В следующее мгновение она издала протяжный стон: на ней не оказалось живого места. Он положит конец ее страданиям, покарав смертью за испорченный персидский ковер, если только она не упредит его, насмерть замерзнув. Тут на помощь ей пришли остатки врожденной практичности: собрав последние силы, она встала. Поворот головы – и она узрела бледное и страшное лицо. От неожиданности она издала крик, который, на счастье, был заглушен штормовым ревом.
Как ни трудно ей было сохранять самообладание, она догадалась, что испугалась собственного отражения в маленьком зеркале. Она напрягла зрение, но все равно узнала себя с превеликим трудом. Стриженые всклокоченные волосы, потемневшие от морской воды, обрамляли изможденное личико, посиневшее от холода. Ни дать ни взять, захлебнувшаяся крыса. Даже капитан пиратского судна вряд ли на нее польстится. Мариса никогда не обольщалась насчет своей внешности: нос находила коротковатым, глаза – чересчур крупными для маленького скуластого личика, лоб – недостаточно высоким. Она всегда была худышкой, а теперь после недельного голодания от нее и подавно остались кожа да кости.
«Возможно, он и не захочет больше творить со мной это! – с надеждой пронеслось в голове. – Тогда он был просто зол и пьян и хотел меня проучить». Но как она ни бодрилась, ее не оставляла неприятная мысль, что она находится во власти человека, который шутки ради пленил на ночь цыганку, чтобы овладеть ею, заботясь лишь об утолении собственной похоти. Сразу после этого ему захотелось от нее избавиться. Что же ждет ее теперь?
Где-то наверху раздался душераздирающий треск, и корабль тряхнуло с небывалой силой; Марису бросило на прикрученную к полу койку.
Счастье, что она так и не стала монахиней: ведь у нее совершенно нет силы воли! Подвергшись надругательству, она не смогла наложить на себя руки. Вместо этого она приняла ванну! Сейчас, полуобезумев от страха, она тешила себя мыслью, что лучше изнасилование, чем участь утопленницы…
Завернувшись в плед, чтобы унять дрожь, Мариса скорчилась на краю койки, ухватившись за спинку. Она попыталась вознести молитву, но хвалы Господу и призывы к Его милости, которые она так смиренно повторяла в монастырской часовне, безнадежно перемешались у нее в голове. К тому же она сознательно согрешила и не имела права просить о пощаде. Вместо лица Богоматери, сулящего покой, она увидела над собой другое лицо – смуглое, перекошенное от злобы, с бледным шрамом через всю щеку и глазами, похожими на острые клинки, кромсающие ее на куски, протыкающие насквозь, причиняющие нестерпимую муку… Она же не могла издать ни звука.
Глава 6
Как ни странно, причиной ее пробуждения стала тишина, а также приятное тепло, медленно проникавшее в ее застывшее тело. Видимо, в самый разгар шторма она потеряла сознание. По крайней мере судьбе было угодно сохранить ей жизнь.
Она постепенно приходила в себя и в то же время ощущала нарастающую боль, боясь шевельнуться.
Приоткрыв глаза, она обнаружила, что лежит на койке, укрытая одеялами. Перед водруженной посредине каюты раскаленной жаровней стоял мужчина, поспешно стаскивавший с себя насквозь промокшую одежду и сваливавший ее в неопрятную кучу на полу. Благодаря свету, лившемуся из заслонки жаровни, она рассмотрела его стройное тело, узкие бедра, заметила, как играют мускулы под смуглой кожей на плечах. Он стоял к ней спиной, и она отчетливо увидела многочисленные рубцы. Такие следы мог оставить только кнут – следовательно, этот высокий мужчина был закоренелым преступником. Мариса расширила свои карие глаза и тут же крепко зажмурилась: он потянулся за бутылкой, стоявшей на столе, и поднес ее к губам.
Спустя несколько мгновений он принудил ее съежиться, грубо сорвав с нее одеяла.
– Ты чья? Дональда? Исаака Бенсона? Вот старый лицемер!
Он шлепнулся поверх нее, перекрыв ей дыхание, но тут же перекатился на другую половину койки.
– Оставь свои надежды, костлявая: я слишком устал, чтобы за тебя приняться. Если желаешь оставаться в этой постели, потрудись снять с себя мокрое тряпье, а то от тебя веет холодом, как от мертвеца.
Ничего не соображая от страха, она повиновалась, как марионетка, после чего мгновенно заснула. Когда она снова очнулась, события минувшей ночи показались ей нагромождением нелепостей. Она ожидала, что пробудится на той же самой узкой койке, на которой провалялась последнюю неделю или даже больше; однако, полностью придя в себя, она обнаружила, что прижата к койке, а ее губы и нос касаются мужского плеча, источающего запах пота и имеющего соленый привкус. Она попробовала было отодвинуться, но его рука, наоборот, притянула ее ближе.
– Куда? Ночью ты меня хорошо согревала, куда же ты так торопишься теперь?
Она как завороженная уставилась в его сонные серые глаза с черными зрачками, делающимися с каждой секундой все шире от осознания происходящего.
– Ты?! – Он схватил ее за плечи, опрокинув навзничь, и навис над ней. – Как же тебе это удалось? Неужели ты напустила свою цыганскую порчу на беднягу Дональда, а заодно и на мое судно? Неудивительно, что плавание протекает так отвратительно: женщина на корабле всегда приносит несчастье. Что ты здесь делаешь?
Его гримаса не предвещала ничего хорошего, и Мариса от отчаяния сразу перешла на крик:
– Вы сами швырнули меня сюда ночью! Если я приношу несчастье, то возьмите и выбросьте меня в море. Вам, грубияну, это раз плюнуть, потому перед вами и трусит вся ваша команда. А мне бояться нечего. Ничего хуже того, что вы уже совершили надо мной, вам все равно не сотворить…
Собственная отвага вызывала у нее ужас.
Он тряхнул ее за обнаженные худенькие плечи.
– Напрасно ты показываешь зубы, – угрожающе процедил он. – Это мой корабль. Что ты на нем делаешь? Похоже, заплатила Дональду за свое путешествие? Хорош юнга! Полагаю, тебе не приходилось скучать – ведь ты обслуживала всю команду! Неудивительно, что тебя не было видно на палубе. Знаю я твою морскую болезнь! Признавайся, что это за игры?
Возмущенная оскорблениями, Мариса, не обращая внимания на боль, которую он причинял, впившись ей в плечи, крикнула:
– Я ни во что не играю, у меня нет никакого коварства на уме, а все, в чем вы меня обвиняете, – ложь! Стыдитесь! Мне хотелось одного – попасть во Францию. Если бы не морская болезнь, я бы честно отработала за перевоз. Я не цыганка и не потаскуха, хотя вы попытались меня в нее превратить. Очень жаль, что ночью вы не спихнули меня с палубы. Так было бы во всех отношениях лучше.
– Вот это глотка! Чувствую, как ты трясешься, точно пойманный кролик. И еще смеешь повышать на меня голос! Надо отдать тебе должное: кто бы ты ни была, в смелости тебе не откажешь.
– Смелой быть легко, когда уже нечего терять, – устало ответила Мариса.
Она увидела ожесточение в его взгляде и затрепетала: он произнес последнюю фразу по-английски, и она машинально ответила ему на том же языке.
– Когда ты успела понять, что к чему? Что ж, возможно, ты совсем не такая простушка, какой кажешься на первый взгляд. Ты меня опять заинтриговала, малютка.
Она так и не узнала, что было у него на уме на этот раз, потому что в дверь постучали. Он напрягся и выругался себе под нос.
Мариса нырнула под одеяло, как напроказивший ребенок. В каюту вошел невозмутимый Дональд с сухой одеждой.
– Прошу прощения, капитан, но я подумал, что это вам пригодится. Бенсон уже поставил и закрепил временную мачту. При таком ветре и погоде мы без лишних осложнений достигнем порта. – Не дождавшись ответа, он откашлялся и неуверенно добавил: – Я хотел все вам объяснить, но во время шторма было не до того…
– Если бы у нас хватало людей, я бы велел заковать тебя в кандалы, чтобы ты объяснялся с крысами в трюме. Нет уж, лучше я получу объяснения из первых уст, а тебя выслушаю позже, если хватит терпения. Забери-ка мокрую одежду нашего бывшего юнги и высуши ее. Пока я буду решать, как дальше с ней поступить, принеси мне завтрак.
– Вы не понимаете, капитан! У бедной девочки нет в Испании никого – ни друзей, ни родни, а цыгане исчезли, словно их и не было…
– Вот и ты исчезни, старый пройдоха, пока я не передумал и не приказал выпороть тебя за непослушание!
Встревоженно глянув напоследок на кучу одеял, Дональд счел благоразумным ретироваться. Дверь за ним с грохотом захлопнулась.
Мариса слышала, как колотится ее сердечко. В следующий момент неумолимая рука сорвала с нее одеяла и приподняла ее, хнычущую, за волосы.
– Вздумала прятаться? Где же твоя недавняя храбрость?
Несмотря на слезы, она с облегчением увидела, что он успел натянуть узкие бриджи с широким поясом, охватывавшим его плоский живот.
– Вот, надень! – Он швырнул ей в лицо полотняную сорочку с оборками. – А теперь изволь отвечать на мои вопросы.
Густо покраснев под его холодным взором, она натянула брошенную ей одежду; впрочем, на сей раз он больше интересовался ее лицом, нежели телосложением.
– Я уже все вам сказала…
– Только то, что ты не цыганка и не шлюха. Прошу прощения, в последнем я сильно сомневаюсь. Что касается цыганки, то действительно, редко встречаются цыгане, хорошо владеющие испанским и английским. Так кто же ты?
Мариса сделала над собой усилие, чтобы не затрепетать под его безжалостным взглядом, и заговорила. История, которую он от нее услышал, не отличалась от той, которую она поведала Дональду, и почти соответствовала истине.
– Мой отец – испанец, мать – француженка. Они отдали меня в закрытую школу и забыли про меня. Когда я узнала, что их больше нет на свете, я сбежала с цыганами. Бланка пообещала мне, что они отвезут меня во Францию. Там жила раньше моя тетка, сестра матери…
– Где?
– В Париже. Теперь она замужем, и я не помню ее фамилии по мужу. Знаю только, что она любила театр. Если я снова ее увижу, то обязательно узнаю. Как я слышала, в Париже опять вспомнили про веселье, все дамы носят там красивые платья. В Испании у меня нет ни души…
– Понятно, – сухо перебил он ее. – Ты собиралась продать свою девственность по сходной цене. Возможно, на тебе собирались заработать твои цыганские дружки. Жаль, что появился я и все испортил! С другой стороны, ты бы не бежала как угорелая куда глаза глядят, если бы не надеялась, что за тобой бросится твой ухажер. – Его тон стал еще резче: – Все женщины в душе – шлюхи, и ты, хоть и выглядишь невинной, как дитя, вряд ли отличаешься от них. Жалко, что ты умудрилась остричь волосы. Помнится, они были красивы.
– Мне все равно, что вы обо мне думаете. Шлюхой я бы никогда не стала. Лучше умереть!
– Избавь меня от театральных речей! – прикрикнул он. – Ничего, отъешься, отрастишь волосы и опять станешь сносной на вид. Тогда твоя цена поднимется. Нравится тебе или нет, ты сама отдала себя мне в руки, и, хотя мне это совсем не по душе, нам никуда не деться друг от друга, пока мы не достигнем Франции. Ты можешь стать причиной заварухи, если команда прознает, что на борту есть женщина. Мне бы очень не хотелось отдавать тебя на поругание матросне. Поэтому, – он встал и потянулся, – если ты не враг сама себе, то лучше держи рот на замке и делай, что говорят. Может, и научишься кое-чему, что впоследствии тебя выручит, если не найдешь тетушку, любительницу увеселений!
Кажется, ей поверили; однако отпор, который она ему дала, не лучшим образом подействовал на него, вызвав поток оскорблений.
Выйдя из каюты, он запер за собой дверь. Мариса оказалась в ловушке. Она не знала, что произошло между Дональдом и капитаном, но когда шотландец принес ей еду и сухую одежду, он выглядел смущенным и даже избегал с ней заговаривать, ограничившись предупреждением, чтобы она не перечила капитану, пребывающему в дурном расположении духа. Качая головой, добряк шептал себе под нос:
– Бедное, бедное дитя!..
Она едва не сошла с ума от его причитаний и была почти рада, когда он удалился, оставив ее наедине со своими мыслями.
Плавание длилось еще пять дней. Погода была превосходной, но Марисе не разрешалось покидать каюту. Она была не просто пленницей, а беспомощной добычей пирата, обращавшегося с ней как с военным трофеем.
Когда она отказывалась раздеваться перед ним, он отбирал у нее одежду и оставлял голышом. Когда она пыталась царапаться, он привязывал ее руки к спинке койки. Один раз она попыталась ударить его по голове тяжелым двойным подсвечником со стола, но он легко вырвал у нее это оружие, бросил ее, всю в слезах, себе на колени и нещадно отхлестал по голым ягодицам, лишив остатков достоинства и гордости и принудив молить о пощаде.
После этого она сделалась совсем кроткой. Когда у него возникало желание овладеть ею, она покорно подчинялась, оставаясь холодной как лед и только крепко жмурясь и стискивая зубы, чтобы не отвечать на его поцелуи. В этой неподвижности и заключалось ее противостояние. Всякий раз, когда он сползал с нее с проклятиями, она одерживала над ним хоть небольшую, но победу.
Ее сопротивление выражалось в отсутствии сопротивления. Доминик все реже наведывался в собственную каюту. Хмурясь, он проводил время в наблюдении за безоблачным небом; команда держалась от него как можно дальше, удрученно качая головами. Даже Дональд не имел права укорять его вслух и только бросал на своего хозяина выразительные взгляды. Бенсон что-то бормотал себе под нос и цитировал пространные отрывки из Библии. Черт с ней, думал Доминик. Холодная, бесчувственная девчонка, еще даже не женщина… Надо было спятить или напиться до бесчувствия, чтобы найти в ней что-то привлекательное и совершить такой промах!
Будь у него голова на плечах, он бы позволил ей и дальше продолжать маскарад с юнгой, заставил бы валиться с ног от усталости и отдыхать на койке в каюте у Бенсона, слушая на сон грядущий чтение Библии. Вот что послужило бы ей неплохим уроком!
Она оказалась первой женщиной, над которой он совершил насилие, и к тому же девственницей. И ведь как будто не сопротивлялась, чертова цыганка! А потом, когда он уже изгнал ее из памяти, опять влезла в его жизнь. В ту ночь, когда он поднял ее с палубы, она выглядела сущим пугалом огородным – мокрая, до смерти перепуганная! После он заставил ее вымыть голову, и волосы, пусть еще толком не отросшие, стали завиваться в колечки как раз по той моде, которой дружно начали следовать дамы во всей Европе. Она представляла собой немыслимое сочетание неповиновения и покорности, наивности и цинизма. Кто-то где-то успел дать ей образование – недаром она изъяснялась как настоящая леди! Это, несомненно, пригодится ей впоследствии, когда она окажется во Франции. Неопытной ее уже нельзя было назвать – он сам позаботился об этом; стоит ей приодеться – и она без труда найдет себе богатого любовника, а может, и не одного. Самые лучшие шлюхи – те, кто не позволяет себе чувств…
Нет, он окончательно выжил из ума: размышляет о ее судьбе после того, как он от нее отделается. Раньше он никогда не вспоминал о своих женщинах и после Лизетты пальцем не пошевелил, чтобы их завоевывать. Лживая красотка Лизетта, выдавшая и его, и его друзей проклятым британцам той давней ночью в Ирландии…
– Когда мы войдем в Нант, у меня гора свалится с плеч, – сказал Дональд Макгир длиннолицему Исааку Бенсону чуть слышно. – Капитан сам не свой с тех самых пор, как…
Ему не было нужды заканчивать фразу. Бенсон, думавший о том же, издал ворчание, означавшее согласие.
– Женщины! – презрительно бросил он, после чего, опомнившись, стал отдавать ненужные приказания, видя, что капитан направляется к ним с выражением лица, не предвещающим ничего хорошего.
– Наверняка потребует ужинать, – поспешно проговорил Дональд. – Мне пора, не то он еще больше осерчает.
Дверь каюты распахнулась. Мариса сидела в капитанском кресле и читала потрепанный томик Шекспира, оказавшийся у него во время одного из прежних плаваний. Она была так заворожена чтением, что почти не подняла головы. В голосе ее было больше оживления, чем когда-либо за последние дни.
– Вот не думала, что ты любишь читать! Знаешь, мне разрешали читать только религиозную литературу и книжки по географии, которую я ненавидела.
– Встань!
Она подняла глаза на его окрик, вздохнула и послушно встала, нехотя отложив книгу. Что с ним творится? Какой крутой у него нрав!
Она стояла в чем мать родила, соблазняя его зрелищем маленьких грудей с алыми сосками. Она давно не выходила на солнце, однако ее кожа оставалась золотистой, что он объяснял наследством мавров.
Она уже перестала стесняться перед ним своей наготы. Сейчас она смотрела на него как ни в чем не бывало, слегка удивившись его негодованию. Как она смеет?
– Ты выглядишь как шлюха, дожидающаяся своего первого клиента! – крикнул он. – Ради Бога, набрось что-нибудь или отправляйся в постель. Скоро явится Дональд с ужином, или ты решила соблазнить и его?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Как ни трудно ей было сохранять самообладание, она догадалась, что испугалась собственного отражения в маленьком зеркале. Она напрягла зрение, но все равно узнала себя с превеликим трудом. Стриженые всклокоченные волосы, потемневшие от морской воды, обрамляли изможденное личико, посиневшее от холода. Ни дать ни взять, захлебнувшаяся крыса. Даже капитан пиратского судна вряд ли на нее польстится. Мариса никогда не обольщалась насчет своей внешности: нос находила коротковатым, глаза – чересчур крупными для маленького скуластого личика, лоб – недостаточно высоким. Она всегда была худышкой, а теперь после недельного голодания от нее и подавно остались кожа да кости.
«Возможно, он и не захочет больше творить со мной это! – с надеждой пронеслось в голове. – Тогда он был просто зол и пьян и хотел меня проучить». Но как она ни бодрилась, ее не оставляла неприятная мысль, что она находится во власти человека, который шутки ради пленил на ночь цыганку, чтобы овладеть ею, заботясь лишь об утолении собственной похоти. Сразу после этого ему захотелось от нее избавиться. Что же ждет ее теперь?
Где-то наверху раздался душераздирающий треск, и корабль тряхнуло с небывалой силой; Марису бросило на прикрученную к полу койку.
Счастье, что она так и не стала монахиней: ведь у нее совершенно нет силы воли! Подвергшись надругательству, она не смогла наложить на себя руки. Вместо этого она приняла ванну! Сейчас, полуобезумев от страха, она тешила себя мыслью, что лучше изнасилование, чем участь утопленницы…
Завернувшись в плед, чтобы унять дрожь, Мариса скорчилась на краю койки, ухватившись за спинку. Она попыталась вознести молитву, но хвалы Господу и призывы к Его милости, которые она так смиренно повторяла в монастырской часовне, безнадежно перемешались у нее в голове. К тому же она сознательно согрешила и не имела права просить о пощаде. Вместо лица Богоматери, сулящего покой, она увидела над собой другое лицо – смуглое, перекошенное от злобы, с бледным шрамом через всю щеку и глазами, похожими на острые клинки, кромсающие ее на куски, протыкающие насквозь, причиняющие нестерпимую муку… Она же не могла издать ни звука.
Глава 6
Как ни странно, причиной ее пробуждения стала тишина, а также приятное тепло, медленно проникавшее в ее застывшее тело. Видимо, в самый разгар шторма она потеряла сознание. По крайней мере судьбе было угодно сохранить ей жизнь.
Она постепенно приходила в себя и в то же время ощущала нарастающую боль, боясь шевельнуться.
Приоткрыв глаза, она обнаружила, что лежит на койке, укрытая одеялами. Перед водруженной посредине каюты раскаленной жаровней стоял мужчина, поспешно стаскивавший с себя насквозь промокшую одежду и сваливавший ее в неопрятную кучу на полу. Благодаря свету, лившемуся из заслонки жаровни, она рассмотрела его стройное тело, узкие бедра, заметила, как играют мускулы под смуглой кожей на плечах. Он стоял к ней спиной, и она отчетливо увидела многочисленные рубцы. Такие следы мог оставить только кнут – следовательно, этот высокий мужчина был закоренелым преступником. Мариса расширила свои карие глаза и тут же крепко зажмурилась: он потянулся за бутылкой, стоявшей на столе, и поднес ее к губам.
Спустя несколько мгновений он принудил ее съежиться, грубо сорвав с нее одеяла.
– Ты чья? Дональда? Исаака Бенсона? Вот старый лицемер!
Он шлепнулся поверх нее, перекрыв ей дыхание, но тут же перекатился на другую половину койки.
– Оставь свои надежды, костлявая: я слишком устал, чтобы за тебя приняться. Если желаешь оставаться в этой постели, потрудись снять с себя мокрое тряпье, а то от тебя веет холодом, как от мертвеца.
Ничего не соображая от страха, она повиновалась, как марионетка, после чего мгновенно заснула. Когда она снова очнулась, события минувшей ночи показались ей нагромождением нелепостей. Она ожидала, что пробудится на той же самой узкой койке, на которой провалялась последнюю неделю или даже больше; однако, полностью придя в себя, она обнаружила, что прижата к койке, а ее губы и нос касаются мужского плеча, источающего запах пота и имеющего соленый привкус. Она попробовала было отодвинуться, но его рука, наоборот, притянула ее ближе.
– Куда? Ночью ты меня хорошо согревала, куда же ты так торопишься теперь?
Она как завороженная уставилась в его сонные серые глаза с черными зрачками, делающимися с каждой секундой все шире от осознания происходящего.
– Ты?! – Он схватил ее за плечи, опрокинув навзничь, и навис над ней. – Как же тебе это удалось? Неужели ты напустила свою цыганскую порчу на беднягу Дональда, а заодно и на мое судно? Неудивительно, что плавание протекает так отвратительно: женщина на корабле всегда приносит несчастье. Что ты здесь делаешь?
Его гримаса не предвещала ничего хорошего, и Мариса от отчаяния сразу перешла на крик:
– Вы сами швырнули меня сюда ночью! Если я приношу несчастье, то возьмите и выбросьте меня в море. Вам, грубияну, это раз плюнуть, потому перед вами и трусит вся ваша команда. А мне бояться нечего. Ничего хуже того, что вы уже совершили надо мной, вам все равно не сотворить…
Собственная отвага вызывала у нее ужас.
Он тряхнул ее за обнаженные худенькие плечи.
– Напрасно ты показываешь зубы, – угрожающе процедил он. – Это мой корабль. Что ты на нем делаешь? Похоже, заплатила Дональду за свое путешествие? Хорош юнга! Полагаю, тебе не приходилось скучать – ведь ты обслуживала всю команду! Неудивительно, что тебя не было видно на палубе. Знаю я твою морскую болезнь! Признавайся, что это за игры?
Возмущенная оскорблениями, Мариса, не обращая внимания на боль, которую он причинял, впившись ей в плечи, крикнула:
– Я ни во что не играю, у меня нет никакого коварства на уме, а все, в чем вы меня обвиняете, – ложь! Стыдитесь! Мне хотелось одного – попасть во Францию. Если бы не морская болезнь, я бы честно отработала за перевоз. Я не цыганка и не потаскуха, хотя вы попытались меня в нее превратить. Очень жаль, что ночью вы не спихнули меня с палубы. Так было бы во всех отношениях лучше.
– Вот это глотка! Чувствую, как ты трясешься, точно пойманный кролик. И еще смеешь повышать на меня голос! Надо отдать тебе должное: кто бы ты ни была, в смелости тебе не откажешь.
– Смелой быть легко, когда уже нечего терять, – устало ответила Мариса.
Она увидела ожесточение в его взгляде и затрепетала: он произнес последнюю фразу по-английски, и она машинально ответила ему на том же языке.
– Когда ты успела понять, что к чему? Что ж, возможно, ты совсем не такая простушка, какой кажешься на первый взгляд. Ты меня опять заинтриговала, малютка.
Она так и не узнала, что было у него на уме на этот раз, потому что в дверь постучали. Он напрягся и выругался себе под нос.
Мариса нырнула под одеяло, как напроказивший ребенок. В каюту вошел невозмутимый Дональд с сухой одеждой.
– Прошу прощения, капитан, но я подумал, что это вам пригодится. Бенсон уже поставил и закрепил временную мачту. При таком ветре и погоде мы без лишних осложнений достигнем порта. – Не дождавшись ответа, он откашлялся и неуверенно добавил: – Я хотел все вам объяснить, но во время шторма было не до того…
– Если бы у нас хватало людей, я бы велел заковать тебя в кандалы, чтобы ты объяснялся с крысами в трюме. Нет уж, лучше я получу объяснения из первых уст, а тебя выслушаю позже, если хватит терпения. Забери-ка мокрую одежду нашего бывшего юнги и высуши ее. Пока я буду решать, как дальше с ней поступить, принеси мне завтрак.
– Вы не понимаете, капитан! У бедной девочки нет в Испании никого – ни друзей, ни родни, а цыгане исчезли, словно их и не было…
– Вот и ты исчезни, старый пройдоха, пока я не передумал и не приказал выпороть тебя за непослушание!
Встревоженно глянув напоследок на кучу одеял, Дональд счел благоразумным ретироваться. Дверь за ним с грохотом захлопнулась.
Мариса слышала, как колотится ее сердечко. В следующий момент неумолимая рука сорвала с нее одеяла и приподняла ее, хнычущую, за волосы.
– Вздумала прятаться? Где же твоя недавняя храбрость?
Несмотря на слезы, она с облегчением увидела, что он успел натянуть узкие бриджи с широким поясом, охватывавшим его плоский живот.
– Вот, надень! – Он швырнул ей в лицо полотняную сорочку с оборками. – А теперь изволь отвечать на мои вопросы.
Густо покраснев под его холодным взором, она натянула брошенную ей одежду; впрочем, на сей раз он больше интересовался ее лицом, нежели телосложением.
– Я уже все вам сказала…
– Только то, что ты не цыганка и не шлюха. Прошу прощения, в последнем я сильно сомневаюсь. Что касается цыганки, то действительно, редко встречаются цыгане, хорошо владеющие испанским и английским. Так кто же ты?
Мариса сделала над собой усилие, чтобы не затрепетать под его безжалостным взглядом, и заговорила. История, которую он от нее услышал, не отличалась от той, которую она поведала Дональду, и почти соответствовала истине.
– Мой отец – испанец, мать – француженка. Они отдали меня в закрытую школу и забыли про меня. Когда я узнала, что их больше нет на свете, я сбежала с цыганами. Бланка пообещала мне, что они отвезут меня во Францию. Там жила раньше моя тетка, сестра матери…
– Где?
– В Париже. Теперь она замужем, и я не помню ее фамилии по мужу. Знаю только, что она любила театр. Если я снова ее увижу, то обязательно узнаю. Как я слышала, в Париже опять вспомнили про веселье, все дамы носят там красивые платья. В Испании у меня нет ни души…
– Понятно, – сухо перебил он ее. – Ты собиралась продать свою девственность по сходной цене. Возможно, на тебе собирались заработать твои цыганские дружки. Жаль, что появился я и все испортил! С другой стороны, ты бы не бежала как угорелая куда глаза глядят, если бы не надеялась, что за тобой бросится твой ухажер. – Его тон стал еще резче: – Все женщины в душе – шлюхи, и ты, хоть и выглядишь невинной, как дитя, вряд ли отличаешься от них. Жалко, что ты умудрилась остричь волосы. Помнится, они были красивы.
– Мне все равно, что вы обо мне думаете. Шлюхой я бы никогда не стала. Лучше умереть!
– Избавь меня от театральных речей! – прикрикнул он. – Ничего, отъешься, отрастишь волосы и опять станешь сносной на вид. Тогда твоя цена поднимется. Нравится тебе или нет, ты сама отдала себя мне в руки, и, хотя мне это совсем не по душе, нам никуда не деться друг от друга, пока мы не достигнем Франции. Ты можешь стать причиной заварухи, если команда прознает, что на борту есть женщина. Мне бы очень не хотелось отдавать тебя на поругание матросне. Поэтому, – он встал и потянулся, – если ты не враг сама себе, то лучше держи рот на замке и делай, что говорят. Может, и научишься кое-чему, что впоследствии тебя выручит, если не найдешь тетушку, любительницу увеселений!
Кажется, ей поверили; однако отпор, который она ему дала, не лучшим образом подействовал на него, вызвав поток оскорблений.
Выйдя из каюты, он запер за собой дверь. Мариса оказалась в ловушке. Она не знала, что произошло между Дональдом и капитаном, но когда шотландец принес ей еду и сухую одежду, он выглядел смущенным и даже избегал с ней заговаривать, ограничившись предупреждением, чтобы она не перечила капитану, пребывающему в дурном расположении духа. Качая головой, добряк шептал себе под нос:
– Бедное, бедное дитя!..
Она едва не сошла с ума от его причитаний и была почти рада, когда он удалился, оставив ее наедине со своими мыслями.
Плавание длилось еще пять дней. Погода была превосходной, но Марисе не разрешалось покидать каюту. Она была не просто пленницей, а беспомощной добычей пирата, обращавшегося с ней как с военным трофеем.
Когда она отказывалась раздеваться перед ним, он отбирал у нее одежду и оставлял голышом. Когда она пыталась царапаться, он привязывал ее руки к спинке койки. Один раз она попыталась ударить его по голове тяжелым двойным подсвечником со стола, но он легко вырвал у нее это оружие, бросил ее, всю в слезах, себе на колени и нещадно отхлестал по голым ягодицам, лишив остатков достоинства и гордости и принудив молить о пощаде.
После этого она сделалась совсем кроткой. Когда у него возникало желание овладеть ею, она покорно подчинялась, оставаясь холодной как лед и только крепко жмурясь и стискивая зубы, чтобы не отвечать на его поцелуи. В этой неподвижности и заключалось ее противостояние. Всякий раз, когда он сползал с нее с проклятиями, она одерживала над ним хоть небольшую, но победу.
Ее сопротивление выражалось в отсутствии сопротивления. Доминик все реже наведывался в собственную каюту. Хмурясь, он проводил время в наблюдении за безоблачным небом; команда держалась от него как можно дальше, удрученно качая головами. Даже Дональд не имел права укорять его вслух и только бросал на своего хозяина выразительные взгляды. Бенсон что-то бормотал себе под нос и цитировал пространные отрывки из Библии. Черт с ней, думал Доминик. Холодная, бесчувственная девчонка, еще даже не женщина… Надо было спятить или напиться до бесчувствия, чтобы найти в ней что-то привлекательное и совершить такой промах!
Будь у него голова на плечах, он бы позволил ей и дальше продолжать маскарад с юнгой, заставил бы валиться с ног от усталости и отдыхать на койке в каюте у Бенсона, слушая на сон грядущий чтение Библии. Вот что послужило бы ей неплохим уроком!
Она оказалась первой женщиной, над которой он совершил насилие, и к тому же девственницей. И ведь как будто не сопротивлялась, чертова цыганка! А потом, когда он уже изгнал ее из памяти, опять влезла в его жизнь. В ту ночь, когда он поднял ее с палубы, она выглядела сущим пугалом огородным – мокрая, до смерти перепуганная! После он заставил ее вымыть голову, и волосы, пусть еще толком не отросшие, стали завиваться в колечки как раз по той моде, которой дружно начали следовать дамы во всей Европе. Она представляла собой немыслимое сочетание неповиновения и покорности, наивности и цинизма. Кто-то где-то успел дать ей образование – недаром она изъяснялась как настоящая леди! Это, несомненно, пригодится ей впоследствии, когда она окажется во Франции. Неопытной ее уже нельзя было назвать – он сам позаботился об этом; стоит ей приодеться – и она без труда найдет себе богатого любовника, а может, и не одного. Самые лучшие шлюхи – те, кто не позволяет себе чувств…
Нет, он окончательно выжил из ума: размышляет о ее судьбе после того, как он от нее отделается. Раньше он никогда не вспоминал о своих женщинах и после Лизетты пальцем не пошевелил, чтобы их завоевывать. Лживая красотка Лизетта, выдавшая и его, и его друзей проклятым британцам той давней ночью в Ирландии…
– Когда мы войдем в Нант, у меня гора свалится с плеч, – сказал Дональд Макгир длиннолицему Исааку Бенсону чуть слышно. – Капитан сам не свой с тех самых пор, как…
Ему не было нужды заканчивать фразу. Бенсон, думавший о том же, издал ворчание, означавшее согласие.
– Женщины! – презрительно бросил он, после чего, опомнившись, стал отдавать ненужные приказания, видя, что капитан направляется к ним с выражением лица, не предвещающим ничего хорошего.
– Наверняка потребует ужинать, – поспешно проговорил Дональд. – Мне пора, не то он еще больше осерчает.
Дверь каюты распахнулась. Мариса сидела в капитанском кресле и читала потрепанный томик Шекспира, оказавшийся у него во время одного из прежних плаваний. Она была так заворожена чтением, что почти не подняла головы. В голосе ее было больше оживления, чем когда-либо за последние дни.
– Вот не думала, что ты любишь читать! Знаешь, мне разрешали читать только религиозную литературу и книжки по географии, которую я ненавидела.
– Встань!
Она подняла глаза на его окрик, вздохнула и послушно встала, нехотя отложив книгу. Что с ним творится? Какой крутой у него нрав!
Она стояла в чем мать родила, соблазняя его зрелищем маленьких грудей с алыми сосками. Она давно не выходила на солнце, однако ее кожа оставалась золотистой, что он объяснял наследством мавров.
Она уже перестала стесняться перед ним своей наготы. Сейчас она смотрела на него как ни в чем не бывало, слегка удивившись его негодованию. Как она смеет?
– Ты выглядишь как шлюха, дожидающаяся своего первого клиента! – крикнул он. – Ради Бога, набрось что-нибудь или отправляйся в постель. Скоро явится Дональд с ужином, или ты решила соблазнить и его?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66