Мы много часов таскались по берегу, став пленниками невиданного фарса, который никто не находил смешным. Мы делали все, чтобы отсрочить момент, когда… Каждый из нас опасался правды, но никто не хотел прийти на помощь. Мы по-прежнему держались за руки, прижимались плечами, словно накануне разлуки навсегда. Едва начавшись, наша идиллия уже попахивала прощанием. Следовало непременно и побыстрее с этим покончить… Мы ее смягчили, обогрели, тщательно подготовили, и теперь следовало ее трахнуть и сделать это чисто, иначе мы были бы похуже тюремных надзирателей… Нет! Следовало определиться! Было бы слишком большой мерзостью бросить ее. Кто захочет эту куклу в черном? Никто даже не обернется в ее сторону! Никогда… Ничего не попишешь: мы должны были выполнить договор. Скоро она придет к нам голенькая, подогретая мыслями о наших способностях. Теперь играть вам, скажет она, оглядев с головы до пят. Скорее! Иначе я умру от нетерпения!.. Легко сказать — играть нам!..
Женщине всегда хочется, чтобы с нею обращались как по весне, чтобы ее посеяли, обработали, вывернули наизнанку. А если мы окажемся не на высоте? Ужасно, если победит желание убежать. Что она носит под костюмом? Каковы ее вкусы? Как все происходит в этом возрасте? А если она действительно слишком старая… Пьеро? Ты хочешь ее? Надо, чтобы хоть один из нас… Пьеро! Перестань рассматривать свои ноги… Жанна, я снова вижу твои черные чулки на влажном песке, твои пальцы на ногах, твою лодыжку. Да нет, ты не была старая! Нет, нас не стошнит при виде твоих седых волос на лобке и твоих складок на животе! Но если бы ты посмела к нам прикоснуться, никто бы не назвал тебя бесстыдной сукой… Как же ты ошибалась!
Господи, какими же мудаками мы были все трое! Мы старались казаться невозмутимыми, но это никого не могло обмануть. С чего было садиться на дамбу, например, чтобы под этим предлогом полюбоваться волнами, разбивающимися о скалы? Ведь нам было совершенно наплевать на эту пену! Надо было быть истинно мазохистами, чтобы стоять неподвижно под ветром, под брызгами, в полном дерьме…
Странная была прогулка! Мы даже разговаривать не могли из-за грохота волн. Они обрывали дыхание. Мы могли идти куда угодно, время все равно застыло бы на месте. Я чувствовал, что мы и пойдем куда угодно, только не в постель. Что мы потерялись в стране, где были ликвидированы все кровати. Где, оказывается, принят новый антиблудный закон… Но кто же сделает первый шаг? Кто поможет справиться с ситуацией? Ибо мы действительно не знали, как быть. Может быть, следовало обнаружить какую-нибудь хворь, чтобы под этим предлогом слинять. Как поступают иные, чтобы не ходить на работу. Но наша болезнь называлась страхом… Мы даже не смели покувыркаться с этой незаметной особой, такой класс в ней чувствовался!.. Все трое, мы были заражены одной болезнью. При такой лихорадке следовало лечь в постель. Нам грозило трагическое переохлаждение… Если кто-либо из нас обладал хрупким здоровьем, он бы не перенес эту южную лихорадку, подхваченную во время путешествия во времени, именуемого тюремным заключением… С характерной атрофией головки полового члена, вызванной нехваткой солнечных лучей… Да которую надо лечить как можно скорее прижиганиями и инъекцией живых клеток… А мы, как идиоты, теряли время, когда, может быть, было уже поздно прибегать к искусственному дыханию прямо в рот, каплям, к сердечному массажу! И особенно держаться в тепле!..
Прости, Жанна, мы не знали, клянусь тебе. Ты нам сказала «тогда поехали», и вот мы катим куда-нибудь, не хотим тебе противоречить, торопить, пугать… В то время, помнишь, мы еще говорили тебе «вы». «Хотите вести машину? — спросил я тебя. — Вам это доставит удовольствие?» По глазам видно, что тебе бы хотелось, что это тебя здорово отвлекло бы. Можешь сколько угодно ломаться, утверждать, что не смеешь, что тебе страшно. «У меня давным-давно были права, боюсь за свои рефлексы, наверное, все забыла, нет, слишком опасно, я особенно боюсь за свои реакции». Но к чему было все это говорить, раз ты уже сидишь за рулем, совершенно сбитая с толку, взбудораженная, даже порозовевшая? Ты все еще протестуешь, пока я устраиваю тебя поудобнее, все разъясняю: «Видите эту круглую фиговину, она называется рулем и с ее помощью управляют машиной», и ты смеешься, я сажусь рядом, показываю, как переключать скорости, их четыре, ты отъезжаешь на первой. Хватит ли у тебя силенок, чтобы выжать педаль? Ну конечно же, все получается, все в порядке! Кое-как сдвигаемся с места, мотор немного кашляет, ты переходишь на вторую — моя рука на твоей помогает это сделать, и вот уже мы едем с приличной скоростью. Да, Жанна, продолжай смеяться, ты все можешь, ни о чем не думай, все в порядке, о твоих рефлексах позаботимся мы, и постепенно, сама увидишь, выявим их по одному, поможем тебе стать совсем иной.
— А ты помнишь фокус с отражателем? — спрашивает Пьеро.
— Еще бы не помнить!
Наклонившись к ее креслу впереди, он улыбался ей в зеркальце. Она вела машину, как подросток, высунув язык. А он, не отрываясь, смотрел на нее и таким образом добился своего — Жанна взглянула на него в зеркальце. Мне приходилось все время вмешиваться, чтобы поправлять ее на виражах. Эта департаментская дорога вся состояла из поворотов. «Не смотри на меня так, — говорит она, — иначе не избежать аварии». Но так как он не подчинялся и его взгляд все более притягивал ее, она изменила положение зеркальца, чтобы больше его не видеть. Но теперь она видит меня, и я тоже улыбаюсь ей, а как иначе было себя вести? «Ну нет, — сказала ты. — Остановите!» Тогда Пьеро садится сзади тебя и поднимает твои волосы кончиками пальцев, и появляется твоя тонкая, длинная, готовая сломаться шея, которую он целует в ложбинку прерывистым поцелуем. Для тебя это сигнал тревоги. Ты тормозишь, закрыв глаза, нажимая одновременно на обе педали. И теперь уже неясно, где сейчас окажется машина. Поэтому я разворачиваю руль. Нет, все в порядке, мы останавливаемся на перекрестке посреди дороги…
А ты сидишь неподвижно, словно ничего не случилось, сидишь, закрыв глаза, чувствуя на своей шее прерывистые поцелуи Пьеро. Но вот его руки оказываются на твоей груди и очень осторожно начинают расстегивать одну, вторую, третью пуговки черной блузки. Мотор работает. Ты не мешаешь ему, продолжая нажимать на педали, твоя слегка задравшаяся юбка открывает кожу выше черного чулка. Пьеро тихо снимает блузку, и тогда я чувствую, как меня при виде комбинации переполняет нежность. Ты была гениальна, Жанна! Ты купила себе именно то, что мне было совершенно незнакомо, к чему я никогда не прикасался!.. Естественно, черную комбинацию. До этого нам приходилось иметь дело с чем угодно — от скромных мини-трусиков до нахальных бикини, не говоря о голой заднице шампуньщицы. Но такого мы не видели никогда! Только в старых итальянских фильмах… Мы забыли, что такое существует на свете. Мы и не думали, что это может выглядеть так красиво. Простая, вышедшая из моды комбинация, с чуточкой кружев на белой коже. Мы потрясенно смотрели, не смея пошевелиться, не способные на жесты, которых ты, вероятно, ожидала, ибо я чувствовал, что твои рефлексы начали просыпаться один за другим. Они стали сбегаться на сбор, весьма довольные тем, что снова нашли друг друга.
Тридцатитонный грузовик обогнал нас, наградив настойчивыми гудками. Представляю, сколько тонн ругани было слышно в его кабине. Но мне было наплевать! И всем сидящим в маленькой «диане-6», которую едва не расплющили, тоже! Мы были влюбленными шоферами. Для нас торможение определялось кружевами на худенькой груди. В нашей жизни внезапно образовались такие приоритеты, что было совершенно не важно, если бы целый автомобильный салон выстроился в очередь, чтобы со всей яростью клаксонить нам в зад.
— Жанна, — сказал я ей (впервые назвав ее по имени и словно ощутив тепло ее кожи на своей руке). — Сверните сейчас налево… Там есть маленькая вилла через несколько километров. Нам будет там спокойно…
— Нет, — отвечает она, — не сейчас. Мне бы не хотелось сейчас. Лучше к ночи. Это ничего?
— Ничего, — говорю.
Я не посмел ей сказать про шторы, объяснить, что с плотными шторами и днем бывает темно, да и что при такой погоде никто не ожидал появления солнца. Мне было уже заранее ясно, что бы она ответила: «Доставьте мне удовольствие». И мы бы не стали упорствовать. Чтобы где-то спрятаться, ей нужна была ночь, и приблизиться к ней следовало постепенно. Тогда она выжала первую, и мы снова поехали прямо по дороге. Куда? Для нас, имевших резервированные виллы повсюду, это не имело значения.
* * *
Некоторое время мы продолжали катить на машине. Да, скажу вам честно, очень приятно бывает прокатить по природе, ничего не видя за «дворниками», которые ни черта не стоят. Но даже если бы мы ехали на «мерседесе», его «дворники» тоже ничего бы не смогли сделать — снова было бы ни черта не видно! За нашими окнами погода становилась все более отвратной, и слово, которым можно было определить то, что нас окружало, потребовало бы помощи целого словаря. Мы погружались в туман, который постепенно превращался в желатин, клейкую массу. Мы едва увернулись от чего-то напоминавшего грузовик, затем от трех машин позади трактора, весьма довольных, что можно за кого-то зацепиться. Пытаемся объехать то справа, то слева, нас словно несет в трибунал. Теперь мы едем по запаху, прислушиваясь к звукам, осеняя себя крестным знамением. Ну настоящая русская рулетка! Тут уж качества такого водителя, как Жанна, не имеют значения. Главное — это блузка, которую она оставила открытой, юбка, которую не натянула на колени. Нам и в голову не приходит где-нибудь остановиться, ибо нам так приятно ощущать свою потерянность.
— Завтра мы уедем из этих неблагоприятных мест, — говорю. — Мы отвезем вас на юг. Согласны?
— Да, да, — отвечает, кивая, как может, головой…
— Вам нужно солнце. А у нас его навалом. Прекрасное лечение, подойдет? Мы обо всем позаботимся, а вы будете с утра до вечера загорать, потом спать и есть. Каждые два часа мы будем приносить вам еду, чтобы вы набрали вес.
Она тормозит около края дороги.
— Поехали сейчас же, — говорит.
— Согласны. Прекрасная мысль! А то эти бретонцы измотают нас совсем…
Делаем разворот и едем в обратном направлении. Жанна жмет на газ, она совсем с ума сошла от радости, я обращаю ее внимание на туман. «Ты прав», — отвечает она. И снова останавливается на краю дороги. Оборачивается. Берет нас за загривки и начинает ласкать.
— Я тоже позабочусь о вас, — говорит она. — Я быстро наберу форму и смогу делать кучу вещей. — И приближает свое лицо. Оно полно нерешительности, женщина не знает, кого поцеловать первым и что при этом подумает другой. Меня, я ведь старше? К тому же все придумал я. Я решительно притягиваю ее к себе и крепко целую в рот… Она задыхается, кажется, это ей не нравится, я слышу ее стон. Тогда мои руки оголяют ее тело. Запыхавшись, отодвигаю ее и смотрю. Грудь ее бурно дышит, ей не хватает кислорода. Я же не могу оторвать глаз от игры двух черных бретелек на ее щуплых, хрупких, таких худых плечах.
— Мы остановимся на ночь по дороге, — говорит она. — Обещаю. — И приводит в порядок туалет.
— Поедем проселочными дорогами, — говорю ей в свою очередь.
— Почему?
— Потому что нас разыскивает полиция.
Она отъезжает без всяких комментариев.
* * *
Как это ни невероятно, но северный дождь прекратился на Луаре. На нашем холме еще была сплошная мерзость, и мы тихонько спускались по скользкому серпантину. Напротив нас солнце заходило за чистый горизонт. Занавес разместился где-то посредине реки. Мы пересекли ее по мосту без сожалений. По ту сторону находилась нежная Франция.
От деревни к деревне мастерство Жанны за рулем становилось все явственнее. Она безошибочно, с очевидным удовольствием вела машину. Мы позволяли обращаться с собой как с синьорами, покуривая ароматические сигареты. В кабине царило блаженство. Да еще нетерпение. И какая-то доза статического электричества, действовавшего нам на нервы. Потому что ночь никак не хотела наступать. Вы скажете, что весной дни такие длинные. Но этот день был излишне затянутым. К тому же Жанна не застегнула свой пиджак… А Пьеро продолжал ласкать ее шею, плечи, спину… Сидя сзади, он был в лучшем положении, чем я. Беззащитная, она находилась прямо перед ним… Я же смотрел на ее ноги и руки на баранке. Да еще на часы.
В восемь часов я велел ей включить фары. «Ручка справа». Мы катили в сумерках.
— Надо найти отель, — сказала она.
— Хм… это опасно.
— Тогда что делать?
— Не знаю.
— Не имеет значения, — говорит. — Не важно где… Найдем какой-нибудь сеновал…
— Не может быть и речи! — отвечаю. — Посмотрим карту.
Посмотрев карту, а затем туристский справочник, я сказал Жанне: «Первая дорога налево».
— И куда мы поедем? — спросил Пьеро.
Я им прочитал, что говорилось в справочнике Мишлена о городке Флер-де-Бэн, неподалеку на восток:
«Слава к Флер-де-Бэн, курорту, которым пользовались еще римляне, пришла в конце минувшего века. Соперник знаменитого Баден-Бадена, он стал привлекать внимание богатых клиентов. Было признаком хорошего тона — приезжать сюда из Москвы, чтобы принимать серные ванны, совершавшие чудеса в лечении дыхательных путей, болезней типа астмы, бронхита и эмфиземы легких. Закат курорта наступил во время Первой мировой войны. Постепенно Флер-де-Бэн канул в вечность, оставаясь и по сей день местом, славящимся своими архитектурными сооружениями…»
— Вы не находите, что ради этого стоит сделать крюк?
XVIII
Едва мы минуем обитую двойную дверь номера, как Жанна, упреждая нас, одним махом скидывает пиджак, юбку и вот уже ждет вдали, по другую сторону кровати. Стоит вздернув подбородок в своей черной комбинации. Одна из бретелек соскользнула на тонкую руку… Это простенькая десятифранковая комбинация, смею заверить. Чтобы найти ее, пришлось порыться в куче нейлонового белья. И выглядит в ней принарядившейся к балу, на который мы, двое молодцеватых кавалеров, не смеем ее пригласить!
Ее белые плечи напоминают звездочки. Перед нами женщина в призрачном декольте. Голые руки ее повисли, как у танцовщицы, а ноги стоят в балетной позиции. Она тяжело дышит, как после па-де-де. У нее вид примы Большого театра, и мне будто слышатся аплодисменты зала. Но в этом курортном местечке нет никого, кто бы мог ей аплодировать: здесь нет ни фраков, ни вееров. Гуляки из Санкт-Петербурга никогда сюда не приедут, разве что в своих дряхлых такси… Здесь только мы под огромной люстрой. Трое ностальгически настроенных людей.
— Может, погасим свет, — предлагаем.
— Нет, — отвечает она. — Не сразу!
Я решительно ничего не понимаю. Ведь это она столько говорила нам о темноте… Почему она подходит ко мне? Почему именно ко мне?
Останавливается так близко, что я слышу ее короткое дыхание, мне передается ее страх, ее паника, как в день премьеры. Я жду, когда пойдет занавес. Мне никогда не удастся взять ее на руки и заставить кружить… Внимание!.. Два белых паука забираются ко мне под пиджак и начинают расстегивать рубашку. Наша «звезда» балета такая маленькая, а на ее лице такая усталость! Просто чудо, что ей удается создавать какую-то иллюзию… Она жарко и долго целует меня. Потом опускается к моим ногам, становится на колени и прижимается к ним волосами! Все это довольно неожиданно. Она импровизирует! Могла бы, однако, предупредить… А где Пьеро?.. Чего он ждет?.. Я заглядываю за кулисы, вижу его растерянный взгляд, обращаюсь к нему за помощью. Но он не способен действовать. Я чувствую, в каком страхе он находится. Ему хорошо — он вне этих опасных белых рук, которые меня раздевают. Огромная люстра освещает оперативное пространство, мой стыд, мою припухлость в ее белье… Я один в огромной, позолоченной зале в руках анестезиолога в черном, который медленно и безжалостно сдирает с меня шкуру. Легко получить преимущество, воздействуя на слабое место! Ну разумеется! Сколько всего надо снять! Но стоит только слегка приоткрыться, как можно попасть в смешное положение. Ты безвкусно наряжен в неудобный джерсовый костюм. От него освобождаешься как от так называемого целомудрия, действуя пипиской, пипочкой. Господи, я чувствую себя таким больным, наказанным… А тот болван еще смотрит на меня!.. Хорош же его старший друг! Ну обожди, сейчас наступит твоя очередь, увидишь!.. Но почему эта рабыня лежит у моих ног?.. Поднимитесь, мадам! Мне видны только ваши седые волосы! Я смущен!.. Ее пристальный взгляд убивает меня!.. Она обрабатывает мою медленную смерть с ловкостью ювелира!.. И чтобы полюбоваться полировкой, время от времени отступает. Настало время навести последний глянец! Шедевр готов, и она может насладиться его прекрасным молочком.
* * *
Две минуты спустя.
Жанна попросила погасить свет… Темнота приносит облегчение, как теплая ванна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Женщине всегда хочется, чтобы с нею обращались как по весне, чтобы ее посеяли, обработали, вывернули наизнанку. А если мы окажемся не на высоте? Ужасно, если победит желание убежать. Что она носит под костюмом? Каковы ее вкусы? Как все происходит в этом возрасте? А если она действительно слишком старая… Пьеро? Ты хочешь ее? Надо, чтобы хоть один из нас… Пьеро! Перестань рассматривать свои ноги… Жанна, я снова вижу твои черные чулки на влажном песке, твои пальцы на ногах, твою лодыжку. Да нет, ты не была старая! Нет, нас не стошнит при виде твоих седых волос на лобке и твоих складок на животе! Но если бы ты посмела к нам прикоснуться, никто бы не назвал тебя бесстыдной сукой… Как же ты ошибалась!
Господи, какими же мудаками мы были все трое! Мы старались казаться невозмутимыми, но это никого не могло обмануть. С чего было садиться на дамбу, например, чтобы под этим предлогом полюбоваться волнами, разбивающимися о скалы? Ведь нам было совершенно наплевать на эту пену! Надо было быть истинно мазохистами, чтобы стоять неподвижно под ветром, под брызгами, в полном дерьме…
Странная была прогулка! Мы даже разговаривать не могли из-за грохота волн. Они обрывали дыхание. Мы могли идти куда угодно, время все равно застыло бы на месте. Я чувствовал, что мы и пойдем куда угодно, только не в постель. Что мы потерялись в стране, где были ликвидированы все кровати. Где, оказывается, принят новый антиблудный закон… Но кто же сделает первый шаг? Кто поможет справиться с ситуацией? Ибо мы действительно не знали, как быть. Может быть, следовало обнаружить какую-нибудь хворь, чтобы под этим предлогом слинять. Как поступают иные, чтобы не ходить на работу. Но наша болезнь называлась страхом… Мы даже не смели покувыркаться с этой незаметной особой, такой класс в ней чувствовался!.. Все трое, мы были заражены одной болезнью. При такой лихорадке следовало лечь в постель. Нам грозило трагическое переохлаждение… Если кто-либо из нас обладал хрупким здоровьем, он бы не перенес эту южную лихорадку, подхваченную во время путешествия во времени, именуемого тюремным заключением… С характерной атрофией головки полового члена, вызванной нехваткой солнечных лучей… Да которую надо лечить как можно скорее прижиганиями и инъекцией живых клеток… А мы, как идиоты, теряли время, когда, может быть, было уже поздно прибегать к искусственному дыханию прямо в рот, каплям, к сердечному массажу! И особенно держаться в тепле!..
Прости, Жанна, мы не знали, клянусь тебе. Ты нам сказала «тогда поехали», и вот мы катим куда-нибудь, не хотим тебе противоречить, торопить, пугать… В то время, помнишь, мы еще говорили тебе «вы». «Хотите вести машину? — спросил я тебя. — Вам это доставит удовольствие?» По глазам видно, что тебе бы хотелось, что это тебя здорово отвлекло бы. Можешь сколько угодно ломаться, утверждать, что не смеешь, что тебе страшно. «У меня давным-давно были права, боюсь за свои рефлексы, наверное, все забыла, нет, слишком опасно, я особенно боюсь за свои реакции». Но к чему было все это говорить, раз ты уже сидишь за рулем, совершенно сбитая с толку, взбудораженная, даже порозовевшая? Ты все еще протестуешь, пока я устраиваю тебя поудобнее, все разъясняю: «Видите эту круглую фиговину, она называется рулем и с ее помощью управляют машиной», и ты смеешься, я сажусь рядом, показываю, как переключать скорости, их четыре, ты отъезжаешь на первой. Хватит ли у тебя силенок, чтобы выжать педаль? Ну конечно же, все получается, все в порядке! Кое-как сдвигаемся с места, мотор немного кашляет, ты переходишь на вторую — моя рука на твоей помогает это сделать, и вот уже мы едем с приличной скоростью. Да, Жанна, продолжай смеяться, ты все можешь, ни о чем не думай, все в порядке, о твоих рефлексах позаботимся мы, и постепенно, сама увидишь, выявим их по одному, поможем тебе стать совсем иной.
— А ты помнишь фокус с отражателем? — спрашивает Пьеро.
— Еще бы не помнить!
Наклонившись к ее креслу впереди, он улыбался ей в зеркальце. Она вела машину, как подросток, высунув язык. А он, не отрываясь, смотрел на нее и таким образом добился своего — Жанна взглянула на него в зеркальце. Мне приходилось все время вмешиваться, чтобы поправлять ее на виражах. Эта департаментская дорога вся состояла из поворотов. «Не смотри на меня так, — говорит она, — иначе не избежать аварии». Но так как он не подчинялся и его взгляд все более притягивал ее, она изменила положение зеркальца, чтобы больше его не видеть. Но теперь она видит меня, и я тоже улыбаюсь ей, а как иначе было себя вести? «Ну нет, — сказала ты. — Остановите!» Тогда Пьеро садится сзади тебя и поднимает твои волосы кончиками пальцев, и появляется твоя тонкая, длинная, готовая сломаться шея, которую он целует в ложбинку прерывистым поцелуем. Для тебя это сигнал тревоги. Ты тормозишь, закрыв глаза, нажимая одновременно на обе педали. И теперь уже неясно, где сейчас окажется машина. Поэтому я разворачиваю руль. Нет, все в порядке, мы останавливаемся на перекрестке посреди дороги…
А ты сидишь неподвижно, словно ничего не случилось, сидишь, закрыв глаза, чувствуя на своей шее прерывистые поцелуи Пьеро. Но вот его руки оказываются на твоей груди и очень осторожно начинают расстегивать одну, вторую, третью пуговки черной блузки. Мотор работает. Ты не мешаешь ему, продолжая нажимать на педали, твоя слегка задравшаяся юбка открывает кожу выше черного чулка. Пьеро тихо снимает блузку, и тогда я чувствую, как меня при виде комбинации переполняет нежность. Ты была гениальна, Жанна! Ты купила себе именно то, что мне было совершенно незнакомо, к чему я никогда не прикасался!.. Естественно, черную комбинацию. До этого нам приходилось иметь дело с чем угодно — от скромных мини-трусиков до нахальных бикини, не говоря о голой заднице шампуньщицы. Но такого мы не видели никогда! Только в старых итальянских фильмах… Мы забыли, что такое существует на свете. Мы и не думали, что это может выглядеть так красиво. Простая, вышедшая из моды комбинация, с чуточкой кружев на белой коже. Мы потрясенно смотрели, не смея пошевелиться, не способные на жесты, которых ты, вероятно, ожидала, ибо я чувствовал, что твои рефлексы начали просыпаться один за другим. Они стали сбегаться на сбор, весьма довольные тем, что снова нашли друг друга.
Тридцатитонный грузовик обогнал нас, наградив настойчивыми гудками. Представляю, сколько тонн ругани было слышно в его кабине. Но мне было наплевать! И всем сидящим в маленькой «диане-6», которую едва не расплющили, тоже! Мы были влюбленными шоферами. Для нас торможение определялось кружевами на худенькой груди. В нашей жизни внезапно образовались такие приоритеты, что было совершенно не важно, если бы целый автомобильный салон выстроился в очередь, чтобы со всей яростью клаксонить нам в зад.
— Жанна, — сказал я ей (впервые назвав ее по имени и словно ощутив тепло ее кожи на своей руке). — Сверните сейчас налево… Там есть маленькая вилла через несколько километров. Нам будет там спокойно…
— Нет, — отвечает она, — не сейчас. Мне бы не хотелось сейчас. Лучше к ночи. Это ничего?
— Ничего, — говорю.
Я не посмел ей сказать про шторы, объяснить, что с плотными шторами и днем бывает темно, да и что при такой погоде никто не ожидал появления солнца. Мне было уже заранее ясно, что бы она ответила: «Доставьте мне удовольствие». И мы бы не стали упорствовать. Чтобы где-то спрятаться, ей нужна была ночь, и приблизиться к ней следовало постепенно. Тогда она выжала первую, и мы снова поехали прямо по дороге. Куда? Для нас, имевших резервированные виллы повсюду, это не имело значения.
* * *
Некоторое время мы продолжали катить на машине. Да, скажу вам честно, очень приятно бывает прокатить по природе, ничего не видя за «дворниками», которые ни черта не стоят. Но даже если бы мы ехали на «мерседесе», его «дворники» тоже ничего бы не смогли сделать — снова было бы ни черта не видно! За нашими окнами погода становилась все более отвратной, и слово, которым можно было определить то, что нас окружало, потребовало бы помощи целого словаря. Мы погружались в туман, который постепенно превращался в желатин, клейкую массу. Мы едва увернулись от чего-то напоминавшего грузовик, затем от трех машин позади трактора, весьма довольных, что можно за кого-то зацепиться. Пытаемся объехать то справа, то слева, нас словно несет в трибунал. Теперь мы едем по запаху, прислушиваясь к звукам, осеняя себя крестным знамением. Ну настоящая русская рулетка! Тут уж качества такого водителя, как Жанна, не имеют значения. Главное — это блузка, которую она оставила открытой, юбка, которую не натянула на колени. Нам и в голову не приходит где-нибудь остановиться, ибо нам так приятно ощущать свою потерянность.
— Завтра мы уедем из этих неблагоприятных мест, — говорю. — Мы отвезем вас на юг. Согласны?
— Да, да, — отвечает, кивая, как может, головой…
— Вам нужно солнце. А у нас его навалом. Прекрасное лечение, подойдет? Мы обо всем позаботимся, а вы будете с утра до вечера загорать, потом спать и есть. Каждые два часа мы будем приносить вам еду, чтобы вы набрали вес.
Она тормозит около края дороги.
— Поехали сейчас же, — говорит.
— Согласны. Прекрасная мысль! А то эти бретонцы измотают нас совсем…
Делаем разворот и едем в обратном направлении. Жанна жмет на газ, она совсем с ума сошла от радости, я обращаю ее внимание на туман. «Ты прав», — отвечает она. И снова останавливается на краю дороги. Оборачивается. Берет нас за загривки и начинает ласкать.
— Я тоже позабочусь о вас, — говорит она. — Я быстро наберу форму и смогу делать кучу вещей. — И приближает свое лицо. Оно полно нерешительности, женщина не знает, кого поцеловать первым и что при этом подумает другой. Меня, я ведь старше? К тому же все придумал я. Я решительно притягиваю ее к себе и крепко целую в рот… Она задыхается, кажется, это ей не нравится, я слышу ее стон. Тогда мои руки оголяют ее тело. Запыхавшись, отодвигаю ее и смотрю. Грудь ее бурно дышит, ей не хватает кислорода. Я же не могу оторвать глаз от игры двух черных бретелек на ее щуплых, хрупких, таких худых плечах.
— Мы остановимся на ночь по дороге, — говорит она. — Обещаю. — И приводит в порядок туалет.
— Поедем проселочными дорогами, — говорю ей в свою очередь.
— Почему?
— Потому что нас разыскивает полиция.
Она отъезжает без всяких комментариев.
* * *
Как это ни невероятно, но северный дождь прекратился на Луаре. На нашем холме еще была сплошная мерзость, и мы тихонько спускались по скользкому серпантину. Напротив нас солнце заходило за чистый горизонт. Занавес разместился где-то посредине реки. Мы пересекли ее по мосту без сожалений. По ту сторону находилась нежная Франция.
От деревни к деревне мастерство Жанны за рулем становилось все явственнее. Она безошибочно, с очевидным удовольствием вела машину. Мы позволяли обращаться с собой как с синьорами, покуривая ароматические сигареты. В кабине царило блаженство. Да еще нетерпение. И какая-то доза статического электричества, действовавшего нам на нервы. Потому что ночь никак не хотела наступать. Вы скажете, что весной дни такие длинные. Но этот день был излишне затянутым. К тому же Жанна не застегнула свой пиджак… А Пьеро продолжал ласкать ее шею, плечи, спину… Сидя сзади, он был в лучшем положении, чем я. Беззащитная, она находилась прямо перед ним… Я же смотрел на ее ноги и руки на баранке. Да еще на часы.
В восемь часов я велел ей включить фары. «Ручка справа». Мы катили в сумерках.
— Надо найти отель, — сказала она.
— Хм… это опасно.
— Тогда что делать?
— Не знаю.
— Не имеет значения, — говорит. — Не важно где… Найдем какой-нибудь сеновал…
— Не может быть и речи! — отвечаю. — Посмотрим карту.
Посмотрев карту, а затем туристский справочник, я сказал Жанне: «Первая дорога налево».
— И куда мы поедем? — спросил Пьеро.
Я им прочитал, что говорилось в справочнике Мишлена о городке Флер-де-Бэн, неподалеку на восток:
«Слава к Флер-де-Бэн, курорту, которым пользовались еще римляне, пришла в конце минувшего века. Соперник знаменитого Баден-Бадена, он стал привлекать внимание богатых клиентов. Было признаком хорошего тона — приезжать сюда из Москвы, чтобы принимать серные ванны, совершавшие чудеса в лечении дыхательных путей, болезней типа астмы, бронхита и эмфиземы легких. Закат курорта наступил во время Первой мировой войны. Постепенно Флер-де-Бэн канул в вечность, оставаясь и по сей день местом, славящимся своими архитектурными сооружениями…»
— Вы не находите, что ради этого стоит сделать крюк?
XVIII
Едва мы минуем обитую двойную дверь номера, как Жанна, упреждая нас, одним махом скидывает пиджак, юбку и вот уже ждет вдали, по другую сторону кровати. Стоит вздернув подбородок в своей черной комбинации. Одна из бретелек соскользнула на тонкую руку… Это простенькая десятифранковая комбинация, смею заверить. Чтобы найти ее, пришлось порыться в куче нейлонового белья. И выглядит в ней принарядившейся к балу, на который мы, двое молодцеватых кавалеров, не смеем ее пригласить!
Ее белые плечи напоминают звездочки. Перед нами женщина в призрачном декольте. Голые руки ее повисли, как у танцовщицы, а ноги стоят в балетной позиции. Она тяжело дышит, как после па-де-де. У нее вид примы Большого театра, и мне будто слышатся аплодисменты зала. Но в этом курортном местечке нет никого, кто бы мог ей аплодировать: здесь нет ни фраков, ни вееров. Гуляки из Санкт-Петербурга никогда сюда не приедут, разве что в своих дряхлых такси… Здесь только мы под огромной люстрой. Трое ностальгически настроенных людей.
— Может, погасим свет, — предлагаем.
— Нет, — отвечает она. — Не сразу!
Я решительно ничего не понимаю. Ведь это она столько говорила нам о темноте… Почему она подходит ко мне? Почему именно ко мне?
Останавливается так близко, что я слышу ее короткое дыхание, мне передается ее страх, ее паника, как в день премьеры. Я жду, когда пойдет занавес. Мне никогда не удастся взять ее на руки и заставить кружить… Внимание!.. Два белых паука забираются ко мне под пиджак и начинают расстегивать рубашку. Наша «звезда» балета такая маленькая, а на ее лице такая усталость! Просто чудо, что ей удается создавать какую-то иллюзию… Она жарко и долго целует меня. Потом опускается к моим ногам, становится на колени и прижимается к ним волосами! Все это довольно неожиданно. Она импровизирует! Могла бы, однако, предупредить… А где Пьеро?.. Чего он ждет?.. Я заглядываю за кулисы, вижу его растерянный взгляд, обращаюсь к нему за помощью. Но он не способен действовать. Я чувствую, в каком страхе он находится. Ему хорошо — он вне этих опасных белых рук, которые меня раздевают. Огромная люстра освещает оперативное пространство, мой стыд, мою припухлость в ее белье… Я один в огромной, позолоченной зале в руках анестезиолога в черном, который медленно и безжалостно сдирает с меня шкуру. Легко получить преимущество, воздействуя на слабое место! Ну разумеется! Сколько всего надо снять! Но стоит только слегка приоткрыться, как можно попасть в смешное положение. Ты безвкусно наряжен в неудобный джерсовый костюм. От него освобождаешься как от так называемого целомудрия, действуя пипиской, пипочкой. Господи, я чувствую себя таким больным, наказанным… А тот болван еще смотрит на меня!.. Хорош же его старший друг! Ну обожди, сейчас наступит твоя очередь, увидишь!.. Но почему эта рабыня лежит у моих ног?.. Поднимитесь, мадам! Мне видны только ваши седые волосы! Я смущен!.. Ее пристальный взгляд убивает меня!.. Она обрабатывает мою медленную смерть с ловкостью ювелира!.. И чтобы полюбоваться полировкой, время от времени отступает. Настало время навести последний глянец! Шедевр готов, и она может насладиться его прекрасным молочком.
* * *
Две минуты спустя.
Жанна попросила погасить свет… Темнота приносит облегчение, как теплая ванна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37