— А теперь я хочу предложить тост, — сказал Эзра. — За закон и порядок!— Пожилые посмеялись слегка, вновь услышав знакомую фразу, но для молодых была она ничего не значащим, пустым звуком. А когда все подняли стаканы за «закон и порядок» и выпили портвейн, все потекло по мирному руслу небольшой посиделки в тесном, почти домашнем кругу. «Наверное, это и должна быть мирная, семейная посиделка, — думал Иш, — где дело не должно вторгаться и портить покойный отдых». Может быть, семена, посеянные его пылкой и страстной речью, и дадут в будущем какие-нибудь всходы… Но, пожалуй, в этом было гораздо больше причин для сомнений, чем для веры. Сколько этих шуток было про мужика и гром и про крышу, которую после дождя чинят. Люди не изменились, если хуже не стали. И будут сидеть в бездействии до тех пор, пока что-нибудь не случится, а ведь большей частью плохое случается. А сейчас Иш выпил портвейн вместе со всеми и рассеянно слушал разговоры, — слушал, а другой частью сознания продолжал думать о своем. Да, что бы ни случилось, сегодня хороший день. Он выбил число «21» на гладкой поверхности камня, и начался Год двадцать второй. И в этот день — может, и потому, что год был назван так, как он назван, — Иш задумался серьезно о возможностях младшего сына. Иш взглянул в сторону Джои и поймал ответный, полный обожания быстрый взгляд умненьких глаз. Да, по крайней мере, здесь есть один, кто понимает его до конца.В огромной и сложной системе из дамб, туннелей, акведуков и резервуаров, благодаря которой вода с гор попадала в города, в одной из секций стальных труб акведука изначально крошечная трещина оказалась, совсем крошечная, но приведшая к роковым последствиям. К несчастью, в конце рабочего дня трубу эту проверяли, когда устал контроллер, и притупилось его внимание. В общем, как будто ничего плохого и не случилось. Установили монтажники трубу на свое место, и стала она служить своему назначению — не очень исправно, но все-таки служила. Незадолго до Великой Драмы объездной техник заметил течь в секции. Ничего страшного, обварить трубу — и будет она как новенькая, и даже еще лучше. А потом много лет прошло, и ни один человек не заглянул в те края. И крошечная струйка воды становилась постепенно все больше. Даже в засушливое лето зеленый квадратик земли указывал, где подтекает труба; а птицы и маленькие зверушки пили здесь воду. Ржавчина разрушала трубу снаружи, и внутри, под действием стремительного потока воды, тоже ржавела труба, и появлялись на теле толстой стали, как булавочные уколы, маленькие, едва заметные язвочки, и стремились те язвочки поскорее соединиться с ржавчиной, что снаружи трубу разъедала. Пять лет, а за ними еще пять лет прошло, и уже дюжина тоненьких струек змеилась по толстому боку трубы. Теперь из натекшей лужи уже скот пил. А через пять лет маленький ручей под трубой протекал — единственный ручей, в котором жизнь играла, когда все остальные в этом засушливом месте у подножия гор пересыхали. И теперь уже не крошечные язвочки, а целые каверны покрывали тело трубы, и от этого ослабла до предела вся структура металла. А внизу под трубой земля давно уже мягкой, размытой грязью стала, и приходящий на водопой скот своими копытами настоящий овражек вытоптал. В конце эрозия таких размеров достигла, что поплыла земля в основании бетонной опоры, на которой труба со своим тяжелым грузом воды покоилась. И когда дрогнула и просела опора, вся тяжесть воды еще сильнее начала на ослабленную трубу давить. И от давления лопнула труба, и из образовавшейся щели вырвался на свободу ручей побольше и потек вниз по дну оврага. И когда ручей этот еще больше воды вымыл из-под опоры, снова качнулась она. А когда качнулась во второй раз опора, в новом месте лопнула труба, и ручей уже в маленькую речку превратился.Стоило лишь в конце долгого дня откинуть одеяло и поудобней устроиться на мягкой подушке, как оглушительно резкий в тишине ночи винтовочный выстрел заставил его сесть в постели и застыть, напряженно вслушиваясь. Еще один выстрел, а за ним грохот оглушительной перестрелки покатился по ночной Сан-Лупо. И только тогда он почувствовал, как подрагивает кровать, — это Эм тряслась в беззвучном смехе. И тогда безвольно опустились его плечи.— Старая, глупая шутка, — сказал он.— Но сегодня ты попался!— Просто слишком много думал о том, что нас ждет. Да, слишком много думал о нашем будущем, вот почему и нервный такой стал. Перестрелка продолжалась с неослабевающей силой, словно началась новая Гражданская Война, а он лежал в мягкой постели и пытался сбросить напряжение тяжелого дня. Теперь-то он знал, что произошло. Когда костер догорел и все разошлись по домам, один из мальчиков вернулся к пепелищу незамеченным и бросил в горячие угли несколько коробок с патронами. А когда коробки прогорели, начали один за другим взрываться патроны. Как и большинство грубых шуток, эта тоже могла привести к нехорошим последствиям, но трава, на их счастье, еще зеленела и за пожар можно было не опасаться. Да и людей, наверное, предупредили о готовящейся забаве, чтобы держались подальше от горячих углей. Иш еще немного поразмышлял и пришел к выводу, что, скорее всего, лично для него предназначалась веселая шутка, а всех остальных заранее предупредили. Ну и отлично! Если это так, то шутка удалась и он купился на все сто процентов. И снова почувствовал Иш раздражение, но не от того, что оказался одураченным, а, как казалось, по более серьезным соображениям.— Понимаешь, — повернулся он к Эм, — все как всегда, и еще несколько коробок с патронами взрываются без пользы, а ни одна живая душа в этом мире ведь не знает, как делаются патроны! А мы живем среди пум и диких быков. А патроны — единственное средство держать их на почтительном расстоянии. И еще нужно добывать пищу, а как ее добывать, не стреляя в скот, кроликов, перепелок, мы тоже не знаем. Эм, или не зная, что ответить, или не желая отвечать, молчала, и тогда он с нарастающим раздражением стал вспоминать вечерний костер. Огромный костер, основой которого служили принесенные с ближайшей лесопилки аккуратно нарезанные доски. А если обложить эти доски со всех сторон рулонами туалетной бумаги, благодаря дыркам внутри восхитительно горевшим, добавить ящики со спичками, производившими короткие ослепительные вспышки, бутылки со спиртом и всякими горючими химикатами, то эффект получится впечатляющим. Если все это покупать за деньги, то результат получился бы не менее впечатляющим, ибо в Старые Времена такой костер мог стоить никак не меньше десяти тысяч. Ну а сейчас, сгоревшие материалы становились просто бесценными, ибо, исчезнув бесследно, не могли быть воспроизведены снова.— Не переживай, милый, — наконец услышал Иш голос Эм. — Давай спать. И тогда он тихонько поерзал в кровати, чтобы прижаться лицом к ее груди, — так, казалось, сила ее и уверенность передаются и ему.— Да я и не переживаю особенно, — сказал он. — Просто мне порой кажется, что наша покойная жизнь не может продолжаться вечно, и потому я начинаю рисовать будущее самыми черными красками. Он лежал тихо, ждал, что скажет Эм, но Эм молчала, и тогда он снова заговорил:— Помнишь, как я все время не устаю повторять, что мы должны жить созидая, а не подбирать то, что лежит под руками. Это для нас плохо кончится, как в материальном, так и в нравственном смысле. Помнишь, я начал говорить об этом, когда еще не родился Джек.— Да, я помню. Ты повторял эти слова очень много раз, но что бы ты ни говорил, гораздо проще открыть готовую консервную банку, тем более что их все еще много и на складах и в лавках.— Но всему приходит конец. И что тогда станут делать люди?— Ну, я думаю, это будет зависеть от людей, думаю, они найдут способ, как решить свои собственные проблемы… И еще, дорогой, я очень хочу, чтобы ты наконец перестал беспокоиться об этом. Все было бы по-другому, если бы рядом с тобой оказались люди, думающие так же, как и ты. Но сейчас здесь только Эзра, Джордж и я — простые и, наверное, не очень умные люди. И мы не умеем думать иначе. Дарвин — так его, кажется, звали? — считал, что мы произошли от обезьян или от похожих на них, а ведь обезьяны и все прочие — они ведь не задумываются о будущем. Вот если бы мы произошли от пчел или муравьев — вот тогда мы бы точно думали о будущем, а если от белок, то тогда бы умели запасаться орехами на зиму.— Возможно. Но в Старые Времена люди все-таки думали о будущем. Ты же знаешь, какую цивилизацию они создали.— И еще Дотти — как ее фамилия? И Чарли Маккарта, как Эзра говорит. — И вдруг, неожиданно для Иша, Эм резко сменила тему. — Вот ты все время говоришь, что мы не создаем, а побираемся. Неужели то, что мы делаем сейчас, так здорово отличается от того, чем всегда занимался человек? Если сегодня тебе нужна медь, ты идешь на склад, находишь там кусок медного провода, берешь молоток и через какое-то время получаешь нужный тебе кусок меди. В Старые Времена человек выкапывал медь из какой-нибудь горы. Это могла быть не медь, а медная руда, но в любом случае человек все равно брал чужое, и медь все время там лежала. И с пищей то же самое, потому что люди пользовались тем, что накопила земля, превращая все это в пшеницу. Все время мы берем и пользуемся тем, что уже было накоплено до нас. Я не вижу между нашей и той прежней жизнью существенной разницы! Ее доводы на мгновение испугали, но он быстро пришел в себя.— Нет, это совсем не то же самое. По крайней мере, тогда люди производили, в отличие от нас они были творцами. У них были заботы и цели. Они потребляли то, что сами делали, и все время двигались в своем развитии вперед.— А вот в этом я не уверена, — возразила Эм. — Даже в легкомысленных воскресных приложениях писали, что мы всегда на грани чего-то: меди, нефти… Что земля истощена и нам грозит голод. Она замолчала, и, зная ее, Иш понял, что Эм хочет спать, и потому не стал возражать. Но к нему сон не шел, и беспорядочные мысли продолжали суетливо метаться в голове. Воспоминания вернули его к первым дням Великой Драмы, когда пытался представить он, как и что нужно сделать для начала возрождения цивилизации. Потом вспомнил размышления о природе изменений — как влияет изменение внутреннего состояния человека на окружающую среду и как окружающая среда, воздействуя на человека, заставляет его измениться. Наверное, только очень сильные и неординарные личности могли противиться внешнему давлению и по своему желанию переделывать окружающий мир. И, думая о неординарных личностях, он стал думать о маленьком Джои — ясноглазом, умном Джои — кажется, единственном до конца понимающим, что хочет сказать и о чем говорит его отец. Иш пробовал угадать, каким станет Джои, когда вырастет, и думал, что настанет день, и он сможет говорить с ним как с равным. И потому стал придумывать слова, которые скажет ему.— Ты и я, — скажет он, — мы одна суть, мы понимаем! Эзра, Джордж и все другие — они просто хорошие люди. Они хорошие, обычные люди, на которых можно положиться, и не может мир существовать без таких людей, ибо они есть его плоть и кровь, но нет в них искры. Мы обязаны выжечь эту искру! А потом от Джои, стоявшем на верхней ступени мысленно представленной им лестницы, Иш стал спускаться вниз и думать об остальных, пока не дошел до нижней площадки, где стояла Иви. Нужно ли было все это время ухаживать за Иви и оберегать ее? Странная мысль, но она не давала ему покоя. Он помнил, было какое-то слово — энтаназия как будто? Убийство из милосердия, как еще говорили. А как можно заставить кого-нибудь в маленькой социальной группе покончить с Иви или с кем-то из ей подобных, даже если такая Иви не может быть источником счастья ни для себя, ни для окружающих? И если какая-нибудь социальная группа сможет решиться на такое, значит, в ней должны действовать законы пострашнее, чем законы, устанавливаемые строгим американским папой, не говоря уже об общественном мнении кучки друзей. Что-то обязательно случится, и, конечно, поводом для этого будет не Иви. Но что-то обязательно должно случиться, и тогда им придется предпринимать какие-то решительные действия. И с такой силой мысли эти захватили его воображение, что он дернулся всем телом, словно уже сопротивлялся тому, что неизбежно должно было случиться. Или Эм не спала, или его резкое движение разбудило ее.— Что случилось, дорогой? — спросила она. — Ты скачешь, словно маленькая собачка, которой приснилось, как она гонится за львом.— Что-то обязательно должно случиться! — воскликнул он, так, словно она знала, о чем он думал.— Да, я знаю, — сказала она, и сказала так, словно действительно знала.— И нам непременно нужно что-то предпринять. Организоваться — вот, кажется, правильное слово.— Ты знала, о чем я думал?— Вспомни, сколько раз ты об этом говорил. Ты очень часто об этом говорил. И особенно в каждый Новый год. Джордж говорит о холодильнике, а ты о том, как обязательно что-то произойдет. Но, как видишь, ничего особенного не происходит.— Да, но наступит время, и это произойдет. Должно произойти! Я буду прав, и наступит год, когда все это случится.— Хорошо, мой дорогой. Продолжай беспокоиться. Ты, наверное, один из тех, кому неуютно, когда они ни о чем не переживают. Слава Богу, от такого беспокойства, кажется, не много вреда для здоровья. Она не сказала больше ни слова, но прижалась к нему, обняла и держала так. От прикосновения ее тела ему, как всегда, стало хорошо и покойно, и он заснул.Несколько недель маленькой речкой вытекала вода из прорванной трубы акведука. И теперь ни капли воды не попадало в резервуары хранилища. И в то же время благодаря образовавшимся в течение долгого времени тысячам маленьких протечек, благодаря открытым и оставленным так во время Великой Драмы водопроводным кранам, благодаря серьезным разрушениям времен землетрясения, благодаря всему этому вместе накопленная вода уходила из резервуара, и уровень ее быстро и постоянно снижался. 2 Как Иш предполагал, так все и происходило. Они ничего не делали. А недели шли своей чередой. И не было слышно криков «Эй, взяли!», и никто не кряхтел и не ругался, сгибаясь под тяжестью затаскиваемого в гору холодильника; и не было слышно звона лопат на их маленьком общественном огороде. Иш, по своему обыкновению, время от времени страдал, но жизнь продолжалась, и даже у него порой не было причин для особого беспокойства. Даже ничего не делая и ни в чем не участвуя, он мог по старой студенческой привычке испытывать удовлетворение от простого созерцания происходящего. Прав ли он был, думая, что все пережившие трагедию, ставшие свидетелями уничтожения, казалось, незыблемого общества, испытали шок нервного потрясения? Так уважаемая им антропология предоставила в его распоряжение несколько примеров. Охотники за черепами и индейцы равнинных прерий, потерявшие желание приспосабливаться к изменившейся обстановке, и более того, когда грубо разрушили их традиционный жизненный уклад, потерявшие вкус к самой жизни. Если они не могли более продолжать коллекционировать черепа, нападать на «стальных коней» или снимать скальпы, у них не появлялось других желаний… А в условиях мягкого климата и легко доступной пищи могут ли появиться стимулы, определяющие потребность в переменах? Тоже достаточно распространенные примеры — аборигены островов южных морей или тропиков, где можно вполне достойно прожить, питаясь исключительно одними бананами. Или есть еще причины? К счастью, он обладал достаточными познаниями в основах философии и истории, чтобы не затеряться во множестве сравнений. А главное, он понимал, что безуспешно пытается разрешить проблемы, над которыми бились лучшие умы человечества с той самой поры, когда человек впервые начал задумываться о порядке устройства своего мира. Иш тоже невольно оказался лицом к лицу с загадками динамики и движущих сил развития общества. Что заставляет общество претерпевать изменения? В этом вопросе ему — студенту — повезло больше, чем Кохелету, Платону, Мальтусу и Тойнби вместе взятым. На его глазах общество уменьшилось до таких размеров, что в конечном итоге его можно было подвергнуть лабораторным исследованиям. Но стоило в рассуждениях добраться до этого тезиса, как тут же возникала новая, беспокойная мысль, нарушавшая простоту и изящество его выкладок. И все из-за того, что он переставал быть чистым ученым и начинал мыслить простыми человеческими категориями, как это бессознательно делала Эм. Общество, обосновавшееся в Сан-Лупо, — это не микрокосм, которым оперируют философы, не капля из общего моря, называемого человечеством. Нет, это собранные в группу личности. Это Эзра, Эм, мальчики и, конечно же, Джои! Заставьте измениться личность, как тут же изменится все состояние группы. Только одну личность! Если место Эм займет — ну, скажем, Дотти Ламур? Или вместо Джорджа — кто-нибудь с мощнейшим интеллектом, из тех, кого он помнит еще со времен Университета, — профессор Сауэр, например?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50