Никакой ценности не представлял для него молоток и потому потрясен был, увидев, какое огромное впечатление его крик на трех молодых людей произвел. Глядели они друг на друга и не двигались с места словно от ужаса оцепенели. И вдруг рванулся Джек назад, хотя уже дымились, готовые в любую секунду неистовым пламенем вспыхнуть, кусты в саду перед домом.— Вернись! Вернись! — кричал Иш, но слабым оказался старческий голос, и, глотая горячий дым, задохнулся Иш. И думал еще, что не будет ему прощения, если сгорит Джек из-за такой ничтожной малости, как молоток. Но не сгорел Джек, выбрался из пламени невредимым, лишь шкура пумы на его плечах, обгорев, почернела да случайные искры оставили красные пятна ожогов на обнаженных руках. А увидев в руке Джека спасенный молоток, вздохнули молодые облегченно и радостно заулыбались. А за это время языки пламени уже совсем близко к ним подобрались, и потому ясно было — нельзя им оставаться на этом месте больше ни минуты.— Куда нам идти, Иш? — спросил Иша один из молодых. А Иш даже вздрогнул от неожиданности. Что угодно мог ожидать он, только не такого вопроса. Разве имеет право что-то старик решать, когда рядом молодые стоят, которым все должно быть лучше известно? А потом он вспомнил, что иногда его спрашивали, в каком направлении идти, чтобы охота получилась удачной. И когда он не отвечал, молодые щипали его. Ему не нравилось это, и было больно, и воспоминания о боли заставили его сейчас напряженно думать. И еще понимал Иш, что молодые могут убежать от огня в любом направлении, а вот ему, старику, сделать это будет не по силам. И — чего уже давно не делал — стал он думать еще напряженнее, ибо хотел спасти свою жизнь и жизни этих молодых, и еще потому, что боялся боли и не хотел, чтобы его щипали. И когда, казалось, уже не придумать ему было ничего, вспомнил Иш о плоской скале, где много лет назад выбивал он зубилом и молотком числа. За плоской скалой громоздились другие скалы, и были они высоки, и между ними найдут они убежище, потому что на тех голых камнях не росло ничего, что могло дать пищу огню.— Давайте пойдем на скалы. — И не стал объяснять Иш, на какие скалы, уверенный, что молодежь его и так поймет. И хотя помогали ему, бесконечно устал Иш, когда наконец добрались они до спасительного нагромождения голых камней. И рухнул Иш на голые камни, и лежал неподвижно, пытаясь отдышаться и восстановить силы, и только вздымалась грудь и хриплое дыхание вырывалось из его горла. А вокруг казалось, что вся земля пламенем была объята; но здесь они могли себя чувствовать в безопасности. Удобное место нашли — одна скала тесно прижалась к выступу другой скалы, образовав нечто похожее на каменную пещеру. И пока лежал Иш, то задремал он от слабости, а может быть, не задремал, а сознание потерял, потому что сердце его после бешеной гонки от ревущего за спиной пламени готово было из груди вырваться. Но через какое-то время очнулся он ото сна или от обморока, лежал тихо и думал, ибо ясной стала его голова, как уже давно не случалось. И думал он, что пришла пора сухой осени, а значит, пора больших пожаров, разносимых сухим северным ветром. Осень, пришедшая на смену лета, в которое он узнал Джека и говорил с ним о наконечниках стрел. И думал Иш, что с той поры большей частью Джек стал заботиться о нем, видно, Племя постановило так на своем сходе. «Даже старик, я все равно очень важный. Я — Бог. Нет, я не Бог. Может быть, моими устами говорит Бог, и я его оракул. Нет, сам-то я знаю — никакой я не оракул. Значит, заботятся они обо мне и помогают в старости, потому что я — Последний Американец». И снова, потому что бегство от языков пламени лишило его последних сил, Иш заснул, а может быть, потерял сознание. А когда пришел в себя, понял, что недолго пробыл в забытьи, ибо снова слышал треск пламени, но ничего не видел, кроме нависшей над головой серой громады скалы, и понял, что лежит на спине. Где-то рядом слышал он звуки негромкой возни и добродушное собачье ворчанье. И когда сознание вернулось к нему, то удивился сначала Иш, а потом даже немного испугался, какой свежей и ясной была его голова, и потому отчетливо помнил он, что происходило в прошлом, знал, что будет в будущем, и понимал происходящее в настоящем. «И второй мир — он тоже уходит, — вспыхивали в голове его звездочки мыслей. — Я видел, как уходил огромный мир. Теперь этот маленький — мой второй мир — уходит. Он исчезает в огне. В том огне, который неотделим от человека. В огне, который согревает и уничтожает нас. И еще люди часто повторяли, что бомбы превратят нас в дикарей и вернут в пещеры. Вот мы и в пещере, но никто не мог вообразить путь, который уготовила нам судьба по дороге в эти пещеры. Я выстоял и смирился с потерей моего большого мира, но я не переживу разрушения моего второго — маленького — мира. Я глубокий старик, но ясен и чист мой разум. И теперь я знаю — это конец. Из пещеры мы вышли и возвратились в пещеру». И будто связано это было в единое целое, с ясностью разума вернулась к нему былая острота зрения. И когда почувствовал он, как понемногу возвращаются силы, то сел Иш на камни и уже мог видеть остальных. И когда увидел, то удивился, откуда, кроме трех молодых, еще две собаки здесь. А Иш не помнил, что видел этих собак раньше. Ничем не замечательные, обычные собаки, которых люди брали с собой на охоту, — не слишком большие, с густой черной шерстью. Собаки-пастухи — как бы их назвали в Старые Времена. Это были умные, даже хорошо воспитанные собаки. И лежали они тихо под нависшими над головой серыми каменными глыбами, так похожими на свод пещеры, и не лаяли. А потом Иш перевел взгляд на молодых. И сейчас, когда казалось, что мог видеть он одновременно прошлое и будущее вместе с настоящим, он мог лучше понять молодых, потому что не чем иным, как смесью прошлого, будущего и настоящего, представлялись они. Одеты, как и Джек, — мокасины из мягкой оленьей кожи и голубые джинсы с медными пряжками и пуговицами. А на плечах шкуры пумы с длинными когтями на лапах зверя. У каждого был свой лук и колчан со стрелами, и у каждого на поясе висел нож, хотя не умели они делать ножи. У одного даже копье было с древком в рост человека, а когда присмотрелся Иш внимательнее, то увидел, что наконечником для копья настоящий нож мясника служил — игрушка с лезвием длиной в восемнадцать дюймов. Страшное оружие для рукопашных схваток в руках человека появилось. В самую последнюю очередь взгляд Иша на лицах молодых остановился, и увидел он, что другими стали эти лица — непохожими на лица людей, которых знал он очень давно. Потому что не было на этих лицах выражения неуверенности, беспокойства или страха.— Смотрите, — сказал один из них и кивнул в сторону Иша. — Смотрите, ему стало лучше! Он даже может сидеть. — И Иш понял, что в голосе звучали доброта и участие, и испытал великую любовь к этому молодому, хотя еще совсем недавно боялся, что именно этот будет первым, кто начнет щипать и бить его. И еще странным показалось Ишу, что после всех этих лет продолжали люди говорить на языке, который не когда назывался английским. Но когда прислушался, то понял — и язык изменился. Потому что, когда произнес молодой слово «смотрите», — звуки не такие, какими должны быть, послышались Ишу. Вместо «с» шипящее «ш» или даже «щ» он услышал. А дым клубами стелился, и они все кашляли немного. А снаружи все сильнее трещало пламя, — видно, горели деревья в саду стоящего неподалеку дома. Собаки до этого лежавшие спокойно, заволновались и стали тихонько поскуливать. Но воздух оставался прохладным, и потому не испытывал Иш страха. И думал он, что могло случиться с остальными. Наверное, уже несколько сотен людей объединяло Племя. Он мог спросить, но тяжким трудом было для Иша произносить слова, а по спокойным лицам молодых мог понять он, что не застал огонь Племя врасплох и не случилось непоправимого. Скорее всего, при первых признаках надвигающегося бедствия покинуло Племя эти места, и наверное, только в самый последний момент вспомнил Джек о старике — который еще и Богом был, — оставленном в одиночестве старого, полуразрушенного дома. Да, сейчас ему гораздо проще и легче было сидеть смотреть, думать и не задавать вопросов. И Иш снова взглянул на лица молодых. Один из них с собакой забавлялся. Подносил руку к собачьей пасти, а потом быстро отдергивал, а пес щелкал клыками и глухо рычал. Смотрел на них Иш, и казалось ему, что пес и человек на одной ступени стояли и были счастливы. А другой вырезал из дерева. Острый нож легко в мягкое дерево входил, и, пока смотрел Иш, стало дерево понемногу принимать законченный образ. И Иш улыбнулся покойно, ибо дерево широким разворотом бедер и полными грудями женской фигурки забелело. И понял Иш, что не изменились молодые. И хотя он даже имен их, кроме Джека, не знал, все они могли быть его внуками или правнуками. И теперь сидели они в похожем на пещеру каменном укрытии между двух скал, играли с собакой и вырезали из дерева сладострастные образы, а внизу бушевало пламя. Цивилизация умерла много лет назад, теперь остатки большого города догорали, а они были счастливы. А может быть, все это и к лучшему? Из пещеры мы вышли и возвратились в пещеру! И если бы был жив тот, и если бы рядом были такие же, как он, — все могло быть иначе. И снова он думал о Джои… Джои! Но кто рассудит, что лучше? И внезапно ощутил Иш жгучее желание жить — жить долго, может быть, сто лет и еще сто лет. Всю жизнь свою наблюдал он пути человеческие на этой земле и хотел сейчас от судьбы лишь одного — позволить ему и дальше смотреть. Какими интересными будут следующий век и следующие за ним тысячелетия. А потом забылся он и сидел тихо, как всякий старый человек, — просто сидел, без сна и без мысли.И как было уже, станут маленькие племена жить разобщенные между собой и думать будут только о себе и благополучии своего племени, и пути их жизненные разойдутся и очень скоро непохожими сделаются, как даже во времена Первого Человека не было. Причиной тому будут условия выживания и места обитания… Здесь будут жить люди, благоговейный страх испытывая перед Потусторонним Миром, из тех, кто не осмелится помочиться на землю без свершения святой молитвы богам своим. Будут они искусно управлять лодками и с приливной волной плавать по прибрежным шхерам. Пищей им станет рыба, морские моллюски и семена диких трав… А в этих краях темнолицые люди станут жить, и язык их будет непохожим на остальных, и молиться они будут темнолицему лику женщины с ребенком на руках. Они будут держать лошадей и индеек и выращивать маис в низинах рек. Они будут силками ловить кроликов, не не будет у них луков… А здесь еще более темнокожие поселятся. Говорить они будут по-английски, но не будут произносить букву «р», и речь их гортанная малопонятной для остальных станет. Они будут держать свиней и кур и выращивать кукурузу. И еще они будут выращивать хлопок, но не будут знать, зачем он нужен и для чего применить его, разве что станут немного хлопка приносить в дар своему Богу, ибо из преданий знали — великой силой обладал некогда хлопок. А божество их примет обличье аллигатора, и назовут они его Олсэйтн… А в этих краях искусными стрелками из лука люди станут, и их собаки будут обучены облаивать и поднимать зверя и птицу. Они любят собираться вместе и вести жаркие споры. А женщины их ходят с гордо поднятой головой. Символ их божества — молоток, но не всегда с большим почтением обращаются они с этим символом… Будут и другие племена и тоже найдешь в них свои отличия. Но пройдут годы и многочисленными станут племена, и когда пересекутся их пути, вот тогда начнут уходить, размываться отличия между людьми и в облике и в образе мысли. А потом стихийно, без всяких планов, возникнет новая цивилизация и принесет в мир войны.А скоро все они почувствовали голод и сильную жажду. И когда понемногу стало стихать пламя, и когда разорвалось сплошное кольцо огня, один из молодых выбрался из пещеры. А когда вернулся, то нес в руке старый жестяной чайник. И Иш узнал его — тот самый чайник, что некогда оставили они у ключа с особенно чистой и прозрачной водой. Молодой первому протянул воду Ишу, и тот долго пил прохладную воду. Потом пили все остальные. А когда напились, тот же самый молодой вытащил из кармана голубых джинсов плоскую консервную банку. Этикетка, видно, еще очень давно отлетела от банки, и металл ее толстым слоем ржавчины был покрыт. И когда увидели остальные банку, тут же начался между ними горячий спор: должны ли они попробовать то, что находится в этой банке, или лучше выбросить ее сразу Ведь уже были случаи, когда умирали люди, поев из банок, — так один молодой говорил. И продолжали они спорить яростно, но никто не посмотрел в сторону Иша и не спросил у него совета… Вот если бы на банке была картинка: рыба или фрукты какие-нибудь — вот тогда они бы знали, что там внутри. А один самый осторожный все настаивал, что даже картинка не поможет, потому что ржавчина могла проесть железо и тогда все, что внутри банки заключено, обязательно испортится. А Иш, которого в спор не вовлекали, мог сказать им, что нечего тут спорить, а нужно просто открыть банку и посмотреть, в каком состоянии находится там пища. Но оттого, что стар был Иш и с годами большую мудрость приобрел, понял скоро, что молодые спорят просто ради развлечения и в конце концов обязательно к одному общему мнению придут. И правда, поспорили, поговорили молодые, а потом один из них снял с пояса нож, воткнул в крышку банки, легко взрезал мягкое железо, открывая на всеобщее обозрение красно-коричневую массу ее содержимого. Иш тогда сразу понял — это лосось. А молодые долго обнюхивали банку, пока не пришли к общему мнению, что красная масса не сгнила и пригодна в пищу. Но для успокоения еще и банку изнутри осмотрели, проверяя, не проела ли ржавчина металл насквозь. А потом разделили банку на равные части и протянули долю Ишу. А Иш давно, очень давно не видел и не ел лосося из консервной банки. И казалось ему, что рыба должна быть гораздо светлее, а когда попробовал, понял, что за годы потерял лосось прежний аромат и вкус. А может быть, просто казалось ему так, потому что с годами перестал он ощущать вкус пищи. Если бы не тяжкий труд разговаривать, он бы не отказал себе в удовольствии прочесть молодым лекцию о тех маленьких чудесах, что предшествовали возможности их трапезы этими кусочками консервированного лосося. Что рыба была поймана многие годы тому назад у берегов Аляски, за многие тысячи миль от места, где они сейчас ее ели. Но если бы мог он говорить как раньше, не испытывая труда, то, наверное, не поняли бы молодые, о чем говорит этот древний старик. Возможно, и поймут они, что такое океан, ибо раскинулся океан совсем недалеко и могли видеть они его беспокойные просторы. Но, не имея представления, что такое большой корабль, не поймут они, как может держаться корабль на воде, и уже тем более не представить молодым, что значит «многие тысячи миль». И потому спокойно жевал Иш свою долю лосося, и лишь взгляд его скользил по лицам молодых, перебегая с одного лица на другое. Но все чаще застывал на лице молодого, которого знал Иш по имени, — Джек. Видно, нелегкой была жизнь у Джека, не баловала его. Видел Иш шрамы на его лице, и, если зрение не обманывало, левая рука слегка искривлена была, видно, после перелома срослась неправильно. И хотя не баловала судьба Джека, но не видел Иш на его лице борозды морщин — ясным и открытым оставалось, лицо. И снова почувствовал Иш, как сердце его нежностью и любовью переполняется, ибо, несмотря на шрамы, был для него Джек дитя — невинное, несмышленое дитя, и страшился Иш, что настанет день, когда суровый мир обрушится на невинную душу и сомнет ее, не готовую к неведомым испытаниям. И еще вспомнил Иш, как однажды задал молодому по имени Джек один вопрос Тогда спросил он его: «Ты счастлив?» И молодой тогда по-странному ответил, заставив Иша сомневаться, правильно ли он понял смысл услышанных слов. Так все теперь в этим мире устроено, и если почти не изменился язык, то не сосчитать, сколько прежних понятий и различий в явлениях исчезло из этого мира и из мыслей людей. Стерлась грань, разделяющая понятия горя и радости, созданная человеческими существами во времена цивилизации. И не только это, — если подумать, он, возможно, отыщет и другие примеры. Значит, мог Джек не понять вопроса, когда ответил Ишу: «Да, я счастлив. Все в мире идет, как должно быть, и я малая его частица». Но уже то хорошо, что не исчезло веселье из этого мира. И пока сидел Иш под низкими сводами — вытяни руку и коснешься шершавого камня, — видел он, как забавляются молодые с собаками, и слышал, как подшучивают друг над другом. И смех их, беззаботный и радостный, не затихал под сводами пещеры. А тот, кто все еще вырезал свою полногрудую красавицу, насвистывал что-то негромко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50