее. Я переполз наверх и периодически спускался глянуть, что творится.Руфус пинком распахнул треснувшую стеклянную дверь многоэтажки. На полу под почтовыми ящиками спал мужик лет сорока. Парень помоложе соскочил с подоконника и с недоброй улыбкой приблизился.– Спокойно, – сказал Руфус.Парень посмотрел на руку Руфуса, спрятанную под пиджак. Все еще улыбаясь, он сказал:– Ты что здесь делаешь, чувак?– Хиляй отсюда, или эта игрушка сдует тебя назад в Африку.Человек отступил, по-прежнему улыбаясь, и вышел. Мы попятились к лифту.Руфус открыл дверь в квартиру. В воздухе висел удушающий угольный туман. Большая негритянка сидела на ветхом пыльном диване перед маленьким телевизором, что угнездился на куче газет. Его антенны с шариками алюминиевой фольги на концах напомнили мне меня.Отставив колу и чипсы, женщина вскочила, обняла Руфуса и смачно поцеловала в губы.– Где ты был, любовничек? Бессердечный ниггер, столько дней не звонил. Я не знала, что думать.Руфус звонко шлепнул ее по объемистой заднице.– Не психуй. Кто, по-твоему, за квартиру платит?– Ты мне нужен, папочка. Мне без тебя одиноко.Он сел на диван, но тут же подпрыгнул, схватившись рукой за промежность.– Ты когда выкинешь эту рухлядь? Чуть яйца мне не оторвал.– О нет, папочка. Думаю, тебе поможет особый массаж Амброзии.– Да уж, инфекций мне не надо.Она терлась об него, прижимаясь к нему грудями. С милой улыбочкой заглянула ему в лицо и спросила:– Дашь маленькой Амброзии пару дорожек?– Прости, малышка. Все продал.Я вернулся под шляпу. Под лентой еще оставались вздутия. Скупердяй.– Ну пожалуйста, сладенький, – замурлыкала она. – Только одну?– Я не могу дать то, чего нет.Она опустилась на диван. Пружины ее не волновали.– Слушай, сука, у меня ничего нет. Будешь приставать – уйду, – пригрозил Руфус.– Не буду. – Она уложила его на диван. Ложась, он прикрыл рукой мошонку.– Мне надо немножко, потому что я скучаю, папочка, – приговаривала она. – Я сёдни с Эммой трепалась, говорю: «Знаешь, я моего Руфуса люблю, только скучаю немножко иногда», а она говорит: «Да-а, я поняла, про что ты, пока Рамзес в каталажку не загремел, его подолгу не было, только теперь дольше, потому что он в каталажке». А я говорю: «Я иногда думаю – рехнусь», – а она говорит: «Я поняла, про что ты, потому что мне так же было, пока Рамзес в каталажку не загремел…»Руфус клевал носом, и оживленное лицо Амброзии все больше выползало из-за края шляпы.– Руфус, ты слушаешь? Он вздернул голову.– Еще бы, сладенькая. Пошли в кровать.– Хорошо, любовничек. Я только в ванную на минутку.Тряся ягодицами, она продефилировала в коридор. Руфус включил телевизор – показывали профессиональный рестлинг. Наконец она вернулась – в ночной сорочке, волосы заплела и сияет, точно Будда.– Что за хуйня у тебя с лицом?– Вазелин, папочка. Буду тебе молодой и красивой.– Девочка, давай ты не сегодня будешь молодой и красивой.– Каждую ночь, сахарный мой. – И она склонилась для поцелуя.Он отпрянул и вытер лицо.– Размазывать по мне это дерьмо не надо, а? Мы направились в спальню. Она усадила его на кровать, встала перед ним и медленно стащила ночнушку. Млекопитающее из млекопитающих. Груди свисают до пупа, но упругие, полные и вширь раздаются примерно на столько же. Черные, плоские соски диаметром почти с американского монстра. Мясистые, крепкие плечи и руки, пухлый живот. Куст пушистый, как любая негритянская голова, что я видел сегодня на улице.Она повернулась к Руфусу так, чтобы он разглядел ее со всех сторон. Стоя в профиль, продемонстрировала крутые линии ягодиц и втянутый для пущей безопасности живот. Превосходная конфигурация, я такую наблюдал только у негритянок. Она держалась так, словно ей нравится быть громадным пышнотелым сексуальным объектом. Вряд ли даже восхитительная Руфь сравнится с Амброзией в репродуктивной способности.Руфус разделся догола, оставив только шляпу – ее он просто сдвинул на затылок. Он приблизил лицо к ее зарослям – попробовать на вкус. Я слышал, в их племени так не принято. Его волосы и ее муфта перепутались – не понять, где что. Я не двигался; останься я с Амброзией – навеки превращусь в изгоя. Не то чтобы мне были неприятны ее пары. Вовсе нет. Прямо скажем, мускусный запах ее вагины не сравнится ни с каким ощущением в мире – даже со вкусом Руфи.Гормоны Руфи опьяняли. Но Амброзия – воплощенная история. Ее запах – не просто сущность секса; он – потерянное звено эволюции. Как и наши феромоны, ее аромат поведал мне всю историю с начала времен. В человеческом запахе различались маленькие приматы, что первыми рискнули спуститься с дерева. Первые четвероногие создания; амфибии, полные отчаянной решимости жить на суше. Я уловил отчетливый аромат рыбы и примитивных морских гадов времен первых многоклеточных и первых одноклеточных, что мечутся в девственном болоте, изначальном бульоне, откуда мы все произошли. Руфус не просто лизал пизду – он припадал к Корням.Амброзия оказалась пугающе пылкой, она рычала и металась, поощряя Руфуса задыхающейся болтовней о его мастерстве. Она кричала, тело ее содрогалось в конвульсиях, она стискивала бедрами его голову и молотила кулаками по кровати. На всякий случай я спрятался под шляпу.– О-о, папочка, ты меня убиваешь! – Через несколько минут она слегка пришла в чувство и простонала: – Заполни меня, любимый. Заполни до краев.Я высунулся посмотреть на Руфуса. Он приподнялся на коленях, его пенис торчал из поджарых бедер остро заточенным карандашом. По сравнению с ним Айра – просто призовой буйвол. Когда Руфус покрыл Амброзию, она отреагировала столь бурно, что я задумался, возбуждает ее папочкин член или папочкины чеки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24