Русанова Вера
Букет для будущей вдовы
Русанова Вера
БУКЕТ ДЛЯ БУДУЩЕЙ ВДОВЫ
Роман
Глава первая, в которой я уясняю для себя разницу между штопором и "энергетической спиралью" и становлюсь свидетелем по делу об убийстве.
Глаза у него были серые - не то чтобы равнодушные, но какие-то клинически спокойные. И смаргивали редко, как у большой лягушки. Правда, кончик правой брови при этом подергивался в мелком постоянном тике. Он смотрел на меня так, как лягушка могла бы смотреть на синхрофазотронную установку - тупо, неотрывно, но безо всякого интереса - и монотонно повторял вот уже в четвертый раз:
- Теоретически я вас здесь не задерживаю. Это профилакторий, а не колония строгого режима. Вас, Евгения, по закону не могут насильно держать даже в реанимации: не хотите лечиться - пишите заявление и идите себе на все четыре стороны... Вот если бы я был врачом в профилактории, так сказать, лечебно-трудового плана, мы бы с вами разговаривали в ином ключе...
Тот факт, что я была бы пациентом подобного заведения как бы и не подвергался сомнению.
- Значит, я все-таки могу идти?
- Можете, - Анатолий Львович утвердительно кивнул. - С опорно-двигательным аппаратом у вас все в порядке. По крайней мере, пока. Вы можете идти, бежать трусцой, выполнять несложные гимнастические упражнения... Какие-нибудь ещё вопросы есть?
Я тяжело вздохнула. Разговор пошел по пятому кругу.
- Но ведь мне уже гораздо лучше! У меня нигде ничего не болит, и аппетит возвращается...
- Это-то и прискорбно! Приедете домой, съедите рождественского гуся с яблоками, пару каких-нибудь салатов с жирным майонезом, выпьете в честь праздника - и все!
- Что - "все"? - осведомилась я осторожно.
- Флегмонозно-язвенный аппендицит с местным циррозным перитонитом! - с мужественным спокойствием сообщил Анатолий Львович, поднимаясь из-за стола и начиная расстегивать слегка помятый медицинский халат. Пока мой мозг лихорадочно переваривал полученную информацию, доктор успел повесить халат на "плечики", поправить перед овальным зеркалом узел шикарного черно-желтого галстука и с явным удовольствием изучить собственное отражение. И только потом, обернувшись и встретив мой остекленевший взгляд, изволил пояснить все с тем же сдержанным трагизмом:
- Шутка.
Юмор у нашего Анатолия Львовича был особый, врачебный, и его периодические всплески, по-видимому, следовало просто пережидать, как мелкие землетрясения в сейсмоопасной зоне.
- А, может быть, дадите мне с собой какие-нибудь таблетки? - с последней надеждой заканючила я, стараясь не обращать внимания ни на завывающую боль в желудке, ни на маленькую искусственную елочку, словно нарочно выставленную на подоконнике. - Мне бы только какие-нибудь лекарства и шубу с ботинками обратно получить...
- Таблеток не дам, - он, словно издеваясь, аккуратно передвинул маленькую красную рамочку настенного календаря с шестого января на седьмое. - Одежду - тем более. Во-первых, потому что не приветствую вашего горячего желания приехать завтра же по "Скорой" все с тем же "острым животом", но уже не сюда, а в стационар. А во-вторых, потому что Валентина Викторовна ушла, а ключи от гардеробной только у нее.
Итак, праздник торжественно накрывался большим медным тазом! Кому-то предстояло сегодня жечь бенгальские огни, кушать салат "Оливье", пить сухое вино и смотреть "Рождественские встречи" Аллы Пугачевой. Мне же из всех вышеперечисленных удовольствий оставалось только последнее - телевизор в палате, слава Богу, работал.
Однако, особой радости по этому поводу я не ощущала. А крахмальная белая сорочка и праздничный галстук Анатолия Львовича так и вовсе вызывали у меня бессильное раздражение. Как, впрочем, и сам Анатолий Львович, в данный момент невозмутимо распределяющий жидковатые светло-русые волосы по намечающимся проплешинам. Кончик его брови все так же мелко и часто подергивался. И я с мстительным удовольствием вспомнила байку, рассказанную Викторией Павловной из четвертой палаты. Та утверждала, что нервный тик наш лечащий врач заработал ещё в бытность свою студентом выпускного курса. Якобы, он отрабатывал какую-то практику в гинекологии, и ему выпал тяжкий жребий подвергнуть необходимому осмотру узбечку, неизвестно каким ветром занесенную в Михайловск. "А узбечка та, - торжественно объявляла Виктория Павловна, - была какая-то дремучая, ну, очень мусульманская. И паранджу даже на ночь не снимала!"
Анатолий Львович тем временем подошел к окну, дернув за шнурок, закрыл фрамугу. Потом задернул шторы, спрятав от меня зеленую елочку, увитую веселым сверкающим "дождиком".
- Не расстраивайтесь, Женя, - утешительно сказал он мне на прощание. Вы еще, в общем, нестарая женщина...
Эту гадость я тоже проглотила молча: учитывая то, что мне всего двадцать восемь, а не восемьдесят два, любезный доктор мог бы подобрать и какое-нибудь другое определение.
- ... Так что в вашей жизни, Бог даст, будет ещё не одно Рождество. Если, конечно, будете выполнять все предписания врачей.
- А если не буду? - мрачно поинтересовалась я, поднимаясь со стула и придерживая полы дурацкого шелкового халата.
- Ну, летального исхода в ближайшие полгода, конечно, не обещаю. Но проблемы с пищеварительной системой будут весьма серьезные. Как следствие, испортится цвет лица, волосы. Зубы терять начнете. Что тогда станете делать?
- Имплантанты вставлю.
- А вы думаете, чужие зубы - это хорошо? - отчего-то сурово и подозрительно спросил Анатолий Львович. Мне стало нехорошо. Дело в том, что как раз вчера Леха всучил мне повесть Кобэ Абэ "Чужое лицо". Речь там шла об ученом с обоженным лицом, который пытается сконструировать себе лицо искусственное и из-за этого постепенно превращается в моральное чудовище. В свете этого вопрос о "чужих" зубах прозвучал как-то очень уж зловеще. Я почла за лучшее промолчать и все так же молча, с глубоко несчастным видом направилась к выходу из кабинета. Серебряные Рождественские колокольчики наигрывали в моем мозгу едва ли не траурные марши.
Все сегодня складывалось одно к одному, и дверь просто не могла не шарахнуть меня по плечу. Я едва успела отскочить, как она распахнулась, и на пороге возникла симпатичная дама в лиловом брючном костюме. Лет ей было, наверное, около сорока. Обесцвеченные волосы, подстриженные каре, свободно лежали на плечах, сдержанный, в общем-то, тон румян все равно проступал на скулах какими-то лихорадочными пятнами.
- Извините, - коротко и вежливо сказала она, смерив меня при этом взглядом быстрым, но отнюдь не ласковым, и тут же с ненатуральным оживлением обратилась к "господину доктору":
- Толик, а я уже прошла по палатам и поздравила с Рождеством твоих пациентов. Что-то как-то мало их на этот раз?
- Ну, так! - Анатолий Львович пожал плечами. - Сезон то дохлый! Какой, скажи, нормальный человек купит путевку с четвертого января? Это надо или пенсионером быть, который уже водку пить не может, или полным кретином... Кстати, вот ещё Евгению Игоревну Мартынову можешь с праздником поздравить. Тоже наша пациентка...
- С Рождеством вас, - дама скучно улыбнулась. Я невнятно буркнула: "Вас так же" - и взялась за ручку двери, еле сдерживая злость.
- И убедительно прошу вас, никаких вылазок за спиртным по ночным киоскам! - воззвал на прощание "любимый" доктор. А супруга его ( кто же это ещё мог быть, как не супруга?) нервно щелкнула замочком лаковой сумочки и, не обращая на меня больше никакого внимания, поинтересовалась:
- Надеюсь, Толик, никаких вечерних обходов и бесед с пациентами на сегодня не предвидится?.. Не очень вежливо будет заявиться последними и сразу усесться за стол!..
Они тоже шли праздновать! Как все нормальные люди - праздновать Рождество! А мне предстояло провести эту ночь в обществе ещё пяти таких же несчастных, в отличие от меня, добровольно заселившихся в профилакторий. Запахнув ворот халата и поглубже всунув ноги в красные вельветовые тапочки, я уныло побрела по коридору. Лампы дневного света сияли холодно и как-то синюшно. От равнодушных стен, увешенных разномастными пейзажами, веяло невыразимой тоской. И даже в звуках "Вальса цветов", рвавшихся из-за двери нашей палаты (видимо, Алиса решила-таки посмотреть по телевизору "Щелкунчика") слышалось что-то донельзя печальное.
В холле на первом этаже было светлее, но едва ли радостнее. Широколистным пальмам, торчавшим из деревянных кадок, явно не доставало обезьянок, поющих грустные песни об Африке. Какой-то умник (не удивлюсь, если Анатолий Львович) "догадался" увить толстые шершавые стволы блестящей мишурой и серпантином, и от этого в воздухе витал легкий душок шизофрении. Едва ли я по-настоящему удивилась бы, узрев где-нибудь в углу папуасского Санта-Клауса с ожерельем из акульих зубов и выражением безмятежного счастья на черной физиономии. Но вместо Санта-Клауса в бежевом кожаном кресле сидел Леха, и настроение у него было, похоже, такое же, как у меня.
- Привет, - проговорил он, увидев меня, спускающуюся с лестницы.
- Привет, - отозвалась я.
- Не отпускают?
- Теоретически "меня никто здесь не держит", но практически...
- Мамуля постаралась, - он вздохнул. - Хотя, знаешь, Жень, может она и права? Ну, разве лучше будет, если ты не долечишься толком и снова заболеешь?
Вопрос был явно риторическим, поэтому я не стала на него отвечать, а просто молча обогнула круглый журнальный столик и плюхнулась в кресло напротив. Леха преданно и грустно смотрел на меня своими круглыми карими глазами и машинально теребил в руках "пальцы" черных кожаных перчаток. Я же глядела, вроде бы, на него, а, на самом деле, сквозь него, в очередной раз задумавшись о своей пропащей жизни и своей странной судьбе. Хотя, в общем-то, что в ней было особенно странного? Ну, родилась. Ну, закончила сначала детский сад, потом школу, потом Новосибирское театральное училище. Ну, умудрилась до двадцати восьми лет ни разу не побывать замужем, не будучи при этом ни уродиной, ни какой-нибудь совсем уж патологической идиоткой. Ну, рванула от несчастной любви в Москву, не зная там никого и ничего, кроме Красной площади, Большого театра и Собора Василия Блаженного. Естественно, влипла в историю. Познакомилась с Лехой. И ни на минуту не прекращая теоретически страдать по оставшемуся в Новосибирске Сереженьке Пашкову, каким-то непостижимым образом однажды очутилась с Алексеем в одной постели. А дальше события начали развиваться сами собой, вроде бы даже помимо моей воли.
Митрошкин (он же Леха) как-то очень лихо и быстро уговорил меня не торопиться с возвращением в Сибирь. Проявив чудеса дипломатии и красноречия, убедил главного режиссера своего театра зачислить меня в труппу. Хотя бы на "полуобщественных" началах. Хотел даже перевезти мои вещи из квартиры, которую я снимала в Люберцах, в свою комнату в Марьиной Роще, но тут уже я уперлась, как ослица. Европейская система жизни "на два дома" с кормежкой на моей территории устраивала меня значительно больше. Тем более, что я все ещё часто вспоминала Пашкова и вовсе не была уверена, что поступаю правильно, так скоропалительно втрющиваясь в новый роман.
Два месяца тому назад я толком не знала, каким словом можно точно охарактеризовать мое отношение к Лехе. Не знала я этого и теперь. Но, тем не менее, зачем-то поддалась на уговоры и поехала на рождество в подмосковный Михайловск, густо населенный разнообразными Митрошкинскими родственниками. И, естественно, первым, что услышала от восьмидесятилетней Лехиной бабушки, вышедшей нас встречать аж на лестничную клетку, было:
- Ох, ну вот, наконец-то, и невестушка! Темненька!.. А бледненька-то! А худенька-то какая!
Я разозлилась на собственную глупость и немедленно густо покраснела, чем заслужила ещё один комплимент: "И стесняется! Ой, какая девочка хорошая!" Леха все это время тихо и довольно сопел за моей спиной, не предпринимая ни малейшей попытки внести хоть какую-то ясность в ситуацию.
Мама, Елена Тимофеевна, в проявлении эмоций оказалась сдержаннее, но и она взирала на нас периодически увлажняющимися от слез глазами, на кухне хлопотала с каким-то ненормальным даже для идеальной хозяйки усердием, а после ужина (приехали мы поздно, около десяти вечера), "непринужденно" улыбаясь, спросила дрогнувшим голосом:
- Ребята, вам как - вместе постелить?
И тут я в порыве мстительной злобы, покосившись на Митрошкина, с видом падишаха расположившегося на диване, уверенно произнесла:
- Отдельно... Если это не сложно, конечно?
Мой поступок явно заслужил одобрение женской половины семейства Митрошкиных (Лехин папа развелся с Еленой Тимофеевной много лет назад), зато самого "женишка" вверг в тихое уныние.
- Ну, и зачем ты это сделала? - спросил он, церемонно зайдя перед сном пожелать мне спокойной ночи.
- Зачем-зачем.., - я сняла с кровати оранжевое покрывало и сложила его сначала вдвое, а потом вчетверо. - А ты - зачем? "Ах, поехали-поехали! Ах, там такой лес! Ах, будем на лыжах кататься!".. Да мне и в голову придти не могло...
Тирада намечалась длинная. Мне хотелось с праведным гневом высказать все-все: и то, что про "женихов" и "невест" никакого разговора не было, и то, что я, наивная, искренне верила, что все родственники в курсе - мы просто приехали покататься на лыжах!.. Но неприятная мыслишка , вдруг промелькнувшая в мозгу, заставила меня несколько поумерить свой пыл: "Вообще-то, на лыжах можно было прекрасно покататься на любой лыжной базе, не удалясь от МКАД больше, чем на пару километров. И если в чью-то голову не могло придти то, что родственники станут относиться к такому визиту именно, как к знакомству с невестой, то, может быть, причина в неполадках в этой самой голове?"
В общем, я перестала гнусно лицемерить, покаянно вздохнула, получила нежный поцелуй в макушку и, вполне умиротворенная, легла спать. А на следующий день за обедом мой бедный многострадальный желудок вдруг скукожился от боли. А вместе с желудком скукожилась я, побледнев и закусив губу. Осторожные мамины предположения о моей беременности были нами тут же с горячностью отвергнуты. Меня уложили в постель и напичкали таблетками. Но легче почему-то не делалось. "Наверное, Боженьке был неугоден мой визит в Михайловск!" - тоскливо размышляла я, глядя в потолок и периодически поскрипывая зубами от боли. - "Вот теперь и буду здесь целые сутки лежать-валяться, как последняя идиотка!" Однако, оказалось, что мои предположения были ещё даже очень оптимистичными. Назавтра вызвали участкового врача. Она побоялась ставить диагноз и стала склонять семейство Митрошкиных к моей немедленной госпитализации. Елена Тимофеевна вздыхала и качала головой, бабушка сокрушенно пожевывала бледными старческими губами. Донельзя огорченный Леха курил одну сигарету за другой и каждые три минуты с надеждой спрашивал, не полегчало ли мне?
В больницу ужасно не хотелось. Тем более, врачиха "обнадеживающе" заметила, что стационар сейчас, конечно, переполнен, но койку в коридоре, наверное, все равно найдут. И тогда Елена Тимофеевна впервые заикнулась о профилактории. Бабушка тут же одобрительно закивала маленькой головой, по-черепашьи повязанной белым платочком. Леха заговорил о какой-то Марине... В общем, дальнейшие оргвопросы решились без моего участия. Лехина мама набрала пару телефонных номеров, с кем-то переговорила. Митрошкин, пересчитав деньги, вынутые из внутреннего кармана куртки, куда-то убежал часа на полтора. Потом к подъезду подогнали белые "Жигули", меня бережно одели в шубку и со всеми предосторожностями повезли по заснеженным улицам Михайловска.
- Маринка лично договорилась с Анатолием Львовичем, - успокаивал меня по дороге Леха. - Она говорит, что он, вообще, мужик классный! И юморной, и как врач хороший... Во-первых, за пару дней тебя на ноги поставит, а во-вторых, и отношение нормальное будет, не то что в терапии, где на одну медсестру миллион больных.
Я кивала и грустно взирала на проплывающие за окном "Булочные" и "Парикмахерские", думая о том, что до Рождества осталось два дня, и ещё почему-то о гадком Пашкове. Может быть потому, что всего год назад, январские праздники мы встречали вместе?..
Профилакторий не просто находился на территории Михайловского больничного городка - он располагался в двухэтажном сером крыле, нелепым аппендиксом торчавшем из терапевтического корпуса.
- Здесь раньше то ли администрация сидела, то ли ещё какая-то фигня, весьма доступно объяснил Митрошкин, помогая мне выбраться из машины. - А потом, когда все кругом на хозрасчет стали переходить, профилакторий сделали... Он, кстати, крутым считается. Маринка говорит, тут у них даже какие-то... бальнеологические залы есть. В смысле, ванны больным делают: солевые там, азотные... Даже из других городов лечиться иногда приезжают. Ну, и палаты тоже хорошие: на одного человека и на два.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40