Еще вестибюль, сказал себе Келлог, дальний коридор – а там уже и мой кабинет. Сто двадцать шагов до спасения. Они подумают, что это нищий пришел за милостыней, вот и все, а потом негодяй уйдет, уйдет отсюда прочь.
– Деньги? – скривившись, бросил ему доктор. – Никаких денег ты от меня больше не получишь.
Джордж больше не упирался, шагал рядом – взрослый мужчина, длинноногий и, несмотря на сутулость, на целую голову выше доктора.
– Это мы еще посмотрим, – ухмыльнулся он.
Они миновали коридор и вошли в огромный вестибюль, где среди пальм в кадках и уютных скамеечек сновали посыльные, толпились вновь прибывшие, громоздились чемоданы. Тут и там стояли группки пациентов, попивавших молоко и персиковый нектар из высоких бокалов; сиделки катили в креслах-каталках матрон, страдающих ипохондрией; из приглушенного гула доносились обрывки разговоров о бирже, театре, Карузо и Джеральдине Фаррар, о новейших моделях «форда» и «олдсмобиля». Доктор Бакулум беседовал с дамой из Питтсбурга, женой сталелитейного магната, как там ее зовут – Уолфорд? Уолтерс? Уолдорп? А подле телеграфного аппарата стоял сам адмирал Ниблок с миссис Краудер, Метой Синклер и целым выводком медсестер. Доктор Келлог сосредоточенно пробирался через толпу, кивая во все стороны и приветственно взмахивая рукой: мол, ничего особенного, просто немножко спешу, а это несчастный, которому нужно помочь. Хотите вы того или нет, но наш Санаторий, кроме всего прочего, – заведение благотворительное, а Шеф – святой человек, само милосердие. Вот именно – само милосердие.
Прямо посреди вестибюля – на виду по меньшей мере у полусотни людей – Джордж вдруг резко вырвался и встал как вкопанный.
– Гони сотню, папа, папочка, папуля. Сотню, а то сейчас как начну орать – прямо здесь.
Пятьдесят пар глаз обратились к ним, и доктор изо всех сил стал делать вид, что у него все под контролем: лучезарно улыбался, подмигивал, посылал воздушные поцелуи, помахивал рукой, кивал.
– В моем кабинете, – метнул он яростный взгляд на сына. – Мы обсудим это в моем кабинете.
Дэб напирал сзади животом. Джордж даже не пошевелился.
– МНЕ ЧТО, – рявкнул он, разорвав шелестящую ткань общего гула, и тут же снова перешел на шепот. – Мне что, повторить погромче?
Никто не смел так разговаривать с Джоном Харви Келлогом, ни одна живая душа. Он был хозяином своей диетической империи, Шефом, королем, духовным пастырем многих тысяч пациентов и отцом сорока двух детей, которых они с Эллой усыновили за долгие годы. Конечно, на свете были всякие там Чарли Посты, дражайший братец Уилл, умыкнувший из-под носа концессию на производство кукурузных хлопьев, были Фелпсы, Макфеддены и все прочие; они могли одерживать верх в отдельных стычках, но окончательная победа в войне будет за ним – Джоном Харви Келлогом. Всегда. Однако сейчас ситуация была слишком щекотливая, доктор это понимал и потому постарался усмирить свой гнев.
– Немедленно иди в мой кабинет, – свистящим шепотом приказал он. – Там все получишь.
Джордж помедлил немного, его тусклые глазки злобно бегали, бакенбарды вздыбились. Потом опустил руки и как-то разом съежился.
– Ну то-то же, – буркнул он.
Троица двинулась дальше – и вовремя, потому что из большой гостиной в вестибюль хлынула целая толпа недавних слушателей. Быстро переступая короткими ножками, доктор решительно подталкивал Джорджа вперед. До выхода было рукой подать, спасение манило своей близостью, как вдруг раздался повелительный женский голос:
– Доктор Келлог!
Попался. Шеф споткнулся, автоматически растянул губы в улыбке, круто развернулся и увидел изысканно одетую даму, стоявшую среди кучи чемоданов. Чуть поодаль от дамы топтался долговязый, длинноносый, тощий как палка и вообще сильно смахивающий на привидение мужчина, к тому же страдающий плоскостопием и, кажется, с искривлением позвоночника.
– Доктор! – прощебетала дама. – Доктор Келлог, счастлива снова видеть вас! – И рукой Шефа завладела пара ручек в черных лайковых перчатках.
Неожиданная остановка произошла прямо посреди вестибюля; Дэб замер на полушаге, Джордж съежился, как полегшая от заморозков трава, доктор же моментально мобилизовался.
– Неужели, – задыхаясь от быстрой ходьбы, воскликнул он, лихорадочно напрягая память (ну же, вспоминай, радушный хозяин и внимательный врач!), – неужели это миссис… миссис…
– Лайтбоди, – пришла на помощь дама. – Элеонора Лайтбоди. – А это, – она указала на изможденное, сломленное существо, стоявшее за ее спиной, – это мой муж Уилл.
Повисла неловкая пауза. Хотя Джордж находился чуть в стороне, ноздри доктора явственно ощущал исходившее от него зловоние: тошнотворное сочетание запахов немытого тела, гниения, грязи и естественных отправлений. Так пахнет мусорная яма. Нет, хуже: так воняет фургон с мясными тушами.
– Ну конечно же, Лайтбоди, – с чувством закивал Келлог. – Как ваше, м-м, самочувствие? Неврастения мучит по-прежнему? И снова автоинтоксикация? Да? Ведем борьбу с ними обеими? Сражаемся за естественный образ жизни?
Шеф осторожно потянул руку, но Элеонора не отпускала.
– Доктор, я знаю, вы всегда настраиваете нас мыслить позитивно, и я уверена, вы совершите чудо, но я должна, нет – просто обязана сказать вам, – она понизила голос и доверительно склонилась к доктору, – мой муж очень, очень болен.
– Да-да. Конечно, болен, – отозвался Келлог и внезапно вернулся к своему обычному состоянию – не человек, а динамо-машина, искры так и сыплются во все стороны, львиная голова величественно покачивается на плечах. – Вы приехали именно туда, куда следовало, молодой человек, – заверил доктор, высвобождаясь из цепких ручек миссис Лайтбоди, чтобы пожать мягкую и тощую лапку ее мужа.
Все вокруг дышало покоем и здоровьем. Жизнь, надежда, радость – вот о чем кричал каждый уголок, вот что излучали и попивавшие молоко миллионеры, и пасшиеся у коринфских колонн благодушные гранд-дамы в платьях без корсетов, и праздно бродившие меж пальмовых кущ маркизы и домохозяйки. Над пальмами жизнеутверждающе возвышалось во всей своей экзотической славе банановое дерево, царственным цветением бросая вызов северной широте и холодному времени года.
Не оглядываясь на Джорджа – пусть обождет, – доктор обратился к секретарю.
– Мистер Дэб, привезите кресло-каталку для этого джентльмена и попросите доктора Линнимана осмотреть его сегодня же вечером. Приставьте к пациенту самых лучших наших работников. – Сейчас это снова был решительный, прозорливый, опытный врач, всем своим видом внушающий надежду на лучшее, не признающий ни запущенной толстой кишки, ни повышенной кислотности желудка. – А завтра утром я осмотрю его лично.
Миссис Лайтбоди потрясенно смотрела на Шефа. Ее муж явно занервничал.
– Лично? – эхом отозвалась Элеонора, не в силах поверить свалившемуся на них счастью. Да это просто чудо Господне! – Доктор, как вы добры… я не нахожу слов… вы ведь так страшно заняты и…
– Вы пережили огромную потерю, – медленно, словно предсказатель будущего или какой-нибудь индийский заклинатель, проговорил доктор. И тут никогда не подводившая его память – этот бесценный кладезь – наконец включилась и перед глазами замелькали строчки истории болезни. Лайтбоди, Элеонора. Раса – белая, пол – женский. Двадцать… двадцать восемь лет. Петерскилл, Нью-Йорк. Неврастения, автоинтоксикация, потеря ребенка при родах. Да, да, именно так.
– Она, безусловно, невосполнима, я скорблю вместе с вами. Но ваша жизнь должна продолжаться; научно сбалансированное питание, отдых и свежий воздух вернут вам прежние силы – так же, как сотням тысяч людей, что лечились здесь до вас. Вот увидите. – Доктор помолчал, пристально глядя на женщину и как будто решая что-то. – Вашим случаем я тоже займусь лично, моя дорогая. Вот так.
Казалось, миссис Лайтбоди сейчас потеряет сознание от нахлынувших на нее чувств. Губы задрожали, щеки покрылись красными пятнами; на какое-то мгновение Келлог испугался, что она сейчас возьмет и бухнется перед ним на колени.
– О доктор, о доктор, – твердила Элеонора таким тоном, словно читала псалом, словно возносила благодарственную молитву.
Шеф махнул рукой – мол, ничего особенного. И повернулся к ее мужу.
– Чем страдаете вы, молодой человек, я тоже вижу. Вижу по желтизне кожи, по вашим белкам и… – Доктор Келлог решительно шагнул к Уиллу Лайтбоди и раздвинул ему пальцами губы, словно покупал лошадь. – Так, так, скажите «а-а»… и по белому языку. Со столь запущенным случаем автоинтоксикации я еще не сталкивался.
Уилл совершенно сник. Элеонора стояла как громом пораженная.
– Но, уверяю вас, для нашего Санатория нет ничего невозможного, – поспешил добавить доктор. – Разумеется, мне трудно что-либо сказать, пока я детально и всесторонне не смотрел вас, но я абсолютно не сомневаюсь…
Доктор Келлог замер на полуслове. Где Джордж? Шеф злобно посмотрел на Дэба, обвел взглядом вестибюль, успев при этом поприветствовать глазами с полдюжины пациентов – здравствуйте, здравствуйте, – и чуть не вывернул шею, прежде чем обнаружил сына. А обнаружив, стиснул зубы от бешенства. Джордж, Хильдин сынок, оборванный и зловонный, жалкий бродяга, никчемное существо в стоптанных башмаках, стоял чуть не вплотную к мистеру Дж. Генри Осборну-младшему – велосипедному королю – и выпрашивал милостыню.
– Джордж! – заорал доктор Келлог, и все взгляды обратились к нему.
Ах, какой позор. Заорать здесь, в этом царстве здоровья, мира и покоя, где под высокими сводами звучит неземная музыка собственного санаторского струнного квартета и никто никогда не повышает голоса! А он, Шеф, развопился, будто какой-нибудь заполошный итальянец.
В следующее мгновение Дэб уже топотал по мраморному полу, а с противоположной стороны к блудному сыну доктора Келлога неслись двое санитаров – огромные, мускулистые, с широченными плечами. Сохраняя на лице застывшую улыбку, доктор коротко поклонился супругам Лайтбоди.
– Один из наших подопечных. Благотворительность, – пробормотал он. – Ничего страшного. – И торопливо зашагал к двери, ведущей в дальний коридор. Взмахом руки он приказал санитарам следовать за ним; доктор был похож на полководца, командующего войсками в критический момент сражения.
* * *
Однако оказавшись в своем кабинете за массивным столом красного дерева и прикрыв глаза своим любимым защитным козырьком, Келлог совершенно преобразился. Он снова был полон сил и энергии, снова властвовал в своем царстве, и снова в его мире все было хорошо и правильно. Все, кроме Джорджа, разумеется. Не выказывая ни малейших признаков стыда или раскаяния, тот плюхнулся в кресло напротив своего приемного отца и нагло ухмыльнулся. За спиной Джорджа, прямо между портретами Сократа и Ильи Мечникова, прислонился к стене Дэб – ни дать ни взять телохранитель: руки скрещены на груди, плечи прямые, подбородок выпячен. Санитары остались ждать за дверью.
Доктор рывком встал и принялся расхаживать по кабинету (на ходу ему легче думалось). При всех разговорах о биологическом ритме и здоровом образе жизни, Келлог себя не щадил, работая с четырех утра до полуночи семь дней в неделю. Спать? Какая чушь! Некогда ему спать! Он путешествовал (Алжир, Италия, Мексика, Париж, Лондон, Лиссабон), выступал с лекциями перед Североамериканской ассоциацией производителей арахиса и Всеамериканским конгрессом молочной промышленности, диктовал книги («Простые факты о сексе», «Чудо природы человек», «Искалеченная толстая кишка», «Здоровый завтрак. Руководство» и многие другие), руководил своим Санаторием, возглавлял Общество межрасового сотрудничества, являлся президентом Американской лиги активного здоровья и полудюжины других организаций, да еще умудрялся проводить ни много ни мало по двадцать пять полостных операций в день. И если у него оставалось мало времени на Эллу (бедняжка в последнее время оглохла и вообще сильно сдала) и сорок два приемных чада, то кто посмел бы кинуть в него за это камень?
– Джордж! – Доктор, опустив голову, продолжал ходить взад-вперед. – Ты меня огорчаешь. Нет, если говорить начистоту, твое поведение меня крайне возмущает. Я принял тебя в свою семью. Спас тебя. Ведь твоя мать была просто… просто…
– Валяй, не стесняйся, говори как есть: шлюхой. Она была шлюхой.
– Ты прекрасно знаешь, Джордж, я не употребляю подобных слов.
Джордж изогнулся в кресле так, словно был без костей. Потом заерзал, завозился, будто собирался вжаться в ткань обивки, сложил из грязных пальцев пирамидку и осклабился. Ждал, что будет дальше.
Келлог все вышагивал по кабинету, блики поигрывали на защитном козырьке. У себя в кабинете доктор неизменно его надевал – он помогал скрывать выражение глаз. В козырьке Келлог диктовал, отдавал приказания персоналу, проводил неприятные беседы – например, такие, как вот эта. Доктор шумно вздохнул, его лицо исказила гримаса отвращения.
– Ты у меня как кость в горле, Джордж, и я не могу понять почему. Я дал тебе образование, дал тебе все…
Смех Джорджа, резкий, как удар волны о борт корабля, оторвал Келлога на полуслове.
– Ну, и что же такое ты мне дал? Пять минут своего драгоценного времени? Шлепок по заднице? Неописуемое счастье прислуживать задаром у тебя в доме? – Джордж вскочил на ноги, глаза его налились кровью, голова тряслась от бешенства. – Моя жизнь – кусок дерьма, ясно? Кусок дерьма!
Джон Харви Келлог резко развернулся всем корпусом. Даже под тенью козырька было заметно, что его губы дрожали.
– Неблагодарный, – задыхаясь, выговорил доктор. – Жалкий бродяжка, у тебя вместо рта помойка. Ты ешь мясо. Ты… ты…
Он не мог больше говорить. Это плохо действовало на сердце, на нервы, на пищеварение. Джордж – величайшая ошибка его жизни, вне всякого сомнения. И хотя доктору очень не хотелось это признавать, но в глубине души он всегда знал – винить в этом он мог лишь самого себя. Гордыня – вот суть этой ошибки.
Тринадцать лет назад в Чикаго после очередного выступления Келлог вкушал вегетарианскую трапезу в компании докторов из педиатрической больницы «Добрые самаритяне» – Йоханнеса Скула, Мортимера Карпентера и Бена Чилдреса – и поневоле оказался втянут в спор о воспитании детей. Карпентер и его коллеги утверждали, что все дело в происхождении – «От худого семени, Джон, не жди доброго племени», – но доктор Келлог, свято веривший в человеческую способность к совершенствованию, настаивал на обратном. Человека делают среда и воспитание, убеждал он, воздевая палец го'ре; любой ребенок из трущоб, несчастное дитя улицы, плод отбросов человечества, вырастет достойным гражданином и ценным членом общества, если его вовремя вырвать из неблагоприятной среды и дать надлежащее воспитание.
– Дайте мне наихудший экземпляр, какой только сумеете найти, – заявил он, – самого безнадежного ребенка в Чикаго. Я усыновлю его (так же, как всех остальных своих детей) и гарантирую вам, что из него вырастет образцовый гражданин. Я уверен в этом, джентльмены. Ни минуты не сомневаюсь.
Увы, он ошибся.
Джорджа (тогда его называли попросту Хильдин сынок, имени у мальчишки не было) нашли в нетопленой лачуге в районе трущоб на Южной стороне Чикаго – ребенок сидел рядом с трупом матери. Полиции так и не удалось определить, давно ли она умерла – холодная погода задержала процесс разложения, – но пятна на горле и синяки на лице позволяли предположить, что смерть наступила отнюдь не по естественным причинам. Никто не знал, сколько просидел тут мальчик и какое преступление совершилось на его глазах – кутавшийся в драное одеяло шестилетний заморыш не умел говорить. На полу рядом с ним валялись огрызки свечных огарков, которые он жевал, пытаясь избавиться от мук голода.
Келлог взял его к себе, дал имя Эллиного дяди и собственную фамилию. К тому времени в доме жили восемнадцать детей. Среди них было четверо мексиканских мальчиков, которых доктор подобрал во время путешествия в Гвадалахару и Мехико; три девочки-сиротки из Сан-Франциско; а еще маленький мулат, которого нашли в Гранд-Рапидс, – он бродил по улицам с ожогами второй степени на груди, бедрах и подошвах. Дом, или резиденция (как его все называли), доктора был выстроен год назад и спланирован так, что в нем могла поместиться уйма людей. Двадцать комнат, собственные покои у доктора и его жены (несмотря на все долготерпение, у Келлога время от времени возникало желание уединиться, сбежать от непрерывной какофонии детских воплей и визгов), кабинет, библиотека, несколько ванных, комната для стенографирования (желание диктовать очередную книгу всегда возникало у доктора спонтанно), маленькая лаборатория и гимнастический зал для детей.
Мальчики и девочки были распределены по комнатам сообразно возрасту и полу; их обслуживал и обучал персонал Санатория.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57