— Это конец! Когда девочки вернутся, будет поздно…»
О каком конце идет речь и что будет поздно, сформулировать для себя и для других Тамара бы не смогла.
16
— Ой боже! — привычно ахнула мать, увидев Настю. — Доченька, да что же с тобой происходит? Что за жизнь ты ведешь со своим мужланом?!
Родители постоянно подталкивали ее к решению, которому и противилось все ее существо.
— Обычную! — пожала плечами Настя. — Самую заурядную. Со всеми ее отклонениями от нормы.
А кто определил, какой должна быть эта норма? Живые люди… Шаг в сторону у нас рассматривается как побег!
— Вот и юмор у тебя стал тюремно-лагерный! — всплеснула руками мать. — Я это всегда предчувствовала!
— У меня тюремно-лагерный юмор? — удивилась Настя. — Это уж слишком!
Выскочившая из комнаты Сашка завизжала от радости, обхватила мать, прижалась к ней и затихла;
— Куда мы сегодня опаздываем?
Настя засмеялась. Она не обладала солдатским умением собраться за три с половиной минуты по тревоге, а потому постоянно куда-нибудь с Сашкой опаздывала. Опаздывать им было куда — Настя водила дочку на английский, на хореографию, в студию рисования и на музыку.
— Сегодня как раз никуда! Все наши кружки разошлись на рождественские каникулы. Может, поедем домой? — спросила Настя. — Папа скучает…
— Да! — прокричала Сашка. — Поедем! Бабуля, ты отпускаешь меня? Теперь я уже приеду к вам в следующем году! Но сначала мы вас еще поздравим с Новым годом! Мы уже купили для вас подарки! А вы для нас?
— Саша! — укоризненно сказала Настя. — Ну разве прилично задавать такие вопросы? Пусть даже бабушке, все равно!
Сашка быстренько отклеилась от матери и проворно прилипла к бабуле. Евгения Марковна поцеловала теплую, родную, темную макушку.
— Дитенок мой, Сашенька! Тебе все прилично!
А ты опять не дождешься отца?
Мать горько взглянула на Настю, и она отвела глаза.
— У него вчера сильно закружилась голова в ванной… Хорошо, что успел удержаться за стенку…
Евгения Марковна замолчала: Настя совершенно ее не слушала и не слышала в тщетных попытках приостановить собственное головокружение.
В такси Сашка по привычке прижалась к стеклуй. непрерывно ворковала о приближающемся празднике, о дедушке с бабушкой, об отце… О том, как она будет ходить по разным елкам, о том, что скоро придет Дед Мороз с мешком, полным подарков, о лыжах, санках и снежках и других морозных удовольствиях…
Настя, по обыкновению, половину пропускала мимо ушей, автоматически кивала и тоже смотрела в окно на забитую машинами, потускневшую и смирившуюся со своим незавидным положением улицу. И вдруг вспомнила: а где этот ее случайный знакомый бородатый водила? Который на самом деле якобы врач-рентгенолог… Если не врет…
Как же его звали?.. Настя пошарила в памяти. Не вспомнить.:. Дома валяется его визитка… А для чего он ей? Почему она внезапно о нем подумала?
Сашка вытерла варежкой грязное стекло, а потом приложила ее к щеке.
— Саша, — прошептала Настя, — ну ты хотя бы следила за своими руками! Куда ты опять полезла, что ты вечно собираешь всю грязь? Мне потом опять стирать!
Дочка виновато осмотрела свои почерневшие варежки.
— Я их сама постираю! — объявила она. — Я теперь буду тебе помогать! Мы так договорились с бабулей! Она считает, что ты очень устаешь! А ты правда устаешь?
И Саша внимательно заглянула матери в глаза.
— Нет, не правда! — отказалась Настя.
— Но у тебя усталый вид! Так говорит бабуля! Да я и сама вижу!
Настя хотела сказать, что домашние дела здесь ни при чем, что она устала совсем не из-за стирки и магазинов, но вовремя остановилась. Кому она собиралась все это объяснять? Пятилетнему ребенку?..
— Бабуля говорит, что тебе с папой хорошо было бы съездить отдохнуть дней на десять! После Нового года. Какой-нибудь тур в Грецию или в Испанию!
А я поживу у бабушки. Но могу поехать и с вами…
Если вы меня возьмете с собой. Детей до двенадцати лет везут бесплатно!
Сашка снова с любопытством заглядывала матери в лицо, пробуя там высмотреть что-нибудь интересное и новенькое. И разочарованно вздохнула — не удалось…
Как же его звали?.. Глупость какая… Для чего он ей вдруг понадобился? А зачем ей отдых в Греции?
Вдвоем с Артемом… Они слишком давно не были вдвоем… Уже не первый год они просто живут рядом… А вдвоем — это совсем другое понятие… И, кажется, им теперь уже недоступное… А было ли оно вообще доступно им когда-нибудь?..
В стекла злобно хлестал снег. Сашка снова мирно разболталась о своей спокойной детской жизни, крепко защищенной и надежно оберегаемой четырьмя взрослыми людьми. Или даже шестью: если прибавить сюда родителей Артема.
Куда же она сунула эту визитку? Как-то машинально смела в ящик стола, когда ее заметил Артем…
Надо найти… Зачем?!. Настя не знала и не искала ответ на свой некорректный вопрос.
* * *
Тамара встретила вернувшихся из магазина Юльку и Валентину взглядом, в котором смешались страх и отчаяние.
Юлька в безмолвном ужасе, не снимая дубленки, села на стул и оледенела.
— Что? — коротко выдохнула Валентина.
Секретарша внезапно залилась слезами.
— Он вышел из кабинета и спросил: «Тамара, вы не могли бы поскорее найти фирму, где можно купить хороший телефонный аппарат?»
— Ну и что? — изумилась Валентина. — Зачем же рыдать? Что тут такого? Телефон, видно, сломался…
И это все?! Ничего не понимаю…
Юлька тоже запыхтела поувереннее и поспокойнее.
— Девочки, — сказала Тамара трагическим тоном, — это невозможно описать и объяснить… Вы не видели выражения его лица!.. Я не могу…
И Тамара снова в голос заревела. Валентина переглянулась с неподвижным исполнительным директором.
— Я туда не пойду! — неожиданно категорически заявила Юлька и покосилась на плотно притворенную — ни единой щелочки! — дверь в кабинет.
Валентина удивилась: что это вдруг с ней? Всегда раньше охотно бралась за трудности, с удовольствием бросалась грудью на амбразуру и любила вызывать испепеляющий огонь прямо на себя…
Кончился запал? Или случилось нечто такое, о чем Валентина еще не знает, не догадывается, не подозревает?..
— Сушечка, зайди к нему ты, — прошептала Юлька. — Задай пару нейтральных вопросиков… По поводу рекламки. И заодно выясни все подробности.
С выражением его лица… Я почему-то боюсь…
И впрямь посылать Юлю к шефу казалось тяжким преступлением: такой она сейчас выглядела жалкой.
Валентина сделала глубокий вдох и осторожно постучала в дверь. Просить Тамару предварительно справиться об аудиенции было тоже совершенно бесполезно: юная, обезумевшая от чужих страстей секретарша продолжала лить непрерывные, никак не желающие иссякать слезы — какой-то вечный источник! — и твердить, что очень плохо себя чувствует и хочет домой.
— Тебе хорошо, — сказала не сочувствующая ей Юлька, — у тебя мама и другая родня под боком: нужно посоветоваться — пожалуйста, хочешь жаловаться — сколько угодно! А моя мамуля далеко!
Живет себе со своим немецким мужем и думать забыла о единственной дочке! — вздохнула она. — И колупайся тут в этой жизни одна-одинешенька в свое удовольствие!
Тамара ничего не отвечала — не могла, а Валя, услышав из-за двери не сразу прозвучавшее, угрюмое: «Входите!» — робко, неуверенно толкнула дверь. Президент сидел за столом в излюбленной позе первооткрывателя своего собственного письменного стола. Валентина смущенно двинулась вперед.
— Садитесь! — буркнул президент. — У вас ко мне есть вопросы?
— Да, — заторопилась, скованно присев на стул, Валентина. — Это касается наших отношений с «Плейбоем»… Они…
— Они тут совершенно ни при чем! Не выдумывайте! Сегодня не первое апреля! — резко перебил ее президент. — С ними вообще все в полном порядке!
Он внезапно поднял глаза и обвел Валентину рассеянным и равнодушным взглядом. Зачем она пришла сюда?..
— Мы могли бы встретиться в воскресенье на том же самом месте в парке, — сказал Тарасов. — Вместе с детьми. Часов в двенадцать. Идет?
У президента наметились серьезные кадровые перестановки… Он не столько стремился к недостижимому идеалу — это ведь полная бессмыслица и абсолютно несерьезно! — сколько излишне часто горевал об упущенных навсегда возможностях, о неиспользованных шансах и подсчитывал в срочном порядке пока еще ему остающиеся.
— Идет… — прошептала Валентина.
Она пришла сюда ради одного этого своего коротенького слова. Она знала, что оно будет произнесено… И обязательно будет задан подобный вопрос…
Теперь оставалось только придумать, что сказать Юльке по поводу выражения лица шефа… Президент решил по-своему разрулить ситуацию.
Результат имеет силу приговора.
* * *
Дома Настя сразу же, раздев Сашку и сбросив шубу и сапоги, стала рыться в столе. Визитка нашлась очень быстро: она валялась сверху, прямо на расчетных книжках за квартиру, свет и телефон.
— Как мы давно с тобой не виделись! — говорила Сашка у себя в комнате любимому медведю. — Что ты тут без меня делал? Играл с мамой?
Настя взяла визитку в руки. Игорь Сергеевич Буркалев… Три телефона и два адреса… Ну что ж, Игорь Сергеевич… Пришла пора нам познакомиться поближе… Холодная, жесткая, русская зима очень располагает и подталкивает к таким новым знакомствам.
Настя во многом винила себя. Она не научилась вести хозяйство, не могла наладить свой дом, она слишком сильно ревновала, она ничего не понимала в постели… Вот, наверное, это главное. И не научилась до сих пор…
Только ее обвинения в свой адрес — самый верхний, тонкий пласт, как слабая, гнилая от дождей, желто-бурая осенняя простыня листьев на земле.
Внизу прячется черная, просыревшая грязюка, плотная и слежавшаяся. Там собака и зарыта… И эта тарасовская собака, глубоко закопанная от досужих, чужих, наглых глаз, — его собственная вина и ответственность перед женой.
Настя безуспешно пробовала отучить себя перечислять и вспоминать все его многочисленные прегрешения, потому что это нехорошо и нельзя валить все на других, когда ты сама тоже виновата. Но, помимо ее воли, память то и дело упрямо, настойчиво возвращала ее в прошлое. И когда накатывала эта девятибалльная штормовая волна обид, бороться с ней сил у Насти уже не находилось. А если честно, она не очень пыталась ей сопротивляться. Она даже радовалась ее обвалу, шуму и грохоту, в котором так четко звучали суровые обвинения мужу.
Она ревновала его? Да, поскольку он бегал за каждой юбкой и к любой прилипал глазами! Она плохо устроила дом? Так это опять же его вина! Разве можно пригласить в квартиру женщину моложе шестидесяти?! А постель… Ну это было слишком болезненным, назойливым воспоминанием… Но и, здесь она ни в чем не виновата. Она старалась не один год избавиться от заклеенной трещины на разбитом стекле — ведь вставить новое уже не удастся! — от давящей, настырной, не стирающей детали памяти, не желающей умирать. От нее не удерешь к родителям, эту память не разорвешь на клочки и не сунешь, проходя мимо, в мусоропровод…
Постоянно навязчиво загоралась лампочка ночника в спальне, в который раз выхватывая из темноты ненужные, лишние подробности, о которых давно неплохо бы забыть. Но никак не забывалось.
Потому что каждая ночь была точной копией предыдущей, подтверждающей одно: постель — это страшное пыточное место, куда можно попасть только по большой дурости и полной неопытности.
До Артема у Насти не было ни одного мужчины.
И она по наивности считала это своим большим несомненным достоинством. Она рассчитывала на любовь и умудренность Артема. И просчиталась во всем… Ладно, опыт, в конце концов, дело наживное. Но любовь… Она не приобретается, не хранится до поры до времени в тайниках и не передается по наследству.
Первая ночь с Артемом стала для Насти тяжким испытанием. И выплеснуть свое отчаяние на других она не могла. Было стыдно… Ну как расскажешь о таком даже матери?.. Близких подруг у Насти не водилось. Все ее знакомые по школе и по институту, прознав о ее великом отце, мгновенно резко делились на две категории. Одни начинали заискивать, рабски смотреть в рот, что было противно до отчаяния, а вторые начинали ее отчаянно ненавидеть. Поэтому Настя жила одиноко и печально, хотя, как это ни странно, улыбчато и приветливо. И люди вокруг думали: «А что ей не смеяться, дочке такого человека? Кому еще, как не ей, радоваться жизни?» Она ежедневно подтверждала эти мысли.
В ту их первую ночь боль разорвала ее на части, невыносимая, тяжкая, нескончаемая боль… Ей казалось, что боль не кончится никогда… И эта первая проклятая брачная ночь станет для нее последней, потому что после этого уже ничего невозможно…
Они с Артемом выдержали все нормы и традиции прошлого, дождались свадьбы-трафаретки, белого платья и черного костюма, идиотических воплей страдающих от горечи гостей, машины с лентами… Дотерпели до свадьбы… Зачем?! Может быть, стоило все понять и открыть для себя значительно раньше?..
До Насти Артем путался с несколькими подружками из родного солнечного города — так, ничего особенного, просто выпустить пар… Она знала об этом. Но Артем сроду не задумывался над тем, как надо вести себя с другими — неумелыми, испуганными, идущими по первопутку… Не все ли равно, какая разница… Да и потом, если она тоже хочет — значит, все сложится само собой. Не сложилось… Он это тоже прекрасно понял, но каждый раз думал — самое сложное уже позади, теперь все будет иначе…
Но все повторялось с маниакальной, издевательской последовательностью…
Пытаясь изменить ситуацию, он натаскал из магазинов книг по сексуальной патологии и разных литературных сексопособий. Не решившись принести их домой, Тарасов не нашел ничего лучшего, как спрятать их у себя в шкафу в служебном кабинете.
Значительно позже их случайно обнаружила вездесущая, любопытная Юлька, вечно сующая свой нос куда не просят, подивилась, хихикнула, но любимому ни слова о своем открытии не сказала, решив, что это тоже все ради нее. Ведь они постановили когда-то вместе учиться…
Учиться… Потому что Артем давно попал в бесконечный тупик… Настя так билась под ним в первую ночь, прикусывая от боли губы, не в силах даже целоваться и ответить хотя бы одному его несмелому движению, что сразу немного испугала его. Хотя особого значения он этому не придал. В общем, нормальное дело, естественное… Но прошло два дня, три, миновала неделя, другая, а Настины глаза не менялись, в них продолжал жить страх, большой, всесильный, насмехающийся над ними и захвативший в свои руки их общую судьбу.
Настя его боялась. Она боялась приближающейся темноты, горящего ночника и расстеленной широкой супружеской кровати. Настя была готова на что угодно, даже на смерть, только бы не ложиться рядом с Артемом каждую ночь…
— Мужик! — с презрением и ненавистью говорила о зяте мама.
Но кто же когда-то внушил несмышленой Насте — или она прочитала где-то об этом? — что как раз эти самые простые мужики — деревень деревенью! — оказываются часто великолепными любовниками. Она все время возвращалась к этой мысли. Тарасов к их числу явно не принадлежал. И вся любовь к нему Насти, вся ее увлеченность им размылась болью, которую он ей неизменно причинял.
Не может быть, чтобы это всегда было так больно!
Так не бывает! Это должно пройти! Иначе люди никогда не занимались бы этим и не писали бы об этом, и не произносили бы так много слов" на поверку оказывающихся лишними! — думала Настя.
Но ничего не менялось. Или почти ничего. Не помогли и книги, накупленные Тарасовым. Пустые слова, для человеческой жизни бесполезные, ни ему, ни Насте не подходящие, ненужные. А была ли она вообще, их взаимная любовь, напоминавшая скоротечную чахотку, в которую они оба так запросто поверили и тотчас разуверились?
И Артем со страхом понял, что не только Настя, но — самое страшное! — он сам ничего не умеет, что всему в жизни нужно учиться, все необходимо постигать, если ты собираешься жить в ней человеком, а не братцем Иванушкой, норовящим напиться из ближайшей лужицы-копытца и стать козленочком.
А козленочек неизбежно превращается в козла. Его выводило из себя его собственное бессилие — не то пресловутое, которое запросто загнать в угол с помощью какой-нибудь там виагры или клиники «Андролог». Это все пустяки, детские игрушки. Он был бессилен сделать из Насти настоящую женщину… Не на примитивном физиологическом уровне. Это ерунда, на это способен и дебил. Физиология здесь ни при чем. У них не было ни душевной, ни духовной близости, а без этого путь к счастью заказан.
Настя боялась его. И хотя боли ее почти перестали мучить, страх оказался другом верным и преданным. Чересчур.
Она по-прежнему пугалась его резкости, тяжести его тела, его неловких, неуклюжих, грубоватых движений — он постоянно то больно зажимал ей руку, то оставлял синяк на плече и засос на губах… Такая любовь Настю нисколько не вдохновляла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
О каком конце идет речь и что будет поздно, сформулировать для себя и для других Тамара бы не смогла.
16
— Ой боже! — привычно ахнула мать, увидев Настю. — Доченька, да что же с тобой происходит? Что за жизнь ты ведешь со своим мужланом?!
Родители постоянно подталкивали ее к решению, которому и противилось все ее существо.
— Обычную! — пожала плечами Настя. — Самую заурядную. Со всеми ее отклонениями от нормы.
А кто определил, какой должна быть эта норма? Живые люди… Шаг в сторону у нас рассматривается как побег!
— Вот и юмор у тебя стал тюремно-лагерный! — всплеснула руками мать. — Я это всегда предчувствовала!
— У меня тюремно-лагерный юмор? — удивилась Настя. — Это уж слишком!
Выскочившая из комнаты Сашка завизжала от радости, обхватила мать, прижалась к ней и затихла;
— Куда мы сегодня опаздываем?
Настя засмеялась. Она не обладала солдатским умением собраться за три с половиной минуты по тревоге, а потому постоянно куда-нибудь с Сашкой опаздывала. Опаздывать им было куда — Настя водила дочку на английский, на хореографию, в студию рисования и на музыку.
— Сегодня как раз никуда! Все наши кружки разошлись на рождественские каникулы. Может, поедем домой? — спросила Настя. — Папа скучает…
— Да! — прокричала Сашка. — Поедем! Бабуля, ты отпускаешь меня? Теперь я уже приеду к вам в следующем году! Но сначала мы вас еще поздравим с Новым годом! Мы уже купили для вас подарки! А вы для нас?
— Саша! — укоризненно сказала Настя. — Ну разве прилично задавать такие вопросы? Пусть даже бабушке, все равно!
Сашка быстренько отклеилась от матери и проворно прилипла к бабуле. Евгения Марковна поцеловала теплую, родную, темную макушку.
— Дитенок мой, Сашенька! Тебе все прилично!
А ты опять не дождешься отца?
Мать горько взглянула на Настю, и она отвела глаза.
— У него вчера сильно закружилась голова в ванной… Хорошо, что успел удержаться за стенку…
Евгения Марковна замолчала: Настя совершенно ее не слушала и не слышала в тщетных попытках приостановить собственное головокружение.
В такси Сашка по привычке прижалась к стеклуй. непрерывно ворковала о приближающемся празднике, о дедушке с бабушкой, об отце… О том, как она будет ходить по разным елкам, о том, что скоро придет Дед Мороз с мешком, полным подарков, о лыжах, санках и снежках и других морозных удовольствиях…
Настя, по обыкновению, половину пропускала мимо ушей, автоматически кивала и тоже смотрела в окно на забитую машинами, потускневшую и смирившуюся со своим незавидным положением улицу. И вдруг вспомнила: а где этот ее случайный знакомый бородатый водила? Который на самом деле якобы врач-рентгенолог… Если не врет…
Как же его звали?.. Настя пошарила в памяти. Не вспомнить.:. Дома валяется его визитка… А для чего он ей? Почему она внезапно о нем подумала?
Сашка вытерла варежкой грязное стекло, а потом приложила ее к щеке.
— Саша, — прошептала Настя, — ну ты хотя бы следила за своими руками! Куда ты опять полезла, что ты вечно собираешь всю грязь? Мне потом опять стирать!
Дочка виновато осмотрела свои почерневшие варежки.
— Я их сама постираю! — объявила она. — Я теперь буду тебе помогать! Мы так договорились с бабулей! Она считает, что ты очень устаешь! А ты правда устаешь?
И Саша внимательно заглянула матери в глаза.
— Нет, не правда! — отказалась Настя.
— Но у тебя усталый вид! Так говорит бабуля! Да я и сама вижу!
Настя хотела сказать, что домашние дела здесь ни при чем, что она устала совсем не из-за стирки и магазинов, но вовремя остановилась. Кому она собиралась все это объяснять? Пятилетнему ребенку?..
— Бабуля говорит, что тебе с папой хорошо было бы съездить отдохнуть дней на десять! После Нового года. Какой-нибудь тур в Грецию или в Испанию!
А я поживу у бабушки. Но могу поехать и с вами…
Если вы меня возьмете с собой. Детей до двенадцати лет везут бесплатно!
Сашка снова с любопытством заглядывала матери в лицо, пробуя там высмотреть что-нибудь интересное и новенькое. И разочарованно вздохнула — не удалось…
Как же его звали?.. Глупость какая… Для чего он ей вдруг понадобился? А зачем ей отдых в Греции?
Вдвоем с Артемом… Они слишком давно не были вдвоем… Уже не первый год они просто живут рядом… А вдвоем — это совсем другое понятие… И, кажется, им теперь уже недоступное… А было ли оно вообще доступно им когда-нибудь?..
В стекла злобно хлестал снег. Сашка снова мирно разболталась о своей спокойной детской жизни, крепко защищенной и надежно оберегаемой четырьмя взрослыми людьми. Или даже шестью: если прибавить сюда родителей Артема.
Куда же она сунула эту визитку? Как-то машинально смела в ящик стола, когда ее заметил Артем…
Надо найти… Зачем?!. Настя не знала и не искала ответ на свой некорректный вопрос.
* * *
Тамара встретила вернувшихся из магазина Юльку и Валентину взглядом, в котором смешались страх и отчаяние.
Юлька в безмолвном ужасе, не снимая дубленки, села на стул и оледенела.
— Что? — коротко выдохнула Валентина.
Секретарша внезапно залилась слезами.
— Он вышел из кабинета и спросил: «Тамара, вы не могли бы поскорее найти фирму, где можно купить хороший телефонный аппарат?»
— Ну и что? — изумилась Валентина. — Зачем же рыдать? Что тут такого? Телефон, видно, сломался…
И это все?! Ничего не понимаю…
Юлька тоже запыхтела поувереннее и поспокойнее.
— Девочки, — сказала Тамара трагическим тоном, — это невозможно описать и объяснить… Вы не видели выражения его лица!.. Я не могу…
И Тамара снова в голос заревела. Валентина переглянулась с неподвижным исполнительным директором.
— Я туда не пойду! — неожиданно категорически заявила Юлька и покосилась на плотно притворенную — ни единой щелочки! — дверь в кабинет.
Валентина удивилась: что это вдруг с ней? Всегда раньше охотно бралась за трудности, с удовольствием бросалась грудью на амбразуру и любила вызывать испепеляющий огонь прямо на себя…
Кончился запал? Или случилось нечто такое, о чем Валентина еще не знает, не догадывается, не подозревает?..
— Сушечка, зайди к нему ты, — прошептала Юлька. — Задай пару нейтральных вопросиков… По поводу рекламки. И заодно выясни все подробности.
С выражением его лица… Я почему-то боюсь…
И впрямь посылать Юлю к шефу казалось тяжким преступлением: такой она сейчас выглядела жалкой.
Валентина сделала глубокий вдох и осторожно постучала в дверь. Просить Тамару предварительно справиться об аудиенции было тоже совершенно бесполезно: юная, обезумевшая от чужих страстей секретарша продолжала лить непрерывные, никак не желающие иссякать слезы — какой-то вечный источник! — и твердить, что очень плохо себя чувствует и хочет домой.
— Тебе хорошо, — сказала не сочувствующая ей Юлька, — у тебя мама и другая родня под боком: нужно посоветоваться — пожалуйста, хочешь жаловаться — сколько угодно! А моя мамуля далеко!
Живет себе со своим немецким мужем и думать забыла о единственной дочке! — вздохнула она. — И колупайся тут в этой жизни одна-одинешенька в свое удовольствие!
Тамара ничего не отвечала — не могла, а Валя, услышав из-за двери не сразу прозвучавшее, угрюмое: «Входите!» — робко, неуверенно толкнула дверь. Президент сидел за столом в излюбленной позе первооткрывателя своего собственного письменного стола. Валентина смущенно двинулась вперед.
— Садитесь! — буркнул президент. — У вас ко мне есть вопросы?
— Да, — заторопилась, скованно присев на стул, Валентина. — Это касается наших отношений с «Плейбоем»… Они…
— Они тут совершенно ни при чем! Не выдумывайте! Сегодня не первое апреля! — резко перебил ее президент. — С ними вообще все в полном порядке!
Он внезапно поднял глаза и обвел Валентину рассеянным и равнодушным взглядом. Зачем она пришла сюда?..
— Мы могли бы встретиться в воскресенье на том же самом месте в парке, — сказал Тарасов. — Вместе с детьми. Часов в двенадцать. Идет?
У президента наметились серьезные кадровые перестановки… Он не столько стремился к недостижимому идеалу — это ведь полная бессмыслица и абсолютно несерьезно! — сколько излишне часто горевал об упущенных навсегда возможностях, о неиспользованных шансах и подсчитывал в срочном порядке пока еще ему остающиеся.
— Идет… — прошептала Валентина.
Она пришла сюда ради одного этого своего коротенького слова. Она знала, что оно будет произнесено… И обязательно будет задан подобный вопрос…
Теперь оставалось только придумать, что сказать Юльке по поводу выражения лица шефа… Президент решил по-своему разрулить ситуацию.
Результат имеет силу приговора.
* * *
Дома Настя сразу же, раздев Сашку и сбросив шубу и сапоги, стала рыться в столе. Визитка нашлась очень быстро: она валялась сверху, прямо на расчетных книжках за квартиру, свет и телефон.
— Как мы давно с тобой не виделись! — говорила Сашка у себя в комнате любимому медведю. — Что ты тут без меня делал? Играл с мамой?
Настя взяла визитку в руки. Игорь Сергеевич Буркалев… Три телефона и два адреса… Ну что ж, Игорь Сергеевич… Пришла пора нам познакомиться поближе… Холодная, жесткая, русская зима очень располагает и подталкивает к таким новым знакомствам.
Настя во многом винила себя. Она не научилась вести хозяйство, не могла наладить свой дом, она слишком сильно ревновала, она ничего не понимала в постели… Вот, наверное, это главное. И не научилась до сих пор…
Только ее обвинения в свой адрес — самый верхний, тонкий пласт, как слабая, гнилая от дождей, желто-бурая осенняя простыня листьев на земле.
Внизу прячется черная, просыревшая грязюка, плотная и слежавшаяся. Там собака и зарыта… И эта тарасовская собака, глубоко закопанная от досужих, чужих, наглых глаз, — его собственная вина и ответственность перед женой.
Настя безуспешно пробовала отучить себя перечислять и вспоминать все его многочисленные прегрешения, потому что это нехорошо и нельзя валить все на других, когда ты сама тоже виновата. Но, помимо ее воли, память то и дело упрямо, настойчиво возвращала ее в прошлое. И когда накатывала эта девятибалльная штормовая волна обид, бороться с ней сил у Насти уже не находилось. А если честно, она не очень пыталась ей сопротивляться. Она даже радовалась ее обвалу, шуму и грохоту, в котором так четко звучали суровые обвинения мужу.
Она ревновала его? Да, поскольку он бегал за каждой юбкой и к любой прилипал глазами! Она плохо устроила дом? Так это опять же его вина! Разве можно пригласить в квартиру женщину моложе шестидесяти?! А постель… Ну это было слишком болезненным, назойливым воспоминанием… Но и, здесь она ни в чем не виновата. Она старалась не один год избавиться от заклеенной трещины на разбитом стекле — ведь вставить новое уже не удастся! — от давящей, настырной, не стирающей детали памяти, не желающей умирать. От нее не удерешь к родителям, эту память не разорвешь на клочки и не сунешь, проходя мимо, в мусоропровод…
Постоянно навязчиво загоралась лампочка ночника в спальне, в который раз выхватывая из темноты ненужные, лишние подробности, о которых давно неплохо бы забыть. Но никак не забывалось.
Потому что каждая ночь была точной копией предыдущей, подтверждающей одно: постель — это страшное пыточное место, куда можно попасть только по большой дурости и полной неопытности.
До Артема у Насти не было ни одного мужчины.
И она по наивности считала это своим большим несомненным достоинством. Она рассчитывала на любовь и умудренность Артема. И просчиталась во всем… Ладно, опыт, в конце концов, дело наживное. Но любовь… Она не приобретается, не хранится до поры до времени в тайниках и не передается по наследству.
Первая ночь с Артемом стала для Насти тяжким испытанием. И выплеснуть свое отчаяние на других она не могла. Было стыдно… Ну как расскажешь о таком даже матери?.. Близких подруг у Насти не водилось. Все ее знакомые по школе и по институту, прознав о ее великом отце, мгновенно резко делились на две категории. Одни начинали заискивать, рабски смотреть в рот, что было противно до отчаяния, а вторые начинали ее отчаянно ненавидеть. Поэтому Настя жила одиноко и печально, хотя, как это ни странно, улыбчато и приветливо. И люди вокруг думали: «А что ей не смеяться, дочке такого человека? Кому еще, как не ей, радоваться жизни?» Она ежедневно подтверждала эти мысли.
В ту их первую ночь боль разорвала ее на части, невыносимая, тяжкая, нескончаемая боль… Ей казалось, что боль не кончится никогда… И эта первая проклятая брачная ночь станет для нее последней, потому что после этого уже ничего невозможно…
Они с Артемом выдержали все нормы и традиции прошлого, дождались свадьбы-трафаретки, белого платья и черного костюма, идиотических воплей страдающих от горечи гостей, машины с лентами… Дотерпели до свадьбы… Зачем?! Может быть, стоило все понять и открыть для себя значительно раньше?..
До Насти Артем путался с несколькими подружками из родного солнечного города — так, ничего особенного, просто выпустить пар… Она знала об этом. Но Артем сроду не задумывался над тем, как надо вести себя с другими — неумелыми, испуганными, идущими по первопутку… Не все ли равно, какая разница… Да и потом, если она тоже хочет — значит, все сложится само собой. Не сложилось… Он это тоже прекрасно понял, но каждый раз думал — самое сложное уже позади, теперь все будет иначе…
Но все повторялось с маниакальной, издевательской последовательностью…
Пытаясь изменить ситуацию, он натаскал из магазинов книг по сексуальной патологии и разных литературных сексопособий. Не решившись принести их домой, Тарасов не нашел ничего лучшего, как спрятать их у себя в шкафу в служебном кабинете.
Значительно позже их случайно обнаружила вездесущая, любопытная Юлька, вечно сующая свой нос куда не просят, подивилась, хихикнула, но любимому ни слова о своем открытии не сказала, решив, что это тоже все ради нее. Ведь они постановили когда-то вместе учиться…
Учиться… Потому что Артем давно попал в бесконечный тупик… Настя так билась под ним в первую ночь, прикусывая от боли губы, не в силах даже целоваться и ответить хотя бы одному его несмелому движению, что сразу немного испугала его. Хотя особого значения он этому не придал. В общем, нормальное дело, естественное… Но прошло два дня, три, миновала неделя, другая, а Настины глаза не менялись, в них продолжал жить страх, большой, всесильный, насмехающийся над ними и захвативший в свои руки их общую судьбу.
Настя его боялась. Она боялась приближающейся темноты, горящего ночника и расстеленной широкой супружеской кровати. Настя была готова на что угодно, даже на смерть, только бы не ложиться рядом с Артемом каждую ночь…
— Мужик! — с презрением и ненавистью говорила о зяте мама.
Но кто же когда-то внушил несмышленой Насте — или она прочитала где-то об этом? — что как раз эти самые простые мужики — деревень деревенью! — оказываются часто великолепными любовниками. Она все время возвращалась к этой мысли. Тарасов к их числу явно не принадлежал. И вся любовь к нему Насти, вся ее увлеченность им размылась болью, которую он ей неизменно причинял.
Не может быть, чтобы это всегда было так больно!
Так не бывает! Это должно пройти! Иначе люди никогда не занимались бы этим и не писали бы об этом, и не произносили бы так много слов" на поверку оказывающихся лишними! — думала Настя.
Но ничего не менялось. Или почти ничего. Не помогли и книги, накупленные Тарасовым. Пустые слова, для человеческой жизни бесполезные, ни ему, ни Насте не подходящие, ненужные. А была ли она вообще, их взаимная любовь, напоминавшая скоротечную чахотку, в которую они оба так запросто поверили и тотчас разуверились?
И Артем со страхом понял, что не только Настя, но — самое страшное! — он сам ничего не умеет, что всему в жизни нужно учиться, все необходимо постигать, если ты собираешься жить в ней человеком, а не братцем Иванушкой, норовящим напиться из ближайшей лужицы-копытца и стать козленочком.
А козленочек неизбежно превращается в козла. Его выводило из себя его собственное бессилие — не то пресловутое, которое запросто загнать в угол с помощью какой-нибудь там виагры или клиники «Андролог». Это все пустяки, детские игрушки. Он был бессилен сделать из Насти настоящую женщину… Не на примитивном физиологическом уровне. Это ерунда, на это способен и дебил. Физиология здесь ни при чем. У них не было ни душевной, ни духовной близости, а без этого путь к счастью заказан.
Настя боялась его. И хотя боли ее почти перестали мучить, страх оказался другом верным и преданным. Чересчур.
Она по-прежнему пугалась его резкости, тяжести его тела, его неловких, неуклюжих, грубоватых движений — он постоянно то больно зажимал ей руку, то оставлял синяк на плече и засос на губах… Такая любовь Настю нисколько не вдохновляла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29