- Вам-то какая забота? - спросил старик с противным голосом.
- Объясню, - ответил я, оборачиваясь к нему. - Всему свое время, погодите
немного. Я вот что хочу сказать. Если все на самотек пустить, если на связь
ни с кем не выходить, то нескоро у них до Сэлха руки дойдут. Не до Сэлха
им. И придется вам тут жить вместе с Комитетом, вместе с их ополченцами.
Либо мириться с ними, либо воевать. Сегодня вы еще можете их победить. А
через год? Или на поклон к ним пойдете?
- Ну уж нет. К Гэптокам мы на поклон не пойдем, - заявила Анна Гринская, и
все согласно закивали. - Либо мы, либо они.
- Мне тоже с Комитетом не ужиться. Они к Метрополии привязаны, они ни на
какую связь с повстанцами не пойдут. И если они верх возьмут, то для меня
все дорогми закрыты. Только на Континент бежать. Метрополия, если меня
настигнет, не простит. А если вы победите - тогда я впоследствии примкну к
повстанцам, за которыми, уверен, будущее.
- А почему вы думаете, что мы позволим вам связаться с повстанцами, Мэг? -
снова спросил Корбин.
- Потому что вы захотите торговать. Метрополия ограничила ввоз концетрата
Гла-У - искусственно ограничила воз, специально, чтобы прижать вас с
реенгритом - а повстанцам концентрат наверняка потребуется. В их секторе
его не производят, вы для них - самый удобный поставщик. Если они победят,
Сэлх получит выгодный рынок сбыта.
Все оживились. Видно было, что я попал в самую точку. Для них возвращение к
торговле концетратом Гла-У значило возвращение к прошлой мирной жизни,
которую они для себя уже не мыслили. И это для них было главным - не
вопросы высокой политики, не проблемы борьбы повстанцев за независимость от
Метрополии - торговля Гла-У, мирная тихая спокойная жизнь. Ради этого они
были готовы на все. Даже на то, чтобы сейчас воевать.
Несколько минут они обсуждали все это между собой. Только Румбо да высокий
Дьелле у двери не принимали в этом обсуждении никакого участия. Румбо
молчал, сидел, ни на кого не глядя, и о чем-то думал. Наконец, он встал, и
все, взглянув на него, понемногу затихли.
- Значит, так, - начал он. - Поговорили мы, послушали, пора и решение
принимать. Я вам вот что скажу. Никто - я это повторяю - никто! - не может
нам сказать, правду он нам говорит насчет рейдера или врет, правду говорит
насчет повстанцев или нет. И решение наше не должно приниматься под
воздействием этих его слов. Мы должны о другом думать. В чем он прав - так
это в том, что с Комитетом надо кончать. Кто бы там в Галактике не победил,
здесь, на Сэлхе, нам надо кончать с Комитетом. Потом будет поздно, в этом
он прав.
- Да уж конечно, кончать с этими подонками, и нечего разговаривать, -
сказали из угла.
- Поэтому, - громко сказал Румбо, - я предлагаю начать собирать силы. Будем
готовиться к захвату поселка. Кто за? Против? Воздержался?
Против никого не оказалось. Они делали то, чего хотел я.


* * *


Высокого звали Дьелле Сунгар, и он не был членом Совета повстанцев. Вот и
все, что я узнал о нем за эти дни. Он неотступно следовал за мной, куда бы
я ни направлялся - для моей же безопасности, как сказал Румбо с самого
начала. Но со мной он не разговаривал, и на все мои расспросы отвечал
односложно, если вообще отвечал. Меня, правда, это не очень волновало, но
через несколько дней его постоянное молчаливое присутствие начало меня
раздражать. Правда, пока не настолько, чтобы я решился что-то предпринять.
В остальном же все шло по плану, так, как я хотел. Они собирали силы для
нападения на поселок и захвата складов. Судя по всему, Румбо сумел
организовать все так, что подготовка проходила быстро и эффективно. Правда,
повстанцам не хватало оружия и боеприпасов - этого от меня не скрывали. За
пять дней они сумели собрать около пятисот добровольцев, но лишь половина
из них была экипирована должным образом - имели карабин и пару запасных
обойм к нему. Остальные вооружались кто чем, я видел даже, как на поляне у
дома, где происходило совещание, тренировались лучники. Более тяжелого
оружия фактически не было - сказывался запрет на ввоз его на Сэлх,
постулированный в конституции планеты. Как и всякое ограничение, это имело
оборотную сторону - чтобы воевать без оружия, приходилось привлекать к
войне больше людей, и цель достигалась, фактически, теми же жертвами, что и
при применении самых современных видов вооружения.
А-Курр с лучшими стрелками - ими, конечно же, были жители Континента - в
первый же день организовали блокаду поселка. Правда, ополченцы сумели
хорошо укрепиться и серьезного ущерба от блокады не испытывали. Снайперам
А-Курра не удалось занять ни одной удобной позиции над поселком - на всех
высотах уже окопались ополченцы и при попытке захватить одну из них отряд
А-Курра потерял сразу троих бойцов.
Использование машин в боевых действиях также исключалось. Во-первых,
сказывалось отсутствие достаточных запасов энергетических элементов, хотя
их сбор и был организован по всему острову и Континенту. Да к тому же
ополченцы каким-то образом сумели наладить в поселке производство
самонаводящихся ракет, не слишком, правда, опасных, но попадающих без
промаха. Две наши машины, появившиеся над поселком, были обстреляны и
получили значительные повреждения, хотя никто из членов экипажей не
пострадал.
Насколько я понял, в ходе конфликта бои происходили лишь на острове, а весь
Континент остался в стороне. Да и тут они принимали характер скорее стычек,
чем настоящих боев, лишь в поселке развернулось единственное сражение -
первое в истории Сэлха. До конфликта на острове жило больше трех с
половиной тысяч человек. Часть погибла в поселке, большинство улетело на
Континент, переполнив те несколько небольших освоенных участков, что там
были. Какая-то часть населения просто скрылась на Континенте - это, в
основном те, кто опасался за свою жизнь из-за родственных отношений с
кернеммитами. "Чистокровных" кернеммитов, судя по всему, не осталось, или
же все они также сумели укрыться в дебрях Континента.
Но вообще чувствовалось, что напряжение, приведшее к такой острой стычке,
спадает. Конечно, оставались те, кто в схватке потерял близких, чьи дома
разрушили, кто жаждал отомстить за происшедшее, но все больше людей воевать
больше просто не хотело. Даже если это была война за то, чтобы вернуть
привычную спокойную жизнь. Румбо понимал это, и спешил с организацией
штурма.
Правда, таяли и силы ополченцев. Многие из них оказались в ополчении
случайно, и теперь при первой возможности спешили его покинуть. Комитет
ввел суровые порядки - наблюдатели видели издали, что на главной улице
поселка, напротив развалин особняка Крандалоса были возведены виселицы, на
которых каждый день появлялись фигуры новых осужденных. Только за три
последних дня из поселка бежало двадцать четыре ополченца. Они-то и
рассказали о присяге Комитету, которую заставили принести всех, кто
оставался в поселке, о численности и вооружении ополчения - их оставалось
около трехсот человек, но вооружены они были гораздо лучше, чем армия
Румбо. И еще о том, что в районе складов специальная группа ополченцев из
числа наиболее преданных Комитету, готовит какое-то новое оружие.
Все это заставило Румбо ускорить подготовку к штурму поселка.
Атака была назначена на утро, через восемь суток после принятия решения о
штурме поселка.


* * *


Все-таки воевать они не умели. Сначала, когда кое-как сделанные самодельные
ракеты были выпущены сразу с трех сторон по позициям ополченцев, когда
густой дым закрыл видимость и стрельба обороняющихся пошла наугад,
совершенно бесцельно, они бросились вперед именно так, как и следовало -
одновременно с двух сторон поселка, с целью соединиться где-то между мэрией
и складами и рассечь силы ополченцев надвое. И им бы удалось это, если бы
не ветер. Ветер в то утро был сильнее обычного, и уже через пять минут он
сдвинул густое облако дыма, покрывшее сначала поселок, и понес его,
постепенно рассеивая, в сторону океана. Делать дымовую завесу вторично
оказалось незачем.
Огонь ополченцев сразу же стал прицельным, и нападающие залегли, не
продвинувшись вперед и на пятьсот метров. Дул ветр, жарило солнце и
снайперы из поселка стреляли по каждому, кто пытался хоть чуть приподняться
из-за укрытия. Казалось, все потеряно для повстанцев. И вот тут случилось
то, чего не ожидал никто из нас - с холма, на котором стояла Станция Связи
послышалась беспорядочная пальба и громкие крики, несколько человек
выскочило из окопов и бросилось бежать к поселку, на западном склоне
разорвалось два-три заряда, и оттуда, с главного, самого удобного бастиона
оборонявшихся, начал вестись прицельный огонь по позициям ополченцев, перед
которыми залег отряд, наступавший с юга. Огонь по этому отряду - а им
командовал А-Курр - сразу же практически прекратился, и они, не понимая
еще, что случилось, встали и ворвались в поселок. Ополченцы не выдержали и
побежали. Многие бросали оружие и поднимали вверх руки. Через полчаса все
было кончено, лишь кое-где раздавались выстрелы, когда повстанцы,
прочесывающие развалины поселка, натыкались на сопротивляющихся ополченцев.
Вспышки я не видел.
В момент взрыва я как раз оглянулся, потому что мне показалось, что Сунгар,
как всегда нависавший у меня над головой, что-то сказал.
Я лишь почувствовал толчок под ногами и упал, не понимая толком, что же
случилось. А в следующее мгновение воздух, вдруг ставший твердым, как
скала, ударил меня в бок и отбросил назад.
А потом навалился грохот.
Я лежал на спине и с каким-то безразличием, как бы со стороны смотрел, как
в том месте, где раньше находились склады, поднимался гигантский черный
столб.
Постепенно вершина его стала клубиться и расползаться в стороны, но
правильного, классического гриба не получилось. Сильный ветер, что раньше
сдул дымовую завесу над поселком и здесь сделал свое дело. Вершина гриба
деформировалась, растянулась в сторону океана, а столб, ее поддерживающий,
изогнувшись дугой, медленно оседал вниз. Сверху что-то падало - какой-то
пепел и песок, но тихо, совершенно бесшумно.
Я вообще не услышал ни звука.
И только потом я почувствовал, что что-то придавило мне ноги и сел.
Меня спасла защитная форма. Перед атакой мне вернули шлем, и сам Румбо
проследил, чтобы я был полностью экипирован. А еще помогло, что мы
находились в стороне, вдалеке от эпицентра взрыва. Мы просто наблюдали,
хотя Сунгар и рвался в бой - я это видел. А теперь он лежал, придавив мои
ноги, полузасыпанный пеплом, и не подавал признаков жизни. Кое-как я
сдвинул его в сторону и встал.
Вокруг я увидел серую пустыню.
Поселка больше не было - лишь остовы зданий кое-где торчали из пепла, да в
том конце, где располагался особняк Крандалоса, выстояло несколько уже
разрушенных раньше развалин. А там, где были склады, теперь зияла огромная
воронка.
И я был единственным живым в этой пустыне.
Пепел падал сверху легкий, как снег. Черный пепел из черной тучи над
головой. Иногда порывы ветра подхватывали его, и он черными струйками вился
по земле, не находя за что зацепиться. Я сделал несколько шагов. Обо что-то
споткнулся и чуть не упал. Пошарил руками - это оказался чей-то карабин.
Наверное, Сунгара. Я хотел было бросить его, потом передумал, закинул
ремень за плечо. И медленно пошел в сторону Станции.
Я по-прежнеему ничего не слышал.
Я не думал, что они решатся на это.
Я не думал, что такое вообще возможно на Сэлхе.


* * *


"Единственное, чего я боюсь - это предательства".
Эти слова сказал не я. Я вообще говорю мало. По сути дела, я и права
голоса, наверное, не имею. Я же не гражданин Сэлха. Правда, такие
формальности мало что теперь значат.
Это сказал Эни Салдо, уже перед тем, как все стали расходиться. Сказал
просто так, как бы про себя. И никто ему ничего отвечать не стал - не для
того ведь это говорилось. Мы просто вышли из дома на крыльцо и стояли там,
дыша свежим воздухом. Ничего здесь не изменилось. Теплый ветер дул в
сторону океана, клонилась к горизонту Маола, из-за облаков, что висели над
горами, пробивался тусклый свет Ситэлха. Сверкали звезды. Кричали какие-то
зверьки в кустах, да иногда раздавалась трель куанча. Еле слышно доносился
шум прибоя снизу. И Эни Салдо произнес:
- Единственное, чего я боюсь - это предательства.
Мы постояли еще несколько минут и разошлись. Но такие слова не проходят
даром. Я знал, что рано или поздно они отзовутся - завтра, послезавтра,
через десять дней.
Было тридцать шестое эланга по местному календарю. Взрыв в поселке
произошел двенадцатого. Рейдер, прибытия которого ожидали три дня назад, не
появился - то, что я говорил Румбо, оказалось правдой. Но Румбо уже не было
- как не было в живых уже почти никого из тех, кто принимал участие в
штурме поселка. Как не осталось никого из тех, кто сражался в ополчении.
Как не было больше и самого поселка.
На Континенте было тихо и спокойно. Здесь никто ни в кого не стрелял и
никто никого не преследовал. Здесь вообще было очень мало народа - сотни
полторы в нашем временном поселке, сооруженном вокруг дома Оланга,
погибшего еще в первые дни конфликта, не больше полутора тысяч в других
местах. Здесь находилось много женщин - раза в полтора, наверное, больше,
чем мужчин. Много детей. Почти ни одной целой семьи. Все в этом конфликте
потеряли хоть кого-то из близких. Все ненавидели войну и то, что привело к
ней. Но слова о предательстве были произнесены - ничего еще не кончилось.
Оланг был запасливым хозяином. Впрочем, как и все на Континенте. Это же не
остров с его прирученной природой, где даже ураганы редко наносили
серьезный ущерб. Здесь еще не было ничего устойчивого, постоянного. Здесь
разливались реки и извергались вулканы, приходили засухи и выползали из
лесов, съедая все на своем пути, полчища риалов, которых можно остановить
только огнеметом. Оланг был запасливым и удачливым хозяином - незадолго до
конфликта он собрал богатый урожай карриса, и его киберы, как всегда
деловитые и неутомимые, хотя уже, наверное, лет на сто пережившие свое
время, готовили поля под новые посадки, так что о пище некоторое время мы
могли не заботиться.
Нас заботило другое - директива об очистке Сэлха.
Еще пару месяцев назад, до конфликта, до того, как они сами начали убивать
друг друга, почтми никто на Сэлхе не поверил бы, наверное, что такое
возможно. Да здесть, в этом маленьком сообществе, такого никогда бы и не
случилось. Они просто не поверили бы, если бы я сказал, что вышла такая
директива. Лишь некоторые, те, кто родились не на Сэлхе - да и то не все из
них, а лишь те, кто как личность сформировался в Метрополии, как Гэптоки,
например, или Ба-Кмона - лишь они бы, может быть, поверили. Потому что
каждый из нас примеряет к себе поступки и желания других людей, их
жизненные идеалы и их стремления. И любому из жителей прежнего, мирного и
спокойного Сэлха принятие такой директивы показалось бы диким и
невозможным. Они не поверили бы, и спокойно жили бы, как раньше, не
особенно тревожась о своем будущем. И дождались бы высадки Особых Отрядов.
Правда, еще два месяца назад они бы, скорее всего, так и не узнали бы
ничего до тех самых пор, пока Особые Отряды не согнали бы всех их на остров
или куда-нибудь еще и не начали бы быстро и весьма эффективно производить
так называемую "проверку", после которой не остается никого, кто бы мог
рассказать, в чем она заключается. Даже я сам ничего не узнал бы тогда и
тоже, наверное, несмотря на свой статус, подвергся бы "проверке". Там, где
работают Особые Отряды не должно оставаться свидетелей.
Но я-то знал бы, что происходит, я-то сразу бы понял, что все это реально и
вполне возможно, даже более того - неизбежно. Это здесь, в маленьком
обществе, на малонаселенной планете, где каждый человек неизбежно
воспринимается как личность, здесь такое трудно себе вообразить. У нас в
Метрополии все обстоит иначе. У нас все люди, что тебя окружают, все
человечество - это не отдельные личности, это не кто-то, кого ты знаешь, с
кем ты можешь поговорить, обменяться мнениями, кого ты можешь любить или не
любить. Это - среда обитания, в которой мы привыкли существовать.
Равнодушная, а зачастую и просто враждебная среда. И мы к ней равнодушны
или враждебны. Это среда, а не отдельные люди, и к ней неприменимы те же
чувства, что и к отдельным людям, неприменимы те же мерки. Каждый из нас,
жителей Метрополии, может быть умным и честным гуманистом или же циником и
мизантропом. Он может быть добрым другом или завистником и подлецом. Он
может быть хорошим или плохим, глупым или мудрым - любым. Но каким бы он ни
был, это не изменит его отношения к среде обитания, потому что человечество
как таковое не состоит для него из людей, отдельных людей, которые имеют
все те же недостатки, что и прочие люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20