— Ты знаешь Реджинальда Дорси? — с нескрываемым удивлением спросил Адам, когда она обернулась. — Он друг моего отца. Довольно известный человек. Очень…Осекшись на полуслове, вдруг повернулся к Реджинальду, каким-то новым взглядом окинул его седеющие рыжие волосы и ярко-зеленые глаза…— Дорси! — тихо сказал он. На этот раз в том, как он произносил ее имя, не было нежности — только глубокое изумление.— Да? — ответила она, не слыша собственного голоса — его заглушало биение сердца.— Нет, я хочу сказать… Дорси. Тебя зовут Дорси — как его.— Верно, — подтвердила она.— Он… он твой отец.Это был не вопрос, а утверждение: Адаму понадобились секунды, чтобы прийти к верному выводу. Что ж такого — он ведь умный парень. Знает, что почем. Удивительно, как Лорен Грабл-Монро до сих пор ухитрялась обвести его вокруг пальца.— Да, — ответила она. — Реджинальд Дорси — мой отец. Бывший любовник моей матери. Бывший благодетель моей матери, — поспешно поправилась она.Адам молча смотрел на нее — смотрел так, словно с трудом переваривал эту новость. «А чего ты ждал? — сердито подумала Дорси. — Ты знаешь, кто я и откуда. Что изменилось оттого, что теперь тебе известно имя моего отца?»— Хочешь поговорить с ним? — полушепотом спросил Адам.— Нет, — поспешно ответила она. Адам с любопытством взглянул на нее.— Уверена?— Абсолютно. — Жесткий ответ — без размышлений, без колебаний.Но Адам не сводил с нее пристального задумчивого взгляда.— Знаешь, его жена умерла в прошлом году.— Знаю, — коротко ответила Дорси.— Дети выросли и живут своей жизнью.— Тоже знаю.— Не будет ничего страшного, если они узнают о тебе…— Они ничего обо мне не узнают, — прервала она. — Он никогда им не расскажет.— А что, если ты…— И я не расскажу. Никогда!— Но…— Адам, пожалуйста, пойдем.Поколебавшись секунду («Не настаивай!» — мысленно умоляла его Дорси), Адам подчинился— Хорошо. Как хочешь.По совести сказать, сейчас Дорси хотела одного — уехать домой. И уже приготовилась озвучить это желание, как вдруг перед ними в облаке алого шифона материализовалась Карлотта и, обняв Дорси, быстро чмокнула в щеку.— Дорси, дорогая, потрясающе выглядишь! Я же говорила; что это зеленое платье создано для тебя!Это еще вопрос, уныло подумала Дорси. Конечно, оно маленькое (даже слишком!) и облегает тело, как вторая кожа; но беда в том, что в этом платье Дорси не чувствует себя собой. Хотя в этом, быть может, и не платье виновато. Просто за последние дни она совершенно перестала понимать, кто же она на самом деле.— Спасибо, Карлотта, — без особого энтузиазма ответила она. — Как… интересно… тебя здесь встретить.Мать беззаботно помахала рукой.— Ничего удивительного: на приемах у Дариенов собирается весь город. Добрый вечер, Адам, как поживаете?И, приподнявшись на цыпочки, запечатлела у него на щеке быстрый поцелуй. Абсолютно родственный поцелуй, черт бы его побрал!— Разве я не права? — прощебетала она. — Весь Чикаго бывает на ежегодных приемах у ваших родителей!Адам кивнул.— То же самое я говорил Дорси, когда мы вошли. Вот почему я не удивлен, что и вы здесь. Карлотта просияла.— Какой вы милый! Будьте душкой, принесите мне коктейль. Я где-то потеряла своего спутника.Адам почтительно склонил голову, готовый лететь по ее приказу. Удивительно, думала Дорси, как удается Карлотте так командовать мужчинами? Она целую книгу об этом написала, но так и не смогла понять, почему они летят к матери, словно бабочки на огонь. И, как видно, даже Адам — не исключение. И дело не в красоте, не в сексуальной привлекательности, даже не в обаянии: просто в Карлотте было это. Что именно — бог его знает. То, что Дорси всегда презирала. То, от чего упорно отрекалась. Что сумела совершенно в себе истребить. И теперь с изумлением понимала, что завидует матери, потому что та обладает этой загадочной силой, которой у дочери нет и, наверно, никогда не будет.— Есть принести коктейль! — отрапортовал он. — Дорси, тебе что-нибудь взять?— Бокал вина, пожалуйста, — попросила она. Адам кивнул и исчез.— Выпрямись, дорогая, — прошептала Карлотта, едва Адам скрылся из виду. — Мужчины не любят, когда женщина горбится.Дорси нахмурилась, но послушно расправила плечи.— По крайней мере, сегодня я женщина, — заметила она. — Обычно на таких вечеринках я — всего-навсего официантка или барменша.Мать неодобрительно поморщилась.— Милая, для мужчины ты — всегда женщина! Пока твое тело вырабатывает эстроген, неважно, кем ты являешься — официанткой, горничной, монашкой или офицером Морского корпуса. — Помолчав немного, Карлотта добавила:— Иногда это даже лучше. Некоторым нравятся переодевания. Возьми меня — кем только я не переодевалась за свою жизнь! Помню, один мужчина попросил меня одеться, как учительница в частной школе, и отхлестать его…— Карлотта! — нервным шепотом прервала ее воспоминания Дорси. — О таких вещах матери с дочерями не говорят! Тем более здесь, где кто угодно может нас услышать!Карлотта поправила ожерелье на шее.— Знаешь, милая, я жалею, что так мало с тобой об этом разговаривала. У тебя множество странных предрассудков в области секса.— Карлотта, тише! — отчаянно прошипела Дорси.— Нет, я серьезно.— Ну… да… может быть… а что тут такого? — защищалась Дорси полушепотом. — Предрассудки в области секса есть у всех. Это, знаешь ли, все-таки важная часть жизни.Карлотта покачала головой и выразительно вздохнула:— Не понимаю, с чего ты взяла, что секс так важен. Сам по себе он ничего не значит.Дорси в изумлении уставилась на нее:— И это говоришь ты? Женщина, которая сексом зарабатывает себе на жизнь?— Милая моя, — холодно ответила Карлотта, — я зарабатываю на жизнь вовсе не сексом.— Карлотта, не надо! Обе мы прекрасно знаем, что стоит за подобными отношениями. Ты никогда не трудилась скрывать своих целей. Или скажешь, что не спала со своими… благотворителями?— Не будь дурочкой, дорогая. Разумеется, спала. Но я оставалась с ними не ради секса.— Это понятно! — язвительно заметила Дорси.— И они оставались со мной не ради секса.— Вот как! Зачем же тогда? — непонимающе воскликнула Дорси.Вместо ответа мать вздохнула и горестно покачала головой:— Неужели не понимаешь?— Как видишь, нет.Карлотта вдруг улыбнулась лукавой, озорной улыбкой.— Ничего, у тебя еще все впереди. Думаю, этот милый мальчик — Адам Дариен — многому тебя научит.— Карлотта!Но мать, как обычно, не обратила на ее вопль никакого внимания.— Только научись им управлять, дорогая, — невозмутимо продолжала она. — Я расскажу тебе, как это делается. Я ведь не все свои секреты раскрыла в книге. Самые важные оставила при себе. Не всякая женщина способна их понять. Но ты, мне кажется, сможешь. В конце концов, ты все-таки моя дочь.Как будто это нуждалось в напоминаниях!— Спасибо, Карлотта, — сухо поблагодарила она, — но я не собираюсь управлять Адамом. У нас не такие отношения.«И вообще, — мысленно добавила она, — наши отношения пока что под большим вопросом».— Что ж, — вздохнула Карлотта, — что легко достается, дешево ценится. Может быть, со временем ты меня поймешь. Кстати, вы с Адамом еще не пробовали тот фокус со сливками?Дорси зажмурилась и потрясла головой. «Господи боже, — думала она, — ну почему все великосветские вечеринки длятся вечно?» 13 — Ты просто позор на весь род мужской! — прошипела Эди.Какое затмение на нее нашло, когда она предложила Лукасу свою помощь в поимке миллионерши?!Нет, с внешним видом у него все в порядке. Не зря Эди таскала его по магазинам. А потом завела в парикмахерскую и заставила сделать стодолларовую стрижку. В черной тройке вид у Лукаса гордый и внушительный, подстриженные волосы кажутся мягче, шелковистей и блестят каким-то особым золотистым блеском, а сапфирово-синий галстук так гармонирует с цветом глаз, что… что…Да что там скрывать — от одного взгляда на него у нее перехватывает дыхание.Но, если он не перестанет кривить рожу, к нему не только миллионерша не подойдет — муха залетная не подлетит! А Эди так старалась, добывая два приглашения на благотворительную выставку-продажу коллекции абстрактной живописи миссис Саймон Престон!По совести сказать (хотя Лукасу об этом знать необязательно), особенно стараться не пришлось. Мистер Дейвенпорт чуть от счастья не умер, когда Эди спросила, не знает ли он, кто бы мог помочь ей с приглашениями на выставку. Дамы из высшего общества, рассудила она, таких мероприятий не пропускают — а вот их мужей там вряд ли встретишь.Мистер Дейвенпорт с радостью согласился помочь. Расплылся в улыбке, поведал, что и сам там будет, тут же позвонил по сотовому миссис Саймон Престон, которую именовал попросту «тетя Битей», и попросил внести в список приглашенных Эди Малхолланд и ее спутника.Теперь Эди чувствовала себя обязанной мистеру Дейвенпорту. А это нехорошо. Она не хотела быть обязана никому — особенно мужчине. Хотя мистер Дейвенпорт ни взглядом, ни жестом не намекнул, что намерен взыскать с нее должок. Просто по-отечески улыбнулся, заверил, что всегда рад помочь, и добавил…Да, вы угадали. «Эди, тебе нужен мужчина, который сможет о тебе позаботиться!»Но все же Эди не оставляло дурное предчувствие: ей казалось, что рано или поздно любезный мистер Дейвенпорт потребует расплаты. И дай бог, чтобы плата не напомнила о прошлом, которое она так хочет забыть…Но Лукас абсолютно не ценит ее усилий. Весь вечер он открывает рот лишь для жалоб. Костюм ему, видите ли, жмет. На стрижку ушло целое состояние. Он чувствует себя мальчиком по вызову. И одновременно — полным идиотом. (Впрочем, одно другому не мешает.) Фуршет отвратительный («Где „Будвайзер“, я тебя спрашиваю?»), обстановка безвкусная, картины бездарные. А от окружающих мерзких рож хочется волком выть!Эди чувствовала, что и сама вот-вот взвоет.Если бы не нытье Лукаса, она бы наслаждалась вечером. Отсутствие «Будвайзера» ее не волнует — обойдется и первоклассным шампанским. Галерея «Мершон», где разместилась экспозиция, была невелика, но оформлена необычно и с отменным вкусом. На малиновых стенах, под полночно-синим потолком, словно звездочки, горели в канделябрах рождественские свечи, и огоньки их отражались на отполированном до блеска деревянном полу.Прекрасны были и сами картины — буйство акварели в стиле Марка Ротко, тревожно-резкие вспышки цвета, напоминающие о Джексоне Поллоке. Перед каждой из картин можно было стоять часами, пытаясь проникнуть в ее настроение и угадать тайный смысл.Публика понравилась Эди несколько меньше картин. Ее окружали сливки чикагского общества в самых роскошных вечерних нарядах, какие только можно купить за деньги. Рядом с ними Эди особенно остро чувствовала, что ее черное платье для коктейлей куплено в магазине секонд-хенд, что ожерелье досталось ей на распродаже, а жемчуг в ушах даже отдаленно не напоминает настоящий.— Позор на род мужской, говоришь? — проворчал Лукас, дергая себя за галстук. — Да ни один уважающий себя мужчина на такое, с позволения сказать, мероприятие и носу не покажет! По крайней мере, ни один гетеросексуальный мужчина, — добавил он, подозрительно оглядываясь кругом.— Гетеросексуальным мужчинам стоило бы почаще ходить на выставки, — возразила Эди. — Неужели ты не чувствуешь, что душа твоя жаждет эстетического наслаждения?— Наслаждения-то я жажду, — хмыкнул Лукас, — только не эстетического. И не душой…— А я-то, — поспешно перебила она, — в лепешку расшибаюсь, чтобы помочь тебе охмурить какую-то несчастную, ни в чем не повинную миллионершу! Ты должен бы мне на шею кинуться!При этих словах Лукас бросил на нее взгляд, абсолютно не подобающий джентльмену в тройке. Он не произнес ни слова — это было и не нужно. Прочесть его мысли сумела бы любая дуреха, а Эди вовсе не была дурой, что бы там ни думали о ней иные завсегдатаи «Дрейка».— Ну, ты понял, что я имею в виду, — прошипела она, чувствуя, как жар приливает к щекам.Как получается, что от одного его взгляда ей становится сразу и холодно, и жарко? И главное — почему ей это нравится?— Поверить не могу, что позволил себя втянуть в такую передрягу, — с отвращением заметил Лукас. — Последний раз я надевал костюм на похороны дядюшки Фенвика. Если память не изменяет, мне было двенадцать лет.— Хватит ныть! — прошипела Эди. — Хочешь заарканить миллионершу — улыбайся! Грудь колесом! И никаких жалоб! Мужчины и женщины на золотоискателей смотрят по-разному: мужчине все равно, сам он привлекает женщину или его кошелек, а вот женщина всегда хочет знать, как и почему.— Да неужели?— Женщина хочет, — проникновенно продолжала Эди, — чтобы ее любили не за богатство, а за женскую привлекательность. Ты же читал книгу — почему ничего не усвоил? В первой же главе Лорен Грабл-Монро пишет о том, как важно выглядеть уверенной в себе! Поверь, в костюме вид у тебя куда более уверенный, чем в жеваных рубашках и этих кошмарных галстуках с Микки-Маусом!— Тебе не нравятся мои галстуки? — изумленно переспросил Лукас. — Да ты что? В чем другом — еще ладно, но в галстуках-то я разбираюсь!Эди возвела глаза к потолку:— И это мне говорит Лукас Конвей! Лукас Конвей, которого я своими глазами видела в галстуке со Скруджем Макдаком и всеми тремя его племянниками!Он потрясение уставился на нее:— Ты разве не знаешь, что это последний крик моды? Не так давно на сетевом аукционе ушла за две сотни баксов коробочка для завтраков с Дональдом Даком — такая же, как та, что я в школу носил, когда был пацаном!— У тебя была коробочка для завтраков с Дональдом Даком? — борясь с улыбкой, переспросила Эди.Лукас несколько смутился:— Ну… да. Перешла по наследству от старшей сестры, — добавил он, словно защищаясь, и тут же перешел в наступление:— А что было нарисовано на твоей коробочке для завтраков? Наверно, Барби и много-много розовых цветочков!— У меня не было коробочки для завтраков, — ответила она. — Нас кормили в школе.— Ты училась в частной школе? — с явным — и непонятным для нее — интересом спросил Лукас.Черт! Они подходят к опасной теме. О своем прошлом Эди не собиралась рассказывать никому, в том числе и Лукасу. Нет, вот так особенно Лукасу. Однако что-то побуждало ее говорить. «Все равно не отвяжется, он же репортер!» — мысленно воскликнула она в свое оправдание.— Да, это была частная школа.— Католическая? — продолжал он расспросы. — Обожаю их школьную форму: юбочки в клетку, круглые воротнички, гольфы…Она подняла руку, прерывая его излияния.— Нет, не католическая. Но форма у нас была.— В клеточку? — спросил он с надеждой.— Нет, темно-синяя.— Круглые воротнички были?— Да.— А гольфы?— И гольфы.— Держу пари, ты играла в хоккей на траве!— Что ж, если хочешь знать…— Конечно, хочу!— Наша хоккейная команда была непобедима! Лукас устремил на нее мечтательный взгляд.— Хотел бы я на это посмотреть: ты несешься по полю, растрепанная, раскрасневшаяся, в коротенькой юбочке… Должно быть, все ваши мальчишки были от тебя без ума.— Я училась в школе для девочек, — ответила она.Словно в экстазе, он зажмурил глаза и потряс головой:— О, прекрати! Я сегодня ночью глаз не сомкну!— Мы, кажется, говорили о тебе, — прервала его Эди. Вид Лукаса в притворном экстазе лишал ее самообладания и наводил на мысли, которым предаваться не стоило. По крайней мере, не здесь и не сейчас.— Да, о том, что я всегда на шаг опережаю моду, — как ни в чем не бывало, подхватил Лукас.Эди снова закатила глаза.— Лукас, я тебя умоляю! В вопросах моды ты — просто ходячее бедствие! Не понимаю, как ты с таким вкусом — точнее, с таким отсутствием вкуса — дожил до двадцати пяти лет? Может быть, поэтому и миллионерши на тебя не клюют? — злорадно добавила она.— Не надо, Эди, мне и без тебя тошно, — почти нежно попросил он.— Повезло тебе, что я согласилась помочь сегодня вечером, — ласково продолжала она. Он расплылся в улыбке.— Что я слышу? Эди, почему ты не сказала заранее? Я бы надел чистые носки!— Ты же знаешь, я не об этом, — нахмурилась она.— Я знаю только, что в голосе у тебя, когда ты говоришь о миллионершах, звучит что-то этакое… — Он выразительно поиграл палевыми бровями. — Может быть, ревность?По позвоночнику ее побежали жаркие искорки.— Не понимаю, о чем ты говоришь. — Собственный голос показался ей жалким и неубедительным.Он улыбнулся еще шире. Искорки сделались жарче и спустили ниже.— Губы твои говорят «нет», но глаза…— А глаза говорят: «Кончай пороть чушь!» — отрезала Эди. — С чего ты взял, что я ревную тебя к каким-то миллионершам?— Попробую угадать. Может быть… я тебе небезразличен?Вопрос этот, как легко понять, ответа не требовал — Эди повернулась к Лукасу спиной и, потягивая шампанское, устремила взгляд на ближайшую картину. Вспышки пурпура и серые тени на бархатно-синем фоне… Здорово. По-настоящему здорово. Интересно, сколько стоит?Всего каких-то двадцать две сотни долларов. Для миллионерши — сущий пустяк.— Тебе действительно нравится?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29