Если бы мы вздумали сбегать на уголок в бистро и выпить по рюмочке, то, вернувшись, наверняка застали бы ее в том же положении.
Она выполняла все наши требования без возражений и тотчас. Как настоящий перпетуум-мобиле. Как затерявшаяся в космосе любительница трахаться. Как сепаратор с гарантией на всю жизнь!
Она не потела и не стонала, не дергала головой слева направо, не кусала губы. Кстати, она вообще ничего не кусала — ни нас, ни подушку. Не вращала глазами. Они у нее всегда были открыты. И смотрела лишь на то, что было рядом. Ей можно было сунуть под нос все, что угодно, — она бы не выразила ни отвращения, ни ужаса. Ей все было нипочем. Она слишком хорошо знала мужчин, чтобы обижаться. Казалось, будто выросла в большой семье мальчиков и мы были ее братьями. Однако мы могли догадаться, что были не самыми большими грязнулями и не самыми порочными ее знакомыми, которые ее пачкали прежде. Мы даже находились где-то рангом повыше. Поэтому машина действовала отменно, будто смазанная. Казалось, перед нами самые смазанные слизистые части тела во всем районе. Так что двумя палками больше, двумя меньше — не имело для нее значения. Этим и объяснилось ее столь удобное для нас смирение.
Удобное, но грустное. Мы не дождались от нее ни улыбки, ни жалобы, ни стона. Перед нами была дыра с растительностью вокруг — и ничего больше. Ловко сделанная кукла, которая какала по-настоящему, но не умела сказать «мама». К тому же была не такая уж красивая. Длинная доска с плоскими бедрами, без или почти без сисек, местами весьма костлявая. И совсем без жирка там, где ему не мешало бы быть. Ко всему тому — очень чистоплотная. Никаких струпьев на голове.
Я невольно вспоминал фразу Карно: «Словно трахаешь кусок воска». Это было неправдой, хотя и не лишено смысла, заставляя, однако, задуматься о смысле сказанного.
Тогда почему мы остались, спросите вы? На трое суток с этой малопривлекательной дылдой?
Причин было много.
Во-первых, потому что, как известно, мы — мудаки.
А потом, согласитесь, нам была нужна не кривляка, а именно дыра. Чтобы можно было в нее заглянуть. Ведь мы были одержимы одним желанием — трахаться. Мы могли этим заниматься круглые сутки. Вот мы и решили остаться, пока не погаснет пожар. Другого зада нам не предоставили.
* * *
Пьеро снова обретал вкус к жизни. Он осваивал свой шланг, да еще какой! И не переставал его мне демонстрировать. «Смотри», — говорил он и совал под нос. Воздух Пила пошел ему на пользу. Это было настоящее чудо! Просто завидки брали! Я чувствовал себя стариком. Я уставал, а он чем больше трудился, тем лучше у него получалось. Теперь я боялся только одного: что он у него лопнет. Перед девахой, которая не орала при этом, я был готов снять шляпу. Мне же пришлось ухватиться за что-то, когда эта свинья решила мне его продемонстрировать. И тут я сделал промашку. Хорошо смазанное девицей, сие орудие внезапно вонзилось в меня. Вот уж был сюрприз так сюрприз! Он пронзил меня до глубины кишок. Я постарался не кричать, чтобы не дать Пьеро повода насмехаться надо мной и не вызвать замечания девахи, которая никогда не кричала… Мне никак не хотелось выглядеть единственным крикуном в этой хате, и я сжал зубы… Ничего другого не оставалось, как сжимать их. Я и сжимал изо всех сил.
* * *
Девчонка эта обладала массой загадочных свойств. В ней было что-то ненормальное. Поэтому я решил задержаться, чтобы разобраться во всем.
Скажем, сисек у нее не было вовсе, и тем не менее от них нельзя было оторвать глаз. Почему? До сих пор ведь я любил бюстгальтеры с хорошо набитым товаром. Сам не мог себя понять. Что могло меня привлечь на этом худосочном торсе? Быть может, хрупкость и какое-то отчаяние, исходившее от ее плоской груди?.. Одна кожа по бокам да два коричневых полукружия, достаточно большие, но необыкновенно тонкие, почти прозрачные, так что еще немного, и можно было бы разглядеть сердце, и постоянно вздернутые, короткие и напоминающие кнопки выключателя соски… Да, грудей у нее не было, но зато было что-то большее! Бесконечная деликатность, прекрасный урок женского целомудрия! Перед нами была девица, которая никогда в жизни не посмела бы обременить нас своим неприлично тяжелым, белым и мягким выменем. С помощью Мари-Анж мы стали ненавидеть толстые груди. Нам хотелось защитить это хрупкое творение либо — кто знает? — может быть, уничтожить его. Детский торс и детский живот… а так как у нее была кукольная, вечно надутая рожица, то выглядела она очень молодо.
Но если можно было забыть ее молодость, хрупкость, целомудрие и прочее, следовало признать, что все, находившееся между бедрами, представляло анатомию многодетной матери, родившей трех большеголовых детей, матери семейства, похожей, для точности, на шлюху.
Ее высоко уместившееся на бугорке хозяйство было хорошо заметно. Перед нами находился настоящий стенд накануне праздника, открывавший для обозрения осьминогов, морские водоросли, морских звезд. Ее собственный мир… Только подумать, что находятся люди, готовые мчаться за 600 и более километров в поисках местечка для отдыха! Мы же нашли всеми забытый райский уголок, да еще с каким питанием! У этой окаянной Мари-Анж!
Как же можно было быть столь мало женщиной наверху и такой шлюхой внизу? Нашей планете угрожает новая раса девчонок. Марсианок. Эти гостьи из космоса ловко приспосабливаются к нашей жизни. Налицо покорение Земли с помощью больших нижних губ. Эта армия амазонок нового пола способна была лишь сбить с панталыку и настолько запутать, что сам окажешься не способен понять, кого трахаешь — парня, девушку или обоих сразу.
* * *
И еще одно. Было очевидно, что Мари-Анж не кончает. Иначе мы бы обратили на это внимание. В таких случаях бабы извиваются, благодарят… Такого с ней не было. Эта бесчувственная дрянь даже не пыталась симулировать. Но зато она заливалась так, что оторопь брала. Не выказывая при этом ни малейшего удивления, ни хоть капельки энтузиазма. Что же все это значило? Нам было приятно, но как-то подозрительно. Мы с Пьеро только переглядывались… Неужели то был подарок нашего предшественника — парикмахера?.. Тьфу! Могла же прийти в голову такая глупость!.. Но ее запахи мутили голову, и мы выталкивали эту дрянь мыться. Наблюдая за нею при этом.
После чего, слегка, понятно, поостывшие, снова принимались за дело.
И что же? Она продолжала в том же духе! Ну и прекрасно! Нечего привередничать. Раз сели за стол голодные, ешьте, что подают! И нет повода злиться. К тому же мы не ханжи. Обвязались салфетками и поехали!.. Но надо было нас при этом видеть! От подобного бокса у нас вываливался язык. А наша подружка, словно из бездонной бочки, выливала на нас шампунь особого рода. Суперпитательный, сделанный по спецзаказу, на интимном масле. Первоклассной мылкости. От такого соуса усы становились дыбом и голова шла кругом. Мы даже боролись за место, приятельские отношения тут не принимались в расчет. А какой шум стоял! Словно гуляла целая свадьба! Ее запахи заполняли помещение. Нет, мы в жизни не видели такую мокрую девку! От ее влаги соседи могли подхватить люмбаго!..
Но почему она не участвовала в свадьбе, хотя заливалась своими выделениями? Не хотела, что ли? Зачем же была такой расточительной? Ведь и мы добавляли ей свои запасы! Ну право, невозможно было понять! Какая-то извращенка, может быть… У нее действовали независимые, взбесившиеся железы… Либо это была марсианка. Третьего я не видел.
* * *
Любой парень через пару часов бросил бы такую лентяйку. Тем более что мы совсем не разговаривали. Шумел только насос. Вы вполне могли сбежать наутро. Однако наступил день, и никто не тронулся с места — ни по-прежнему насквозь промокшая деваха, ни Пьеро, который продолжал ее трахать, ни я, устало взиравший на них. На коротко стриженного с оттопыренными ушами Пьеро, напоминавшего курсанта офицерской школы, нельзя было смотреть без улыбки. Стрижка придала ему более строгий вид упрямого мальчишки, презирающего жизнь, который смело смотрит в будущее. Хотя и казалось, что он иногда стоит навытяжку. Все это очень молодило его, и без волос он выглядел юношей, которым никогда не был… Смотря на него, я испытывал странное чувство, будто совсем его не знаю, что голым попал в постель к сынку мелких буржуа из соседнего лицея. А этот неутомимый малый все старался. Мой приятель оказался изрядным трахалой, особенно когда его задницу не принимали за стенд в тире. Я радовался, видя, что он в такой отличной форме, и не смел отрывать от работы. Еще часок, говорил я себе, ведь ему так хорошо… Вот почему мы не трогались с места.
* * *
Да еще она была симпатяга, эта Мари-Анж, не одарившая нас до сих пор ни словом любви. Лет ей было столько же, сколько нам, и бедолагой была такой же, как мы. В любовных отношениях это имеет значение. Мы чувствовали себя словно дома, в семье. Натягивали одеяло, потому что было холодно. Несмотря на то что были перепачканы липкими выделениями, нам было хорошо. Так вот глупо мы проводили время, хотя у нас хватало забот и следовало подумать о том, как защитить свою свободу. «Порш» я оставил на стоянке при въезде в город, далеко отсюда. Там машина не должна была привлечь внимание. Обычная машина! Глядя на Мари-Анж, положившую голову мне на плечо, я думал о полиции, но никакая сила не заставила бы меня встать. Со всеми вопросительными знаками эта непонятная деваха интриговала меня.
* * *
А потом появились «затем» и «потому что»… Настоящий каталог!.. Просто ужасно, когда себя анализируешь, когда начинает ишачить серое вещество… Сколько всего находишь в своем прошлом, на которое не обращал внимания, сколько раз попадался в ловушки для мудаков, да еще говорил спасибо… И вот замечаешь, что ничего не выполнил из задуманного, и теперь уже поздно. Пора на кладбище, и как бы то ни было, но против себя не пойдешь, даже если еще не дорос. Да к тому же разве можно допустить, чтобы остались в живых куда большие подонки, которые станут читать свои газеты, качая головой. Те же парикмахеры, например!..
* * *
Мы прожили в ее кокетливой однокомнатной квартирке три дня. Как-то само собой это вышло. В 8 утра прозвенел будильник, и она спросила, хотим ли мы кофе.
Мы выпили весь ее кофе, съели всю ветчину, яйца, печенье, а потом она ушла, спросив, что бы мы хотели получить на ужин. Самым непринужденным образом.
Три дня. Мы дожидались ее, пока она ишачила у своего парикмахера. Дрыхли, развалившись на ее огромной кровати, пользовались ее горячим душем. А когда она возвращалась, все начиналось сначала.
По утрам мы сами одевали нашу Барби-шампуньщицу, сами мыли ее, выбирали ей трусики, подсматривали через шторы, как она бежит по улице, а вечером раздевали ее, снимали трусики, вдыхая ее запахи после трудового дня, думая о том, как она расхаживала там туда-сюда в нейлоновой блузе. Она приносила с собой аромат духов, лака и делала все, что мы просили. На коленях, стоя, лежа — только попроси. Но не проявляя никакой инициативы. Приходилось думать за нее, работать за нее, подыхать из-за нее.
Такой ритм был мне не под силу. Я быстро сдался и стал заниматься приготовлением пищи. Используя купленную Мари-Анж провизию, я готовил еду, пока она занималась голопузиками. Аромат жратвы придавал силы Пьеро, который превосходил себя. Мари-Анж оставалась прежней, считая мух на потолке и подбрасывая мне рецепты из своей кулинарной книги.
Мы ели на кровати, поглядывая в телик. Потом Пьеро еще барахтался с ней часок-другой, и вслед за тем мы засыпали, как щенята, друг на друге.
Однако мы занимались не только этим!
Мне тоже остригли волосы, и мы разработали план посещения парикмахерской…
* * *
Впрочем, мы стремились не столько повидать этого подонка, которому бы с удовольствием учинили маленькую головомойку. Мы хотели завладеть его денежками.
Как и во всем остальном, Мари-Анж без лишних разговоров ввела нас в курс финансовых привычек своего патрона. Эти сведения она нам подбросила без всякого смущения. Наша милашка-шампуньщица открыла все: свои бедра, кассу парикмахера, двери в лучший мир! Спасибо, Мари-Анж, спасибо за все! Ты будешь отблагодарена в своей небесной обители, сама увидишь! Надо верить в небеса, это облегчает переход в другой мир! Всемогущий предоставит тебе прекрасное облако, куда ангелы будут прилетать трахаться с тобой! Говорят, аппаратура у них превосходная, длинная, нежная, умеющая проникнуть как нельзя глубже. Да к тому же они не воняют, как мы. Они напомажены. Привыкнешь к библейским нравам! И станешь извергать потоки своей белой влаги на человеческие морды. Такого на Земле не видывали до сих пор! Представляешь, как поток твоей «лавы» снесет Фонтенбло! Все эти приличные господа решат, что наступил конец света!..
Ее брадобрей был не только хитрецом, но еще и страдающим бессонницей развратником, порядочной свиньей. Вы только послушайте, что нам рассказала Мари.
Мы ели на кровати. Она принесла креветок.
— Он оставляет все деньги в кассе, — говорит. — Ничего не боится из-за собаки.
— У него собака?
— Да. Доберман. Специально выдрессированный для нападения. Он всю ночь проводит в лавке.
— Большая собака?
— Как стол.
Наступила пауза, воспользовавшись которой я отправился снять мидии с огня.
— Пес подчиняется только хозяину, но, естественно, знаком со служащими.
— С тобой тоже?
— Ну да… Немного… Три раза в день мы выводим его на прогулку. Но еще неизвестно, кто кого прогуливает…
— На тебя он набросится, если ты явишься туда среди ночи?
— Не думаю… Из-за оргий он привык к девушкам и любит их…
— Что ты сказала?
Мы переглядываемся с Пьеро. У нас пропал аппетит. Словно мидии вдруг дурно запахли.
— Какие оргии?
— Ну, с Марком…
— Это кто еще такой?
— Мой хозяин!
— Парикмахер?
— Да.
— И он вас использует в оргиях?
— Ну да…
— С собакой?
— Ну и что? Если не согласен, пропала работа!
Она считала это нормальным. Нормальным все — хозяина, собаку, двух подонков, механика гаража, слона, отряд полиции!
— И что с вами делает собака?
— Ничего ужасного… Немного лижет… Иногда девушек это пугает, что очень забавляет Марка, ну, возбуждает, что ли. Девушка начинает бегать, собака за ней.
— И пес вас трахает?
— Раз пять или шесть было. Но обычно девушки так громко орут, что Марк прекращает все.
— И с тобой это тоже было?
— Однажды… да…
— Кладу голову на отсечение, что ты не орала.
— Нет… Мне было наплевать…
Черт возьми! И она продолжала лопать мидии, словно ничего не произошло, измазав соусом подбородок.
— И что испытываешь, когда тебя трахает собака?
— Ничего особенного. Не так долго, как с мужчиной… и не так грязно… Пес не тискает… Только царапает лапами спину…
От десерта мы с Пьеро отказались. А она притащила огромный торт «наполеон», который мы обожаем. Так вот: мы не могли к нему притронуться. Мы не хотели видеть ее кремовый торт!
* * *
Доберман обрадовался, увидев ее. Двухметровый язык его так и повис. Чтобы его соблазнить, она ничего не надела под юбку. Вот он и почувствовал себя в привычной обстановке. Кличка у него была Попи. Очаровательный, великолепный был пес. Мари-Анж позволила ему себя облизать и наградила принесенным тортом. Он так и набросился на него. После чего мы заперли его в сортире, и он перестал для нас существовать.
Заведение называлось «Салон-парикмахерская». Огромное помещение в английском духе, отделанное деревом, кожей, с красными люстрами. В этом бардаке можно обслуживать одновременно сорок баб, сказала нам Мари-Анж. И вообще чего она там только не наговорила! Мы не могли заткнуть ей рот. Она демонстрировала нам лавку, освещая ее ручным фонариком, как музейный гид. «Вот это уголок Моник, первой маникюрщицы, у нее ребенок в Париже и даже есть подлюга муж — адвокат. Только Моник могла выйти замуж за адвоката! Он не позволяет ей встречаться с сыном, ведь на его стороне Закон, тут бедняжка Моник бессильна. С ним ей трудно бороться, он несколько раз заставал ее на месте преступления, считает ее шлюхой, падшей женщиной, представляете — падшей женщиной! Хоть она и падшая, но все равно любит ребенка. Это я вам точно говорю! Сколько раз я видела, как она плачет, скорчившись на своем табурете, обслуживая домашних хозяек из этого района. Ужасно! Она все рассказывает своим клиенткам: об абортах, муже, ребенке, как ей жилось на бульваре Сен-Жермен, слугах, английской машине, гольфе, курортном Довиле. Марку все равно придется ее выкинуть, хоть это превосходная трахалка! Своими рассказами она действует на нервы клиенткам. Впрочем, тем наплевать, их даже развлекает слушать о свинствах других.
— Грязная работка, — объясняет нам Мари-Анж, — приходится обслуживать бабешек, которые приходят сюда, не переставая думать о своей кухне, цветной капусте, подгоревших макаронах, скверном запашке говядины, оставленной в медной кастрюле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37