..
На следующий день, сразу после утренней репетиции, не пообедав и не выпив даже по чашечке кофе, мы рванули в метро и поехали на север Москвы. Гундосый голос в телефонной трубке лениво сообщил, что доктор Сергиенко, вроде бы, на работе, смена, вроде бы, его, и вообще - сплошные "вроде бы".
- Что мы ему скажем? Что мы ему скажем? - ныла я, вдруг впавшая в состояние близкое к истерике, в то время как Митрошкин оставался монументально спокойным. - Он же просто не станет с нами разговаривать. Вот так запросто подойти к человеку и обвинить его в трех убийствах? Да ещё при этом пожать руку: дескать, вы - молодец, мы вас вполне понимаем и даже где-то одобряем? И, вообще, все получается как-то слишком просто. Слишком просто! Не может этого быть!
Леха выслушивал все это с видом достаточно флегматичным, но, в конце концов, взорвался:
- Слушай, что тебе не нравится? Сначала ты целыми днями доставала меня со своей дурацкой тенью, выступающей из темноты, потом верещала, что Андрей может знать убийцу, а теперь тебя вдруг взволновало, что же мы ему скажем? Вовремя опомнилась, нечего сказать! Просто очень к месту тебя деликатность заела. Других слов у меня нет... И простота ей, видите ли, не нравится! Просто - аж удавиться! А тебе чего бы хотелось? Чтоб мы сейчас приехали, и выяснилось, что Сергиенко - это просто однофамилец? Что никакой Андрей в этой больнице никогда не работал? Что Оксана Леонидовна Батурина - это фантом? Чтобы мы позвонили ей второй раз, а в трубке раздался зловещий хохот и пояснение: "С вами разговаривает автоответчик"? Этого бы тебе хотелось, да?
Редкие, но внезапные приступы Митрошкинского красноречия меня всегда пугали, поэтому я благоразумно заткнулась и до того момента, когда мы ступили на двор больничного городка, хранила скорбное молчание. А больничный городок оказался очень заурядным и ужасно похожим на аналогичное заведение в Михайловске. Те же унылые серо-бурые корпуса, те же тусклые окна. Те же утоптанные до опасного блеска асфальтовые дорожки, и те же санитары в телогрейках, надетых поверх белых халатов. Так же каркали вороны, срываясь с деревьев, так же дымила труба над домиком пищеблока.
- Ну вот и пришли, - констатировал Леха, останавливаясь для того, чтобы выкурить сигарету. - С тобой свяжешься... А-а! - Он махнул рукой. Все равно я должен был бы с ним поговорить. Хотя бы ради Маринки. Только вот он меня и не помнит, наверное?
- Главное, чтобы ты его узнал. Все-таки три года прошло. Да и потом, он вполне мог не только фамилию поменять, но и усы с бородой отрастить. Или прическу сменить? Или ещё что-нибудь?..
- "Что-нибудь еще" - это что? Пластическую операцию? Или смену пола? Или и то, и другое? Был высоким темноволосым мужиком, стал крохотной белокурой карлицей?
- Тебе охота острить? - с нервным интересом осведомилась я, чувствуя, что коленки начинают слабеть от волнения.
- Нет, - признался он и, резко дернув меня за руку, скомандовал: Пойдем.
А дальше все было до смешного просто: мы вошли в терапевтический корпус, сунулись со своим вопросом сначала к нянечке из гардероба, потом к проходящей по первому этажу медсестре. Нам объяснили, что, вообще-то, в больничном городке карантин в связи с эпидемией гриппа, но если у нас личное дело доктору, то тогда, конечно... Отправили куда-то в боковой коридорчик с указаниями "потом направо, а потом налево". Потом мы семь верст тащились по лестнице и ещё столько же по какому-то чудовищному лабиринту, заставленному сломанными кроватями и стульями. И, в конце концов, очутились перед двустворчатой застекленной дверью с предупреждающей табличкой: "Внимание! Карантин!" Толкнули её и чуть ли не нос к носу столкнулись с мужчиной в белом халате, зеленоватых медицинских брюках, такой же шапочке и приспущенном респираторе, болтающемся на шее. У него, в самом деле, была аккуратная черная бородка и ровные черные усы. Нельзя сказать, чтобы они меняли его внешность до неузнаваемости, но если бы я встретила доктора Сергиенко где-нибудь на улице, не рассчитывая на то, что могу его встретить, то, наверняка, не вздрогнула бы и не обернулась.
- Молодые люди, позвольте спросить: вы куда? - начал он было. Потом вгляделся в Лехино лицо и удивленно склонил голову к плечу.
- Здравстуй, Андрей, - сказал Митрошкин, протягивая руку. - Ты ничего не перепутал. Я, действительно, троюродный брат Марины. Все правильно...
Потом мы втроем сидели в маленьком посредственном кафе напротив больничного городка, крутили перед собой чашки с остывающим кофе и не знали с чего начать. Я молчала, потому что, вообще, чувствовала себя лишней, Леха смущался и нервно покусывал то верхнюю, то нижнюю губу, Андрей Говоров (он же Андрей Сергиенко) постукивал подушечками сильных пальцев по краю стола. У меня из головы почему-то никак не шла глупая мысль о том, что он мог бы стать не только врачом и ценителем живописи, но ещё и хорошим пианистом.
- Ну.., - проговорил Андрей, в конце концов. - Как там Марина? Как девочка?
- Хорошо, - Митрошкин зачем-то достал из кармана носовой платок и тут же засунул его обратно. - То есть, нормально. Иришка в школу ходит. Марина работает... А ты... Ты не хочешь ничего им передать?
- Вы за этим меня нашли? Чтобы узнать, не хочу ли я чего-нибудь передать?
- Нет, - Леха начал едва заметно краснеть. - Ты мне вот что скажи: ты женился во второй раз?
- А какое это имеет значение?
- Так "да" или "нет"?
- Послушайте, ребята, это не смешно. Мы с вами - достаточно взрослые люди, чтобы позволить себе говорить без экивоков... Вас Марина прислала?
- Марина не знает, где вы и что с вами, - ответила я, подумав, что, в самом деле, уже пора переходить от намеков к прямому, конкретному разговору. - Она знает только то, что вы живы, и любит вас до сих пор. Сейчас, наверное, ещё больше... Вы вполне можете передать для неё какое-нибудь письмо. Никто об этом не узнает. Мы в курсе дела - больше никто.
- Значит, вы в курсе? - в его взгляде промелькнула какая-то печальная, горькая усмешка. - И больше никто? Что ж, отрадно... Я даже знаю, что вы сейчас спросите или скажете.
Повисла пауза. Митрошкин под столом тронул коленом мою ногу. Я вдруг ощутила что-то похожее на тревогу и ещё мучительное, необъяснимое желание уйти отсюда прямо сейчас, пока ещё ничего, в общем, не сказано, и точки над "i" не расставлены. Потом Леха предположит, что это были предчувствие, женская интуиция и моя обычная трусость вместе взятые. Но это будет потом... А пока за соседними столиками обедали и перебивались пивком граждане мелкобуржуазной и студенческой наружности, барменша за стойкой покачивала головой в такт незатейливой песне, льющейся из магнитофона, а мы трое смотрели куда угодно, только не в глаза друг другу.
- Я знаю, о чем вы сейчас спросите, - повторил Говоров, но уже без усмешки и как-то деревянно. - Имел ли я право убивать этих людей? Стоит ли обожженное лицо Марины четырех человеческих жизней?..
При слове "четырех" я напряглась и вскинула тревожный, недоумевающий взгляд на Леху.
- ... Решал ли я для себя вопрос про "тварь дрожащую" и что, в конце концов, надумал? Кто мне дал право, в конце концов?
- Тише! - глухо попросил Митрошкин. - Мы не собираемся ни о чем таком тебя спрашивать. Это - твое дело, ты так решил - ты сделал... Я, например, не возьмусь тебя судить. И никто никогда не узнает. По крайней мере, от нас... Мы не об этом хотели тебя спросить...
- Почему же не об этом? - почти обиделся Андрей. Он снова усмехался. Только теперь в прищуре его темных глаз, в улыбке, больше похожей на оскал, проступало что-то шутовское. - Спросите для начала об этом, и я вам отвечу: я не у-би-вал э-тих лю-дей! Ни одного из этих людей! Понятно? И даже если за мной придет милиция, а не вы, они очень быстро убедятся в том, что у меня есть алиби.
- О, Господи! - только и вымолвила я, проводя ладонью по лицу. Леха же подался вперед и чуть не опрокинул локтем свою чашку с кофе:
- Подожди! Что ты говоришь? Тогда при чем тут алиби?
- При том, что я тоже смотрю "Криминал", при том, что я - не идиот. Я знаю про этих убитых людей и знаю, что не одна Марина, в конце концов, догадается и подумает на меня!.. Да, я - мелкая, трусливая сволочь, я запасся алиби. Честно говоря, я просто чуть с ума не сошел от радости, когда понял, что у меня есть алиби на тот день, когда убили Большакова, и потом, когда кончили Найденову. Алиби, которое может подтвердить с десяток человек!.. Хотите проверить?
- В Михайловске убили не четверых, а пятерых человек, - я отвела ладонь от лица и двумя пальцами отодвинула от себя чашку. - Еще одну женщину - совсем недавно, в ночь с шестого на седьмое января.
- Да? - все ещё в запале ерничанья, с каким-то вызовом спросил Андрей, потом опустил голову и едва слышно выдохнул: - Боже...
Мы помолчали. Только теперь молчание было тяжелым и пугающим, как туча с шаровыми молниями, зависшая непосредственно над головой. Митрошкин что-то мучительно соображал, я даже и не пыталась привести свои мозги в хоть сколько-нибудь рабочее состояние. Говоров же явно, с болезненным напряжением ждал дальнейших вопросов.
- И ты, конечно, понятия не имеешь, кто это мог сделать? - спросил, наконец, Леха, глянув на него исподлобья.
- Почему же? Я знаю, кто это сделал. Знаю даже зачем и почему. Только не знаю, когда это закончится... И вы догадаетесь, если подумаете. Ты, Леша, по крайней мере, должен понять. Это же очень просто. Можно сказать, элементарно! Вспомни о Марине: она ведь, наверняка, просто счастлива тем, что это делаю я? А до этого и не жила вовсе - так, существовала еле-еле. Зато теперь счастлива и горда? Правильно? Потому что есть мужчина, который любит её до безумия, который мстит за нее, и которому она дороже всего на свете. Не какое-то мелкое говно, которое то ли потонуло, то ли всплыло и сбежало, а мужчина, благородный рыцарь! Зорро! Робин Гуд!.. Она ведь теперь счастливая женщина? Я не прав?
- Марина?! - пробуя имя на язык, в каком-то суеверном ужасе проговорила я, но ещё прежде чем до конца поняла, что несу неимоверную чушь, что все, на самом деле, гораздо проще и логичнее, Говоров устало произнес:
- Ольга Григорьевна Луцик. "Добрейшая тетя Оля"...
И все... И мы не попадали со стульев, не замерли с вытаращенными глазами и раскрытыми ртами. Наверное, потому что это, и правда, было очень просто и логично. И объясняло все с начала и до конца. Почти все.
- Вы, наверное, когда ехали сюда, хотели пожать руку благородному Айвенго? - Андрей, словно скинув с плеч тяжкий груз, потянулся к остывшему кофе и сделал несколько мелких, быстрых глотков. - А вышло вон как! Только знаете, ребята, когда речь идет о подрасстрельной статье, не больно-то рыцаря из себя поизображаешь. Молчите?.. Ну, и не надо ничего говорить. И осуждать меня тоже не надо. Ни к чему. Я для себя все решил. Пусть я сволочь, но я живу так, как сам себе приказал. И меня все устраивает... Марину, конечно, жаль. И Иришку. Но им без меня лучше. Тем более без такого - меня. У Марины другой "Андрей" есть - тот который убивает её мучителей направо и налево! Всем так лучше.
- Значит, Ольга Григорьевна специально сделала все так, чтобы подумали на вас? - я расстегнула два верхних крючка на полушубке. - Чтобы Марина подумала на вас?
- Вот именно, "чтобы Марина"... Не думаю, что бы "тетя Оля" хотела подвести меня под "вышку". Она, вообще, странная тетка, я в ней сильно ошибался... Конечно, рано или поздно выйдут на меня, начнут проверять, убедятся, что есть алиби. Мать почти наверняка скажет Марине, что я - не просто сволочь и подонок, но ещё и убийца, что я просто выкрутился. Она её убедит. Ольга Григорьевна всегда умела убеждать... Надо же! Чего только не сделаешь ради счастья любимой дочери?! Даже над ненавистным зятем ореол святости собственноручно подрисуешь!
- Ольга Григорьевна умерла, - глухо проговорил Митрошкин. - Надо надеяться, что она умерла. Она ушла из больницы, из онкологии, и пропала. Ей оставалось жить несколько недель, а потом погибла эта девушка - Катя, и женщина в профилактории. Последнюю женщину задушили в профилактории...
- Вон оно значит как? - Говоров, казалось, нисколько не удивился. Онкология... Ну что ж, это многое объясняет. Значит, она, наверняка, знала, что умрет, когда все это делала. Знала, что ей хватит оставшейся жизни ровно на то, чтобы убить этих людей и постараться сделать счастливой Марину... А я, кстати, понял, что она серьезно больна. Сразу же, как только увидел её возле корпуса. Белки глаз, цвет лица, худоба ненормальная. И ещё взгляд...
... Он сразу же понял, что она серьезно больна. Белки глаз, цвет лица, худоба ненормальная. И ещё взгляд. Она смотрела на проходящих мимо людей с тоскливой завистью и странным, затаенным страхом. Вот мужчина с женщиной выходят из роддома с кулечком, обмотанным голубой лентой, в руках. Вот старушка прогуливается под руку с молодой женщиной - наверное, дочерью. Вот молодая медсестра перебегает из корпуса в корпус прямо в халате и тапочках... Ольга Григорьевна пока ещё его не видела, и он вполне мог зайти обратно, выйти через вторую дверь, через приемный покой, в конце концов. Но Андрей почему-то стоял на месте, как приклеенный, и по-идиотски улыбался, не в силах согнать с лица эту нелепую ухмылку. В голове у него вертелся бородатый анекдот про зятя, который со словами: "Я - добрый! Я тебя отпускаю", отпустил любимую тещу вниз головой с седьмого этажа.
В конце концов, она обернулась. Она должна была обернуться. Смерила его своим обычным, презрительным взглядом и обыденно сообщила:
- А я всегда знала, что ты не утонул. Любящая жена вот поверила в то, что тебя нет, а я знала, что ты живой. И не ошиблась... Мне однокурсник твой твои координаты дал.
"Соловьев!" - подумал он с бессильной злобой. - "Или Болдырев... Черт, да теперь уже, наверное, половина выпуска знает. Надо было ожидать, что меня, в конце концов, найдут. Хорошо хоть она, а не Марина".
- Пойдем, поговорим, что ли? - предложила "тетя Оля", переложив старую некрасивую кожаную сумку из правой руки в левую. - Найдешь для меня полчаса? Больше мне не надо.
- Вы хотите, чтобы я вас к себе домой пригласил?
- А у тебя и дом теперь в Москве есть?.. Видишь, все получилось, как ты хотел: Москва, квартира, карьера. Жена, наверное, есть? Какая-нибудь генеральская дочка?
Жены у Андрея не было. Как, впрочем, и квартиры. Была комната в общежитии типа "малосемейки" и женщина с двухкомнатной на Соколе. Женщине нравилось, когда он подходит к ней на кухне и опускает её лицом на стол. А ещё когда в окне дома напротив в этот момент появляются соседи. Всего этого теще он, понятное дело, говорить не стал.
- Какая вам разница? Если бы мы были с Мариной в официальном разводе, вы бы стали лезть в мою жизнь со своими расспросами?.. Впрочем, вы бы, наверное, стали. Давайте! Я вас слушаю!
Ему уже почти удалось успокоиться. Что, собственно, произошло? Да, ничего! Ну, выследила теща, ну, расскажет бывшей жене, и что дальше? Марина - интеллигентный человек, она поймет. Ей многое можно объяснить, ничего не объясняя - просто посмотреть в глаза. А те люди?.. Они тоже поймут, даже если что-то и узнают. Они поймут, что прошло три года, и раз он сидел все эти три года, как суслик в норе, значит, уже не опасен.
Интересно, это только у "тети Оли" такая достойная восхищения интуиция, или они тоже обо всем догадались ещё три года назад? Наверное, да... Это только Маринка поверила - святая душа. (При такой внешности, такое чистое детское сердечко!)... Когда Андрей шел к тому мостику в новых ботинках из нубука и черной вязаной шапке, держа в руках пакет со старой "ондатрой" и старыми ботинками, он представлял, как все это увидит она... Толстый слой снега. Серый лед, у проруби кажущийся голубоватым. Острые края, сколки. Руки, изрезанные в кровь. Это ведь инстинкт. Нормальный инстинкт самосохранения. Прыгнуть в реку добровольно, чтобы потом с захлебывающимся, судорожным стоном вынырнуть из воды, ломая пальцы, сдирая кожу и кроша вокруг себя лед, как огромный старый сухарь... У Маринки пронзительное воображение. Она представит и прилипшие к его лбу волосы, и закатывающиеся глаза, и искривленный судорогой рот. Только бы, чего доброго, не подумала, что его убили (Зря, идиот, столько на эту тему говорил!). Подымет шум, поставит на уши милицию. Найдут, вернут. И что дальше?..
Он присел на корточки, положил на мост шапку, рядом поставил ботинки. Носком правого придавал записку. Для верности закрепил её края комочками мокрого снега. Поднялся, отряхнул брюки и быстро пошел прочь, почти физически чувствуя, как тает, испаряется страх...
- Прямо здесь будем говорить? - "тетя Оля" попыталась взглянуть на него насмешливо. Такая нелепая в своих растоптанных сапогах, полосатом вязанном берете, да ещё и с морковной помадой на губах!
- Если хотите, я могу пригласить вас в ординаторскую. Там сейчас, наверное, свободно. Вас устроит?
- Устроит, - она спокойно кивнула.
Они зашли в корпус, поднялись в ординаторскую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40