Цивилизация отступала, но, отступая, смотрела в лицо своему врагу и не бросала на поле боя своих раненых. Врачи и сестры не покинули больничные палаты, и тысячи добровольцев были рядом с ними. Целые города и районы объявлялись госпитальными и карантинными зонами. Прекратилась всякая хозяйственная деятельность, но люди обеспечивались продовольствием из государственных запасов чрезвычайного времени. Чтобы не допустить всеобщего падения морали и облегчить участь еще живых, власти прикладывали все силы по скорейшей организации массовых захоронений…Он прочел всю газету, а потом снова прочел ее, медленно вчитываясь в каждое слово. А что ему еще оставалось делать? Закончив читать во второй раз, он аккуратно сложил ее, вышел на улицу и сел в свою машину. Сел и подумал, что теперь это не имеет никакого значения, в чьей машине он сидит, потому что с равным успехом может сидеть в любой другой машине. В этом мире перестали существовать проблемы разделения собственности, но он предпочитал находиться там, где уже когда-то находился. Жирная собака опять появилась на улице, но он не стал звать ее. Он сидел и думал, а скорее всего не думал, а просто сидел с отключенным сознанием, в котором беспомощно метались обрывки мыслей, так и не складываясь в законченное решение. А когда очнулся, солнце поворачивало к закату. Он завел мотор и поехал вдоль улицы, время от времени останавливаясь и давая резкий, пронзительный гудок. Свернув на боковую улочку и продолжая методично сигналить, он объехал городок по кругу. Такой маленький городишко, который можно объехать всего за четверть часа и вновь вернуться к месту, откуда начал. Он никого не увидел, и никто не подал ему ответного сигнала. Зато он видел четырех собак, некоторое количество кошек, много бестолковых куриц и даже одну корову с обрывком веревки на шее, мирно пощипывающую траву городского газона. У парадных дверей нарядного дома, к чему-то деловито принюхиваясь, сидела большая крыса. Более не задерживаясь в центре, он вернулся к самому, как он теперь уже знал, богатому дому этого города. Не забыв молоток, вышел из машины. Время интеллигентных колебаний и размышлений перед запертой дверью уже прошло, и после третьего свирепого удара путь его был свободен. Как он и предполагал, в гостиной стоял большой радиоприемник. Нигде подолгу не задерживаясь, он поднялся по лестнице, быстро осмотрел верхние комнаты, снова спустился вниз, осмотрел подвал и только тогда вернулся в гостиную.— Ни души, — прошептал он и повторил громко, вслушиваясь в неожиданно по-новому прозвучавшие для него простые слова: — Ни души. Он щелкнул клавишей приемника и удивился, что электроэнергия продолжает поступать в дома. Решив, что лампы достаточно прогрелись, осторожно тронул ручку настройки. Тишина… ни музыки, ни человеческой речи, а только треск атмосферных помех больно давили на барабанные перепонки. Он переключил диапазон на короткие волны и снова услышал только писк и скрежет. Хотелось зажать уши ладонями, не слышать более этого космического воя, но он медленно повторял свои поиски на всех диапазонах. «Конечно, — размышлял он, — какие-то станции безусловно продолжают работу, просто они не могут вести передачи все двадцать четыре часа, как раньше». Он прекратил бесплодные попытки, оставил приемник настроенным на волну мощной, или бывшей мощной, радиостанции и лег на диван. Теперь, в какое бы время передача ни вышла в эфир, он обязательно услышит. Несмотря на ужас происходящего, его не покидало странное ощущение, что все это происходит не с ним, что он просто зритель последнего акта разыгранной на сцене вселенского театра великой драмы. Потом он понял, что это отличительная черта его характера. Он есть, был, когда-то был — а впрочем, какая разница — студентом, будущим ученым, а значит, одним из тех, кто больше умеет и предпочитает наблюдать, чем становиться участником событий. Вот так, размышляя на чужом диване, в чужой гостиной, он даже получил мимолетное, с некоторым оттенком насмешки над самим собой удовлетворение от оценки произошедшей катастрофы, как доказательство тезиса их университетского профессора экономики: «Беда, которую вы ждете, никогда не случится. Настоящая беда тихой незнакомкой вползает в ваш дом». Содрогаясь от ужаса черных кошмаров, человечество рисовало в своем воображении картины вселенской термоядерной катастрофы — догорающие вместе с их обитателями развалины городов, вздувшиеся трупы животных, почерневшую траву и обугленные деревья… Вышло все по-другому. Чисто и аккуратно, лишь слегка нарушив установившийся порядок, человечество взяли и… убрали с этой земли. «А это, — лениво думал он, — откроет перед пережившими катастрофу, если, конечно, такие остались, новые, интересные возможности существования». Ему было удобно лежать на этом диване, и вечер был теплым и тихим. Правда, физически он был измучен болезнью и, в не меньшей мере, истощен нравственно. Скоро он спал.Высоко над головой Луна, планеты и звезды продолжали свой плавный, медленный путь. И не имели глаз они, и не видели. Но с тех давних пор, когда полет фантазии впервые окрылил человека, вообразил человек, что смотрят они вниз на Землю. И если можем мы еще мечтать, и если этой тихой ночью действительно смотрят на Землю звезды, что откроется глазам их? И ответим мы, что не изменилась Земля. И если не поднимается дым из печей, дома обогревающих, не дымят заводские трубы, черным застилая небо, не горят ночные костры, путников, но взрываются вулканы, и ветер гонит пламя лесных пожаров. Даже с близкой Луны не увидеть разницу. Все также прекрасна наша планета и светится в этой ночи все тем же ровным голубым светом — и свет этот ни тусклее, ни ярче.Проснулся он, когда солнце стояло уже высоко. Несколько раз согнув и разогнув руку, с радостью понял, что боль в ней почти прошла, оставив лишь воспоминание да красное воспаленное пятно. И голова не болела и была ясной, а значит, оставила его другая болезнь, если, конечно, это была другая болезнь, а не сопутствующие симптомы змеиного укуса. И неожиданно он вздрогнул, потому что в эту секунду подумал о том, о чем никогда раньше не думал. Без всяких сомнений, он действительно болел этой новой болезнью, но, столкнувшись со змеиной отравой, и болезнь, и яд взаимно уничтожили друг друга. По крайней мере, это самое простое объяснение, почему он до сих пор жив. Он тихо лежал на диване и был очень спокоен. Разрозненные фрагменты головоломки начали понемногу находить свои места, складываясь в законченную картину. Люди, охваченные ужасом при виде больного, — это несчастные беглецы, понявшие, что нет спасения и чума уже опередила их. Поднимающаяся по горной ночной дороге машина — это другие беглецы, вполне возможно Джонсоны. Мечущаяся колли хотела сказать, что страшные вещи творятся на электростанции. Он лежал на удобном диване, таком удобном, что даже перспектива оказаться единственным оставшимся на земле человеческим существом не слишком сильно беспокоила и волновала. Возможно, оттого, что все это время он жил в добровольной изоляции от внешнего мира, шок от понимания произошедших в этом мире перемен был для него лишен той драматической окраски и силы, которая безусловно имела место, будь он сам свидетелем мучений и смертей своих близких, своего народа… И в то же время Иш не верил и не было никаких оснований верить, что он единственный человек на этой земле. Население страны сократилось, но сократилось всего на треть — так писали газеты, — и безлюдный Хатсонвиль тому подтверждение. Оставшиеся в живых или разбрелись по всему району, или эвакуированы в какой-нибудь медицинский центр. Прежде чем, стоя над могилой цивилизации, начать проливать слезы по гибели человечества, он должен выяснить, действительно ли разрушена цивилизация и действительно ли погиб человек. И для того чтобы сделать первый шаг на этом пути, он должен вернуться в дом, где жили его родители или — он надеялся на это — продолжают жить его родители.Приняв совершенно определенный план действий, Иш испытал нечто похожее на умиротворение — чувство, испытываемое всякий раз, когда на смену душевной сумятице приходила хотя бы временная, но все же уверенность в правильности сделанного выбора. Он встал с дивана и снова безуспешно покрутил ручки настройки длинных и средних волн. На кухне, распахнув дверцу холодильника, с легким удивлением обнаружил, что тот продолжает работать. Еда в доме была, но не в том количестве, как можно было ожидать. Запасы, очевидно, стали истощаться незадолго до того, как люди покинули дом, оставив полки кладовки полупустыми. Тем не менее он обнаружил полдюжины яиц, почти фунт масла, немного бекона, несколько головок латука, сельдерей и еще какие-то съедобные остатки. В шкафу стояла банка с виноградным соком, а в хлебнице нашелся хлеб — засохший, но не до последней степени. Дней пять назад хлеб этот мог быть свежим, и теперь, с большей вероятностью, чем прежде, он мог представить, когда последний житель покинул город. С таким богатством и привычкой к походной жизни Иш мог развести во дворе костер и приготовить сносный завтрак, но вместо этого включил плиту, ладонью ощущая поднимающееся вверх тепло. Завтрак он приготовил от души, и даже из сухих хлебных корок умудрился соорудить съедобные тосты. Тоскуя в горах по зелени, он всякий раз с жадностью накидывался на нее, когда возвращался. Вот и теперь, к своему традиционному утреннему меню из яичницы, ветчины и кофе он с удовольствием добавил щедрую миску с латуком. Возвращаясь к дивану, прихватил из изящной, красного дерева шкатулки сигарету. По всему выходило, что существование даже при таких обстоятельствах могло быть вполне сносным. Да и сигарета оказалась не слишком сухой. После замечательного завтрака и не менее замечательной сигареты он не испытывал необходимости предаваться скорби. Беспокойство и переживания он оставит на потом, не станет изводить себя, пока с точностью не установит, есть ли в этом действительно необходимость. Сделав последнюю затяжку, он с некоторой веселостью подумал, что теперь можно обходиться без мытья посуды, но, будучи человеком воспитанным и аккуратным, не поленился пройти на кухню и проверить, закрыта ли дверца холодильника и выключены ли конфорки электроплиты. Подобрав с пола уже не раз оправдавший полезное предназначение молоток, он вышел через безжалостно искалеченную парадную дверь.На улице сел в машину и начал свой путь домой. Не проехал и мили, как увидел кладбище. Вчера он совсем не думал об этом, будто и не догадывался о существовании вот таких, некогда тихих, маленьких кладбищ. А сейчас можно было не выходя из машины увидеть длинный ряд совсем свежих могил и бульдозер возле полузасыпанной широкой ямы. И Иш подумал, что их было совсем немного — тех, кто оставил этот город. Обогнув кладбище, дорога плавно скатилась с очередного холма и побежала по равнине. От полного одиночества и унылого однообразия пейзажа радость утра стала сменяться прежним подавленным состоянием тоски и неопределенности. В этот момент он страстно хотел, чтобы на вырастающем впереди холме, грохоча кузовом, показался какой-нибудь обшарпанный деревенский грузовичок. Но не было никакого грузовика. Поодаль от дороги паслись молодые бычки и еще немного лошадей. По обыкновению отмахиваясь хвостами от назойливых мух, не могли знать они, что происходит в этом мире. Над их головами, подчиняясь легким порывам ветра, лениво перебирала крыльями ветряная мельница, а внизу, под желобом поильни, среди истоптанной копытами черной земли маленьким островком зеленела нетронутая трава. Так было всегда — и было все, что осталось. Справедливости ради он отметил, что уходящая вниз от Хатсонвиля дорога никогда не считалась оживленной, и в утренние часы можно было проехать по ней несколько миль, никого не встретив. На хайвее он почувствовал себя по-другому. Все еще горели огни светофоров, и на подъезде к шоссе он автоматическим движением, повинуясь красному сигналу, нажал на тормоза. Но там, где по всем четырем полосам стремительным, шумным потоком должны были проноситься грузовики, автобусы, легковые, висела тишина.Он лишь на мгновение задержался на перекрестке и, трогаясь под красный свет, почувствовал легкое угрызение совести от недостойности поступка. Здесь, на хайвее, где все четыре полосы теперь стали его личной собственностью, все, как никогда, приобрело призрачный вид мистического кошмара. Кажется, он ехал в полусне, и время от времени та или иная деталь дороги, фиксируясь сознанием, на мгновение приподнимала серую пелену небытия. Что-то непонятное ленивой, размеренной трусцой, занимая внутреннюю полосу, двигалось впереди него. Собака? Нет, потому что он различил острые уши, быстрые тонкие ноги и серый, переходящий к брюху в желтое окрас шерсти. Это не сторожевая собака. Это койот среди белого дня спокойно перебирал своими легкими ногами по четырехрядной скоростной автостраде Америки. Странно, как быстро понял койот, что мир уже другой, и этот новый мир теперь дарует ему так много новой свободы. Иш подъехал ближе, просигналил, зверь лишь немного ускорил свой бег, перешел на другую полосу, потом еще на одну и, кажется ничуть не встревоженный, затрусил по полю… Две машины, слившись в смертельном объятии, перегораживали обе полосы. После таких столкновений всегда остаются трупы. Иш свернул в проезд, остановился. Под одной из машин лежало раздавленное тело мужчины. Иш вышел посмотреть ближе. Хотя асфальт краснел пятнами крови, он не нашел другого тела. Даже если бы он видел в этом поступке смысл, то все равно не смог бы приподнять машину и закопать это тело. Он поехал дальше… Его мозг не потрудился запомнить название города, в котором он заправлялся, хотя город был большим. Электроэнергия продолжала исправно поступать к механизмам бензозаправки, и ему оставалось лишь опустить в бак шланг и нажать кнопку насоса. Машина слишком долгое время находилась в горах, и он проверил уровень воды и заряд батареи. Одно колесо немного спустило, и когда он нагнулся подкачать его, услышал, как, повинуясь сигналу реле, автоматически включился насос, подающий горючее в резервуар колонки. Человек простился с этим миром, но сделал это так недавно, что оставленное продолжало работать без его хозяйского глаза…На главной улице еще одного города он сильно и долго сигналил. И совсем не потому, что надеялся услышать ответ. Просто было в этой улице нечто пока неуловимое, придававшее ей более естественный, будничный вид, чем в уже виденных им городах. Машины, застывшие на платных стоянках, и стрелки таймеров, повисшие за красной чертой. Такой могла быть улица ранним воскресным утром, когда люди еще спят, а магазины закрыты, и лишь оставленные с вечера машины напоминают: скоро город проснется. Нет, он приехал сюда не ранним утром, и солнце стояло уже над головой. Не сразу, но все-таки ему удалось понять, что заставило его остановиться, что в спящем городе создавало иллюзию движения. Над ресторанной вывеской «Дерби» горела неоновая реклама — маленькая лошадка, старательно перебирая ногами, все еще стремилась к цели. Если бы не движение, он бы никогда не различил слабое, розовое свечение неона в ярком свете солнечного дня. Он долго смотрел и наконец поймал ритм — раз, два, три. При счете «три» копыта маленькой лошадки прижимались к животу, и вся она начинала стремительный полет в воздухе. Четыре — копыта опускались, ноги, касаясь невидимой опоры, вытягивались, отталкивались… и все повторялось вновь — раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре. С безумной целеустремленностью лошадка скакала и скакала вперед, в пустоту, где ее никто не ждал, а сейчас уже никто и не видел бесплодных усилий. Иш смотрел на розовое свечение и думал: «Какая храбрая маленькая лошадка — какая глупая и никчемная тварь. Эта лошадь, — неожиданное сравнение заставило его зябко передернуть плечами, — эта лошадь, словно цивилизация, которой привыкло гордиться человечество. Скачет тяжело, с болью, а конца пути все нет и нет, но зато есть предназначенный час, когда иссякнет энергия, толкающая вперед, и тогда успокоится она, навечно застынет». Он увидел поднимающийся к небу столб дыма. Сердце скакнуло отчаянно, и, выворачивая руль, он в одно мгновение оказался на перекрестке, свернул и поехал в сторону дыма. Но уже на полдороге понял, что не найдет никого, и мелькнувшая надежда сменилась пустотой. Он доехал и увидел, как пока медленно и лениво лижет огонь стены маленькой фермы. «На то много причин, — думал он, — почему вот так, совсем без людей может начаться пожар». Сама по себе воспламенится куча промасленного тряпья, или останется включенным электрический прибор, или замкнет проводка холодильника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50