– Я беспокоюсь за Элеонору, – поведал он ей, свершая омовение в ванной, покуда сестра убирала его комнату и расстилала постель. – Она совсем перестала есть.
Айрин появилась на пороге ванной.
– Да, я тоже это заметила, – откликнулась она, следя, как Уилл драит щеткой зубы. – Мне доводилось уже наблюдать подобное явление у женщин с сильной волей. Я имею в виду – у таких женщин, как ваша супруга.
Уилл приостановился, вынул щетку изо рта.
– Вы наблюдали это и раньше? Что вы хотите этим сказать? – пробулькал он, наклоняясь, чтобы прополоскать рот.
Элеонора потеряла в весе за последние недели, Айрин же все прибавляла, округляясь, становясь пышнее как раз в тех местах, где требовалось. Она всегда была крепенькой, а теперь прямо-таки разъезжалась по швам – широкие плечи, большая грудь, бедра так и выпирают под блеклой, плотно прилегающей униформой.
– Полагаю, тут нет никакой патологии. У нее не было рвоты? То есть – намеренно спровоцированной?
– Нет, разумеется. Во всяком случае, насколько мне известно.
Айрин переместилась в дальний конец комнаты, заново раскладывая вещи, которые успела уже аккуратно сложить. Она теперь всегда напрягалась в его присутствии, хотя дверь ради соблюдения приличий и в соответствии с предписаниями Шефа оставляли открытой. После того полузабытого вечера, когда они поцеловались, Айрин избегала физического контакта со своим пациентом, если только этого не требовал медицинский долг – например, проверить его состояние, подать виноград или молочное питание, поставить клизму, провести послеоперационный уход. Они стали друзьями, это несомненно, Уилл относился к ней с еще большей нежностью, чем прежде, но – никаких подарков, никаких поцелуев. А жаль.
– Знаете, мистер Лайтбоди, – негромко произнесла она, оборачиваясь – Уилл как раз вошел в комнату, опустился в кресло и принялся небрежно перелистывать «Пробуждение Хелен Ричи», – физиологический образ жизни требует огромной отваги, требует настоящего подвига воли.
Он усмехнулся.
– Кому об этом знать, как не мне?
Сестра Грейвс просияла ответной улыбкой, признавая масштаб жертвы, принесенной Уилом в его личной борьбе за соблюдение физиологического баланса – в борьбе, оставившей шрам у него на животе.
– Ну конечно же, вам это хорошо известно, – прошелестела она. – Я вот что хочу сказать: человек, одаренный исключительно сильной волей, порой заходит в этой борьбе чересчур далеко: вместо здоровой, поддерживающей жизненное равновесие диеты начинает отказывать своему организму даже в насущных потребностях. Если мне удалось победить тягу к мясу, табаку, алкоголю, кофе, чаю, лекарственным средствам, разве моя воля не может достичь большего – примерно так они рассуждают, понимаете?
Уилл наотрез отказывался понимать. Он пожертвовал всем на свете – и что приобрел? Полубольной желудок взамен никуда негодного. И ради чего? Чтобы питаться кашкой и кукурузными хлопьями?
Айрин решила зайти с другой стороны.
– Женщины часто преувеличивают свои возможности. Если строгая диета может вылечить автоинтоксикацию и неврастению и, можно сказать, практически любое известное нам заболевание, то из этого следует – для такой сверхвосприимчивой натуры, – что чем более суровому контролю будет подвергнут аппетит, тем более полноценным станет лечение.
Уилл оторвал взгляд от первой страницы романа – последний час он уже в восьмой раз перечитывал эту страницу, так ни слова и не усвоив, – и спросил: если так, то что же ему делать?
Теперь Айрин перемещалась по комнате быстро, деловито – другим пациентам тоже надо поставить клизму, уложить спать, да и вообще не слишком-то она любила Элеонору, которая пыталась воспрепятствовать любым ее контактам с мужем, покуда Уилл не вмешался. Она не спешила с ответом. Наморщила озабоченно лоб, отмеряя ингредиенты для клизмы. Уилл, откинувшись в кресле, любовался своей сиделкой. Последнее время он все чаще испытывал мужскую готовность. По правде говоря, теперь он пользовался Гейдельбергским поясом только три часа подряд, а не всю ночь напролет, и тем не менее сестра Грейвс возбуждала его все больше и больше. Ее фигура сделалась такой пышной, а Элеонора, как это ни грустно, не проявляет ни малейшего интереса к своему супругу – стоит ему заглянуть к ней в комнату, как она уже прижимает ладони к вискам и бормочет: «О нет, Уилл, только не сейчас. Я буквально на части разваливаюсь».
Айрин приблизилась к своему пациенту с достопочтенным медицинским орудием в руках и официальной улыбкой на устах. Внутри у него все размякло при этом зрелище.
– Я поговорю с ее врачом, – пообещала Айрин самым легким, нежнейшим голоском. – А теперь, – при звуке этого успокаивающего голоса Уилл ощущал покалывание в сосудах, точно в вены ему влили шипучку, – а теперь – вы готовы к промыванию?
* * *
Обед. Ужин.
Еще один обед. И еще.
Из скольких таких приемов пищи состоит человеческая жизнь, гадал Уилл, закусывая мелко нарезанной протозой и макаронными котлетами. Сколько порций по четыре с половиной унции кашки, макарон, супчика, отварного овса? Какой немыслимо прекрасный нынче день – в ветерке слышится перешептывание ангелов, почки на деревьях и кустах, цветы и травы наполняют воздух пьянящим ароматом, каждая пташка поет свою песню, – а здесь, в столовой, неумолимо продолжается биологическое существование. Да, внешне все очень мило: элегантные, зажиточные джентльмены, с ухоженными бакенбардами, в английских костюмах; дамы, одетые по последней нью-йоркской, а то и парижской моде; негромкий, уютный шелест светской беседы, а порой и более возвышенных разговоров… Но разве все это можно назвать жизнью, настоящей жизнью, реальной, неукрощенной, бодрящей? Разве это не какое-то подобие, образец, помещенный под музейное стекло?
Слева от него сидела Элеонора, небрежно тыкая вилкой в пропитанную йогуртом массу каких-то экзотических бобов и явно гораздо больше интересуясь беседой, чем пищей. По другую сторону от Элеоноры устроилась миссис Тиндермарш, Беджер занял место, некогда принадлежавшее мисс Манц. Харт-Джонс, все такой же краснолицый и навязчивый, сидел справа от Уилла; за столом появился новый пациент, заполнивший место, освобожденное покойным Хомером Претцем. Этот сотрапезник – вернее, сотрапезница – был (была) для Уилла прямо-таки Божьим подарком. Миссис Хукстраттен – словно весточка из дома, даже лучше: ведь она живая, она дышит и все время рассказывает о том единственном месте на земле, где Уилл мечтал бы оказаться. Миссис Хукстраттен уже сообщила все новости о здоровье его отца (великолепном), о качестве выпечки в булочной Шапиро (все хуже и хуже), о подготовке Клуба яхтсменов Петерскилла к новому сезону (полны честолюбивых надежд). Она заверила Уилла, что светское общество Петерскилла огорчено их отсутствием, но все надеются на скорое выздоровление и его, и Элеоноры, на их возвращение не позднее, чем к открытию театрального сезона. Продолжительность своего пребывания в Санатории миссис Хукстраттен еще не определила – жаль надолго оставлять без присмотра цветочные клумбы, – но, разумеется, решающее слово должен произнести доктор Келлог.
Миссис Хукстраттен перешла к описанию нового магазина, открывшегося на Дивижн-стрит, но тут Харт-Джонс отвлек внимание на себя, и рассказчице пришлось присоединиться к общей беседе. Уилл погрузился в мечты о Петерскилле, слепо уставился в свою тарелку, занес вилку над салатом из водяных лилий, припоминая, как под вечер солнце пробирается в окна гостиной особняка на Парсонидж-лейн; как в далекие счастливые дни он сидел там, будто купаясь в золотистом свете, пролистывал каталог «Колльерс» или «Сэтердей Ивнинг Пост», а вокруг шла обычная уютная домашняя жизнь, и терьер Дик пристраивался у его ног. Как там бедняга Дик? Бросили его на слуг. Кто почешет ему животик, кто поиграет с ним в мяч на Длинном, изумрудно-зеленом газоне?
– Синклеры? – вскрикнула миссис Хукстраттен, и Уилл, очнувшись, увидел, как почтенная матрона вздымает руки в ужасе и изумлении. – Они были тут? В самом деле?
Миссис Хукстраттен была женщиной некрупной, а за последний год вроде бы еще съежилась, проницательные глазки так и сверкали, кожа словно омыта молоком – ей по меньшей мере шестьдесят лет, а на лице ни морщинки.
– О! – Теперь она скрестила руки на груди. – Не могу в это поверить. Как она выглядит, Элеонора?
Элеонора принялась в двусмысленных выражениях описывать Мету Синклер, применяя к различным чертам лица и частям тела этой особы такие комплименты, как «цыганский», «арабский», «экзотический». Попутно она восхищалась ее нарядами – разумеется, совершенно неприемлемыми.
– Ну, вы, разумеется, слышали, какой скандал начался из-за них в Нью-Джерси, – заговорила миссис Хукстраттен, понижая голос. – В этой колонии или коммуне, как они бишь ее называли.
Запахло увлекательной, услаждающей слух сплетней. Миссис Хукстраттен оставила вилку в ореховом рагу и полностью сосредоточилась на беседе.
Харт-Джонс, понятия не имевший, о чем идет речь, и не узнавший бы знаменитого журналиста и его супругу, даже если бы оба уселись прямо ему на колени, встрял было с каким-то идиотским комментарием, но его прервал до глубины души возмущенный Беджер:
– Я был в Геликон Хоум, мэм, и смею вас заверить, что опыт этой общины был чрезвычайно гуманным и прогрессивным делом.
Элеонора промолчала, поощрив Беджера лишь легкой улыбкой.
– Но их все обвиняли в непристойном поведении, – возразила миссис Хукстраттен. – Поклонение солнцу, нудизм, свободная любовь…
Свободная любовь. Эта фраза повисла над столом, будто нечто материальное, пульсирующее, испускающее свет. На миг все онемели. Уилл мысленно перебирал все, что слышал об эксперименте Синклеров, об этой общине – его информация сводилась к вычитанному из газет. Эти люди купили довольно большое здание в Инглвуде, служившее раньше начальной школой, и организовали колонию, следуя социалистическим принципам – объединили имущество сорока членов-основателей, свободомыслящих, вегетарианцев, сторонников единого налога, суфражисток, всяких там профессоров, разоблачителей капитализма и поборников социализма. Пресса вовсю раздувала тему свободной любви (Синклеры проповедовали эту идею), и подписчики в долине Гудзона, а также за ее пределами, с трепетом воображали себе сцены полуночных свиданий и жен, доступных каждому, кто ищет их благосклонности. Любители подглядывать в замочную скважину здорово возбуждались от подобного чтива, но вскоре здание по неизвестным причинам сгорело дотла, и на том дело и кончилось. Потом Уилл с Элеонорой приехали в Санаторий и увидели Мету Синклер – словно Офелия, она скользила по залу с естественной, врожденной грацией, волосы вольно струились по плечам, взгляд кошачьих глаз был устремлен вдаль, к неведомому сиянию. Уилл попытался вообразить эту женщину, миссис Синклер, Мету, в объятиях мужчины, ее тело, высвобожденное из любимых ею развевающихся юбок и накидок, и почувствовал, что шалеет от представших перед ним видений.
– Вздор! – рявкнул Беджер. – Эптон – выдающийся, прогрессивный человек. Поборник вегетарианства. И заслуживает не меньшего уважения, чем любой из присутствующих за этим столом. Да, он солнцепоклонник – или, скорее, эту веру исповедует Мета, а он следует за ней, – но кто из нас не любит солнце? И я солнцепоклонник, и даже столь авторитетный специалист, как наш доктор Келлог, категорически высказывается в пользу солнечных ванн, а это по определению подразумевает избавление от всяких предметов портновского искусства. И он предписывает не только солнечные ванны, но и другие формы светотерапии. Неужели доктор Келлог мог бы предложить нам что-то хоть самую малость непристойное?
Миссис Тиндермарш побледнела. От волнения она не смела поднять глаза на Беджера и адресовала свой вопрос тарелке:
– Но, право же, мистер Беджер, – проблеяла она голоском, который, казалось, застревал у нее в горле, – как насчет обвинения в… в свободной любви? Разумеется, в цивилизованном обществе… – Фразу она так и не закончила.
Беджер не смутился:
– Совершенно не обязательно малевать свободную любовь одной лишь черной краской, миссис Тиндермарш. На самом деле корни этого явления – в движении феминисток. Вы когда-нибудь задумывались о том, что традиционный брак, – его глазки цвета грязи на миг метнулись к Уиллу и тут же прочь от него, – представляет собой своего рода тюрьму – я имею в виду, для женщины. Мужчина вправе удовлетворять свои прихоти, но если женщина решится завести любовника – боже, наш президент не сможет спокойно спать по ночам.
Элеонора приветствовала эту великолепную речь легким, взмывающим вверх смехом; Харт-Джонс присоединился к ней, смачно хохоча на свой ковбойский манер.
– Женщины в оковах! – выкликал он, задыхаясь от собственного остроумия. – Белые рабыни!
Не обращая на него внимания, Беджер гнул свою линию:
– Супруги Синклеры – как я уже сказал, я знаком с ними обоими и люблю и ценю их как близких друзей и единомышленников – осознали, что человек должен идти туда, куда влечет его любовь, и что не любовь достойна осуждения, а ревность. Любовь дает нам все права; брак, подлинный брак, современный брак, не должен отнимать ни одного из них.
Произнося эти слова, Беджер, казалось, исподтишка изучал Уилла. Внезапно Лайтбоди почувствовал прилив раздражения. Что он хочет всем этим сказать? Что я насильно удерживаю Элеонору? Что мне следует делить ее со всеми, словно мы – предназначенный для совокупления скот?
– Осмелюсь возразить, – каркнул Уилл.
Сидящих за столом, кажется, даже несколько напугала хрипота у него в голосе. Прежде чем Уилл сам осознал, о чем будет говорить, он уже начал страстный монолог в защиту супружеской верности, во славу любви, предлагаемой как дар, нераздельный и совершенный как для дающего, так и для принимающего. Но даже во время этой речи он с ужасом вспоминал об Айрин.
– Ерунда! – припечатал Беджер, отметая его слова одним взмахом руки. – Сплошная болтовня, набор банальностей.
Миссис Тиндермарш сидела неподвижно, опустив голову, словно только что подверглась жестокому нападению. Харт-Джонс утратил интерес к разговору – эти сложности были не для его комариных мозгов – и вновь занялся едой. Миссис Хукстраттен откинулась на спинку стула и сосредоточенно наблюдала, уперев палец в подбородок. Уилл чувствовал себя лично задетым, он хотел довести спор до конца, готов был скинуть пиджак и колотить Беджера до тех пор, пока самодовольные маленькие глазки, будто вылепленные из грязи, не сделаются холодными, как два камушка. Но до этого не дошло. Элеонора, громко втянув в себя воздух, испуганно поднесла руку ко рту:
– Господи, Лайонел! Я же опаздываю к доктору! – вскрикнула она, поспешно подымаясь с места. – Прошу прощения, – пробормотала она, обращаясь ко всей собравшейся за столом компании с напряженной улыбкой.
Элеонора уже двинулась прочь от стола, улыбка так и прилипла к губам, будто ее булавкой прикололи.
– Терапия, сами знаете, – пробормотала она, пытаясь одновременно пожать плечами и присесть в реверансе. – Ради этого мы тут и живем.
* * *
Что все это значило для Уилла? Его жена попала под влияние Беджера и подвергалась какой-то тайной терапии за пределами Санатория – вот и все, что он смог узнать. Пока он не задавал ей прямых вопросов. И еще Элеонора стала жестко контролировать свой аппетит. Уилл отнюдь не был сторонником жесткого контроля – он бы предпочел изжарить стейк и откупорить бутылочку бальзама Сирса, всеисцеляющей «Белой Звезды». Хотя, если бы не жесткий контроль над собой, он завтра же спалил бы Санаторий к чертовой матери и сбежал в Нью-Йорк на первом же поезде. А если и терпел, то исключительно ради Элеоноры. Потому что он ее любил.
Но неделю спустя, в вызолоченный солнцем день, садясь тайком в кэб, стоявший позади того экипажа, что выбрала жена, Уилл поневоле призадумался о том, не близится ли предел его любви. Выслеживает свою жену, будто преступницу. Он не пытался анализировать свои действия, но знал, что все это ужасно. Когда коляска тронулась с места, что-то у него внутри оборвалось.
– Куда? – поинтересовался кучер, заглядывая в окошко. Уилл, ощущая, как кишки у него в животе завязываются узлом, велел кучеру следовать за коляской, ехавшей впереди. Кэбмен одарил Уилла заговорщическим взглядом, отвернулся, смачно сплюнул на мостовую и легонько огрел кнутом выступающие лошадиные ягодицы.
Оба экипажа свернули направо на Вашингтон-стрит, затем налево на улицу Манчестер. По мере продвижения в город дома становились больше и красивее, из-под колес коляски выбегали тени, порой встречался автомобиль, сворачивающий за угол или стоящий одиноко под навесом, будто на выставке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57