Она, эта фраза, как печать, скрепляющая наши деловые
отношения, и Серж никогда не позволил усомниться в ее крепости. Если
вспомнить, то я сам снабжал Казанкини информацией: и тогда, на Играх в
Монреале, он мне здорово помог, когда я разбирался с историей гибели
австралийского пловца Крэнстона, и четыре года назад здесь, в
Лейк-Плэсиде, - в деле журналиста Дика Грегори...
- Так точно.
- Послушай, мой друг, если я не ошибаюсь, ты в здешних краях не был
четыре года, не так ли?
- Четыре года и десять месяцев без нескольких дней. А что?
- Тогда извини. - Серж нахмурился, и это уже была не наигранная
суровость, к которой он любил прибегать, когда нужно было начать новую
бутылку, а ему не хотелось в одиночку браться за бокал. - Да, извини,
каждый, конечно, имеет право выбирать себе знакомых по своему разумению.
- Серж, ты начинаешь тянуть волынку, - не слишком вежливо оборвал я
его.
- Не знаю, что означает "тянуть волынку", - еще сильнее набычившись,
жестко отбрил меня Казанкини, - но скажу тебе: в Америке нужно отдавать
себе отчет, с кем имеешь дело, иначе можно вполне попасть впросак.
Особенно ежели ты приехал из страны по имени СССР.
- Да ты можешь в конце концов сказать, в чем дело? - Серж не на шутку
вывел меня из себя, что, впрочем, было делом не столь уж и сложным при
моем отвратительном настроении, что не покидало меня со времени
приземления в аэропорту "Мирабель".
- Я бегал за тобой в пресс-центре, потому что тебя разыскивал
Нью-Йорк.
- Какой Нью-Йорк? - растерялся я. - Мне никто не мог оттуда
звонить...
Тебя разыскивал человек по имени... - Серж сделал глубокомысленную
паузу и впился в меня своими итальянскими черными глазищами, словно хотел
проглотить со всеми ненаписанными репортажами из Лейк-Плэсида, - по имени
Джон Микитюк.
- Что же в этом ты узрел необычного? Известный боксер, почему я не
могу быть с ним знаком? - сказал я как можно беспечнее, хотя у самого
сердце екнуло: Джон не разыскивал бы меня без веских на то причин. Но
почему он очутился и Нью-Йорке, ведь, помнится, он и словом не обмолвился
при нашей встрече, что собирается в Штаты. Хотя... для него, профессионала
ВФБ - Всемирной Федерации бокса, - национальная принадлежность ровным
счетом ничего не значила.
- Слушай-ка, парень, - сказал Серж, и я был искренне удивлен и его
тоном, и главное - этим словечком "парень", столь распространенным в
Штатах в обращении между полицейскими и ворами. Во всяком случае я был в
этом уверен, потому что именно так обращались к преступнику или
подозреваемому доброжелательные и добродушные американские полицейские во
всех заокеанских кинодетективах, виденных мной. - Я не американец и
никогда им не стану. Для этого нужно родиться здесь, а не во Франции,
можешь мне поверить. А местные нравы и неписаные законы изучил за годы
проживания здесь совсем неплохо. Кстати, во время Игр в Лос-Анджелесе, где
я действительно был только спортивным журналистом и никем другим, мне
довелось перепробовать немало тем из местной жизни. Одна из них принесла
мне премию Ришелье - за лучший политический репортаж о гангстерах и
наркотиках. Если меня мафия не отправила на тот свет, то лишь потому, что
я иностранец и писал для французских газет, те, естественно, не читают ни
следователи Управления по борьбе с наркотиками, ни федеральные судьи,
принимающие такие дела к рассмотрению. Мне кажется, руководству мафии мои
публикации пришлись по душе - как-никак реклама их всемогущества. Так вот,
Олег, - теперь я не сомневался, что Казанкини действительно глубоко
взволнован и не пытается даже скрывать это, - человек, разыскивавший тебя,
имеет самое прямое отношение к мафии и наркотикам...
- Час от часу не легче! - вырвалось у меня. В голове все
перепуталось. Еще секунду назад четкая однозначная информация и выводы
относительно Джона Микитюка превратилась в огромную аморфную массу,
затопившую подобно раскаленной лаве мой мозг, лихорадочно пытавшийся
выбраться из сжигающей черноты.
- Вот видишь, - сказал Серж, не догадываясь, что мы думаем о разных
вещах.
- Я познакомился с Джоном два дня назад в Монреале. Прекрасный боксер
и...
- Боксер он, что и говорить, от бога, - согласился Серж Казанкини. -
Но здесь нет просто хороших и плохих боксеров, есть люди N, люди NN, люди
R и так далее. Мафия давно и прочно держит бокс в своих руках, и тут
никакой новости нет.
- Ты уверен, что Микитюк - один из людей N или R?
- Даю голову на отсечение! - жарко выпалил Казанкини.
Я молчал, не зная, что сказать. Мне меньше всего хотелось, чтобы Серж
- да, да, мой друг, славный честный толстяк из "Франс Пресс", человек,
руководствующийся в жизни довольно устаревшими с точки зрения современной
морали такими понятиями, как совесть и порядочность, - чтобы он узнал эту
историю с Виктором Добротвором. Мне было горько за Виктора, и все тут!
Впрочем, с другой стороны, я был уверен, как в себе, что Серж
Казанкини, даже получи он приказ от заведующего корреспондентской сетью
агентства, даже от самого директора - человека, власть которого можно
сравнить лишь с властью президента Франции, никогда не написал бы пасквиль
или вообще не коснулся этой темы, если я попросил бы его. "Но, - сказал я
сам себе, - Серж ведь может получить полную информацию из газет - здешних
газет, так не будет ли мое молчание выглядеть, как секрет Полишинеля?"
Я коротко поведал Сержу Казанкини о происшествии и моей оценке
случившегося.
- Я видел телевизионную передачу, - подтвердил мои предположения
Серж. - Но я на твоем месте не спешил бы с категорическими выводами. Люди,
познавшие славу и деньги, хотят еще больше славы и еще больше денег. Таков
непреложный закон жизни. Не спорь, не спорь со мной! - вскричал Казанкини.
- Я наперед знаю, что ты мне возразишь: вы - другие, вы - самые честные,
вы - самые лучшие. Согласен, заранее согласен, что у вас иной устрой
общества и потому многое у вас - не станем сейчас рассматривать с точки
зрения абсолютности тех или иных положений! - не так, как у нас, на
Западе. Но ты должен согласиться: нельзя жить в обществе и быть свободным
от него - так, кажется, сказал кто-то из великих. Мы все живем в одном
человеческом сообществе, и у нас есть общие для всех - писаные и неписаные
- законы...
- Ты ударился в философию, и я никак не возьму в толк, что ты хочешь
сказать? Пожалуйста, попроще и пояснее, ведь я - бывший спортсмен, а как
ты сам изволил выразиться однажды, нет ничего проще мыслительного аппарата
спортсмена: куда, как и зачем - вот три определяющих его поведение...
- Я вижу, ты и впрямь мало что почерпнул с тех пор, как оставил свое
ныряние! - Серж выпустил пар и уже спокойнее сказал: - Я просто хотел
предостеречь тебя от поспешных и необдуманных действий. И еще - если ты,
да, да, если ты согласишься на это! - располагай мною, как хочешь.
- Мы ведь с тобой не конкуренты, Серж!
- Тогда через два-три дня ты будешь знать о Микитюке больше, чем
записано в тайных анналах федерального ведомства по налогам, а уж оно -
о-ля-ля - знает о каждом все!
- Хвалилась синица море зажечь... Каким образом? Не станешь же ты
шпионить за ним? - Я прикинулся простачком - уж очень мне не терпелось
подзадорить моего друга, завести его, что, впрочем, было не так и сложно.
- Ты недооцениваешь мои связи! - взорвался Серж и, выпятив грудь, как
галльский петух, бросал на меня убийственные взгляды. - Думаешь, я свои
репортажи о мафии списывал из местных газет? О ля-ля! У меня были
собственные источники информации! Заметь, ни единый факт не был
опровергнут, а это кое-что да значит, смею тебя уверить. Я потребую, -
Серж встал из кресла, ему не хватало разве что треуголки и большого пальца
правой руки, засунутого за лацкан сюртука для полного сходства, - чтобы
мне доставили исчерпывающую информацию о твоем дружке. И как можно скорее!

Вечером, когда за окном разлился серебристо-голубой свет луны и тени
вековых сосен, росших на берегу озера, вытянулись в четкий, почти
физически ощутимый частокол, а тишина затопила округу, как весеннее
половодье затапливает пойму реки, я устроился у телевизора, отдыхая после
довольно-таки напряженного трудового дня. В блокноте у меня было по
меньшей мере два стоящих факта, первородность их не вызывала сомнений, а
это наполняло душу репортера если не лихой гордостью, то по меньшей мере
ощущением, что ты не напрасно жуешь жесткий журналистский хлеб. Первый
факт поначалу вызвал у меня немалые колебания, ибо показался
фантастическим на фоне событий нынешнего года. Если антисоветская муть,
поднятая накануне Игр в Лос-Анджелесе, давно улеглась, то шовинистический
бум, рожденный эйфорией неисчислимых, невиданных за последних полвека
побед американцев на Играх, девятым валом накатывался со страниц
многочисленных газет и журналов, с экранов кино и телевизоров. Наряду с
широкой распродажей наборов одежды "Тайгера", японских автомобилей и
гонконгских часов, домов, рубашек, парфюмерных наборов, "освященных"
именами чемпионов и чемпионок, беззастенчиво продавались и американские
"ценности" - свобода личности, "величайшие" преимущества как в
экономической, так и культурной жизни и еще многое другое, что в иных
странах, даже близких Америке по духу, еще и нынче остается пусть
формальным, но символом добропорядочности и национального характера. И не
было упущено ни единого случая подчеркнуть, что именно эти ценности
помогли американцам снова занять свое место самой великой нации в мире.
Америка, казалось, освободилась от летаргического сна и не желала слышать
ни о ком и ни о чем другом, как лишь об американском!
И тем неожиданнее было узнать, что есть в Штатах человек, миллионер и
бизнесмен, собравшийся предложить раз в четыре года проводить состязания -
да еще и на коммерческой основе - сборных США и СССР практически по всем
олимпийским видам спорта. Причем первый раз он хотел бы увидеть такие
состязания в Москве в ближайшие два года. Традиционные матчевые встречи
сборных по легкой атлетике, плаванию, борьбе бывали и раньше, но чтоб
свести в одном состязании сотни спортсменов - трудно было даже поверить в
реальность подобного. Если же учесть, что этот миллионер был владельцем
независимой и весьма распространенной и популярной в Штатах телесети и
намеревался показать соревнования из Москвы приблизительно 25-30 миллионам
американцев, то идея сама по себе выглядела грандиозной. В наш
перенасыщенный ядерными боеголовками и недоверием друг к другу век
выступить, с подобным предложением в стране, где сам президент редко
упускал случай обвинить нашу страну во всех смертных грехах, для такого
шага нужны были немалая смелость и предельная честность в намерениях.
Такой человек нашелся, мы беседовали почти два часа. Потом он
пригласил меня отобедать с ним, и мы укатили высоко в горы, где снег уже
лежал толстым, плотным покровом. Мы отлично провели время на высоте почти
в две тысячи метров над уровнем моря, сидя на отапливаемой веранде
крошечного ресторанчика над безбрежным простором гор и лесов.
Американец, назовем его Н., он пока не хотел, чтоб раньше срока его
идея стала достоянием черных воронов, коих немало в здешней журналистике,
способных угробить дело на корню, верил в возможность налаживания новых,
добрососедских отношений между нашими народами. И спорт виделся ему
наиболее приемлемым на данном отрезке времени.
Н. - ему не больше 47-48 лет, во всяком случае, внешне ему больше не
дашь, подтянутый, энергичный, как большинство деловых американцев, с
которыми мне доводилось встречаться, - был, как и положено хозяину,
раскован, и, честное слово, между нами не стояли ни наши противоположные
политические системы, ни диаметрально отличающиеся экономические основы,
не было ни недоговоренностей, ни предубеждений: мы говорили на одном,
понятном (независимо, как он называется - русский, английский, немецкий)
языке - на человеческом языке, Пусть простят мне твердолобые блюстители
первородной чистоты наших убеждений и идей, но, право же, мне, коммунисту,
не претило разговаривать с миллионером и эксплуататором - с точки зрения
политэкономии капитализма Н. был типичным эксплуататором, живущим за счет
прибавочной стоимости, наработанной рабочими, трудившимися на его фабриках
и в студиях, - не только не претило, но и было полезно во многих
отношениях. Ибо все познается в сравнении. И это отнюдь не мешает тебе
оставаться тем, кто ты есть, по зато помогает лучше увидеть себя и свои
сильные и слабые стороны.
Это была первая новость, добытая мной.
Не менее любопытным было и сообщение, касавшееся пока что тайного,
необъявленного соглашения между некоторыми международными спортивными
федерациями и могущественными межнациональными корпорациями о "подкормке"
спортивных "звезд". Здесь пахло явным сползанием с позиций любительства.
"Не мытьем, так катанием, но они таки приберут Олимпийские игры к рукам",
- суммировал нашу беседу шведский тренер по фигурному катанию, поведавший
мне эту новость. Нильстрэм вообще-то долгое время был хоккейным
наставником "Эстерлунда" - одного из сильнейших скандинавских хоккейных
клубов, мы-то и сошлись с ним еще в Гетеборге, в 1981 году, на чемпионате
мира по хоккею. А вот теперь я узнал, что мой знакомец поменял амплуа и
подвизается... наставником молодежной сборной страны по фигурному катанию.
"Мне надоело выкармливать корову, которую регулярно доят то канадцы, то
американцы, - объяснил Нильстрэм свое неожиданное решение покинуть хоккей.
- Стоит лишь появиться талантливому парнишке, как его тут же сманивают за
океан, - где еще можно оторвать такую деньгу? А я в душе остался
старомодным любителем спорта, доброго, старого спорта, когда получали
удовольствие от самого выступления, а не от того, сколько тебе за это
заплатят!"
Эти факты, как, впрочем, и самоотверженная преданность Сержа
Казанкини, взявшегося помогать мне, лишний раз подтвердила незыблемую
старинную истину: не имей сто рублей, а имей сто друзей...
Когда в дверь без стука (ключ, вопреки принятым здесь нормам, я
оставил на противоположной стороне) вошел Павел Феодосьевич Савченко, я
обрадовался ему искренне: он, как никто другой, обладал даром душевного
врачевания, хотя, кажется, и не догадывался об этом.
- Милая старушка у тебя, - пожаловался Павел Феодосьевич вместо
приветствия. - За пять минут, пока я торчал за входной дверью, она
выспросила у меня чуть не полную биографию. Мне даже довелось уверить ее,
что я не курю дешевых сигар и вообще предпочитаю лимонад виски и пиву. Что
же касается твоей личности, то пришлось поломать голову, вспоминая, в чем
ты был одет в последний раз и есть ли у тебя усы, а если есть, то какого
цвета... С моим-то английским! Я с трудом удовлетворил ее запросы и мне
отперли входную дверь. - Говоря это, Савченко по-хозяйски спокойно
разделся, в отличие от меня не бросил на кресло форменную - синюю с
красным - куртку с золотым Гербом СССР над сердцем, а аккуратно повесил на
плечики в шкаф. Он причесал редкие светлые волосы и, лишь в последний раз
взглянув в зеркало и убедившись, что у него полный порядок на голове,
опустился в кресло.
Я слегка притронулся к пульту, и экран "Сони" тут же почернел.
- Вот и прекрасно! - одобрил мои действия Савченко и без перехода уже
озабоченно сказал: - Сегодня разговаривал с Москвой, с комитетом, там, как
я понял, просто рвут и мечут. Думаю, что Добротвору будет худо. Скорее
всего пожизненная дисквалификация. Да и все звания снимут...
- Погоди, с этим нужно хорошенько разобраться. А если провокация?
- Суд был, и судили советского спортсмена. Тебе этого мало? И за
меньшие проступки наказывали на полную катушку. Правильно наказывали! Хотя
нужно в таких случаях строже спрашивать и с наставников да руководителей:
если человек идет к яме, то не в пустыне, а среди других людей, и
удержать, помочь ему избавиться от недуга - их прямая обязанность. Я уже
не говорю о партийном, да и просто человеческом долге. Мы же в последние
годы видим одни достижения - медали, рекорды, а что в душе рекордсменов и
чемпионов деется, никого не интересует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29