В час дня сестра Грейвс передала пациента на попечение деревянно улыбающейся миссис Стовер, и Уилл вновь оказался в столовой, рядом с Харт-Джонсом, мисс Манц и всей прочей компанией. Он мрачно потыкал ложкой в «рис по-каролински»; пожевал тостик из хлеба с отрубями. Если Элеонора и присутствовала в столовой, то Уилл ее не заметил. Хотя, по правде сказать, после битвы с «универсальным динамометром» у него уже не оставалось сил, чтобы вертеться по сторонам.
Слава богу, добрый доктор Келлог, мудрец и благодетель человечества, предусмотрел для пациентов час послеобеденного сна. Это было весьма кстати, однако выяснилось, что спать придется не в номере, а на веранде, где царствовал пасмурный и пронизывающе холодный ноябрь. Дело в том, что доктор Келлог свято верил в целительную силу природы и был сторонником сна на свежем воздухе в любое время года.
От сестры Грейвс Уилл получил грелку, потом служитель (как его звали – Ральф?) укутал отдыхающего таким количеством шерстяных одеял, что Лайтбоди чуть не задохнулся. На голову ему нахлобучили колпак, после чего выкатили на веранду и переложили с каталки в шезлонг, лицом к солнцу. Точнее говоря – к той части неба, где сейчас находилось бы солнце, если б оно благоразумно не перебралось на юг, подальше от холодов.
Уилл уставился в свинцовое небо. По обе стороны от Уилла длинной шеренгой расположились другие отдыхающие – похожие на куколок бабочек или новорожденных младенцев. Чувствуют ли они себя такими же идиотами, как я? – подумал Лайтбоди. Взрослый человек, гражданин, лежу тут на веранде под мичиганским ветром, будто это какой-нибудь Лазурный берег. За перилами, на пожелтевшей, выстуженной лужайке разгуливала парочка оленей, тыкаясь носом в кормушку с сеном. Как это ни странно, Уилла начинало клонить в сон.
Тут он вдруг услышал тихий голос, донесшийся откуда-то из серой мглы.
– Здравствуйте, – прошелестел голос. – Очаровательный сегодня денек, не правда ли?
Поворачиваться, когда на тебе такое количество одеял, совсем непросто, но Лайтбоди сделал усилие и посмотрел вправо. Увидел точно такой же колпак, здоровенный носище, зажмуренные багровые веки.
– Да нет же, – раздалось тихое хихиканье. – Я слева.
Уилл с трудом развернулся в противоположную сторону. Ледяной порыв ветра обжег его незащищенный подбородок, струйка холодного воздуха скользнула за ворот. Слева обнаружилась мисс Манц, глядевшая на Уилла своими желто-карими глазами.
– Это вы, мисс Манц? – на всякий случай спросил Уилл. Она снова хихикнула, теперь погромче.
– Правда, здесь уютно?
Из распухших лиловых губ и бенедиктинового коса поднимались облачка пара.
Уютно? Вообще-то, у Уилла было совсем иное представление об уюте. Сидеть где-нибудь в таверне, перед тарелкой мяса, с картошечкой, с бокалом хорошего эля. Ну и, конечно, иметь такой желудок, который способен все это переварить. Но нужно было соблюдать учтивость. Уилл вспомнил, что мисс Манц, несмотря на необычный цвет лица, не так уж дурна собой. К тому же она так посмотрела на него в коридоре вчера вечером… Ее номер по соседству с моим, подумал Лайтбоди и вновь ощутил нечто вроде чувственного шевеления в теле.
– Да, – вымолвил он в конце концов.
Жаль, что миссис Стовер посадила его за столом так далеко от мисс Манц. Этот чертов Харт-Джонс все время болтал, и Уиллу во время трапезы не удалось перекинуться с девушкой даже парой слов.
Внезапно лицо мисс Манц оживилось, глаза загорелись, на устах появилась таинственная улыбка; барышня удовлетворенно вздохнула, откинулась назад и заскользила мечтательным взглядом по облакам, по голым деревьям, по оленям на лужайке. Прошла минута. Яростный шквал ветра, налетевший с черных ледяных просторов озера Мичиган, тряхнул веранду, расшвыряв смятые бумажки.
– Правда, они прелестны? – прошептала мисс Манц.
– Кто? Олени?
– Да. Такие грациозные. Они – органичная часть природы, которую мы уродуем своими ружьями, сетями, изгородями, шоссейными дорогами, кирпичными домами… А они – они на своем месте.
Лайтбоди от души с ней согласился, хоть в душе и причислял бедных животных к Келлоговым пропагандистам, а от одной мысли о стейке из оленины (сочном, обрамленном кружочками морковки и лука, спрыснутом тимьяновым маслом) у него потекли слюнки.
– Да, чудо как хороши, – сказал он вслух.
Теперь, когда у них с мисс Манц завязался разговор, поневоле полезли в голову мысли о печальном. Чем она, собственно, больна? Это смертельно? Заразно? Он знал, что Шеф строго-настрого запрещает пациентам говорить о болезнях, поскольку это называется «негативное мышление», но любопытство возобладало. Откашлявшись и глубоко вздохнув (холодный воздух пробрал его до самого копчика), он начал:
– М-м, мисс Манц… Извините, что спрашиваю… Просто любопытно: что может понадобиться юной девушке в этом лечебном заведении? Не сочтите за грубость, но чем вы, собственно говоря, больны?
Возникла пауза. Потом мисс Манц повернулась к нему, и он увидел, что лицо ее потускнело, радостное возбуждение померкло, впитанное порами зеленого лица.
– Вы же знаете, нам не следует говорить о болезнях и симптомах. Но вам простительно, вы новенький. К тому же мне нравятся ваши глаза. И ваш нос.
От этой информации Уилл поневоле вздрогнул. Ей нравятся его глаза и нос! Разумеется, он женатый человек… но все же выслушать такое было приятно.
– Доктор Келлог называет это «обмен симптомами». Он говорит, что пациенты ни в коем случае не должны уподобляться старым кумушкам, судачащим о своих болячках.
– Это верно. Но раз уж вам нравятся мои глаза и нос, мисс Манц, и раз уж мы познакомились… Должен признаться, что меня очень беспокоит ваше здоровье. Ведь без вас я совсем пропаду за нашим столом, угодив на растерзание миссис Тиндермарш и этому болтливому англичанину. Успокойте меня – надеюсь, ваша болезнь не слишком серьезна?
Уилл испугался, не зашел ли он слишком далеко, и изобразил такую широченную улыбку, что десны заломило от холода. Почему-то ему очень захотелось, чтобы мисс Манц непременно о себе рассказала. В конце концов, они – двое несчастных больных, поверяющих друг другу сокровенные секреты. Что же в этом дурного?
– У меня вот желудок больной, – проявил инициативу Уилл. – Вот почему я здесь. Не могу есть, не могу спать. Как будто целая сотня маленьких шахтеров устраивает у меня в животе факельное шествие.
Хорошенькая зеленоватая ручка высунулась из кокона – это мисс Манц зажала ладошкой рот и снова захихикала. Что ее позабавило – аллегория? Или его страдания? Уилл покраснел от досады. Вот и откровенничай после этого с людьми!
– У меня бледная немочь, – внезапно объявила мисс Манц и отвернулась. – Она же анемия. А медицинское название – хлороз. Доктор Келлог говорит, что у меня тяжелый случай, но обещает полное выздоровление, если, конечно, я буду соблюдать антитоксичную диету.
– Господи, как вы можете есть эту пищу? – спросил Уилл. – Все эти кукурузные каши и протозные филе?
Мисс Манц тихонько фыркнула:
– Я готова есть все, что угодно, если это поможет мне выздороветь. К тому же выяснилось, что меня всю жизнь отравляли мясной пищей. Моя матушка ничего другого не признает. На завтрак кормит солониной, на обед бифштексом, а на ужин – курицей, почками или котлетами. Как тут не впасть в анемию?
Уилл задумался. Представил себе, как любящая мать по незнанию отравляет родное чадо. Тут появилась сестра Грейвс, чтобы проведать его и сменить грелку.
– Отдыхайте, набирайтесь сил, – сказала она, выдыхая маленькие облачка пара. – После сна, в половине третьего, вам назначена клизма, а потом вы отправляетесь в желудочно-кишечное отделение, оттуда снова на рентген и потом в антропометрический кабинет. И лишь после этого, – она сделала паузу, словно речь шла об аудиенции у коронованной особы, – вас примет сам Шеф.
Глава восьмая
Меняем флору
День клонился к вечеру. Ночь уже смазала окна Санатория темным клеем сумерек; все обитатели здания – и пациенты, и служители – готовились к вечерней трапезе, к тому самому долгожданному часу, когда все нормальные люди собираются расслабиться со стаканчиком в руке. Уилл в полном одиночестве сидел на скамейке в Пальмовой Куще, вдыхая влажный, тропический аромат и слушая, как струнный квартет Санатория Бэттл-Крик (четыре чопорных джентльмена с одинаковыми остроконечными бородками) пиликает на своих инструментах что-то из Шумана.
Уилл огляделся по сторонам, зевнул. Он устал, чувствовал себя слабым и смертельно скучал, сидя среди всех этих старых дам в креслах-каталках. Он и сам был в кресле-каталке, ибо превратился тут в совершенного инвалида.
Лайтбоди взглянул на часы, в животе у него три раза пробулькало – напоминание о трех ложках риса по-каролински, съеденных за обедом. Где же она? Куда она подевалась?
Он уже было совсем отчаялся, закрыл глаза и закачался на волнах адажио, а мысли устремились прочь отсюда, к солнечным улочкам Петерскилла, к далекому дню Четвертого июля, когда в городе был парад, Элеонора шла рядом, опираясь на его руку, в другой руке была корзина для пикника, а оркестр исполнял жизнеутверждающий марш Сузы. В этот самый миг кто-то тронул Уилл за плечо. Сестра Грейвс, обладательница мягких карих глаз и искусных ручек, пришла, чтобы сопроводить пациента к самому великому Шефу. Там Уилл наконец услышит приговор судьбы.
– Ах вы мой бедняжка, – вздохнула Грейвс, помогая ему подняться. – Должно быть, совсем выбились из сил. Мне так жаль, что приходится прерывать ваш сон…
– Я вовсе не спал, – запротестовал Уилл, просияв улыбкой. – Просто думал. Размышлял.
– Ну конечно, конечно.
Они вышли в вестибюль, и Уилл заметил, что сестра Грейвс старается идти помедленнее, чтобы инвалиду было полегче.
– Я тоже всегда храплю, когда размышляю о чем-нибудь. А вы, мистер Лайтбоди, изволили храпеть – не пытайтесь это отрицать. Видите, всего один день провели в Санатории, сделали только первый шажок к здоровой, физиологической жизни, и к вам уже вернулся сон. А ведь вы говорили, что три недели не смыкали глаз.
Они двигались по коридору направо. Сиял электрический свет, последние пациенты возвращались с анализа крови или обследования кишечника; врачи закрывали свои кабинеты и бодрой физиологической походкой направлялись по домам. Что ж, сестра Грейвс была права – к нему действительно вернулся сон, следовало это признать. Может быть, в этом самом Санатории что-то и есть. Не исключено (но не более того), что Уилл и в самом деле начнет поправляться. Даже если рядом не будет Элеоноры. Он представил себе, что снова станет здоров: сможет ходить, расправив плечи, гулять по лесу, почувствует интерес к жизни, выпьет коктейль, выкурит сигарету, наестся от пуза, как все нормальные люди, а потом преспокойно усядется на толчок. И эти светлые образы наполнили его душу надеждой.
– Если б я только знал, что существует такое чудесное средство от бессонницы, как этот квартет, я нанял бы его, чтобы он каждый вечер, часов эдак в одиннадцать, начинал пиликать у меня в гостиной. Сам ложился бы в кровать, брал в одну руку стакан теплого молока, в другую – скучный роман…
Чистый, звонкий смех сестры Грейвс разносился по коридору, и лица встречных врачей и медсестер тоже зажигались жизнерадостными улыбками. Уилл ощутил себя самым остроумным человеком на свете. Все еще смеясь, сестра Грейвс постучала в массивную дубовую дверь, и они оказались в кабинете доктора Келлога. Встретил их потрепанный толстячок, секретарь Шефа, а за его спиной виднелось просторное помещение, такое светлое и стерильно чистое – прямо операционная. Единственными цветными пятнами (если не считать батарей отопления) были портреты, висевшие в ряд по трем стенам. Эти произведения искусства на непривычного человека производили сильное впечатление. Греческие философы, светочи вегетарианства, герои медицины и магнаты индустрии со всех сторон испепеляли несчастного пациента неподвижными, бескомпромиссными взглядами. Все эти титаны – лорд Байрон, Исаак Ньютон, Бенджамин Франклин, Авраам Линкольн, Платон, Джозеф Листер, Сильвестр Грэм – взирали на грешника с суровым осуждением, призывая его отказаться от мясоедения и ступить на путь вегетарианской праведности.
– Мистер Лайтбоди? – осведомился секретарь. Промокнул мокрым платком потный лоб, хотя за окном температура вряд ли превышала 15 градусов по Фаренгейту, а в помещении, согласно порядку, заведенному Шефом, – 72.
– Да, – ответила сестра Грейвс. – Мистеру Лайтбоди назначено на пять сорок пять.
– Проходите, садитесь.
Теперь секретарь вытер запотевшие очки. Очевидно, его внутренний климат существенно отличался от внешнего – был гораздо жарче и влажнее.
– Доктор Келлог вас сейчас примет.
Но Уилл не мог тронуться с места. Он стоял на пороге, охваченный трепетом. Сердце колотилось в грудной клетке. Сейчас, прямо сейчас он узнает всю правду – спасительную или губительную. Эта мысль буквально парализовала его. Лайтбоди взирал на огромный стол красного дерева, стоявший прямо посреди кабинета, как на некую святыню. На сияющей поверхности этого алтаря виднелось всего три предмета: лампа, чернильница и между ними – медицинская карта с лабораторными анализами. Странно, но самого доктора Келлога в комнате не было – разве что он спрятался под столом.
– Проходите, мистер Лайтбоди, – сказала сестра Грейвс, и секретарь тоже помахал своими пухлыми ручками, указывая направление движения. И тут энергичный голос воскликнул за спиной Уилла:
– Ага! Если не ошибаюсь, мистер Лайтбоди собственной персоной!
В дверь влетел сам доктор Келлог, весь в белом. Он совершил ловкий маневр, обойдя Уилла сбоку, и оказался в центре кабинета. В одной руке у доктора была корзинка с фруктами, в другой – стопка книг. Книги Шеф сунул своему нервному секретарю, а сам развернулся к пациенту и медсестре.
– Не хотите ли фруктов, сестра Грейвс? А вы, мистер Лайтбоди? Может быть, ты, Дэб?
Корзинка была самая что ни на есть деревенская, а-ля Матушка Гусыня. Там лежали яблоки, груши, апельсины, бананы, мандарины и один роскошный пунцовый гранат. Сестра Грейвс выбрала мандарин – аккуратненький, кругленький, с шершавой шкуркой; Дэб вытянул банзн, едва не уронив доверенные ему фолианты. Уилл же, все еще топтавшийся у двери, неуверенно потянулся к гранату. Есть его Лайтбоди не собирался – разве что подержать, потискать. Лишь бы не сердить напористого человечка с седой бородкой.
– Но, доктор, – неуверенно проговорил Дэб. – В свете результатов… Вам не кажется, что…
– Ах да, конечно! Что со мной! – вскричал Келлог, отдернув корзинку так, будто фрукты были отравлены или же там лежали вовсе даже не фрукты, а мухоморы и поганки. В следующую минуту Шеф уже стоял возле письменного стола, корзинка была водружена на полку, а в руках целителя оказалась медицинская карта. Доктор, похожий на маленькую остроглазую птичку, высматривающую в траве букашек и козявок, быстро просмотрел записи.
– Простите, мистер Лайтбоди, но вы смотрите на меня так, будто я вас укушу. Не бойтесь, подходите, я не кусаюсь. Я тут прошелся по территории, угощал пациентов фруктами. Должен вам сказать, что фрукты – самая лучшая из трапез, приготовленных нашим Добрым Господом. Они антитоксичны, антицинготны, в них содержится много клетчатки, в особенности в гранате. Вот уж поистине чудесный фрукт! Я так увлекся, что совсем потерял голову. Вам, сэр, фрукты противопоказаны. Пока. То есть, я бы даже сказал, категорически запрещены. Нет, нет и нет!
Лайтбоди сел лицом к столу. Голова у него вдруг стала легкой-легкой, словно бы наполненной гелием, а в желудке, наоборот, все сжалось в комок. Секретарь возился с книгами, расставляя их по местам. Сестра Грейвс стояла у двери, молитвенно держа перед собой мандарин и ожидая дальнейших указаний. Доктор же прохаживался взад-вперед по кабинету, похрустывая блестящим зеленым яблоком. При этом он продолжал изучать карту Уилла (во всяком случае, Лайтбоди полагал, что это его карта). Откуда ни возьмись на лбу Келлога появился светозащитный козырек из темного целлулоида.
– Сестра Грейвс, – проурчал Келлог, будто заводящийся с пол-оборота автомобильный двигатель, – вы нам больше не нужны. Спасибо. Сегодня вечером вас будет заменять сестра Блотал.
Раздался тихий, почтительный скрип двери, и сестра Грейвс (прямая спинка, очаровательные ушки, нежные ручки и все остальное) была такова. Уилл вдруг почувствовал себя покинутым и брошенным. Совсем как в детстве, когда во время поездки за покупками в Нью-Йорк выпустил мамину руку и сразу потерялся в шумной, суетливой толпе.
– Ну, стало быть, так, мистер Лайтбоди, – внезапно объявил доктор, эффектно шлепнув медицинской картой по столу. – Буду с вами совершенно откровенен:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57