Покер! Вот, оказывается, в чем дело. Бендер заставил его ждать столько времени из-за какого-то. покера!
Когда Бендер сосредоточил взгляд на Оссининге, в выражении его лица произошла некая едва заметная перемена, словно он пробудился от сна и не сразу узнал своего партнера, прибывшего аж из Нью-Йорка, дабы пустить «Иде-пи» в большое плавание. Правда, Бендер тут же оправился и проревел:
– Чарли!
Он вмиг пересек комнату этаким всесокрушающим потным ураганом – необъятный, толстопузый, круглые главищи вылезают из орбит, ручищи распростерты для костедробительного объятия.
Они обнялись посреди сверкающего чертога, Чарли ощутил, как его стиснули крепкие руки, вдохнул респектабельный, богатый, пьянящий аромат одеколона, кубинского табака и дорогого шотландского виски – и против воли испытал облегчение и даже гордость: этот титан, эта динамо-машина, этот завоеватель – его партнер. Бендер потащил слегка одуревшего Оссининга представлять своим знакомцам. Чарли не разобрал ни единого имени, видел лишь носы, усы и бороды, но это не имело значения, поскольку компания уже расходилась. Бендер громогласно попрощался с ними, игроки надели сюртуки и пальто, сигарный дым потихоньку рассеивался. А потом Бендер, неописуемо шикарный в клетчатых брюках, небесно-голубом пиджаке и столь же ярком жилете, в желтых высоких ботинках, начищенных до ослепительного сияния, повел своего партнера через коридор в устланный коврами вестибюль, а оттуда к лифту.
Когда Чарли пришел в себя, они уже достигли четвертого этажа и входили в номер – точнее, в апартаменты. Покои Бендера состояли из гостиной с электрическими лампами и шведским бюро; спальни, приоткрытая дверь которой манила уютными янтарным сиянием, и ослепительной фаянсово-фарфоровой ванны, которая значительно превосходила размерами конурку Чарли в меблирашках миссис Эйвиндсдоттер. Бендер подошел к бару и плеснул из хрустального графина бренди в бокалы. Чарли опустился на бордового цвета диван и только теперь заметил, что в номере имелся даже собственный телефон. Подумать только – персональный телефон в гостиной! Ну, у миссис Хукстраттен в ее восемнадцатикомнатном особняке с видом на Лаунсберийский пруд телефон, конечно, был. И эти Лайтбоди, надо полагать, тоже могли похвастаться подобным чудом техники, но чтобы аппарат имелся в гостиничном номере?
– Так-так, дружище, – вскричал Бендер, накатываясь на Оссининга с бокалами в руках. – Как прошла поездка? Поди, первым классом путешествовали? Ничего, никому не вредно изредка нюхнуть роскошной жизни. И это только начало, Чарли, только начало!
Ответа он дожидаться не стал.
– Я очень хотел вас встретить, мой мальчик, уж можете мне поверить, но все эти господа, с которыми я вас только что познакомил, – Букбайндер, Стеллрехт и остальные – это столпы местного общества, с ними нужно обращаться очень деликатно. Вы ведь понимаете, что я имею в виду?
Бендер опустился на подлокотник кресла. Вдохнув аромат бренди, он сказал:
– Отличный напиток, Чарли. Самый лучший. «Отар Дюпюи» семьдесят восьмого года!
Никогда еще Чарли не чувствовал себя таким усталым. Он глотнул обжигающего напитка, и Бендер вдруг поплыл у него перед глазами.
– Да, очень хороший, – пробормотал Оссининг и выдавил улыбку.
– Еще бы! – просиял партнер.
Он вскочил на ноги, пробежался взад-вперед по комнате, то принюхиваясь к бокалу, то подергивая себя за бороду.
– Я так рад, что он вам понравился! В конце концов, за все это платит ваша патронесса… Кстати говоря, я надеюсь, вы привезли чек? – Он остановился, занеся ногу, но не поставив ее на пол, и осторожно закончил: – Ну, и как насчет наличных?
Внезапно Чарли вернулся к жизни – впервые с того момента, как ступил на землю Бэттл-Крик. Мимо двери, тихо шелестя колесиками, прокатилась тележка, где-то зашумела вода в туалете, донесся смутный гул голосов. Ах, чек, наличные?! Бендеру наплевать на Чарли, на «Иде-пи», на весь белый свет – его интересуют лишь деньги миссис Хукстраттен. Он уже заполучил первую тысячу – чек, выписанный доброй миссис Хукстраттен в памятный октябрьский день, – еще и пяти недель не прошло. И где же все эти деньги?
– Послушайте, Гудлоу…
– Чарли, зовите меня просто «Гуд», так короче, а «Гудлоу» или «мистер Бендер» – так меня зовут мои враги.
– Я хотел… Ну, в смысле, узнать про фабрику. Закуплен ли картон для коробок? Вы ведь писали, что дело движется?
– Тут у нас проблема. – Бендер снова заходил взад-вперед, то тряся манжетами, то вертя на указательном пальце правой руки массивную печатку. – Мы уже договорились было закупить бывший завод «Мальта-Вита», да еще две большие печи в придачу, почти совсем новые…
– «Мальта-Вита»? Вы хотите сказать, что они лопнули? – Чарли весь похолодел.
– Фьюить, – махнул рукой партнер, словно отгоняя муху. – Их уже четыре года как нет, Чарли. Слишком маленький начальный капитал, слишком большие расходы, да и продукт получился дерьмовый. Пшеничные хлопья. Ха!
– Но… но мне только сегодня вечером предлагали купить акции «Мальта-Вита»! Едва я сошел с поезда, как целая банда мальчишек налетела на меня, будто я медом намазан!
Бендер допил коньяк, налил себе еще.
– Вы путаете, Чарли. Они предлагали вам «Вита-Мальта», а это совсем другое дело. «Вита-Мальта» только что открыла дело на бывшей фабрике «Мэп-Эль» на Маршалл-роуд. – Он обхватил бокал своей мясистой лапищей и воздел палец. – И теперь они ежедневно выдают шесть вагонов продукции. Шесть вагонов!
У Чарли аж закружилась голова: подумать только, целых шесть вагонов каждый день. Хорошая новость, ничего не скажешь. Если «Вита-Мальта» своего добилась, значит, и «Иде-пи» не оплошает. Оссининг почувствовал, как его лицо само собой расплывается в улыбке.
– А что у нас за проблема? Что случилось с фабрикой? Бендер громогласно расхохотался.
– Что, забеспокоились? Да, видок у вас встревоженный. В общем, так – вышла чушь собачья. Этот сукин сын, которому принадлежит фабрика, заломил неслыханную цену, как только узнал, что нашелся покупатель. А у меня деньги кончались, нечем было его подмазать. Ну, вы понимаете, что я имею в виду…
– Нечем?
Оссининга снова охватил ужас. Будущее предстало перед ним бездонной черной пропастью. Он вскочил на ноги.
– Вы хотите сказать, что вы?… – Он не мог заставить себя произнести эти слова – они буквально застревали у него в горле. – Вы хотите сказать, что вы потратили весь начальный капитал? Так быстро?
Физиономия Бендера окаменела.
– Мне не нравится ваш тон, Чарли. Совсем не нравится.
Он вздернул подбородок, поправил пухлыми пальцами галстук-бабочку.
Оссининг уставился на галстук – тот был желтый, шелковый и в самом деле очень напоминал бабочку, усевшуюся у Бендера на шее.
– Вы сомневаетесь в моей честности? И если так, то вас ждут большие неприятности, дружище, очень большие. Никто не смеет сомневаться в честности Гудлоу X. Бендера. Ни один человек на свете.
Чарли отвел глаза. Господи, как же он устал. Смертельно устал.
– Послушайте, Чарли… Такое предприятие, как «Идепи», за один день не откроешь.
Тон Бендера смягчился, слова запорхали пухом и перьями и укладывались уютной горкой, суля сладкую дрему. Это был баюкающий, рассудительный, успокаивающий голос разума.
– Нужен капитал, Чарли, – ворковал голос. – Без смазки колеса не закрутятся. Вы ведь видели джентльменов, которые сидели со мной? Они-то считают, что я просто по дружески перекинулся с ними в картишки. Но, с моей точки зрения, это бизнес. Надеюсь, пояснения не требуются? Я, конечно, понимаю ваши чувства. Вы думали, что я приеду вас встретить. И еще, конечно, вы надеялись, что тут уже открылась новехонькая фабрика «Иде-пи», где трудятся работяги в аккуратных комбинезончиках, а на двери кабинета главного президента уже сияет медная табличка. Вместо этого я запихнул вас в кошмарные меблирашки, а сам купаюсь тут в роскоши. Все это так, мой мальчик, но этого требует дело. – Голос скрежетнул металлом. – Неужели вы думаете, кто-нибудь в этом городе станет со мной якшаться, если я поселюсь не в самой лучшей гостинице и не буду пускать им пыль в глаза?
Нет, Оссининг об этом не подумал. Он опустился на диван, повесил голову. Стало стыдно за самого себя. Надо же, какая он дешевка!
Бендер наклонился над ним, покровительственно обнял за плечо.
– Итак, Чарли, я задал вам вопрос: вы привезли деньги?
* * *
Много, много позже – так поздно, что омнибусы уже не ходили, извозчики мирно почивали в кроватях, а их лошади в стойлах, – Чарли Оссининг с трудом одолел крутую лестницу в пансионе миссис Эйвиндсдоттер, ввалился к себе в комнату и рухнул на постель. Он упал лицом на матрас, не в силах даже снять пальто. В первый миг ему показалось, что он снова в вагоне, кровать мерно покачивается, а в ушах отдается перестук рельсов. Сон обрушился на него снежной лавиной.
Через десять минут, а может, через час или два – во всяком случае, где-то среди ночи – он проснулся в зябкой темноте из-за резкого сухого звука. Кхе-кхе-кхе. Кто-то кашлял, но Чарли не понял кто и вообще не сообразил, что происходит. Инстинктивно он схватился за бумажник – на месте ли деньги миссис Хукстраттен? И тут же вспомнил. Он в пансионе миссис Эйвиндсдоттер в городе Бэттл-Крик. Первая ночь его новой жизни, скоро он станет миллионером. Холод был такой, что вода в умывальнике покрылась слоем льда. А с деньгами все было в полном порядке. Три тысячи восемьсот сорок три доллара и пятнадцать центов, минус пять долларов, которые Бендер выделил ему на расходы, благополучно обосновались в двухтонном сейфе «Таверны Поста», где деньгам не грозили никакие неприятности.
Но холод пробирал до костей. Чарли показалось, что он лежит в ледовой гробнице. Кое-как он стянул с себя одежду и залез под одеяло, накрывшись с головой, чтобы сполна использовать единственный источник тепла – собственное дыхание. Он лежал, трясся, ворочался с боку на бок. Дело было в матрасе. Такое ощущение, что его набили кукурузными початками. Или нет, скомканными газетами или обрезками бумаги. Оссининг попробовал лежать на левом боку, на правом, на спине, на животе, свернувшись калачиком, раскинуть руки и ноги. Пустой номер. Так он и маялся в темноте, ощущая бесконечную усталость. Наконец, когда терпение лопнуло, сел, нашарил спичку и зажег керосиновую лампу.
Комната озарилась дрожащим свечением, тени попрятались по углам. Обнаружилось, что штукатурка вся в трещинах, а обои на стенах поблекли и выцвели. Чертыхнувшись, Чарли соскочил с кровати и принялся перекладывать матрас. Встряхнул его, стал разглаживать. По матрасу пробежало нечто вроде волны, однако набивка от этого мягче не стала. Разъяренный и недоумевающий (а к тому же еще не до конца проснувшийся) Оссининг схватил перочинный нож и распорол чехол, чтобы расправить набивку изнутри.
Там и в самом деле оказалась бумага, самая настоящая. Чарли с отвращением уцепил пальцами несколько клочков и вытащил через прореху.
Тут его ждал неприятный сюрприз – можно сказать, последняя капля того холодного душа, который не переставал орошать его с самого прибытия в Бэттл-Крик. Это была не просто бумага. Это была бумага отличного качества, такая же хрустящая и плотная, как денежные купюры, да к тому же еще украшенная узором в виде роскошных сине-зеленых снопов пшеницы. Поверх колосьев жирными черными буквами было напечатано:
Одна привилегированная акция
Пищевая компания «Мальта-Вита Лимитед».
Бэттл-Крик, Мичиган.
Глава седьмая
Обмен симптомами
После того как ощущение, что небосвод обрушился и земля ушла из-под ног, пропало, Уилл Лайтбоди осознал, что находится в коридоре. Он чувствовал на себе внимательный и явно неодобрительный взгляд миссис Стовер. Элеонора не дала себя обнять – там, посреди тихо рокочущей столовой. И правильно сделала – как только ему могло прийти такое в голову? Она уклонилась от объятий и повела мужа по центральному проходу через весь зал, к античному порталу, помпезным вратам Храма Здоровой Пищи. И вот жена стояла перед ним, так поджав губы, что они превратились в две тоненькие полосочки. Элеонора была сердита. Такой сердитой он не видел ее еще никогда.
– Чтобы этого больше никогда не повторялось, – отчеканила она, словно откусывая сначала каждое слово, а потом выплевывая.
Дело в том, что минуту назад прямо посреди столовой Уилл чуть не бухнулся в обморок, не выдержав желудочных колик и смятения чувств. Ему, конечно, и в голову не приходило, что тостики без масла и вода – не самая идеальная диета; что он находится на последней стадии истощения, чем и объясняются головные боли и желудочные колики. Попросту говоря, Уилл Лайтбоди вконец заморил себя голодом. Но для него все было гораздо сложнее. В конце концов, на дворе стояла Эпоха Прогресса и главным лозунгом дня была «новая жизнь». Уилл был болен, потому что вел нездоровый образ жизни. Он обязательно поправится, если обзаведется новыми гастрономическими привычками и станет беспрекословно выполнять указания доктора Джона Келлога и прочих магов от здоровья. Во всяком случае, именно это ему вдалбливали все окружающие.
Когда Элеонора не бросилась Уиллу в объятия, он ощутил приступ знакомого головокружения, глаза сами собой закатились вверх, под веки. К счастью, рядом оказалась миссис Стовер – маленькая, но крепенькая. С другой стороны подлетела грудастая «диетолог» (сразу видно, что кормили исключительно кукурузными хлопьями и йогуртом), а потом еще и служитель. Инцидент был немедленно улажен. Теперь, оказавшись в относительной уединенности коридора, Элеонора потребовала извинений. Уилл должен был каяться, клясться, оправдываться и простираться ниц.
Он уже готов был произнести эти слова – «прости меня», – однако язык так и не повернулся. Чем больше Уилл размышлял на эту тему, чем глубже заглядывал в испепеляющие зеленые глаза жены, тем больше уверялся в собственной невиновности. Он всего лишь хотел, чтобы она немного его ободрила. Что тут такого – обнять собственную жену? Он тяжело болен, все здесь ему внове – возможно, он выбрал для объятий не лучшее место (подобным нежностям, конечно, лучше предаваться не посреди жующей публики, а где-нибудь за закрытыми дверями), но почему же Элеонора отказывается взглянуть на ситуацию его глазами?
– Мне здесь не нравится, – в конце концов проговорил Уилл. – Я и суток не провел в Санатории, а меня уже подвергли всевозможным унижениям. Сначала твой доктор Келлог совал пальцы мне в рот, потом сестра Блотал запихнула в меня с противоположной стороны какие-то трубки.
Но Элеонора не поддалась. Миссис Стовер, топтавшаяся неподалеку, казалось, была готова в любую минуту прийти ей на помощь.
– Не смей портить мне пребывание в Санатории, – свистящим шепотом произнесла Элеонора. – Как ты мне надоел со своими жалобами, со своими, со своими…
Внезапно она запнулась, глаза широко раскрылись, словно утренние цветы, раскрывающие свои лепестки, и на ресницах появились слезы. Слезы. Слезы!
И Уиллу стало стыдно. Он почувствовал себя варваром, клятвопреступником. С одной стороны. А с другой, ощутил некое смутное удовлетворение от собственной непреклонности – он и сам не мог объяснить, чем это удовлетворение вызвано.
Элеонора достала платок, промокнула уголки глаз, а мимо них по коридору, направляясь в столовую, пробежали двое служителей в белых халатах и прошествовала женщина невероятной толщины. Такую Уилл раньше видел только в бродячем цирке «Братья Ринглинг». И тут вновь зазвучал голос Элеоноры, тихий и неуверенный:
– Я не знаю, как втолковать тебе это. Но здесь единственное место на земле, где я могу чувствовать себя счастливой… После того, что случилось с нашим ребенком… Не знаю, Уилл, просто не знаю… Если у меня и есть надежда на исцеление, то это может произойти только здесь, среди моих друзей и наставников. Здесь меня научили жить правильно – единственно возможным образом. – Она помолчала, глядя ему в глаза. – И потом, посмотри на себя. Тебя тоже нужно спасать. И спасти тебя может только Санаторий.
Он слышал в ее голосе примирительную нотку и даже мольбу, но уже ничего не мог с собой поделать.
– Ты хочешь сказать, не считая «Сирса»? Кстати, с кем это ты так ворковала за завтраком? С доктором Линниманом? Он для тебя «Фрэнк»? Что же, врачи теперь питаются вместе со своими пациентками? Это входит в программу лечения?
– Я не желаю с тобой обсуждать это. И не буду! – Ее глаза вновь блеснули металлом, затрепетали ресницами, как две зеленые бабочки крылышками. – Доктор Фрэнк Линниман – один из лучших медиков Америки! Это любимый ученик самого доктора Келлога. Он принес мне больше пользы, чем кто бы то ни было в этом мире – во всяком случае, после смерти матушки. Если бы не Фрэнк, у меня не хватило бы сил утром подняться с постели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Когда Бендер сосредоточил взгляд на Оссининге, в выражении его лица произошла некая едва заметная перемена, словно он пробудился от сна и не сразу узнал своего партнера, прибывшего аж из Нью-Йорка, дабы пустить «Иде-пи» в большое плавание. Правда, Бендер тут же оправился и проревел:
– Чарли!
Он вмиг пересек комнату этаким всесокрушающим потным ураганом – необъятный, толстопузый, круглые главищи вылезают из орбит, ручищи распростерты для костедробительного объятия.
Они обнялись посреди сверкающего чертога, Чарли ощутил, как его стиснули крепкие руки, вдохнул респектабельный, богатый, пьянящий аромат одеколона, кубинского табака и дорогого шотландского виски – и против воли испытал облегчение и даже гордость: этот титан, эта динамо-машина, этот завоеватель – его партнер. Бендер потащил слегка одуревшего Оссининга представлять своим знакомцам. Чарли не разобрал ни единого имени, видел лишь носы, усы и бороды, но это не имело значения, поскольку компания уже расходилась. Бендер громогласно попрощался с ними, игроки надели сюртуки и пальто, сигарный дым потихоньку рассеивался. А потом Бендер, неописуемо шикарный в клетчатых брюках, небесно-голубом пиджаке и столь же ярком жилете, в желтых высоких ботинках, начищенных до ослепительного сияния, повел своего партнера через коридор в устланный коврами вестибюль, а оттуда к лифту.
Когда Чарли пришел в себя, они уже достигли четвертого этажа и входили в номер – точнее, в апартаменты. Покои Бендера состояли из гостиной с электрическими лампами и шведским бюро; спальни, приоткрытая дверь которой манила уютными янтарным сиянием, и ослепительной фаянсово-фарфоровой ванны, которая значительно превосходила размерами конурку Чарли в меблирашках миссис Эйвиндсдоттер. Бендер подошел к бару и плеснул из хрустального графина бренди в бокалы. Чарли опустился на бордового цвета диван и только теперь заметил, что в номере имелся даже собственный телефон. Подумать только – персональный телефон в гостиной! Ну, у миссис Хукстраттен в ее восемнадцатикомнатном особняке с видом на Лаунсберийский пруд телефон, конечно, был. И эти Лайтбоди, надо полагать, тоже могли похвастаться подобным чудом техники, но чтобы аппарат имелся в гостиничном номере?
– Так-так, дружище, – вскричал Бендер, накатываясь на Оссининга с бокалами в руках. – Как прошла поездка? Поди, первым классом путешествовали? Ничего, никому не вредно изредка нюхнуть роскошной жизни. И это только начало, Чарли, только начало!
Ответа он дожидаться не стал.
– Я очень хотел вас встретить, мой мальчик, уж можете мне поверить, но все эти господа, с которыми я вас только что познакомил, – Букбайндер, Стеллрехт и остальные – это столпы местного общества, с ними нужно обращаться очень деликатно. Вы ведь понимаете, что я имею в виду?
Бендер опустился на подлокотник кресла. Вдохнув аромат бренди, он сказал:
– Отличный напиток, Чарли. Самый лучший. «Отар Дюпюи» семьдесят восьмого года!
Никогда еще Чарли не чувствовал себя таким усталым. Он глотнул обжигающего напитка, и Бендер вдруг поплыл у него перед глазами.
– Да, очень хороший, – пробормотал Оссининг и выдавил улыбку.
– Еще бы! – просиял партнер.
Он вскочил на ноги, пробежался взад-вперед по комнате, то принюхиваясь к бокалу, то подергивая себя за бороду.
– Я так рад, что он вам понравился! В конце концов, за все это платит ваша патронесса… Кстати говоря, я надеюсь, вы привезли чек? – Он остановился, занеся ногу, но не поставив ее на пол, и осторожно закончил: – Ну, и как насчет наличных?
Внезапно Чарли вернулся к жизни – впервые с того момента, как ступил на землю Бэттл-Крик. Мимо двери, тихо шелестя колесиками, прокатилась тележка, где-то зашумела вода в туалете, донесся смутный гул голосов. Ах, чек, наличные?! Бендеру наплевать на Чарли, на «Иде-пи», на весь белый свет – его интересуют лишь деньги миссис Хукстраттен. Он уже заполучил первую тысячу – чек, выписанный доброй миссис Хукстраттен в памятный октябрьский день, – еще и пяти недель не прошло. И где же все эти деньги?
– Послушайте, Гудлоу…
– Чарли, зовите меня просто «Гуд», так короче, а «Гудлоу» или «мистер Бендер» – так меня зовут мои враги.
– Я хотел… Ну, в смысле, узнать про фабрику. Закуплен ли картон для коробок? Вы ведь писали, что дело движется?
– Тут у нас проблема. – Бендер снова заходил взад-вперед, то тряся манжетами, то вертя на указательном пальце правой руки массивную печатку. – Мы уже договорились было закупить бывший завод «Мальта-Вита», да еще две большие печи в придачу, почти совсем новые…
– «Мальта-Вита»? Вы хотите сказать, что они лопнули? – Чарли весь похолодел.
– Фьюить, – махнул рукой партнер, словно отгоняя муху. – Их уже четыре года как нет, Чарли. Слишком маленький начальный капитал, слишком большие расходы, да и продукт получился дерьмовый. Пшеничные хлопья. Ха!
– Но… но мне только сегодня вечером предлагали купить акции «Мальта-Вита»! Едва я сошел с поезда, как целая банда мальчишек налетела на меня, будто я медом намазан!
Бендер допил коньяк, налил себе еще.
– Вы путаете, Чарли. Они предлагали вам «Вита-Мальта», а это совсем другое дело. «Вита-Мальта» только что открыла дело на бывшей фабрике «Мэп-Эль» на Маршалл-роуд. – Он обхватил бокал своей мясистой лапищей и воздел палец. – И теперь они ежедневно выдают шесть вагонов продукции. Шесть вагонов!
У Чарли аж закружилась голова: подумать только, целых шесть вагонов каждый день. Хорошая новость, ничего не скажешь. Если «Вита-Мальта» своего добилась, значит, и «Иде-пи» не оплошает. Оссининг почувствовал, как его лицо само собой расплывается в улыбке.
– А что у нас за проблема? Что случилось с фабрикой? Бендер громогласно расхохотался.
– Что, забеспокоились? Да, видок у вас встревоженный. В общем, так – вышла чушь собачья. Этот сукин сын, которому принадлежит фабрика, заломил неслыханную цену, как только узнал, что нашелся покупатель. А у меня деньги кончались, нечем было его подмазать. Ну, вы понимаете, что я имею в виду…
– Нечем?
Оссининга снова охватил ужас. Будущее предстало перед ним бездонной черной пропастью. Он вскочил на ноги.
– Вы хотите сказать, что вы?… – Он не мог заставить себя произнести эти слова – они буквально застревали у него в горле. – Вы хотите сказать, что вы потратили весь начальный капитал? Так быстро?
Физиономия Бендера окаменела.
– Мне не нравится ваш тон, Чарли. Совсем не нравится.
Он вздернул подбородок, поправил пухлыми пальцами галстук-бабочку.
Оссининг уставился на галстук – тот был желтый, шелковый и в самом деле очень напоминал бабочку, усевшуюся у Бендера на шее.
– Вы сомневаетесь в моей честности? И если так, то вас ждут большие неприятности, дружище, очень большие. Никто не смеет сомневаться в честности Гудлоу X. Бендера. Ни один человек на свете.
Чарли отвел глаза. Господи, как же он устал. Смертельно устал.
– Послушайте, Чарли… Такое предприятие, как «Идепи», за один день не откроешь.
Тон Бендера смягчился, слова запорхали пухом и перьями и укладывались уютной горкой, суля сладкую дрему. Это был баюкающий, рассудительный, успокаивающий голос разума.
– Нужен капитал, Чарли, – ворковал голос. – Без смазки колеса не закрутятся. Вы ведь видели джентльменов, которые сидели со мной? Они-то считают, что я просто по дружески перекинулся с ними в картишки. Но, с моей точки зрения, это бизнес. Надеюсь, пояснения не требуются? Я, конечно, понимаю ваши чувства. Вы думали, что я приеду вас встретить. И еще, конечно, вы надеялись, что тут уже открылась новехонькая фабрика «Иде-пи», где трудятся работяги в аккуратных комбинезончиках, а на двери кабинета главного президента уже сияет медная табличка. Вместо этого я запихнул вас в кошмарные меблирашки, а сам купаюсь тут в роскоши. Все это так, мой мальчик, но этого требует дело. – Голос скрежетнул металлом. – Неужели вы думаете, кто-нибудь в этом городе станет со мной якшаться, если я поселюсь не в самой лучшей гостинице и не буду пускать им пыль в глаза?
Нет, Оссининг об этом не подумал. Он опустился на диван, повесил голову. Стало стыдно за самого себя. Надо же, какая он дешевка!
Бендер наклонился над ним, покровительственно обнял за плечо.
– Итак, Чарли, я задал вам вопрос: вы привезли деньги?
* * *
Много, много позже – так поздно, что омнибусы уже не ходили, извозчики мирно почивали в кроватях, а их лошади в стойлах, – Чарли Оссининг с трудом одолел крутую лестницу в пансионе миссис Эйвиндсдоттер, ввалился к себе в комнату и рухнул на постель. Он упал лицом на матрас, не в силах даже снять пальто. В первый миг ему показалось, что он снова в вагоне, кровать мерно покачивается, а в ушах отдается перестук рельсов. Сон обрушился на него снежной лавиной.
Через десять минут, а может, через час или два – во всяком случае, где-то среди ночи – он проснулся в зябкой темноте из-за резкого сухого звука. Кхе-кхе-кхе. Кто-то кашлял, но Чарли не понял кто и вообще не сообразил, что происходит. Инстинктивно он схватился за бумажник – на месте ли деньги миссис Хукстраттен? И тут же вспомнил. Он в пансионе миссис Эйвиндсдоттер в городе Бэттл-Крик. Первая ночь его новой жизни, скоро он станет миллионером. Холод был такой, что вода в умывальнике покрылась слоем льда. А с деньгами все было в полном порядке. Три тысячи восемьсот сорок три доллара и пятнадцать центов, минус пять долларов, которые Бендер выделил ему на расходы, благополучно обосновались в двухтонном сейфе «Таверны Поста», где деньгам не грозили никакие неприятности.
Но холод пробирал до костей. Чарли показалось, что он лежит в ледовой гробнице. Кое-как он стянул с себя одежду и залез под одеяло, накрывшись с головой, чтобы сполна использовать единственный источник тепла – собственное дыхание. Он лежал, трясся, ворочался с боку на бок. Дело было в матрасе. Такое ощущение, что его набили кукурузными початками. Или нет, скомканными газетами или обрезками бумаги. Оссининг попробовал лежать на левом боку, на правом, на спине, на животе, свернувшись калачиком, раскинуть руки и ноги. Пустой номер. Так он и маялся в темноте, ощущая бесконечную усталость. Наконец, когда терпение лопнуло, сел, нашарил спичку и зажег керосиновую лампу.
Комната озарилась дрожащим свечением, тени попрятались по углам. Обнаружилось, что штукатурка вся в трещинах, а обои на стенах поблекли и выцвели. Чертыхнувшись, Чарли соскочил с кровати и принялся перекладывать матрас. Встряхнул его, стал разглаживать. По матрасу пробежало нечто вроде волны, однако набивка от этого мягче не стала. Разъяренный и недоумевающий (а к тому же еще не до конца проснувшийся) Оссининг схватил перочинный нож и распорол чехол, чтобы расправить набивку изнутри.
Там и в самом деле оказалась бумага, самая настоящая. Чарли с отвращением уцепил пальцами несколько клочков и вытащил через прореху.
Тут его ждал неприятный сюрприз – можно сказать, последняя капля того холодного душа, который не переставал орошать его с самого прибытия в Бэттл-Крик. Это была не просто бумага. Это была бумага отличного качества, такая же хрустящая и плотная, как денежные купюры, да к тому же еще украшенная узором в виде роскошных сине-зеленых снопов пшеницы. Поверх колосьев жирными черными буквами было напечатано:
Одна привилегированная акция
Пищевая компания «Мальта-Вита Лимитед».
Бэттл-Крик, Мичиган.
Глава седьмая
Обмен симптомами
После того как ощущение, что небосвод обрушился и земля ушла из-под ног, пропало, Уилл Лайтбоди осознал, что находится в коридоре. Он чувствовал на себе внимательный и явно неодобрительный взгляд миссис Стовер. Элеонора не дала себя обнять – там, посреди тихо рокочущей столовой. И правильно сделала – как только ему могло прийти такое в голову? Она уклонилась от объятий и повела мужа по центральному проходу через весь зал, к античному порталу, помпезным вратам Храма Здоровой Пищи. И вот жена стояла перед ним, так поджав губы, что они превратились в две тоненькие полосочки. Элеонора была сердита. Такой сердитой он не видел ее еще никогда.
– Чтобы этого больше никогда не повторялось, – отчеканила она, словно откусывая сначала каждое слово, а потом выплевывая.
Дело в том, что минуту назад прямо посреди столовой Уилл чуть не бухнулся в обморок, не выдержав желудочных колик и смятения чувств. Ему, конечно, и в голову не приходило, что тостики без масла и вода – не самая идеальная диета; что он находится на последней стадии истощения, чем и объясняются головные боли и желудочные колики. Попросту говоря, Уилл Лайтбоди вконец заморил себя голодом. Но для него все было гораздо сложнее. В конце концов, на дворе стояла Эпоха Прогресса и главным лозунгом дня была «новая жизнь». Уилл был болен, потому что вел нездоровый образ жизни. Он обязательно поправится, если обзаведется новыми гастрономическими привычками и станет беспрекословно выполнять указания доктора Джона Келлога и прочих магов от здоровья. Во всяком случае, именно это ему вдалбливали все окружающие.
Когда Элеонора не бросилась Уиллу в объятия, он ощутил приступ знакомого головокружения, глаза сами собой закатились вверх, под веки. К счастью, рядом оказалась миссис Стовер – маленькая, но крепенькая. С другой стороны подлетела грудастая «диетолог» (сразу видно, что кормили исключительно кукурузными хлопьями и йогуртом), а потом еще и служитель. Инцидент был немедленно улажен. Теперь, оказавшись в относительной уединенности коридора, Элеонора потребовала извинений. Уилл должен был каяться, клясться, оправдываться и простираться ниц.
Он уже готов был произнести эти слова – «прости меня», – однако язык так и не повернулся. Чем больше Уилл размышлял на эту тему, чем глубже заглядывал в испепеляющие зеленые глаза жены, тем больше уверялся в собственной невиновности. Он всего лишь хотел, чтобы она немного его ободрила. Что тут такого – обнять собственную жену? Он тяжело болен, все здесь ему внове – возможно, он выбрал для объятий не лучшее место (подобным нежностям, конечно, лучше предаваться не посреди жующей публики, а где-нибудь за закрытыми дверями), но почему же Элеонора отказывается взглянуть на ситуацию его глазами?
– Мне здесь не нравится, – в конце концов проговорил Уилл. – Я и суток не провел в Санатории, а меня уже подвергли всевозможным унижениям. Сначала твой доктор Келлог совал пальцы мне в рот, потом сестра Блотал запихнула в меня с противоположной стороны какие-то трубки.
Но Элеонора не поддалась. Миссис Стовер, топтавшаяся неподалеку, казалось, была готова в любую минуту прийти ей на помощь.
– Не смей портить мне пребывание в Санатории, – свистящим шепотом произнесла Элеонора. – Как ты мне надоел со своими жалобами, со своими, со своими…
Внезапно она запнулась, глаза широко раскрылись, словно утренние цветы, раскрывающие свои лепестки, и на ресницах появились слезы. Слезы. Слезы!
И Уиллу стало стыдно. Он почувствовал себя варваром, клятвопреступником. С одной стороны. А с другой, ощутил некое смутное удовлетворение от собственной непреклонности – он и сам не мог объяснить, чем это удовлетворение вызвано.
Элеонора достала платок, промокнула уголки глаз, а мимо них по коридору, направляясь в столовую, пробежали двое служителей в белых халатах и прошествовала женщина невероятной толщины. Такую Уилл раньше видел только в бродячем цирке «Братья Ринглинг». И тут вновь зазвучал голос Элеоноры, тихий и неуверенный:
– Я не знаю, как втолковать тебе это. Но здесь единственное место на земле, где я могу чувствовать себя счастливой… После того, что случилось с нашим ребенком… Не знаю, Уилл, просто не знаю… Если у меня и есть надежда на исцеление, то это может произойти только здесь, среди моих друзей и наставников. Здесь меня научили жить правильно – единственно возможным образом. – Она помолчала, глядя ему в глаза. – И потом, посмотри на себя. Тебя тоже нужно спасать. И спасти тебя может только Санаторий.
Он слышал в ее голосе примирительную нотку и даже мольбу, но уже ничего не мог с собой поделать.
– Ты хочешь сказать, не считая «Сирса»? Кстати, с кем это ты так ворковала за завтраком? С доктором Линниманом? Он для тебя «Фрэнк»? Что же, врачи теперь питаются вместе со своими пациентками? Это входит в программу лечения?
– Я не желаю с тобой обсуждать это. И не буду! – Ее глаза вновь блеснули металлом, затрепетали ресницами, как две зеленые бабочки крылышками. – Доктор Фрэнк Линниман – один из лучших медиков Америки! Это любимый ученик самого доктора Келлога. Он принес мне больше пользы, чем кто бы то ни было в этом мире – во всяком случае, после смерти матушки. Если бы не Фрэнк, у меня не хватило бы сил утром подняться с постели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57