Он еще тут… «Грегуар! Грегуар!» Внезапно она вскакивает и, подобно богине мщения, устремляется вперед. Набросив шаль поверх сорочки, говорит: «Обожди, я схожу за твоим отцом». Ее каблучки удаляются…
Не уезжай без меня, мой старый папа Грегуар! Я готова следовать за тобой повсюду. Мы устроим пеший тур по Франции в огромных башмаках, которые носят дорожные рабочие, аж появятся мозоли. По возвращении мы охотно дадим ей хорошего пинка, отдавим пальцы. «Здравствуй, мама! Мы вернулись! Нам было очень весело! Пожрали вдоволь! На каждом этапе торговали часами. Не сердись, что не писали. Мы слишком уставали. Но мы думали о тебе постоянно. И говорили о тебе с большой теплотой только добрые слова. Мы шли, скандируя: „Эта-ста-руха-нам-надое-ла!“ И отливали у каждого столба за твое здоровье! Папа много пил! Ухаживал за подавальщицами, продавщицами, ярмарочными торговками. Мы устраивали себе праздник, готовя рагу прямо на воздухе. А потом методично ковыряли в зубах спичками. И вволю рыгали и пукали. Изъяснялись мы в самых изысканных выражениях: дерьмо, мудак, иди-ка ты… поганая шлюха, чертов сын, почеши мне яйца… Я все время рылась левой пятерней в носу, а правой щекотала свою пипку. У меня там все время зудело — мы ведь совсем не мылись! Ела я руками. Если заглянешь в уши, убедишься, что они забиты до отказа, осуждены навеки! Что ты сказала? Повтори. Ничего не слышу!»
— А ну повтори все это отцу! Повтори!
Да где же этот злополучный отец? Слинял? Ищу его во всех углах, пытаюсь разглядеть в темноте. Никогда не встречала более незаметного человека! Для меня он — настоящая загадка. Подобно таинственным рисункам на белой бумаге, которые проступают после того, как потрешь карандашом. А вот и он — спрятался около комода… Почему ты надел пижаму? Ты хочешь удрать к звездам в этой мерзости? Тебе охота спать вместе со своей смертью? Не дури, я рассчитываю на тебя! Ты не можешь потерять еще одну ночь! Больше ждать нельзя! Не за горами пенсия, ревматизм, простата — награда за то, что мало трахался! Когда окажешься в ее власти, когда она станет катать тебя в кресле, когда не сможешь обходиться без нее и превратишься в ее пленника, обреченного всю жизнь дышать с нею одним воздухом, тогда будет поздно… Или она сама заставит тебя уйти, пустив под откос твое кресло-коляску. Тогда сможешь сверить все часы со своим хронометром: внизу тебя ожидает последний вираж, километровый столб, платаны, река… Только тогда ты с ужасом обнаружишь, что она никогда не болела, что у нее всегда было отменное здоровье, что болячки ее ничего не стоили… Болезнь ее вызывала с твоей стороны спокойствие и терпение. Она же была не в силах терпеть твою приветливость… И вот выясняется, мой бедный отец, что болен ты, а не она… Она торжествует и с непонятным наслаждением подтирает тебе попку. Ибо она не пропускала тебя в свою узкую щель. «Не дай бог, Грегуар! Чтобы случилась новая катастрофа? Лишь спустя двенадцать лет я начинаю приходить в себя после той беременности, тех родов. Меня замучили мигрени, мне так трудно… Иди-ка лучше в магазин… Забери с собой девочку, она наказана…»
— Повтори! Повтори все отцу!
Он не смеет взглянуть на меня. Не отрывает взгляда от ног. Наверное, хорошо изучил их за столько лет…
— Не хочу слышать, — говорит он с расстроенным видом. — Ты напишешь сто раз фразу: «Я должна уважать маму».
Тогда она, как истеричка, схватившись за голову, орет: «Сто раз! Сто раз!» Из-за меня у нее снова начинается мигрень. Его звали Грегуар, а ее Виктуар. Когда они встретились, им, вероятно, нравилось, что их имена рифмуются. Хорошая примета, говорили они…
— А что теперь? — спрашивает Пьеро.
— Он сидит в своем кресле. После меня они никого не усыновили.
* * *
Иссинжо, Монистроль-сюр-Луар, шоссе, объезжаем Сент-Этьен, платим за дорогу, Лион, Макон, Шалон, съезжаем с шоссе, платим пять франков за это и следуем по дороге номер 83-бис к Долю.
— Разговор не получается, — заявляет Мари-Анж. — Вы будто снова хотите валять дурака. Эй, парни! Тут сидит бабенка. Не мешает хоть изредка поглядывать на нее! Слышите? Неплохая бабенка! Которая бросила все и последовала за двумя проходимцами, переодевшимися в пижонов. Клянусь, вы даже не догадываетесь почему. Находите нормальным? Считаете, что можно так просто бросить работу, квартиру, уехать, никого не предупредив, даже не взяв смену белья. Как это понимать? Ведь через неделю ее место займет новенькая шампуньщица, брюнетка с волосами на ногах разнообразия ради… Какое значение? Ну напрягитесь! Она молода! Ей все интересно! Она решила уйти в подполье, чтобы разобраться, что испытываешь, когда за тобой по пятам идут легавые. Можете сказать — пусть заткнется! Когда она понадобится, ей посвистят!.. Джентльмены даже не хотят улыбнуться ей? Ну и не надо, не надо! Они даже не хотят остановиться, чтобы предложить ей лимонаду? Ничего! Ни слова! Слышен рокот их роскошного лимузина. Напрасно я жалуюсь, знала, на что шла…
Но тут при въезде на лесную опушку я все же торможу. Во-первых, мне ничего не видно, я очень устал, а во-вторых, своими разговорами она заморочила мне голову.
— Что такое женщина? А? Можете ответить на вопрос? Я вас спрашиваю! По-вашему, из чего она состоит? Как функционирует? И что у нее происходит в голове? Там что — пусто? Одна жидкость? Тридцать тысяч франков за ответ в течение пятнадцати секунд! Ну вот, слава Богу, господа удостоили меня взгляда и теперь лицезрят мою рожу. Спасибо! Очень польщена, что привлекла внимание знатоков! Кто я такая? Обычная девица, ничего привлекательного!.. Извините, что отнимаю ваше драгоценное время. Ну, что скажете про эту грымзу, вульгарную шлюху, любительницу поржать, трусишку и скандалистку? Всего этого, на ваш вкус, не многовато ли для одной потаскухи? Эта бабка вам не надоела? Но я вот что скажу, женщина создана для того, чтобы на нее смотрели. Иначе она зачахнет, постареет, ее жизнь станет похожа на тюремную… Мне нужно, чтобы ваши глаза шарили по мне. Мне хорошо от ваших глаз. Они меня согревают. Это так же приятно, как прикосновение собачьей мордочки… Вот что такое женщина! Смотрите на руки женщины без обручального кольца. Потрогайте, какие они мягкие, хорошо наманикюренные, смазанные жиром, чтобы не было трещин. Натерты лимоном, чтобы блестеть. Посмотрите, какие у нее красиво подстриженные ногти, отполированные и покрытые лаком! А какая у нее бледная луночка ногтя! Разожмите мои пальцы. Положите свои щеки на мои ладони. Вы видели мою линию жизни? Она прерывается как раз посредине. От внезапной смерти. Так воспользуйтесь же этими руками, пока они не стали холодными. Жан-Клод! Пьеро! Сожмите их посильнее. Вот что такое женщина! Пушистые волосы блондинки. Хрупкое запястье со следами щипцов. Берите, они ваши! Я поехала для того, чтобы предложить их вам. Что такое? Не хотите? Они плохо пахнут? Вызывают чувство отвращения? Думаете, они теребили слишком много хоботов? Если вы так думаете, нет причин меня целовать. Видите этот красиво очерченный рот? Так я вам скажу следующее: я играла на раздевание в покер… И все время проигрывала! А когда уже нечего было с себя снимать, приходилось лезть под стол, и тогда этот рот приступал к работе…
Шлеп! Ничего другого она и не заслуживала. «Ты заткнешься?»
— Нет… Нет… Да, девка не хочет молчать… Ей надо выговориться, выложить весь запас грязи. Вы хоть понимаете, каково ей одной, такой аккуратной и чистенькой, в своей постельке? Ей страшно. Чтобы избежать кошмаров, она сворачивается калачиком. Просыпается в поту потому, что ей приснился ее малыш, которого убивают, что ее раздавили на железнодорожном переезде. Тогда она зажигает свет, пьет минералку, идет пописать в ванную: все они, шлюхи, поступают так, ведь там можно подтереться, а она такая чистюля…
Вторая затрещина. «Мы не желаем слышать про это свинство!»
— Неправда! Вам не наплевать! Мне надо вам рассказать все, решительно все! Марк одалживал меня друзьям, посылал к людям, которые ссужали ему деньги для того, чтобы сделать салон более современным. Я получала свои проценты. Но вот однажды…
«Ты заткнешься наконец!» Мы трясли ее оба, как грушу, Пьеро и я. «Нам плевать на то, какая ты есть, и на то, что ты делаешь! Мы и так тебя любим! И все! С нами ты вела себя потрясно. Теперь ты нужна нам, чтобы жить. Усекла?.. Поэтому перестань реветь. Выпрямись, Мари-Анж, посмотри на нас, дай нам свои руки: нас трое! Ты хоть понимаешь, что такое быть втроем!»
— О да! Сожмите их посильнее… Когда вы приехали ко мне вчера вечером… Вы себе представить не можете… Едва вас увидела у моей двери, таких растерянных, я сказала себе: «Спасибо, спасибо! Я о них позабочусь». А ночью, когда обнимала вас и чувствовала, как стали мокрыми мои плечи… Что вы наделали? Убили кого-нибудь?
— Да и нет.
— Не хочу ничего знать. Для меня вы совершенно невинны. Вы первые совершенно невинные люди, которых я встретила в жизни.
Мы поехали дальше. А уставшая Мари-Анж уснула на заднем сиденье.
— Мари… Мари… Проснись…
— А? Что? Что происходит?
— Мы остановились попить. Пошли выпить лимонаду.
— Не может быть!.. Ну и дела! Какие вы славные!.. Мне повезло.
— Так вылезай.
— Не могу. Я потеряла туфли.
— Да поторопитесь, вы оба! Потопали!
— Лучше бы посмотрели, негодяи, как надо вести себя с дамой! — Мы надеваем ей туфельки… Держим открытой дверцу… Помогаем натянуть плащ… — Такое обращение тебе подходит?
— Откуда эта музыка? Там бал?
— Ты против?
— Я слишком плохо выгляжу!
* * *
Надо немного привести себя в порядок. Обождите пять минут. Где находится лампочка в этой поганой машине? Спасибо. Моя сумка. Несессер. Смотрю в зеркальце. Ресницы просто потрясающие, мои метелочки! Мне известно, что такое женская красота. Тушь и помада для подкрепления духа. Я завораживаю своих смельчаков. Они никогда не видели такой прически. А от моего рта уже не могут оторвать глаз. Темная охра на кисточке. Рисунок выверен с миллиметровой точностью. Бесцветная помада на губы. Облизываю языком. Теперь они влажные и блестят. Мне совершенно необходимо видеть ваши глаза, я же сказала об этом. Я расцветаю. Кладу румяна на щеки. Покрываю тонким слоем светлой пудры. Взбиваю волосы металлической расческой. Челка в порядке. Духи. Брызгаю на себя, на лицо, за уши, на шею под волосами. За платье. Застегиваю пять пуговичек. Затем дезодорант под мышки. Массаж двумя пальцами, чтобы закрепить запах. Ну все, вы достаточно видели. Проверяю ногу. Подтягиваю чулок. Замечательно. А теперь прочь отсюда! Мне надо проделать нечто интимное. Чтобы танцевать вволю. Чтобы не оставить следов на стуле.
* * *
В кассе никого. Входим вместе, держа друг друга под руки. Великолепная, с вызывающим видом Мари-Анж посредине. Оркестр играет что-то очень знакомое. И совсем недурно. Особенно электрогитара. Но стереоусилители не позволяют ни пошептаться, ни вздохнуть. Приходится объясняться жестами. Впрочем, никто не испытывает особого желания разговаривать. Существует одно желание — включить в счет пострадавшие барабанные перепонки.
Под шквал децибелов пробиваемся к столику у самого края танцевальной площадки. Низкие ноты переворачивают внутренности, а верхние перепиливают пополам. Садимся. Рассматриваем своими бедными перископами достойное собрание.
Никто не танцует. Освещенная лампочками площадка пуста. Почему же так гремит музыка? От одного ударника сдохнуть можно. Его палочки напоминают пневмомолоток. Кстати, он один находится в движении, остальные похожи на застывшие статуи, готовые растаять от жары. Двигаются лишь их унизанные кольцами пальцы. Но нас буквально прижимает к креслам дрожание их струн. Для кого же они играют? Почему они так стараются, все аж взмокли, если никто не танцует?
Никто не танцевал, но все глядели друг на друга через танцплощадку. Помещение битком набито гостями. Дышать нечем.
Слева расположилась армия парней и девок — грязных, плохо причесанных, явно накачавшихся наркотиками.
В центре, за баром, стоял мертвенно бледный хозяин заведения.
Справа устроилась банда хорошо одетых, симпатичных молодых людей в блейзерах, галстуках, соблюдавших полное спокойствие.
Мы же, как законченные идиоты, находились между ними, то есть на передовой.
И все смотрели на нас.
Особенно те, кто был слева, — волосатики, грязные, провонявшие, вызывавшие беспокойство лоботрясы. Они не спускали глаз с наших пиджаков, мокасов, безупречно выглаженных брюк и с ног Мари.
Словно нас ждали для того, чтобы начать.
Среди тех, кто был по другую сторону площадки, мы видели весельчака, сластолюбиво улыбавшегося Мари-Анж. Дебила с африканской шевелюрой. Он сидел, поставив на танцплощадку красные сапоги. Сапоги со шпорами. Так, что видна одна его ширинка.
Он сделал жест пальцами в сторону Мари-Анж. Неприличный.
Та никак не реагировала. Я только почувствовал, как ее холодная ладонь сжала мои пальцы.
Сзади кто-то похлопал меня по плечу. Оборачиваюсь. Это надушенный, с бабочкой хлыщ. Он предлагает американский кастет. Отклоняю. Очень вежливо.
Кудрявый тип напротив сделал другой предназначенный Мари-Анж жест. Поставил пивную бутылку между бедрами. Как бы предлагает ей попробовать. Это вызывает бурное одобрение его поклонников.
Оркестр продолжает греметь.
Мы же изображаем глухонемых.
Я слегка приветствую противника рукой, протянув вперед мизинец, чтобы он имел понятие о размере проникновения. Позади меня слышен гогот.
Тогда шутник высоко поднимает руки и ладонью деликатно намекает на то, что мне лучше не возникать.
Приходится, однако, встать с места. Мари-Анж удерживает меня. Отталкиваю ее. Вижу бледного Пьеро, натянутого, как тетива лука. Он держит руку в кармане. Я забыл, у кого наша пушка… У меня. Значит, у него бритва.
Красные сапоги грязным жестом подзывают меня.
Подхожу. Сейчас я его размажу, как кашу, превращу в месиво эту белую негритянскую рожу.
Останавливаюсь в двух шагах от него. Вне досягаемости его красных сапог.
Тот томно мне улыбается. Жестом показывает на свою ширинку. Затем демонстрирует жвачку в зубах. И поигрывает ею.
Но это длится недолго… Бог мой! Кто бросил бутылку? Кровь заливает ему лицо и руки, он больше ничего не видит, у него удивленный вид, у этого шутника.
Оборачиваюсь. Начинается давка. Одни подходят с угрожающим видом, вытаскивая из-под блейзеров кастеты. Другие вскакивают с мест. Начинается драка. Девки визжат, разбегаются во все стороны. Одна из них с разбитой щекой падает к моим ногам. Подбираю ее и втаскиваю на паркет площадки. Где Пьеро? На помощь приходит Мари. Где тут туалеты? Где туалеты в этом дерьмовом зале для праздников? Девица в обмороке. Кладем ее на пол под умывальником. Это какой-то заморыш, невзрачная девка из банды, чулки разодраны. Срываю сомнительной свежести полотенце, смачиваю водой. «Нет, — орет Мари-Анж, — слишком грязно!» — и вытаскивает из сумочки коробочку с ватными тампонами. Одним из них осторожно протирает лицо девушки, которая потихоньку приходит в себя. Узнав нас, плаксивым тоном говорит: «Мерзавцы, сволочи, шлюха» — и плюет в Мари-Анж кровью. В ту же минуту я слышу полицейскую сирену.
— Фараоны! — орет Пьеро, врываясь в туалет. — Бежим!
— И думать не смей! — отвечаю ему. — Слишком I поздно! Завяжи галстук и причешись.
* * *
Они врываются с пистолетами в руках. «Всем стоять на месте! Руки вверх!»
Мы же спокойно выходим из отхожего места, безукоризненно одетые, лишь с некоторым волнением на лицах. Оркестр играет по-прежнему. «Нельзя ли этим обезьянам заткнуться!» — орет усатый, молодой, в синем костюме инспектор. Его властный тон производит впечатление. По знаку хозяина музыканты послушно смолкают. Полицейские забирают всю шушеру. Того, что в красных сапогах, тоже. Окровавленную пигалицу вытаскивают из сортира, и я пинком в зад провожаю ее в полицейский автобус. Она все еще держит около щеки вату Мари-Анж. Тот, что в бабочке, подходит к инспектору, раскрывает бумажник из крокодиловой кожи. «Ладно, ладно, — понимающе отвечает тот. — Вас вызовут как свидетелей». Небрежно проверяет наши документы. Нас с Пьеро он не знает. Представляемся. Ведем себя как приличные люди. Они спешат. Уходят. И мы оказываемся среди своих. Оркестр играет слоу-фокс. Такая музыка излечивает раны. В комиссариате ее не услышат. Я отпускаю ручку револьвера и вынимаю из кармана руку.
Мари-Анж томно прижимается ко мне. Нас окружают все более многочисленные пары, местные парни и девушки, которые успокоились и думают только об одном — потереться друг о друга, прижавшись губами, чтобы наверстать упущенное, словно их только что освободили из-под стражи. Фараоны приехали вовремя. У меня еще руки дрожат. Мари улыбается: «Успокойся, все в порядке». Настоящий ангел. Она так и льнет ко мне, чтобы и себе вернуть уверенность. Вот как защищает женщина. Забирается ко мне рукой под пиджак, кладет ее на сердце:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Не уезжай без меня, мой старый папа Грегуар! Я готова следовать за тобой повсюду. Мы устроим пеший тур по Франции в огромных башмаках, которые носят дорожные рабочие, аж появятся мозоли. По возвращении мы охотно дадим ей хорошего пинка, отдавим пальцы. «Здравствуй, мама! Мы вернулись! Нам было очень весело! Пожрали вдоволь! На каждом этапе торговали часами. Не сердись, что не писали. Мы слишком уставали. Но мы думали о тебе постоянно. И говорили о тебе с большой теплотой только добрые слова. Мы шли, скандируя: „Эта-ста-руха-нам-надое-ла!“ И отливали у каждого столба за твое здоровье! Папа много пил! Ухаживал за подавальщицами, продавщицами, ярмарочными торговками. Мы устраивали себе праздник, готовя рагу прямо на воздухе. А потом методично ковыряли в зубах спичками. И вволю рыгали и пукали. Изъяснялись мы в самых изысканных выражениях: дерьмо, мудак, иди-ка ты… поганая шлюха, чертов сын, почеши мне яйца… Я все время рылась левой пятерней в носу, а правой щекотала свою пипку. У меня там все время зудело — мы ведь совсем не мылись! Ела я руками. Если заглянешь в уши, убедишься, что они забиты до отказа, осуждены навеки! Что ты сказала? Повтори. Ничего не слышу!»
— А ну повтори все это отцу! Повтори!
Да где же этот злополучный отец? Слинял? Ищу его во всех углах, пытаюсь разглядеть в темноте. Никогда не встречала более незаметного человека! Для меня он — настоящая загадка. Подобно таинственным рисункам на белой бумаге, которые проступают после того, как потрешь карандашом. А вот и он — спрятался около комода… Почему ты надел пижаму? Ты хочешь удрать к звездам в этой мерзости? Тебе охота спать вместе со своей смертью? Не дури, я рассчитываю на тебя! Ты не можешь потерять еще одну ночь! Больше ждать нельзя! Не за горами пенсия, ревматизм, простата — награда за то, что мало трахался! Когда окажешься в ее власти, когда она станет катать тебя в кресле, когда не сможешь обходиться без нее и превратишься в ее пленника, обреченного всю жизнь дышать с нею одним воздухом, тогда будет поздно… Или она сама заставит тебя уйти, пустив под откос твое кресло-коляску. Тогда сможешь сверить все часы со своим хронометром: внизу тебя ожидает последний вираж, километровый столб, платаны, река… Только тогда ты с ужасом обнаружишь, что она никогда не болела, что у нее всегда было отменное здоровье, что болячки ее ничего не стоили… Болезнь ее вызывала с твоей стороны спокойствие и терпение. Она же была не в силах терпеть твою приветливость… И вот выясняется, мой бедный отец, что болен ты, а не она… Она торжествует и с непонятным наслаждением подтирает тебе попку. Ибо она не пропускала тебя в свою узкую щель. «Не дай бог, Грегуар! Чтобы случилась новая катастрофа? Лишь спустя двенадцать лет я начинаю приходить в себя после той беременности, тех родов. Меня замучили мигрени, мне так трудно… Иди-ка лучше в магазин… Забери с собой девочку, она наказана…»
— Повтори! Повтори все отцу!
Он не смеет взглянуть на меня. Не отрывает взгляда от ног. Наверное, хорошо изучил их за столько лет…
— Не хочу слышать, — говорит он с расстроенным видом. — Ты напишешь сто раз фразу: «Я должна уважать маму».
Тогда она, как истеричка, схватившись за голову, орет: «Сто раз! Сто раз!» Из-за меня у нее снова начинается мигрень. Его звали Грегуар, а ее Виктуар. Когда они встретились, им, вероятно, нравилось, что их имена рифмуются. Хорошая примета, говорили они…
— А что теперь? — спрашивает Пьеро.
— Он сидит в своем кресле. После меня они никого не усыновили.
* * *
Иссинжо, Монистроль-сюр-Луар, шоссе, объезжаем Сент-Этьен, платим за дорогу, Лион, Макон, Шалон, съезжаем с шоссе, платим пять франков за это и следуем по дороге номер 83-бис к Долю.
— Разговор не получается, — заявляет Мари-Анж. — Вы будто снова хотите валять дурака. Эй, парни! Тут сидит бабенка. Не мешает хоть изредка поглядывать на нее! Слышите? Неплохая бабенка! Которая бросила все и последовала за двумя проходимцами, переодевшимися в пижонов. Клянусь, вы даже не догадываетесь почему. Находите нормальным? Считаете, что можно так просто бросить работу, квартиру, уехать, никого не предупредив, даже не взяв смену белья. Как это понимать? Ведь через неделю ее место займет новенькая шампуньщица, брюнетка с волосами на ногах разнообразия ради… Какое значение? Ну напрягитесь! Она молода! Ей все интересно! Она решила уйти в подполье, чтобы разобраться, что испытываешь, когда за тобой по пятам идут легавые. Можете сказать — пусть заткнется! Когда она понадобится, ей посвистят!.. Джентльмены даже не хотят улыбнуться ей? Ну и не надо, не надо! Они даже не хотят остановиться, чтобы предложить ей лимонаду? Ничего! Ни слова! Слышен рокот их роскошного лимузина. Напрасно я жалуюсь, знала, на что шла…
Но тут при въезде на лесную опушку я все же торможу. Во-первых, мне ничего не видно, я очень устал, а во-вторых, своими разговорами она заморочила мне голову.
— Что такое женщина? А? Можете ответить на вопрос? Я вас спрашиваю! По-вашему, из чего она состоит? Как функционирует? И что у нее происходит в голове? Там что — пусто? Одна жидкость? Тридцать тысяч франков за ответ в течение пятнадцати секунд! Ну вот, слава Богу, господа удостоили меня взгляда и теперь лицезрят мою рожу. Спасибо! Очень польщена, что привлекла внимание знатоков! Кто я такая? Обычная девица, ничего привлекательного!.. Извините, что отнимаю ваше драгоценное время. Ну, что скажете про эту грымзу, вульгарную шлюху, любительницу поржать, трусишку и скандалистку? Всего этого, на ваш вкус, не многовато ли для одной потаскухи? Эта бабка вам не надоела? Но я вот что скажу, женщина создана для того, чтобы на нее смотрели. Иначе она зачахнет, постареет, ее жизнь станет похожа на тюремную… Мне нужно, чтобы ваши глаза шарили по мне. Мне хорошо от ваших глаз. Они меня согревают. Это так же приятно, как прикосновение собачьей мордочки… Вот что такое женщина! Смотрите на руки женщины без обручального кольца. Потрогайте, какие они мягкие, хорошо наманикюренные, смазанные жиром, чтобы не было трещин. Натерты лимоном, чтобы блестеть. Посмотрите, какие у нее красиво подстриженные ногти, отполированные и покрытые лаком! А какая у нее бледная луночка ногтя! Разожмите мои пальцы. Положите свои щеки на мои ладони. Вы видели мою линию жизни? Она прерывается как раз посредине. От внезапной смерти. Так воспользуйтесь же этими руками, пока они не стали холодными. Жан-Клод! Пьеро! Сожмите их посильнее. Вот что такое женщина! Пушистые волосы блондинки. Хрупкое запястье со следами щипцов. Берите, они ваши! Я поехала для того, чтобы предложить их вам. Что такое? Не хотите? Они плохо пахнут? Вызывают чувство отвращения? Думаете, они теребили слишком много хоботов? Если вы так думаете, нет причин меня целовать. Видите этот красиво очерченный рот? Так я вам скажу следующее: я играла на раздевание в покер… И все время проигрывала! А когда уже нечего было с себя снимать, приходилось лезть под стол, и тогда этот рот приступал к работе…
Шлеп! Ничего другого она и не заслуживала. «Ты заткнешься?»
— Нет… Нет… Да, девка не хочет молчать… Ей надо выговориться, выложить весь запас грязи. Вы хоть понимаете, каково ей одной, такой аккуратной и чистенькой, в своей постельке? Ей страшно. Чтобы избежать кошмаров, она сворачивается калачиком. Просыпается в поту потому, что ей приснился ее малыш, которого убивают, что ее раздавили на железнодорожном переезде. Тогда она зажигает свет, пьет минералку, идет пописать в ванную: все они, шлюхи, поступают так, ведь там можно подтереться, а она такая чистюля…
Вторая затрещина. «Мы не желаем слышать про это свинство!»
— Неправда! Вам не наплевать! Мне надо вам рассказать все, решительно все! Марк одалживал меня друзьям, посылал к людям, которые ссужали ему деньги для того, чтобы сделать салон более современным. Я получала свои проценты. Но вот однажды…
«Ты заткнешься наконец!» Мы трясли ее оба, как грушу, Пьеро и я. «Нам плевать на то, какая ты есть, и на то, что ты делаешь! Мы и так тебя любим! И все! С нами ты вела себя потрясно. Теперь ты нужна нам, чтобы жить. Усекла?.. Поэтому перестань реветь. Выпрямись, Мари-Анж, посмотри на нас, дай нам свои руки: нас трое! Ты хоть понимаешь, что такое быть втроем!»
— О да! Сожмите их посильнее… Когда вы приехали ко мне вчера вечером… Вы себе представить не можете… Едва вас увидела у моей двери, таких растерянных, я сказала себе: «Спасибо, спасибо! Я о них позабочусь». А ночью, когда обнимала вас и чувствовала, как стали мокрыми мои плечи… Что вы наделали? Убили кого-нибудь?
— Да и нет.
— Не хочу ничего знать. Для меня вы совершенно невинны. Вы первые совершенно невинные люди, которых я встретила в жизни.
Мы поехали дальше. А уставшая Мари-Анж уснула на заднем сиденье.
— Мари… Мари… Проснись…
— А? Что? Что происходит?
— Мы остановились попить. Пошли выпить лимонаду.
— Не может быть!.. Ну и дела! Какие вы славные!.. Мне повезло.
— Так вылезай.
— Не могу. Я потеряла туфли.
— Да поторопитесь, вы оба! Потопали!
— Лучше бы посмотрели, негодяи, как надо вести себя с дамой! — Мы надеваем ей туфельки… Держим открытой дверцу… Помогаем натянуть плащ… — Такое обращение тебе подходит?
— Откуда эта музыка? Там бал?
— Ты против?
— Я слишком плохо выгляжу!
* * *
Надо немного привести себя в порядок. Обождите пять минут. Где находится лампочка в этой поганой машине? Спасибо. Моя сумка. Несессер. Смотрю в зеркальце. Ресницы просто потрясающие, мои метелочки! Мне известно, что такое женская красота. Тушь и помада для подкрепления духа. Я завораживаю своих смельчаков. Они никогда не видели такой прически. А от моего рта уже не могут оторвать глаз. Темная охра на кисточке. Рисунок выверен с миллиметровой точностью. Бесцветная помада на губы. Облизываю языком. Теперь они влажные и блестят. Мне совершенно необходимо видеть ваши глаза, я же сказала об этом. Я расцветаю. Кладу румяна на щеки. Покрываю тонким слоем светлой пудры. Взбиваю волосы металлической расческой. Челка в порядке. Духи. Брызгаю на себя, на лицо, за уши, на шею под волосами. За платье. Застегиваю пять пуговичек. Затем дезодорант под мышки. Массаж двумя пальцами, чтобы закрепить запах. Ну все, вы достаточно видели. Проверяю ногу. Подтягиваю чулок. Замечательно. А теперь прочь отсюда! Мне надо проделать нечто интимное. Чтобы танцевать вволю. Чтобы не оставить следов на стуле.
* * *
В кассе никого. Входим вместе, держа друг друга под руки. Великолепная, с вызывающим видом Мари-Анж посредине. Оркестр играет что-то очень знакомое. И совсем недурно. Особенно электрогитара. Но стереоусилители не позволяют ни пошептаться, ни вздохнуть. Приходится объясняться жестами. Впрочем, никто не испытывает особого желания разговаривать. Существует одно желание — включить в счет пострадавшие барабанные перепонки.
Под шквал децибелов пробиваемся к столику у самого края танцевальной площадки. Низкие ноты переворачивают внутренности, а верхние перепиливают пополам. Садимся. Рассматриваем своими бедными перископами достойное собрание.
Никто не танцует. Освещенная лампочками площадка пуста. Почему же так гремит музыка? От одного ударника сдохнуть можно. Его палочки напоминают пневмомолоток. Кстати, он один находится в движении, остальные похожи на застывшие статуи, готовые растаять от жары. Двигаются лишь их унизанные кольцами пальцы. Но нас буквально прижимает к креслам дрожание их струн. Для кого же они играют? Почему они так стараются, все аж взмокли, если никто не танцует?
Никто не танцевал, но все глядели друг на друга через танцплощадку. Помещение битком набито гостями. Дышать нечем.
Слева расположилась армия парней и девок — грязных, плохо причесанных, явно накачавшихся наркотиками.
В центре, за баром, стоял мертвенно бледный хозяин заведения.
Справа устроилась банда хорошо одетых, симпатичных молодых людей в блейзерах, галстуках, соблюдавших полное спокойствие.
Мы же, как законченные идиоты, находились между ними, то есть на передовой.
И все смотрели на нас.
Особенно те, кто был слева, — волосатики, грязные, провонявшие, вызывавшие беспокойство лоботрясы. Они не спускали глаз с наших пиджаков, мокасов, безупречно выглаженных брюк и с ног Мари.
Словно нас ждали для того, чтобы начать.
Среди тех, кто был по другую сторону площадки, мы видели весельчака, сластолюбиво улыбавшегося Мари-Анж. Дебила с африканской шевелюрой. Он сидел, поставив на танцплощадку красные сапоги. Сапоги со шпорами. Так, что видна одна его ширинка.
Он сделал жест пальцами в сторону Мари-Анж. Неприличный.
Та никак не реагировала. Я только почувствовал, как ее холодная ладонь сжала мои пальцы.
Сзади кто-то похлопал меня по плечу. Оборачиваюсь. Это надушенный, с бабочкой хлыщ. Он предлагает американский кастет. Отклоняю. Очень вежливо.
Кудрявый тип напротив сделал другой предназначенный Мари-Анж жест. Поставил пивную бутылку между бедрами. Как бы предлагает ей попробовать. Это вызывает бурное одобрение его поклонников.
Оркестр продолжает греметь.
Мы же изображаем глухонемых.
Я слегка приветствую противника рукой, протянув вперед мизинец, чтобы он имел понятие о размере проникновения. Позади меня слышен гогот.
Тогда шутник высоко поднимает руки и ладонью деликатно намекает на то, что мне лучше не возникать.
Приходится, однако, встать с места. Мари-Анж удерживает меня. Отталкиваю ее. Вижу бледного Пьеро, натянутого, как тетива лука. Он держит руку в кармане. Я забыл, у кого наша пушка… У меня. Значит, у него бритва.
Красные сапоги грязным жестом подзывают меня.
Подхожу. Сейчас я его размажу, как кашу, превращу в месиво эту белую негритянскую рожу.
Останавливаюсь в двух шагах от него. Вне досягаемости его красных сапог.
Тот томно мне улыбается. Жестом показывает на свою ширинку. Затем демонстрирует жвачку в зубах. И поигрывает ею.
Но это длится недолго… Бог мой! Кто бросил бутылку? Кровь заливает ему лицо и руки, он больше ничего не видит, у него удивленный вид, у этого шутника.
Оборачиваюсь. Начинается давка. Одни подходят с угрожающим видом, вытаскивая из-под блейзеров кастеты. Другие вскакивают с мест. Начинается драка. Девки визжат, разбегаются во все стороны. Одна из них с разбитой щекой падает к моим ногам. Подбираю ее и втаскиваю на паркет площадки. Где Пьеро? На помощь приходит Мари. Где тут туалеты? Где туалеты в этом дерьмовом зале для праздников? Девица в обмороке. Кладем ее на пол под умывальником. Это какой-то заморыш, невзрачная девка из банды, чулки разодраны. Срываю сомнительной свежести полотенце, смачиваю водой. «Нет, — орет Мари-Анж, — слишком грязно!» — и вытаскивает из сумочки коробочку с ватными тампонами. Одним из них осторожно протирает лицо девушки, которая потихоньку приходит в себя. Узнав нас, плаксивым тоном говорит: «Мерзавцы, сволочи, шлюха» — и плюет в Мари-Анж кровью. В ту же минуту я слышу полицейскую сирену.
— Фараоны! — орет Пьеро, врываясь в туалет. — Бежим!
— И думать не смей! — отвечаю ему. — Слишком I поздно! Завяжи галстук и причешись.
* * *
Они врываются с пистолетами в руках. «Всем стоять на месте! Руки вверх!»
Мы же спокойно выходим из отхожего места, безукоризненно одетые, лишь с некоторым волнением на лицах. Оркестр играет по-прежнему. «Нельзя ли этим обезьянам заткнуться!» — орет усатый, молодой, в синем костюме инспектор. Его властный тон производит впечатление. По знаку хозяина музыканты послушно смолкают. Полицейские забирают всю шушеру. Того, что в красных сапогах, тоже. Окровавленную пигалицу вытаскивают из сортира, и я пинком в зад провожаю ее в полицейский автобус. Она все еще держит около щеки вату Мари-Анж. Тот, что в бабочке, подходит к инспектору, раскрывает бумажник из крокодиловой кожи. «Ладно, ладно, — понимающе отвечает тот. — Вас вызовут как свидетелей». Небрежно проверяет наши документы. Нас с Пьеро он не знает. Представляемся. Ведем себя как приличные люди. Они спешат. Уходят. И мы оказываемся среди своих. Оркестр играет слоу-фокс. Такая музыка излечивает раны. В комиссариате ее не услышат. Я отпускаю ручку револьвера и вынимаю из кармана руку.
Мари-Анж томно прижимается ко мне. Нас окружают все более многочисленные пары, местные парни и девушки, которые успокоились и думают только об одном — потереться друг о друга, прижавшись губами, чтобы наверстать упущенное, словно их только что освободили из-под стражи. Фараоны приехали вовремя. У меня еще руки дрожат. Мари улыбается: «Успокойся, все в порядке». Настоящий ангел. Она так и льнет ко мне, чтобы и себе вернуть уверенность. Вот как защищает женщина. Забирается ко мне рукой под пиджак, кладет ее на сердце:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37