Ожидание. А пока после дня рождения на Театральной площади. Письмо лежит нераспечатанное на столике у телефона. Потоп потом. А пока воспоминания о дне АИ. Золотое как небо, хмельное. Между Новой Голландией, театром, музеем Блока, его последней квартирой. Воздух. Пока шли с Валентиной к той квартире киноромана. Шли как по воздуху. Заходили к художнице сонных маков. Покупали провизию в магазинах. Она призналась в трамвае, что надо держаться на расстоянии как незнакомке. Что вчера, когда мы сидели после театра у Лены на кухне, она становилась полной, собой, наконец. После таких признаний пора выходить. Идем вдоль канала. У Ларисы уже Оля и Вадим в узкой прихожей на букву Эль, liberte. Холодильник, буфет, все начинает двигаться. Селедка чистится, в холодильник ставится водка. Немного картошки варится. Адмиральша звонит, чтобы не садились без нее. Свадебная. Ждем. Приходит Елена-х., Клим, Сережа. Моя Елена-писательница появляется в барской шубе как певец, поэт. Приносит вино и мне зайчика из шоколада. Передо мной буклет геев Берлина, подарок адмиральши. Принесла целый пакет и сказала не показывать, а потом посмотреть самому. Порноброшюры, буклеты, советские презервативы, не годные для употребления, просроченные. Её цветы.
Я был рад цветам как певица. Сидели за столом на проходе. Очень тесный день рождения, очень узкий. Не хватало стульев, места, все теснились. Еды было только-только. Ларисин дом. Прощание с Театральной площадью, день рождения, как тогда в день поминок. Иван Васильевич, кот, мальчик Клим.
Потом был бал шоколадных оберток с письмом на другой стороне, страницы киноромана. Раздача писем, открыток. Момент радости, доннромания после стяжательства (накопления). Единственность экземпляров. Шоколадные обертки разлетелись птицами романа Шелк. Алессандро Баррико. Руки и глаза, появление солнца. Пост фестум.
Забыл сказать о переодевании в оленькины брюки, темно-синие бархатные. Моя одежда в этот случайный день: фрак, подаренный Серафимой, носки Вадима, футболка Майкла, анин белый бодлон, платок из Турции, который дала Лариса на этот вечер. Чтение строк из писем и текстов киноромана. После гостей мыл посуду, а Лариса пол. Мне постелила как в горячке после всего. Утром перебирал письма. В окне два зажженных окна, край башни дома, небо. Мой жар, продолжение бреда трех дней. Дно. Утром возвращение в дом. Ушел попив лишь воды. Чтобы легче идти по грязи, слякоти, разводам. Воздух полный предчувствий. Вода канала у театра, лед и грязь. Вот из чего все возникает. Исступленный сентиментализм. Разлетающиеся листки киноромана, строительство собора. Неужели это постмодерн. Театральная площадь после театра, кинороман в музее в день защитника Отечества, кафе БЛ, дорога до Димы Голынко, отмечание дня. Торжества в сомнительной влажной и полной предчувствий и тревог атмосфере. Подарок Вадима и Оли. Голубенькие запонки как глаза из романса, синие. Раковина для нашептывания тайн. Торжество, втиснутое в узкое пространство кухни прихожей на латинскую букву Эль. Помните, в фильме по Чехову выносят гроб по узкой лестнице. Негде разойтись. Сон тревожный, потом сор, откуда все рождается. Свобода. Стыд, лед и вода растаявшего снега.
* * *
Сияние дня как в Сибири, бумага. Вечер субботний, первое марта. День рождения Сережи Спирихина в Северном ветре.
Его утонченный силуэт, благородство от жизненных перипетий. Словно Моцарт. Сбивчивая и путаная речь, за ней правда, как за потоком. Слезы на глазах. В ответ на моё сообщение, что одно из его писем подарено как котенок в надежные руки, не проданное мной, в тепло. Его рассказы о быте. Дворник на Пушкинской. Он мел против ветра. Сторожит детский сад на юге. Встречает меня на Фонтанке, мой погон оторван. Ташкент, Пушкинская, галерея воспоминаний, музей. Ника, ее лебеди, кот, розовые скалы.
Зеленый плащ, сапоги, тюбетейка. Наивная дурочка, кавычки, в галерее Бабушка. Светлость.
Слезы Спирихина как утешение, дар, добрая весть. Его клетчатый пиджак с розовой подкладкой, честность и легкость в прорехе. Розы из сада сквозь прутья. Его лоб, волосы, руки. Своды Борея. Дым, пар. Мир, меч.
Воскресенье, урок немецкого. Потом дым отечества, вокзал. Поздний вечер, ночь почти. Немой как в Тамани, его гнев, сильные руки. Надо увернуться. Слова царя Бориса: отпустите юродивого. Уборщицы, посетители, черная собака. Все в зеркалах. Народная опера.
Завет Декарта: отупляйтесь. Новая тупость. Теория штурма и натиска. Романтизм: мечта быть ближе животным, равноправие коров, вот лозунг на крышу. Перформансы, акции, хеппенинги. Отупляйтесь. Рациональный бред. Русская идея. Витрины ночного клуба Голливуд. Бабилон. Но не как в Москве, потому что здесь Север и столица прошлого-будущего.
Флягин, соратник Спирихина, один из новых «тупых». Его быт в Северном ветре, в углу. Его фигура художника. Его блистательные прозрачные банки в Мраморном дворце. Меч мечты, не мир. Художник и дворник. Так он представился в день знакомства. Спящая фигура проснулась, Сережа понял, се художник.
Кто-то обвел спящего художника мелом как в церкви в Вии. Сережу поразила еще эта тень. Сходство человека со своим абрисом. Феноменальное. Влюбленность в Флягина. Тяжесть прошлого быта и невесомость в настоящем. Невменяемость, одно из ключевых слов. Искомое состояние, сатори. Без слов.
Лишь поток речи. Прозрачность тары, пунктиры мысли, цель. Как в РЛС кругового обзора. Желтый луч, зеленые штрихи, антенны в небе, в поле.
Бабушка, Куйбышевская больница. Угасающий поэт в марте. Фотография нас с алжирцами на берегу русской реки, памятник Чкалову.
Новая тень и новая тупость, две школы сошлись своими путями, перекресток стихий, Северный ветер. Стихии сметают все как в том сентиментальном кино.
Ум улетает. Что остается? Новое: тупость и тень.
Ум это замок, крепость, мой дом англичан. Тупость, шерсть, тепло. Темно.
Летающий меч американцев аки рыба в океане.
Передний и задний как в Науке побеждать. Авангард, основные силы, арьергард. Французы и немцы, поляки, татары и шведы. И мы.
Лед на окнах с внутренней стороны. Напоминание об этом русском сезоне пар экселлянс. Париж, дом, окруженный парком. Роза Родена.
Метание меча, бисер, мы и мир.
* * *
Художница Ника, её выставка. Наивная дурочка, название самой себя. Вверх по лестнице, за решетку, где была мастерская Игоря Журкова. В стотретьей галерее показывали фильм в эстетике Хамдамова. Режиссер Евгений по прозвищу Дебил, Владимир Сорокин играет роль врага в белой папахе. Снег. Двор. Действие происходит в Берлине. История Штирлица. Маслов объясняет мне по ходу дела в темном коридорчике на проходе. Красивый художник. Вернулся с Кузнецовым из Амстердама.
Шел под аркой к вокзалу, через Пушкинскую улицу. Этот проход еще не закрыли. Он стоит черной фотографией, негативом, памятник поэту. Валя ждет покупателей из магазина п. вещей в платке и пальто. Поднимаемся наверх. Оля. Вадим. Их маленькая комната чулан, двадцать первая галерея. Разговор с наивной дурочкой в кавычках Никой. Суть искусства здесь в зеленых сапогах, плаще, крашеных волосах, розовых скалах, белых чайках, неграх, кафе. Она танцует целый день почти, к вечеру только устает. Рыжие стриженые волосы, крашеные под клоуна в соломенный цвет, глаза подведены красным, зеленая брошка. Все в ней от художницы. Автопортрет на ткани. Бабочки, лиса. Она рассказывает о своем быте. Сторожит чужие огороды. Огород это чужая мастерская. Жила у музыкантов в их крохотной комнате между репетиций. Музыка, сор. Всякие окурки, объедки, остатки в стаканах. Волчий, лисий аппетит художниц. Сами легкие стрекозы, бабочки, кошечки, собачки, крыски.
Раздавал письма, фотографии, записки. Строки, между ними голоса птиц, женщин (миф), всё на обертках от шоколада. Акция, хеппенинг, перформанс. Сладкое, а потом остался один голос. Он ваш, мой, наш. Один на всех как в зрительном зале, арене, комнате с наушниками, греческом театре тысячу с лишним лет назад, в концертной зале, в доме радио, в студии, на корабле. У госпожи Ани в готическом зале на Фонтанке, в беседке дружбы, в особняке. Пили авокадо, угощались пирожными Мадлен. До этого ходил в институт востоковедения на Неве с письмом от М.Б. с Кипра, который просит фотографии с редких музейных экспонатов (коллекция Петровского, консула в Кашгаре, Эрмитаж). Биг гэйм. Запад есть Запад. Возвращался солнечным днем через Михайловский сад, мимо розового туалета, черных деревьев. Дно тех лет. Нежелание и невозможность вступить снова в те волны.
Индийский магазин рядом с домом дружбы. Предчувствие весны. Спускаемся в золотом скафандре. Становимся невесомым и поднимаемся. Кладбище, сторожка, туалет М. вокзала. Снег на набережной сегодня. Детские голоса как в сказке фей. Переписывание сна. Мытье головы утром. Церемония завтрака. Картинки с выставки, задний план, фон, видеоарт в ретроспективе. Кавычки: наивная дурочка. Наверное таким должно быть искусство. Институт бывших жен, вечных м. Снова мальчик и снова. Между мужей и жен. Бывших, настоящих. Итальянское кино по роману Моравиа. Кинороман. Вечность мужей и жен как болот, этот быт. Придумать, создать, потом полюбить. Потом как в потопе, когда несет мимо берегов, бывшесть мужей. Бывшесть и вечность. Настоящесть. Собор легких как во Владимире сооружений, над бытом.
* * *
Невесомость и непререкаемость авторов, их авторитет и авторские права, суверенность, свобода выбора в пути. Их путь. Тела как рукописи с легкими руками (ладонями), воспаленными веками. Глаза, вчерашние звонки. Их снег, моя душа, голова, мое внутреннее состояние, лед или воск. Воздух, вода. Одна из стихий на выбор. Прогулка с Антоном, монстром и маньяком вдоль Невы. В воде утки, китайский спектакль, льдина как бы прозрачная, на ней эти птицы. Свет в стороне порта, на западе. Сияние. Ваше сиятельство. Те, кто писал, их аристократизм, титулы и звания, прикрытие от рождения, от лени. Благородство вырождения. Дегенеративность. Тонкая, почти прозрачная кожа, вены, речь. То бурная, то совершенно другая. Маркиз де, барон фон. Родословная П., поэма.
Граф Т. Марсель П. Потом это все бытие духа. Дуновенье ветерка, порывы ветра, бури, урагана. Сеятели ветра, пожинатели бурь. Тишина, покой после всего. Кафе Бедные люди. Воспоминание о том угле, Графский переулок. Вчерашний чай после ходьбы под мартовским дождем на Сенной, по каналам и вдоль рек, улиц, проспектов. Пешеход, человек гуляющий. Чай в особняке Нарышкиных-Шуваловых, двадцать один, Фонтанка, дом дружбы, литературное кафе, как Ротонда, Флора, мраморные статуи, лестницы, кафе Дон Кихот, его каза, первый этаж. Прием у госпожи Анны Крутиковой. Ее чай, клубничное варенье. Вежливость круглого лица, серьезность выражения, мягкость.
Друг, передняя, после утреннего чая, тяжелый запах снизу, открытая форточка, мартовский воздух, уже не зимний, еще не весенний.
Вчера в особняках на Неве, Фонтанке, в Гривцовом переулке. Лестница, портреты исследователей Средней Азии, Памира и Туркестана. Игра в биг гэйм. Бисер и классики. Офицеры-географы, князья. К. Кропоткин, его портрет рядом с другими. Певцов, Г.-Гржимайло, Пржевальский, Роборовский, Громбчевский, Снесарев.
Письмо от Саши Яковлева из Воронежа, полное нежности. Огромный конверт лежал на телефонном столе в прихожей. Письмо от банкира с Кипра, родственника Майкла. Михаил Басханов, новый князь, игрок, интенция благодетельности, барин-меценат, любитель музыки. Сочинение концерта с фотографиями коллекции консула Петровского, будды, статуэтки, дороги Катманду.
Настроение: мартовское солнце в окне. Звонок Сережи. Его тело, волосы, тельняшка. Четвертое марта. Вчерашние звезды на ночном небе, лицо смотрит в небо. Что это? Московский вокзал. Служительницы нижнего и верхнего туалетов (словно парки Петергофа). Собирают с посетителей деньги. Детям до семи лет и инвалидам бесплатно, милиции само собой. Народ оперный, зеркала заставляют быть как на сцене. Нужда людей, запах и дым. Народная опера. Очарованная даль вокзала.
Анархист с бородой и черным флагом на Невском, Петр, его газета Новый путь. Антон, городской сатир. Вестибюль Национальной библиотеки. Народники на Невском проспекте. Черная Екатерина, черная ограда, март. Суворов. Дым тусовок. Тунгуски, туески. Синие и белые трусики, плавки.
Все снято. Тело друга, звезды. Одевание одежд с утра, магазин. Внутренние вопли, лес, поле. Освещенные солнцем, сошел снег и все обнажилось.
* * *
Век географических закрытий. Великие путешественники и их верблюды, памятник в Александровском саду у военно-морского училища. Большая игра. Восточный Туркестан, на пути к Индии. Биг гэйм. Утро в марте. По просьбе господина Басханова с Кипра буду собирать материалы для его докторской диссертации. Футуризм. Ежедневный кропотливый труд, настоящая экспедиция, путь в горах, предгорьях, по пустыне. Мечты путешественников. Вьючные животные, казаки, туземное население. Сны путешественников, комары, жажда. Усталость, свет и звезды.
Окно. Пустынная набережная без снега. Вчерашние звонки. Химеры и пение утренних птиц. Невменяемость, мнимая и подлинная. Ментальность и летальность. Способность к полету. Летательные приспособления. Химическая война, биологическая, п. оружие. Тотальность войны и мира. Болезни: от венерической до шаманской. Исступление. Война и мир языков. Все смешалось как большой кинороман. Аффект и атараксия. День рождения. Топография, рекогносцировка военных географов. Англичане чинят препятствие. Р. Киплинг, роман Ким, кино.
Генеральный штаб, любовь к географии. Чистота тотального эксперимента. Биг гэйм и карта мира. Роза ветров.
Аутизм. Взоры, обращенные на вершины гор, Тибет, извилистые дороги Катманду. То, что так притягивает путешественников войны и мира.
Недосягаемость Тибета для тех, кто слишком хочет. Закрытие путей. Если бы не было англичан, их стоило выдумать. Вольтер. Бред и вершины чистого ума, снег на горных вершинах.
Спектакль провинциального театра по Кандиду. Фильм по Киплингу о человеке, который мечтал стать королем. Золотой шлем Александра. Тибетские ламы. Мост над пропастью. Дорога в Удельную Тибет далекий и близкий. Рукой подать для посвященных. Невменяемость и ношение одежд. Пассионарность и высокая мода.
Шаман и Венера.
Побриться, почистить зубы, завершение утреннего туалета путешественников. Вода далеких колодцев, горных речек, ручьев. Письма путешественников, звонки издалека.
Клуб Грибоедов, улица Воронежская два-а, в бункере. В пустыне путешественников. Чтение поэта Д.Г. в этом найт-клабе-бункере. Он вернулся из Индии, читает стихи, все сидят как на Юге в темноте, духоте. Миф о возвращении на родину путешественника, французский фильм об этом. Роман Альберто Моравиа.
Шум воды, горная река, приготовление нехитрого завтрака, по-походному. Мечты и мысли о театре, кино. Воспоминание о том, как толпились и шли люди на спектакль. Свобода выбора. Перекресток русских картин, пейзажей. Корабль Александр Грибоедов идет по курсу, по каналу к озеру. Экологический бред. Остановка в шлюзах, в память о всех заключенных, в каюте видишь лишь сырые стены казематов, это шлюз, невольная мнемотехника, репетиция воспоминаний. То, о чем снимается фантастическое кино в Голливуде. В далекой и близкой Америке. Призрак оперы, по роману Гастона Леру. Не знаю. Упражнение читателей как репетиция. Открытия путешественников неожиданны для них самих.
* * *
И жучки и паучки. Утро, ванна. Магазин, свежий воздух. Слова, снова после сна. Кровь комара на простыне. Словно у невесты. Утренний двор. Мы идем в зеленом бушлате с растрепанными волосами. Волосы наши нечесаны после подъема, связь со всем: наши антенны. Невесомость и недосягаемость, несвязность. Невразумительность. Еще близкое к невменяемости состояние, очередное просветление как северное сияние. Южная тьма. Радуга в тот день над Новгородом, мы стоим и смотрим на мосту. Состояние далекое и очень близкое. Путь из варягов в греки и обратно.
Потом потоп, все залито лунным или солнечным сиянием, лучи как воды. Ткань, песни, просто игра. Покаянный романс Э.Пиаф о том, что ничего не жалею. Слушаю, в который раз как гимн, на протяжении многих лет. Все начинается с нуля. С тебя. Нулевой уровень письма по Барту.
Его одежда, душа и мысли словно наши собственные. Лицо, волосы, тело. Будетлянство настоящее без футуризма. Здесь и сейчас.
Невинность. Словно презумпция. Благодарность за возможность резонерствовать как дышать между двумя озарениями. Дискурс о невменяемости меня, других, третьих. Левитация от легкости, бренность оставлена стихиям. Восторг души, похлебка из чечевицы подарена голодным здесь и сейчас. Балаганчик веселый, грусть клоуна. Песни Вертинского и Э.Пиаф. Гробница Наполеона у инвалидов, в их соборе под куполом золотым. Пение В. в исполнении польки, и луч сиял на белом плече. И белое платье пело романс Вертинского, как марш фюнебр заупокойную молитву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Я был рад цветам как певица. Сидели за столом на проходе. Очень тесный день рождения, очень узкий. Не хватало стульев, места, все теснились. Еды было только-только. Ларисин дом. Прощание с Театральной площадью, день рождения, как тогда в день поминок. Иван Васильевич, кот, мальчик Клим.
Потом был бал шоколадных оберток с письмом на другой стороне, страницы киноромана. Раздача писем, открыток. Момент радости, доннромания после стяжательства (накопления). Единственность экземпляров. Шоколадные обертки разлетелись птицами романа Шелк. Алессандро Баррико. Руки и глаза, появление солнца. Пост фестум.
Забыл сказать о переодевании в оленькины брюки, темно-синие бархатные. Моя одежда в этот случайный день: фрак, подаренный Серафимой, носки Вадима, футболка Майкла, анин белый бодлон, платок из Турции, который дала Лариса на этот вечер. Чтение строк из писем и текстов киноромана. После гостей мыл посуду, а Лариса пол. Мне постелила как в горячке после всего. Утром перебирал письма. В окне два зажженных окна, край башни дома, небо. Мой жар, продолжение бреда трех дней. Дно. Утром возвращение в дом. Ушел попив лишь воды. Чтобы легче идти по грязи, слякоти, разводам. Воздух полный предчувствий. Вода канала у театра, лед и грязь. Вот из чего все возникает. Исступленный сентиментализм. Разлетающиеся листки киноромана, строительство собора. Неужели это постмодерн. Театральная площадь после театра, кинороман в музее в день защитника Отечества, кафе БЛ, дорога до Димы Голынко, отмечание дня. Торжества в сомнительной влажной и полной предчувствий и тревог атмосфере. Подарок Вадима и Оли. Голубенькие запонки как глаза из романса, синие. Раковина для нашептывания тайн. Торжество, втиснутое в узкое пространство кухни прихожей на латинскую букву Эль. Помните, в фильме по Чехову выносят гроб по узкой лестнице. Негде разойтись. Сон тревожный, потом сор, откуда все рождается. Свобода. Стыд, лед и вода растаявшего снега.
* * *
Сияние дня как в Сибири, бумага. Вечер субботний, первое марта. День рождения Сережи Спирихина в Северном ветре.
Его утонченный силуэт, благородство от жизненных перипетий. Словно Моцарт. Сбивчивая и путаная речь, за ней правда, как за потоком. Слезы на глазах. В ответ на моё сообщение, что одно из его писем подарено как котенок в надежные руки, не проданное мной, в тепло. Его рассказы о быте. Дворник на Пушкинской. Он мел против ветра. Сторожит детский сад на юге. Встречает меня на Фонтанке, мой погон оторван. Ташкент, Пушкинская, галерея воспоминаний, музей. Ника, ее лебеди, кот, розовые скалы.
Зеленый плащ, сапоги, тюбетейка. Наивная дурочка, кавычки, в галерее Бабушка. Светлость.
Слезы Спирихина как утешение, дар, добрая весть. Его клетчатый пиджак с розовой подкладкой, честность и легкость в прорехе. Розы из сада сквозь прутья. Его лоб, волосы, руки. Своды Борея. Дым, пар. Мир, меч.
Воскресенье, урок немецкого. Потом дым отечества, вокзал. Поздний вечер, ночь почти. Немой как в Тамани, его гнев, сильные руки. Надо увернуться. Слова царя Бориса: отпустите юродивого. Уборщицы, посетители, черная собака. Все в зеркалах. Народная опера.
Завет Декарта: отупляйтесь. Новая тупость. Теория штурма и натиска. Романтизм: мечта быть ближе животным, равноправие коров, вот лозунг на крышу. Перформансы, акции, хеппенинги. Отупляйтесь. Рациональный бред. Русская идея. Витрины ночного клуба Голливуд. Бабилон. Но не как в Москве, потому что здесь Север и столица прошлого-будущего.
Флягин, соратник Спирихина, один из новых «тупых». Его быт в Северном ветре, в углу. Его фигура художника. Его блистательные прозрачные банки в Мраморном дворце. Меч мечты, не мир. Художник и дворник. Так он представился в день знакомства. Спящая фигура проснулась, Сережа понял, се художник.
Кто-то обвел спящего художника мелом как в церкви в Вии. Сережу поразила еще эта тень. Сходство человека со своим абрисом. Феноменальное. Влюбленность в Флягина. Тяжесть прошлого быта и невесомость в настоящем. Невменяемость, одно из ключевых слов. Искомое состояние, сатори. Без слов.
Лишь поток речи. Прозрачность тары, пунктиры мысли, цель. Как в РЛС кругового обзора. Желтый луч, зеленые штрихи, антенны в небе, в поле.
Бабушка, Куйбышевская больница. Угасающий поэт в марте. Фотография нас с алжирцами на берегу русской реки, памятник Чкалову.
Новая тень и новая тупость, две школы сошлись своими путями, перекресток стихий, Северный ветер. Стихии сметают все как в том сентиментальном кино.
Ум улетает. Что остается? Новое: тупость и тень.
Ум это замок, крепость, мой дом англичан. Тупость, шерсть, тепло. Темно.
Летающий меч американцев аки рыба в океане.
Передний и задний как в Науке побеждать. Авангард, основные силы, арьергард. Французы и немцы, поляки, татары и шведы. И мы.
Лед на окнах с внутренней стороны. Напоминание об этом русском сезоне пар экселлянс. Париж, дом, окруженный парком. Роза Родена.
Метание меча, бисер, мы и мир.
* * *
Художница Ника, её выставка. Наивная дурочка, название самой себя. Вверх по лестнице, за решетку, где была мастерская Игоря Журкова. В стотретьей галерее показывали фильм в эстетике Хамдамова. Режиссер Евгений по прозвищу Дебил, Владимир Сорокин играет роль врага в белой папахе. Снег. Двор. Действие происходит в Берлине. История Штирлица. Маслов объясняет мне по ходу дела в темном коридорчике на проходе. Красивый художник. Вернулся с Кузнецовым из Амстердама.
Шел под аркой к вокзалу, через Пушкинскую улицу. Этот проход еще не закрыли. Он стоит черной фотографией, негативом, памятник поэту. Валя ждет покупателей из магазина п. вещей в платке и пальто. Поднимаемся наверх. Оля. Вадим. Их маленькая комната чулан, двадцать первая галерея. Разговор с наивной дурочкой в кавычках Никой. Суть искусства здесь в зеленых сапогах, плаще, крашеных волосах, розовых скалах, белых чайках, неграх, кафе. Она танцует целый день почти, к вечеру только устает. Рыжие стриженые волосы, крашеные под клоуна в соломенный цвет, глаза подведены красным, зеленая брошка. Все в ней от художницы. Автопортрет на ткани. Бабочки, лиса. Она рассказывает о своем быте. Сторожит чужие огороды. Огород это чужая мастерская. Жила у музыкантов в их крохотной комнате между репетиций. Музыка, сор. Всякие окурки, объедки, остатки в стаканах. Волчий, лисий аппетит художниц. Сами легкие стрекозы, бабочки, кошечки, собачки, крыски.
Раздавал письма, фотографии, записки. Строки, между ними голоса птиц, женщин (миф), всё на обертках от шоколада. Акция, хеппенинг, перформанс. Сладкое, а потом остался один голос. Он ваш, мой, наш. Один на всех как в зрительном зале, арене, комнате с наушниками, греческом театре тысячу с лишним лет назад, в концертной зале, в доме радио, в студии, на корабле. У госпожи Ани в готическом зале на Фонтанке, в беседке дружбы, в особняке. Пили авокадо, угощались пирожными Мадлен. До этого ходил в институт востоковедения на Неве с письмом от М.Б. с Кипра, который просит фотографии с редких музейных экспонатов (коллекция Петровского, консула в Кашгаре, Эрмитаж). Биг гэйм. Запад есть Запад. Возвращался солнечным днем через Михайловский сад, мимо розового туалета, черных деревьев. Дно тех лет. Нежелание и невозможность вступить снова в те волны.
Индийский магазин рядом с домом дружбы. Предчувствие весны. Спускаемся в золотом скафандре. Становимся невесомым и поднимаемся. Кладбище, сторожка, туалет М. вокзала. Снег на набережной сегодня. Детские голоса как в сказке фей. Переписывание сна. Мытье головы утром. Церемония завтрака. Картинки с выставки, задний план, фон, видеоарт в ретроспективе. Кавычки: наивная дурочка. Наверное таким должно быть искусство. Институт бывших жен, вечных м. Снова мальчик и снова. Между мужей и жен. Бывших, настоящих. Итальянское кино по роману Моравиа. Кинороман. Вечность мужей и жен как болот, этот быт. Придумать, создать, потом полюбить. Потом как в потопе, когда несет мимо берегов, бывшесть мужей. Бывшесть и вечность. Настоящесть. Собор легких как во Владимире сооружений, над бытом.
* * *
Невесомость и непререкаемость авторов, их авторитет и авторские права, суверенность, свобода выбора в пути. Их путь. Тела как рукописи с легкими руками (ладонями), воспаленными веками. Глаза, вчерашние звонки. Их снег, моя душа, голова, мое внутреннее состояние, лед или воск. Воздух, вода. Одна из стихий на выбор. Прогулка с Антоном, монстром и маньяком вдоль Невы. В воде утки, китайский спектакль, льдина как бы прозрачная, на ней эти птицы. Свет в стороне порта, на западе. Сияние. Ваше сиятельство. Те, кто писал, их аристократизм, титулы и звания, прикрытие от рождения, от лени. Благородство вырождения. Дегенеративность. Тонкая, почти прозрачная кожа, вены, речь. То бурная, то совершенно другая. Маркиз де, барон фон. Родословная П., поэма.
Граф Т. Марсель П. Потом это все бытие духа. Дуновенье ветерка, порывы ветра, бури, урагана. Сеятели ветра, пожинатели бурь. Тишина, покой после всего. Кафе Бедные люди. Воспоминание о том угле, Графский переулок. Вчерашний чай после ходьбы под мартовским дождем на Сенной, по каналам и вдоль рек, улиц, проспектов. Пешеход, человек гуляющий. Чай в особняке Нарышкиных-Шуваловых, двадцать один, Фонтанка, дом дружбы, литературное кафе, как Ротонда, Флора, мраморные статуи, лестницы, кафе Дон Кихот, его каза, первый этаж. Прием у госпожи Анны Крутиковой. Ее чай, клубничное варенье. Вежливость круглого лица, серьезность выражения, мягкость.
Друг, передняя, после утреннего чая, тяжелый запах снизу, открытая форточка, мартовский воздух, уже не зимний, еще не весенний.
Вчера в особняках на Неве, Фонтанке, в Гривцовом переулке. Лестница, портреты исследователей Средней Азии, Памира и Туркестана. Игра в биг гэйм. Бисер и классики. Офицеры-географы, князья. К. Кропоткин, его портрет рядом с другими. Певцов, Г.-Гржимайло, Пржевальский, Роборовский, Громбчевский, Снесарев.
Письмо от Саши Яковлева из Воронежа, полное нежности. Огромный конверт лежал на телефонном столе в прихожей. Письмо от банкира с Кипра, родственника Майкла. Михаил Басханов, новый князь, игрок, интенция благодетельности, барин-меценат, любитель музыки. Сочинение концерта с фотографиями коллекции консула Петровского, будды, статуэтки, дороги Катманду.
Настроение: мартовское солнце в окне. Звонок Сережи. Его тело, волосы, тельняшка. Четвертое марта. Вчерашние звезды на ночном небе, лицо смотрит в небо. Что это? Московский вокзал. Служительницы нижнего и верхнего туалетов (словно парки Петергофа). Собирают с посетителей деньги. Детям до семи лет и инвалидам бесплатно, милиции само собой. Народ оперный, зеркала заставляют быть как на сцене. Нужда людей, запах и дым. Народная опера. Очарованная даль вокзала.
Анархист с бородой и черным флагом на Невском, Петр, его газета Новый путь. Антон, городской сатир. Вестибюль Национальной библиотеки. Народники на Невском проспекте. Черная Екатерина, черная ограда, март. Суворов. Дым тусовок. Тунгуски, туески. Синие и белые трусики, плавки.
Все снято. Тело друга, звезды. Одевание одежд с утра, магазин. Внутренние вопли, лес, поле. Освещенные солнцем, сошел снег и все обнажилось.
* * *
Век географических закрытий. Великие путешественники и их верблюды, памятник в Александровском саду у военно-морского училища. Большая игра. Восточный Туркестан, на пути к Индии. Биг гэйм. Утро в марте. По просьбе господина Басханова с Кипра буду собирать материалы для его докторской диссертации. Футуризм. Ежедневный кропотливый труд, настоящая экспедиция, путь в горах, предгорьях, по пустыне. Мечты путешественников. Вьючные животные, казаки, туземное население. Сны путешественников, комары, жажда. Усталость, свет и звезды.
Окно. Пустынная набережная без снега. Вчерашние звонки. Химеры и пение утренних птиц. Невменяемость, мнимая и подлинная. Ментальность и летальность. Способность к полету. Летательные приспособления. Химическая война, биологическая, п. оружие. Тотальность войны и мира. Болезни: от венерической до шаманской. Исступление. Война и мир языков. Все смешалось как большой кинороман. Аффект и атараксия. День рождения. Топография, рекогносцировка военных географов. Англичане чинят препятствие. Р. Киплинг, роман Ким, кино.
Генеральный штаб, любовь к географии. Чистота тотального эксперимента. Биг гэйм и карта мира. Роза ветров.
Аутизм. Взоры, обращенные на вершины гор, Тибет, извилистые дороги Катманду. То, что так притягивает путешественников войны и мира.
Недосягаемость Тибета для тех, кто слишком хочет. Закрытие путей. Если бы не было англичан, их стоило выдумать. Вольтер. Бред и вершины чистого ума, снег на горных вершинах.
Спектакль провинциального театра по Кандиду. Фильм по Киплингу о человеке, который мечтал стать королем. Золотой шлем Александра. Тибетские ламы. Мост над пропастью. Дорога в Удельную Тибет далекий и близкий. Рукой подать для посвященных. Невменяемость и ношение одежд. Пассионарность и высокая мода.
Шаман и Венера.
Побриться, почистить зубы, завершение утреннего туалета путешественников. Вода далеких колодцев, горных речек, ручьев. Письма путешественников, звонки издалека.
Клуб Грибоедов, улица Воронежская два-а, в бункере. В пустыне путешественников. Чтение поэта Д.Г. в этом найт-клабе-бункере. Он вернулся из Индии, читает стихи, все сидят как на Юге в темноте, духоте. Миф о возвращении на родину путешественника, французский фильм об этом. Роман Альберто Моравиа.
Шум воды, горная река, приготовление нехитрого завтрака, по-походному. Мечты и мысли о театре, кино. Воспоминание о том, как толпились и шли люди на спектакль. Свобода выбора. Перекресток русских картин, пейзажей. Корабль Александр Грибоедов идет по курсу, по каналу к озеру. Экологический бред. Остановка в шлюзах, в память о всех заключенных, в каюте видишь лишь сырые стены казематов, это шлюз, невольная мнемотехника, репетиция воспоминаний. То, о чем снимается фантастическое кино в Голливуде. В далекой и близкой Америке. Призрак оперы, по роману Гастона Леру. Не знаю. Упражнение читателей как репетиция. Открытия путешественников неожиданны для них самих.
* * *
И жучки и паучки. Утро, ванна. Магазин, свежий воздух. Слова, снова после сна. Кровь комара на простыне. Словно у невесты. Утренний двор. Мы идем в зеленом бушлате с растрепанными волосами. Волосы наши нечесаны после подъема, связь со всем: наши антенны. Невесомость и недосягаемость, несвязность. Невразумительность. Еще близкое к невменяемости состояние, очередное просветление как северное сияние. Южная тьма. Радуга в тот день над Новгородом, мы стоим и смотрим на мосту. Состояние далекое и очень близкое. Путь из варягов в греки и обратно.
Потом потоп, все залито лунным или солнечным сиянием, лучи как воды. Ткань, песни, просто игра. Покаянный романс Э.Пиаф о том, что ничего не жалею. Слушаю, в который раз как гимн, на протяжении многих лет. Все начинается с нуля. С тебя. Нулевой уровень письма по Барту.
Его одежда, душа и мысли словно наши собственные. Лицо, волосы, тело. Будетлянство настоящее без футуризма. Здесь и сейчас.
Невинность. Словно презумпция. Благодарность за возможность резонерствовать как дышать между двумя озарениями. Дискурс о невменяемости меня, других, третьих. Левитация от легкости, бренность оставлена стихиям. Восторг души, похлебка из чечевицы подарена голодным здесь и сейчас. Балаганчик веселый, грусть клоуна. Песни Вертинского и Э.Пиаф. Гробница Наполеона у инвалидов, в их соборе под куполом золотым. Пение В. в исполнении польки, и луч сиял на белом плече. И белое платье пело романс Вертинского, как марш фюнебр заупокойную молитву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24